Текст книги "Кровная месть"

15

– Я теперь мыслю более ясно, – сказала Аманда. – Ощущаю себя увереннее. Я и вправду чувствую, что моя жизнь налаживается.

– Смотреть реальности в лицо всегда нелегко. Гораздо проще проигнорировать ее или подкорректировать, дабы увидеть все в желаемом свете.

Аманда кивнула. Она и сама сталкивалась с такой проблемой. Ей потребовалось три года посещать психотерапевта (а один сеанс стоит, между прочим, шестьдесят пять фунтов), чтобы понять реальность, в которой она существовала последние семь лет. И она наконец-то сумела посмотреть ей в лицо.

И вот теперь Аманда Кэпстик сидела в большой комнате с бирюзовыми стенами и плетеной мебелью и рассказывала все это своему психотерапевту. На паркетном полу здесь и там лежали небольшие афганские ковры, а на каминной полке стояла статуя Будды.

Ее психотерапевта звали Максина Бентам, и она являлась дальним потомком знаменитого философа Иеремии Бентама. Иеремия Бентам был страстным защитником человеческого права на счастье и верил, что люди должны быть свободны, а не ограничены всевозможными запретами, в том числе на законодательном уровне. Разделявшая убеждения предка Максина утверждала, что слишком многие наши современники существуют под гнетом вины, которая способна задушить их. Людей следует освободить от нежелательного багажа, который обременяет нашу жизнь, считала она.

Максина была крепко сбитой женщиной, не толстой, не грузной, а этакой умиротворенной пышечкой с добродушным лицом и светлыми, коротко подстриженными волосами и проницательными глазами. Сегодня она была одета как обычно, в сшитое на заказ черное мешковатое платье, доходившее ей до щиколоток. На ее коротких толстых пальцах красовались массивные перстни, а на шее висел здоровенный, размером с небольшую планету, кристалл кварца.

Аманда сидела в плетеном кресле, прихлебывала мятный, уже остывший чай. Приходя сюда, она всегда чувствовала прилив энергии. Психотерапевты обычно не высказывают свое мнение, если их об этом не просят, но Аманда сразу предупредила Максину, что хочет услышать ее суждение. Максина походила на мудрую тетушку, и Аманда в ее присутствии чувствовала себя в безопасности и очень комфортно. Хотела бы она и со своей матерью говорить так же, как с Максиной. Аманда всегда завидовала своей лучшей подруге Рокси, у которой установились с матерью такие доверительные отношения, словно они были ровесницами. Сама Аманда неплохо ладила с матерью, но они никогда не вели задушевные беседы, и теперь это уже вряд ли изменится.

Ее мать относилась к поколению шестидесятых – хиппи, «дети цветов», – она так и осталась в том времени, не научившись жить по-взрослому. Аманде была гораздо ближе ее сестра Лара, хотя, признаться, она и считала жутким занудой ее мужа, банкира-трудоголика. А троих их детей, племянника и двух племянниц, Аманда просто обожала.

Максина удобно уселась на полу, прислонившись спиной к дивану, и спокойно смотрела на пациентку: ждала продолжения.

– Брайан! – сказала Аманда. – Представляете, мне даже имя его теперь не нравится! Поверить не могу, что столько лет была любовницей человека, которого звали Брайан!

Максина улыбнулась:

– Очень интересно, Аманда. Вы не помните, давно ли вам разонравилось это имя?

– Да мне вообще все в нем не нравится!

– Ну, это вряд ли. Я все еще не уверена, что вы готовы с ним расстаться. Я думаю, вы добрались до вершины одного холма, и это здорово. Но теперь вам предстоит взять другую вершину, еще более высокую.

– Я уже там! – решительно сказала Аманда. – Это точно.

– Почему вы так думаете?

Аманда смотрела на тоненькие полоски серого дневного света, пробивающиеся сквозь жалюзи. Всего в нескольких кварталах отсюда была Портобелло-роуд, и какой-то водитель на улице – то ли легковушки, то ли грузового фургона – жал на кнопку гудка: звук получался уродливый, дребезжащий.

– Потому что… – сказала Аманда. В ожидании, когда он уже перестанет наконец гудеть, она съежилась на своем стуле, закинула ногу на ногу, потом опять села, как прежде. День стоял серый, душный. Даже в футболке и легких джинсах ей было слишком жарко в этой достаточно просторной комнате. Гудок смолк было, но тут же взревел снова. Аманда поняла, что это сигнализация. Потом, к счастью, звук прекратился. – Потому что я иду на свидание!

Пот струился с нее градом.

«Господи боже, надеюсь, я не заболела! А если вдруг заболела, то, пожалуйста, пусть я поправлюсь к завтрашнему дню».

Максина посмотрела на пациентку не то чтобы с восторгом, но с удовлетворением.

– Правда?

– Я не принимала приглашений на свидания с…

Максина не торопила ее.

Наконец Аманда улыбнулась:

– Пожалуй, лет семь уже.

– С того дня, как вы впервые легли в постель с Брайаном?

– Да.

Аманда покраснела и улыбнулась смущенно, словно школьница. Она всегда чувствовала себя здесь школьницей.

– Ну что ж, Аманда, все это замечательно. Плохо только то, как вы теперь обращаетесь с Брайаном. Я бы хотела увидеть у вас неприятие. А на самом деле вижу отрицание. Вы не отвечали на его звонки и электронные послания, вы отрицали его существование. Верно? Вот вы недавно с ним обедали, но сказали ли вы ему всю правду?

– Да.

– Вы должны были сказать: «Слушай, Брайан, ты меня обманул. Когда наши отношения еще только начинались, ты уверял меня, что твой брак себя изжил. А через месяц после того, как мы стали близки, ты вдруг огорошил меня: оказывается, твоя жена беременна вторым ребенком. Да, Линда была уже на пятом месяце и долго скрывала от тебя беременность, потому что у нее часто случались выкидыши и она боялась сглазить, но для меня это было словно гром среди ясного неба!» Вы сказали ему это? – Максина посмотрела Аманде в глаза. – Конечно, после такого известия вы не могли настаивать, и развод пришлось отложить. Брайан не мог уйти от беременной жены, да и бросить ее с грудным младенцем тоже не мог. – Максина пожала плечами. – А потом у его супруги приключилась послеродовая депрессия, и он опять должен был ее поддержать. На протяжении семи лет он постоянно придумывал всевозможные причины. Он все время собирался развестись, однако так этого и не сделал. И вот, два месяца назад, после того как Брайан уверял вас, что не занимался с женой любовью в течение последних шести лет, она вдруг опять оказывается беременной. Это становится последней каплей, вы словно бы просыпаетесь и понимаете… э-э… где находились все эти семь лет. Аманда, признайтесь: вам ведь только показалось, что во время обеда вы и в самом деле все высказали Брайану? Так?

– Нет, не так! Я действительно все ему высказала. – Она задумалась на секунду. – Правда.

– А вы при этом злились на него или были спокойны?

– Абсолютно спокойна. Я пыталась дать ему понять, что чувствую.

– Потому что все еще любите его? – предположила Максина.

– Ничего подобного! – горячо заверила ее Аманда. – Нет, я больше не люблю Брайана. Я сидела напротив него и… вообще ничего не чувствовала.

– Но так не бывает, Аманда. Что-то вы все же чувствовали. Скажите мне, что именно.

Аманда помолчала, потом ответила:

– Я подумала, как он постарел. Я его жалела. Сочувствовала ему. А когда вспомнила, что делила с этим человеком постель, мне вдруг стало противно!

Психотерапевт смотрела на нее с непроницаемым выражением лица.

– А тот, с кем вы идете на свидание, – этот человек другой?

– Абсолютно.

– Он женат?

– Нет, вдовец.

– Вы с нетерпением ждете встречи с ним? Или же для вас это свидание своего рода проверка – как вы будете себя чувствовать с другим мужчиной? Постарайтесь честно ответить на этот вопрос, Аманда.

– Ну, пожалуй, отчасти проверка. Он пригласил меня завтра в театр «Глобус», а я там еще никогда не была. И я хочу увидеть эту постановку.

– На свидания люди ходят, чтобы увидеть друг друга, Аманда. То, о чем вы говорите, похоже не на свидание, а скорее на возможность скоротать вечер вне дома. Вы ни слова не сказали мне о том человеке, который вас пригласил. Вам это не кажется странным?

– Ну… он очень интересный мужчина.

– Он вас возбуждает? Вы хотите лечь с ним в постель? Хотите иметь от него детей?

Аманда ухмыльнулась и снова покраснела:

– Эй, не гоните лошадей! Я еще…

– Что вы?

– Я еще не думала об этом.

– С Брайаном все было иначе. Вы сказали, что легли с ним в постель на самом первом свидании.

– Да, я не могла упустить такую возможность. Я, как только увидела Брайана, сразу захотела его до смерти.

– В отличие от вашего нынешнего кавалера, да?

– Ну, он мне просто нравится. Я его едва знаю. В любом случае у меня в отношении его имеются определенные планы. Я хочу использовать его в своем следующем фильме. Так что это не любовное приключение.

– Как вы сказали, его зовут? Майкл? Значит, бедняге Майклу отводится в вашем эксперименте роль подопытного кролика, верно? Вы хотите проверить, каково вам будет с другим мужчиной?

– Нет! Все не так просто!

– Объясните, что вы имеете в виду.

– А как далеко, по-вашему, все это может завести, Максина?

– А сами-то вы как думаете?

– Не знаю. Понятия не имею. Вполне возможно, что одним свиданием дело и закончится, никакого продолжения не будет.

– Вы уверены, что вас не влечет к этому мужчине?

– Да вы, похоже, на меня давите!

– Угу! – Максина кивнула. Решительно и добродушно. – Аманда, я хочу услышать ваш ответ. Вы уверены, что вас не влечет к этому мужчине?

– Я вам отвечу на следующей неделе.

16

Без четверти шесть Джастин Флауаринг оставил свое рабочее место в редакции «Милл-Хилл мессенджер», ничего не сказав редактору в надежде к ночи удивить его скандальной историей об актрисе Глории Ламарк.

Он засунул в рот жевательную резинку и направился туда, куда ему велел по телефону незнакомец. Его маршрут лежал через промышленную зону, бо́льшую часть которой занимали ремонтные мастерские лондонского таксопарка, за ними начинался расположенный под железнодорожным мостом туннель.

Дойдя до середины туннеля, Джастин остановился, как ему и было сказано, прислонился спиной к стене и, жуя резинку, задумался о своей карьере. Ему было девятнадцать, и он уже целый год подрабатывал в газете. Он мечтал стать спортивным журналистом и, может быть, даже известным комментатором, как его кумир Дес Линам. Джастин был юноша высокий, мускулистый, спортивный. Он надеялся, что после встречи с таинственным незнакомцем успеет вернуться в редакцию, закончить статью и захватить последние полчаса тренировки – он играл в футбол.

Джастин увидел приближающуюся машину, а за ней – фургон. Посмотрел на фургон, но тот, сверкнув красным кузовом, проехал мимо. Машины двигались плотным потоком, но белого фургона среди них не было.

Он снова подумал о странном, очень высоком человеке – сыне Глории Ламарк, который так разозлился на него сегодня на похоронах; как этот тип раскричался, когда Джастин попытался задать ему несколько вопросов о матери, можно подумать, репортер должен был вызубрить всю ее биографию.

Может, и надо было выучить. Хотя, вообще-то, он попытался узнать что-нибудь об актрисе, перед тем как ехать на похороны, даже на ее сайт зашел.

Юноша увидел еще один фургон. На сей раз белый. Напрягся, подошел к краю тротуара. Водитель мигнул поворотником и притормозил. На нем были бейсболка и темные очки. В темноте салона разглядеть его лицо не представлялось возможным.

Джастин сел и захлопнул дверь. Водитель протянул руку.

– Привет! – Голос его показался репортеру знакомым.

Когда их руки соединились, Джастин почувствовал легкий укол в ладонь, словно комар укусил. Водитель твердо сжал его руку, не желая отпускать. Джастин попытался было вырваться, но тут лицо водителя расплылось у него перед глазами.

Лицо водителя по-прежнему оставалось мутным, но теперь Джастин видел его через запотевшее стекло. Вокруг пахло сосной, он находился в сауне, и с него градом струился пот.

Джастин полулежал-полусидел, привалившись к стене. Его руки были растянуты веревками, а ноги связаны и прикручены к противоположной стене. Костюм с него почему-то не сняли. Жара стояла невыносимая, и юноша отчаянно хотел пить.

Водитель смотрел на него через стеклянное окошко в двери, сквозь облако обжигающего пара, и теперь Джастин узнал его лицо: да это же Томас, сын Глории Ламарк.

Этот человек решил сыграть с ним какую-то нелепую, злую шутку – он поместил его в сауну, на стул перед ним поставил телевизор и видеомагнитофон (завернув и то и другое в полиэтилен, чтобы защитить от пара) и включил один из старых фильмов с участием своей матери. На экране за штурвалом биплана сидела женщина, а мужчина – этого актера Джастин не знал – отчаянно цеплялся за крыло.

Джастин был зол на Томаса, но в то же время побаивался его. Странный какой-то тип, абсолютно непредсказуемый, такой убьет и глазом не моргнет. Юноша решил вести себя осмотрительно. Тут дверь открылась, и Джастин с благодарностью вдохнул струю прохладного воздуха.

Томас Ламарк вошел и кивнул на телевизор.

– Да будет тебе известно, Джастин Ф. Флауаринг, эта картина называется «Крылья джунглей». Лучший фильм моей матери. Тебе нравится?

Чтобы не злить его, Джастин кивнул.

– Мне очень не по вкусу твой галстук, Джастин Ф. Флауаринг. Тебе никто не говорил, что на похороны нужно приходить в черном галстуке? В простом черном галстуке.

– Нет, никто не говорил.

В глазах этого человека мелькнуло нечто такое, что напугало репортера еще сильнее.

– Кажется, тебе не слишком удобно, Джастин Ф. Флауаринг? Я думал, ты крутой газетчик, которому и жара, и холод нипочем. А теперь назови мне имена актера и актрисы на экране.

– Глория Ламарк, – ответил Джастин.

– Очень хорошо. А теперь мужчины.

Юноша беспомощно смотрел на него.

– Я же тебе говорил, – сказал Томас. – Назвал все ее фильмы, перечислил всех звезд. У тебя небось голова забита всяким артхаусным мусором, да? Тебе нравится Феллини? Жан-Люк Годар? Ален Роб-Грийе?

– Я редко хожу в кино.

– Ты, Джастин Ф. Флауаринг, должен понять, что сюжеты фильмов моей матери были простыми. Нет, ни в коем случае не примитивными, просто их отличала доходчивость. Никакого тебе артхаусного дерьма. Никакой смертельно скучной «новой волны». Но я тебе скажу кое-что, Джастин Ф. Флауаринг: Глория Ламарк была великой актрисой. И поэтому завистники уничтожили ее карьеру. Я хочу, чтобы ты запомнил это для своей статьи, понял?

Джастин кивнул.

– Таких фильмов нынче не снимают. И никогда никому уже больше не создать такого шедевра. Никогда – потому что Глория Ламарк умерла. И они убили ее. Да, убили!

Внезапный приступ ярости охватил Томаса, он сделал шаг вперед и, выплеснув на камни ведро воды, отшатнулся назад, когда над углями поднялся густой пар. Наполнил ведро еще раз и вновь вылил его содержимое на камни.

Жара стала просто невыносимой. Джастин закричал. Томас Ламарк вышел из кабинки и закрыл дверь.

Юноша лежал, мотая головой, пытаясь найти хоть одну струю прохладного воздуха в сплошном горячем пару. Пар этот обжигал его легкие, когда Джастин делал вдох. Обжигал его ноздри и глаза, а волосы уже начали хрустеть. Жара стояла такая, что мозг ненадолго обманул Джастина: ему вдруг стало казаться, будто он погружен в лед. Но это продолжалось недолго, и вскоре он вернулся обратно в раскаленный ад.

Некоторое время спустя дверь открылась. В проеме стоял Томас Ламарк; в одной руке он держал паяльную лампу, а в другой – электрическую дисковую пилу.

– Джастин Ф. Флауаринг, сейчас мы с тобой сыграем в одну игру, чтобы помочь тебе запомнить фильмы моей матери. Я сейчас назову тебе их все снова. А когда закончу, ты повторишь. Одни только названия. Ясно?

– Да. – Голос репортера звучал слабо.

– Хорошо. Это будет забавно, Джастин. Но имей в виду: каждый раз, когда ты ошибешься, я буду отрезать тебе одну конечность. Понял?

Репортер с ужасом уставился на него.

Томас перечислил все двадцать пять фильмов, потом сказал:

– Теперь твоя очередь, Джастин.

– Не могли бы вы повторить?

– Я повторю, после того как ты сделаешь ошибку, только в этом случае, Джастин. А пока начинай.

– «К-крылья джунглей», – произнес Джастин Флауаринг.

Томас одобрительно кивнул.

– «Досье… Досье… Досье Аргосси».

Томас улыбнулся:

– Близко, Джастин, но не совсем так. Фильм называется «Досье Арбутнота»! Но ты попал почти в точку, так что я предоставлю тебе еще один шанс.

И Томас улыбнулся такой теплой улыбкой, что Джастин понял: этот парень пошутил, ничего отпиливать он ему не собирается.

Репортер тоже улыбнулся:

– Спасибо.

– Не за что, – ответил Томас. – А теперь продолжай.

– «Дьявольская гонка».

– Хорошо. Осталось всего двадцать два фильма, Джастин.

– «Штормовое предупреждение».

– Двадцать один!

– Мм… что-то там такое про Монако, да?

– Я не стану тебе подсказывать, Джастин. Ты должен сделать все сам.

Он с ненавистью смотрел на парня, на его светлые волосы, прилипшие ко лбу, на пот, стекавший по его лицу.

Не в силах вспомнить больше ни одного названия, журналист беспомощно взирал на Томаса.

– Двадцать с половиной: неважный результат, Джастин Ф. Флауаринг. Пожалуй, придется подстегнуть твою память.

Томас включил пилу и сделал шаг вперед.

Джастин закричал. Он отчаянно бился в своих путах, но те прочно удерживали его. Он видел, как диск пилы приближается к его запястью – все ниже, все ближе.

Нет, Томас наверняка остановится. Он просто пугает его.

Джастин почувствовал острую боль в запястье. Увидел алую струйку крови. Он услышал скрежет пилы и одновременно – разум юноши отупел от боли, но тело его кричало – ощутил невыносимую боль, словно его руку зажали в тиски. Бедняга закрыл глаза, его крики превратились в невнятное бульканье. Когда он снова открыл глаза, то увидел, что Томас держит его отпиленную кисть.

– Ты глупый мальчишка, Джастин. Это тебе наука: впредь будешь воспринимать мои слова серьезно.

Сознание Джастина было затуманено болью и шоком. Он подумал, что, вероятно, все это ему снится и он вот-вот проснется. Но потом юноша увидел пламя, вырывающееся из паяльной лампы. Услышал рев горелки. Увидел, как Томас взял ее и поднес к его культе.

Джастин закричал так, что легкие в его груди почти разрывались от крика.

Потом боль пронзила все его тело. Несчастному казалось, что мозг уже готов выскочить из черепной коробки.

А потом наступила темнота.

17

16 июля 1997 года, четверг, 3:00

Купите себе белый фургон.

Нет, серьезно, это лучший совет, какой я могу дать. Но только не новый и не слишком яркий, чтобы не привлекать внимания. Простой белый фургон, «форд-транзит» вполне подойдет. Или «хайас». Не имеет значения. Убедитесь, что с ним все в порядке: что электрика не барахлит, что аккумулятор заряжен. И вас не заметят. С белым фургоном вы становитесь невидимкой.

Это абсолютно точно.

А будучи невидимкой, вы сможете творить все, что захотите.

Я пробовал рассказать Джастину Ф. Флауарингу о принципе неопределенности Гейзенберга. Но он совсем не в настроении учиться и уж определенно не в состоянии усвоить зараз больше одного постулата.

Парень никак не мог уразуметь, что, как утверждал Гейзенберг, сам факт наблюдения за научным экспериментом меняет поведение изучаемых объектов. И тогда я попытался объяснить все Джастину Ф. Флауарингу на примере: одно только мое наблюдение за тем, как он в сауне смотрит фильмы с участием моей покойной матери, незаметно влияет на него, столь незаметно, что это даже и измерить невозможно.

Однако репортеришка вообще не понял, о чем я толкую.

Он еще долго пробудет в сауне. Я слежу за временем. Сейчас он смотрит «Дьявольскую гонку». Фильм продолжается девяносто восемь минут. Спущусь к нему через минуту, спрошу, какой следующий фильм он хочет посмотреть. Выбор огромный, после моей матери осталось столько великих картин. Я думаю, если Джастин Ф. Флауаринг просмотрит все по нескольку раз, то это сильно улучшит его память.

Вообще-то, одного только фургона мало. Вам понадобятся белый фургон и кнопка – наподобие канцелярской, но несколько усовершенствованная.

Про кнопку я еще расскажу, чуть позже.

18

 
Если нужно,
Тьму вечную я встречу, как невесту,
И заключу в объятья![4]4
  Шекспир У. Мера за меру. Перев. М. А. Зенкевича.


[Закрыть]
 

Актер уходит со сцены влево. На сцену справа входит другой. Майкл понятия не имел, кто они такие. Его тело находилось в театре «Глобус», в первом ряду бельэтажа, однако мысли витали где-то далеко. Он напряженно размышлял, главным образом об Аманде.

Упоминание о смерти вернуло его к пьесе.

Пригласить девушку в театр была не самая удачная мысль. Лучше бы они сходили куда-нибудь выпить или перекусить, куда-нибудь в такое место, где можно поговорить. А теперь придется сидеть рядом с ней три бесконечных часа, не имея возможности ни побеседовать, ни толком сосредоточиться на пьесе. Да вдобавок еще кресло такое неудобное.

Его мысли перенеслись от Аманды к Глории Ламарк. Майкл чувствовал себя виноватым из-за того, что не был вчера на ее похоронах. Но как он мог пойти? Разве сумел бы он смотреть в глаза ее сыну, ее друзьям, зная, что виноват в смерти бывшей актрисы? Так что он попросту спрятался от проблемы. Опять сделал то, чего категорически не рекомендовал делать своим пациентам.

Майкла нельзя было назвать великим знатоком Шекспира. Правда, он любил некоторые его трагедии, в особенности «Короля Лира», но вот о пьесе «Мера за меру» и понятия не имел. Нужно было прочесть ее накануне, и он собирался это сделать, но так и не нашел времени. А теперь Майкл потерял нить повествования и не мог понять, кто есть кто.

Один из персонажей был герцогом Вены. Другой, по имени Анджело, весь из себя этакий пуританин, приговорил к смерти некоего Клаудио, вроде бы за то, что тот соблазнил его невесту. Но больше всех говорила женщина по имени Изабелла. Сестра Клаудио? Вполне вероятно.

В каждом театре свой запах. Его приносят потоки холодного воздуха откуда-то из глубин за сценой. Это запах кулис, старых костюмов, грима, запах волнения. Майкл знал его с детства, тогда он ходил смотреть пантомимы, которые очень любил. Но сегодня все перебивал аромат духов Аманды. Тот же самый, что и на прошлой неделе, чуть терпкий, невероятно чувственный.

Она смотрела пьесу с восторгом, так дети наблюдают за выступлением фокусника. Спектакль и впрямь увлек ее. Аманда смеялась шуткам, смысл которых ускользал от Майкла, хлопала после монологов, держалась восхитительно раскованно и, похоже, прекрасно знала пьесу. Он чувствовал себя рядом с ней необразованным мужланом.

Невежественный, скучный старпер на старой машине, давно разучившийся флиртовать.

Аманда сегодня была особенно красива и вела себя с ним холоднее, чем он рассчитывал. Вечер начался с формального рукопожатия, когда Майкл заехал за ней перед спектаклем. Аманда предложила ему выпить, это прозвучало не менее формально. Времени у них было в обрез, однако Майкл согласился. Частично из вежливости, но в основном из любопытства – хотел увидеть ее жилище.

Квартира удивила его. Он почему-то решил, что Аманда обитает в тесной комнатушке где-нибудь на цокольном этаже или вовсе в подвале, темной, грязной – в таких в молодости жили он сам и большинство его друзей. Но она провела Майкла в большую светлую гостиную, из окна которой открывался великолепный вид на Хэмпстед, Сент-Джонс-Вуд и весь лондонский Уэст-Энд.

Много свободного пространства; паркет из полированного дуба; стены, наполовину обшитые светлыми деревянными панелями; двери, плинтусы и мебель в тон. На стенах несколько превосходных современных картин, остроумные трактовки классических сюжетов. Одна ему особенно понравилась: пародия на «Рождение Венеры» Боттичелли. Венера появлялась на свет на автомобильной парковке, выходила из разбитого «кадиллака». Кухня Аманды представляла собой стальной полигон в стиле хай-тек, напичканный самой современной бытовой техникой. Хозяйка подала ему чилийский совиньон: охлажденный, в изящном высоком бокале.

Признаться, Майкл не ожидал ничего подобного от облаченной в джинсы девчонки-сорванца, какой Аманда предстала перед ним в его кабинете и в студии. А сегодня она выглядела под стать своей квартире: изысканная, необыкновенно женственная, убийственно, просто ослепительно красивая.

Вообще-то, Майкл был готов к любым неожиданностям, однако ничего подобного он даже и предположить не мог. Да, нередко при второй встрече люди представляются нам иными, а многие выглядят по-разному в зависимости от ситуации, но таких разительных изменений, как в случае с Амандой, Майкл еще ни разу в жизни не наблюдал.

Перед ним была не только красивая, но еще и очень умная, уверенная в себе молодая женщина.

И Майкл сильно смущался рядом с таким совершенством. Похоже, сегодня его уверенность в себе взяла выходной, и еще он боялся (чувство, в общем-то, совершенно ему не свойственное), что его отвергнут.

В последние три года все друзья и коллеги Майкла усиленно пытались свести его с подходящими, по их мнению, женщинами, хотя сам он отнюдь не горел желанием с кем-то знакомиться. После нескольких неудачных свиданий с дамочками, которых ему буквально навязали («Майк, ты будешь от нее в восторге, из вас получится прекрасная пара!»), он наотрез отказался участвовать в подобных экспериментах. Казалось, что весь мир полон закомплексованных разведенок, которые, словно сговорившись, выдавали ему в кафе за столом стандартные шутки: «Кто знает вас, психиатров, а вдруг вы в этот самый момент анализируете меня?»

Кейти была особенной. Красивой, добросердечной, заботливой, уравновешенной, замечательной собеседницей, великолепной хозяйкой и необыкновенно талантливым дизайнером. Она превратила их маленький дом в Патни в уютное гнездышко, а в саду создала самую настоящую сказку. Майкл с Кейти были больше чем просто любовниками и друзьями – они были половинками единого целого.

Так какого черта он сам все это разрушил?

Аманда казалась единственной женщиной, которая могла сравниться с Кейти. Но Майкл был не на уровне: бормотал что-то про погоду, пробки на дорогах и о том, как трудно в Лондоне припарковаться. Если на прошлой неделе у нее, возможно, возникали подозрения, что он старпер на потрепанном «вольво», то за те десять минут, что Майкл провел в ее квартире, Аманда наверняка утвердилась в этом мнении.

Он пожалел, что не приехал на мотоцикле. Но красный «дукати» вот уже три года пылился в гараже. У Майкла ни разу не возникало желания прокатиться на нем.

По пути в театр они говорили о том, как меняется архитектура Лондона. Выяснилось, что тут их вкусы совпадают: обоим нравилось здание Ллойда и обоих раздражала башня в Канари-Уорф. Ну, слава богу, это уже кое-что, дело помаленьку сдвинулось с мертвой точки.

У Аманды были потрясающие ноги, но его смущала слишком короткая юбка: интересно, это теперь так носят или она намеренно его соблазняет? Майкл безнадежно отстал от моды.

Он чувствовал себя не в своей тарелке.

Актер на сцене произносил монолог:

 
– Но умереть… уйти – куда, не знаешь…
Лежать и гнить в недвижности холодной…
Чтоб то, что было теплым и живым,
Вдруг превратилось в ком сырой земли…
Чтоб радостями жившая душа
Вдруг погрузилась в огненные волны,
Иль утонула в ужасе бескрайнем
Непроходимых льдов, или попала
В поток незримых вихрей и носилась,
Гонимая жестокой силой, вкруг
Земного шара и страдала…[5]5
  Шекспир У. Мера за меру. Перев. Т. Л. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]
 

Возможность реабилитироваться представилась ему в первом антракте. Они протолкались сквозь толпу в бар и взяли спиртное, которое Майкл предусмотрительно заказал заранее. Они чокнулись, он заглянул в сияющие глаза Аманды.

– Ну, как у тебя сегодня прошел день? – бодро спросила она. – Чем занимался?

Он опять едва все не испортил, выпалив правду:

– Я собирал в парке собачьи экскременты.

И тут же пожалел о своих словах: это звучало не слишком гламурно и романтично.

– У меня тоже была собака, – сказала она со страстной горячностью. – И я всегда пользовалась специальным совком.

– Я не совсем это имел в виду, – пробормотал Майкл, чувствуя себя хуже некуда. – Я собирал их для одной своей пациентки.

Аманда посмотрела на него подозрительно серьезно.

– Она страдает ОКР, – поспешил пояснить Майкл.

– Чем-чем она страдает?

Тут кто-то толкнул его, пиво выплеснулось из стакана и попало на манжету рубашки. Майкл сделал вид, что ничего не заметил.

– Обсессивно-компульсивным расстройством. Она впадает в панику при виде грязи… более того, даже сама мысль о грязи наводит на нее ужас. Я собирал собачьи экскременты в баночку, чтобы принести ей, – это часть терапии.

Аманда с облегчением вздохнула. И поинтересовалась:

– А можно включить это в фильм?

– Нужно спросить пациентку, не уверен, что она согласится.

– Ничего, пригласим актрису.

Он кивнул.

– И что ты потом заставляешь ее делать с собачьими фекалиями?

– Ничего, просто смотреть на них. Это обычный способ лечения – столкнуть человека с тем, что вызывает у него страх. Пациентка боится дотронуться до дверной ручки или снять трубку телефона-автомата, и еще она одержима мытьем рук: в неделю изводит несколько кусков мыла. Одна из ее проблем в том, что она не может пройти по улице мимо собачьих экскрементов. Едва завидев их, сразу поворачивает назад. И вот мы начинаем с малого – я пытаюсь уговорить больную дотронуться до дверной ручки. Мне нужно попытаться убедить ее в том, что опасность заражения ничтожна, проблема гнездится в мозгу.

Аманда ухмыльнулась и отпила из бокала пива.

– Меня вдохновляют твои методы лечения.

Майклу нравилось, как она пила пиво, прихлебывая его и явно получая от этого удовольствие. Полное отсутствие жеманства делало ее еще более привлекательной. Кейти ненавидела пиво.

«А ведь я их сравниваю».

Непосредственность – вот что ему по-настоящему нравилось в Аманде. Она была элегантна, красива, но в то же время чувствовалась в ней какая-то сумасшедшинка, и уже не в первый раз за этот вечер Майкл ловил себя на мысли: а какова, интересно, она в постели?

У него возникла эрекция. Майклу хотелось набраться смелости и обнять девушку, но он боялся, как бы она не решила, что это чересчур, а потому каждый раз, когда их тела соприкасались, отстранялся от нее.

А как было бы хорошо прикоснуться к ее руке или откинуть прядь светлых волос, упавшую Аманде на лоб. Ее кожу покрывал нежный загар. Он увидел у нее на руках несколько веснушек в золотистом пушке волос, и это показалось ему очень сексуальным.

«Ты великолепна, ты невероятно, просто потрясающе красива. Мне нравится, как ты выглядишь, мне нравится, как ты обустроила свою квартиру. Я хочу узнать тебя поближе. Я очарован, по-настоящему очарован!» – думал Майкл.

Но вслух он сказал:

– Если тебе интересно, я могу начертить кривую привыкания.

– А что это?

– Такой график. Он строится в координатах «страх» и «время». В первый раз, когда я показываю пациентке банку, кривая резко уходит вверх. Во второй раз она будет уже пониже, и так далее.