Текст книги "Кровная месть"

26

Детектив-констебль Гленн Брэнсон внимательно рассматривал новехонький спортивный «ягуар» с откидным верхом, который ехал по набережной в противоположном ему направлении – в сторону Брайтона; крыша у машины была сложена, «дворники» скользили по сухому лобовому стеклу, мигала аварийная сигнализация.

Но в первую очередь внимание полицейского привлек водитель: мальчишка-латинос, который бросил на него явно испуганный взгляд. Да, Гленн сегодня был в штатском и ехал на обычном автомобиле, однако если парень был из числа местных уголовников, то наверняка знал характерные приметы его машины: марку, цвет, тип антенны. Гленн отметил, что водитель не пристегнут.

Гленн служил в полиции недавно, но успел завоевать уважение и симпатии коллег; хотя он и был начинающим детективом, однако зеленым юнцом его назвать было никак нельзя – в полицию он поступил довольно поздно, в возрасте двадцати девяти лет. Два года проработал констеблем – сначала в пешем патруле, потом в автомобильном, после чего подал заявление о переводе в уголовный розыск, и его просьбу удовлетворили. Два года новичка, как и полагается, держали на испытательном сроке, по истечении которого Гленн прослужил еще год в качестве временно исполняющего обязанности детектива-констебля, а затем, всего лишь два месяца тому назад, прошел дополнительное обучение и с отличием сдал экзамены на звание детектива-констебля.

В прошлой жизни Гленн десять лет проработал вышибалой в ночном клубе. Он был высокий, плотный, чернокожий, с головой лысой, как метеорит. Даже самые отчаянные посетители не решались с ним спорить, а работа в клубе оплачивалась так хорошо, что он долго не желал ее бросать. Но после рождения сына, малыша Сэмми, Гленн набрался мужества и решился изменить свою жизнь. Он хотел, чтобы сын им гордился. Чтобы мальчику не приходилось говорить людям, что его отец – вышибала.

Обычно Гленн излучал уверенность, однако сейчас сказывалось нервное напряжение последних недель, эти экзамены его порядком вымотали. Ему приходилось запоминать огромные объемы информации, и Гленн боялся оплошать. За время работы в полиции Брэнсону случалось видеть, как незначительная процедурная ошибка может привести к катастрофическим последствиям. В кинофильме «Шторм-10» Кирк Дуглас, цитируя Эйнштейна, говорил: «Дьявол кроется в деталях». И хороший полицейский должен всегда учитывать детали.

Гленн был честолюбив и хотел достигнуть определенных карьерных высот. Он подсчитал, что годам к сорока пяти сможет стать инспектором или даже старшим инспектором. И ему хотелось, чтобы его сын Сэмми мог говорить окружающим: «Мой отец – старший инспектор!»

«И я дослужусь до старшего инспектора, Сэмми, я тебе обещаю».

Вплоть до этой минуты день у Гленна шел хорошо. Шеф похвалил его за одно небольшое расследование. Подозреваемый – вор, специализирующийся на краже ювелирных изделий, – отрицал, что в день ограбления магазина находился в Брайтоне, и предъявил алиби: нашелся свидетель, который под присягой подтвердил, что этот человек весь день провел вместе с ним в Лондоне. Гленн отыскал мобильный телефон подозреваемого, зарегистрированный на подставное лицо. Изучив распечатку, предоставленную полиции мобильным оператором, он установил, что с этого номера до и после ограбления было сделано два звонка из Брайтона.

А если Гленн сейчас задержит угонщика машины, то это станет еще одним дополнительным плюсиком в его послужном списке. Сегодня он собирался опросить хозяев ограбленной ночью квартиры. На это уйдет не больше часа, и Гленн надеялся ровно в четыре закончить свою смену, чтобы успеть в кинотеатр «Герцог Йоркский» на сеанс в шестнадцать сорок пять – там сегодня демонстрировали «В порту», фильм 1950-х годов, который он никогда не видел на большом экране. Интересы Гленна не ограничивались работой и семьей; у него имелось увлечение – он с упоением смотрел старые фильмы.

Он развернулся, нажал на газ, обогнал две машины и поехал следом за «ягуаром». Водитель явно вел машину очень неуверенно. Гленн надавил кнопку радиосигнала на автомобильной рации и сказал:

– Говорит чарли-отель-один-четыре-четыре.

В ответ раздался женский голос – диспетчера с центрального пульта:

– Чарли-отель-один-четыре-четыре, слушаю вас.

Водитель «ягуара» продолжал ехать, не замечая хвоста и явно с трудом справляясь с машиной, «дворники» по-прежнему елозили по стеклу.

– Я преследую спортивный «ягуар», подозреваю, что машина в угоне. Цвет темно-синий, номер ромео-пять-два-один янки-ноябрь-виктор; следует в западном направлении по Хоув-Кингсуэй. Пусть патрульные проверят его.

– Спортивный «ягуар», темно-синий, номер ромео-пять-два-один янки-ноябрь-виктор. Спасибо, чарли-отель-один-четыре-четыре.

Потом он услышал в рации бодрый мужской голос: это дежурный по району Рэй Данкли – Гленн пару раз встречался с ним – давал задание констеблю:

– Чарли-отель-один-шесть-два, тут поступил звонок из жилого комплекса «Полумесяц Аделаиды», от жительницы третьего корпуса. Женщину беспокоит, что ее пожилую соседку не видно вот уже три дня. Соседку зовут Кора Берстридж.

Гленн навострил уши. Он нащупал на поясе свою рацию, отстегнул ее, поднес к губам:

– Извини, что вмешиваюсь, это чарли-отель-один-четыре-четыре. Речь идет об актрисе Коре Берстридж? О той самой Коре Берстридж?

– Думаю, да.

– Я знал, что она живет где-то поблизости! Я сейчас как раз еду в «Полумесяц Аделаиды» для опроса свидетелей, в пятнадцатый корпус, могу заодно и в третий заглянуть.

– Охота тебе заморачиваться? Патрульный констебль зайдет туда сегодня.

– Ничего, мне не трудно!

– Ну, коли так, то спасибо за помощь, чарли-отель-один-четыре-четыре. А то у нас сегодня на одну машину меньше.

Гленн испытал настоящий восторг.

– Сама Кора Берстридж! Черт побери! Она чудо! Ты не видел ее «Реку возможностей» с Робертом Донатом и Кэри Грантом? Фильм пятьдесят второго года?

– Я тогда еще не родился. Я не такой старый, как ты, Гленн.

– Очень смешно.

– Соседка тебе откроет: миссис Уинстон, квартира номер семь.

Не успел Гленн отпустить кнопку рации, как заговорило автомобильное радио – он услышал голос женщины-диспетчера, которая передавала описание «ягуара». Еще через минуту он свернул к «Полумесяцу Аделаиды», а «ягуар» продолжил движение к центру Брайтона. Либо парнишка чист, либо собирается смешаться с толпой, вместо того чтобы пытаться оторваться от полиции.

Гленн припарковал машину почти точно против нужного корпуса. Перед ним был «Полумесяц Аделаиды»: ряд величественных классических зданий в стиле Регентства. Портики с колоннами, высокие окна, белая краска повсюду выцвела и облупилась – следствие безжалостного воздействия морского воздуха. Гленн подумал, что этот выцветший монументальный дом как нельзя лучше подходил звезде былой эпохи вроде Коры Берстридж. Комплекс выглядел по-настоящему стильно.

Гленн ощутил трепет, к которому примешивалось чувство вины. Это не слишком профессионально, он здесь по долгу службы, должен проверить сигнал и, если что-то не так, действовать независимо от личности потерпевшей. Но для него ее личность, конечно, имела значение.

Шутка ли, сама Кора Берстридж!

Он мог без запинки перечислить все сорок семь фильмов с ее участием. «Безопасное прибытие», «Монакский люкс», «Забыть мистера Дидкоута», «Мелодия пустыни». Комедии, мюзиклы, триллеры, мелодрамы. Она была такой талантливой, такой красивой, такой элегантной и остроумной. Гленн совсем недавно видел Кору Берстридж в очередном сериале, и она по-прежнему выглядела великолепно и играла прекрасно. А вечером в понедельник по телевизору показывали, как ей вручали премию Академии кино и телевидения «За выдающийся вклад в искусство кинематографии». Она там еще произнесла речь, несколько разочаровавшую Гленна. Но не стоит судить ее строго: небось бедняжка растрогалась, услышав в свой адрес столько хвалебных слов.

Он прикинул – Коре Берстридж сейчас, вероятно, было лет шестьдесят пять. Удивительно хорошо она сохранилась. Гленн посмотрел на окна здания и почувствовал комок в горле. Он отчаянно надеялся, что с ней не случилось ничего страшного.

Гленн позвонил в квартиру номер семь. Миссис Уинстон встретила его на третьем этаже: приятная женщина лет семидесяти с лишним, с изящно уложенными седыми волосами.

Квартира Коры Берстридж находилась напротив. У стены возле двери стояли два букета. В темном коридоре витали запахи плесени и кошачьей мочи – изнутри дом производил не столь благоприятное впечатление, как снаружи: все здесь потемнело от старости и сильно смахивало на зал ожидания какого-нибудь провинциального железнодорожного вокзала.

– Эти цветы прибыли сегодня, – сообщила миссис Уинстон. – Еще восемь или девять букетов принесли вчера, я их положила к себе в ванну, чтобы не завяли. А вчера и сегодня утром мне пришлось также забрать ее молоко.

– Я полагаю, вы пытались звонить соседке? – спросил полицейский.

– Да. В последний раз совсем недавно. И я не только звонила, но и стучала.

Гленн наклонился и заглянул внутрь, в квартиру Коры Берстридж, через щель почтового ящика. Он увидел на полу множество конвертов. Осторожно, чтобы не пугать миссис Уинстон, он потянул носом воздух. И уловил слабые признаки запаха, который свидетельствовал о непоправимом. Спазм страха сжал желудок: Гленн хорошо знал этот приторный запах протухшей рыбы.

И еще он услышал жужжание мух.

Полицейский встал, вытащил блокнот и задал миссис Уинстон несколько стандартных вопросов. Когда она в последний раз видела Кору Берстридж? Не слышала ли она какого-либо подозрительного шума? Часто ли к актрисе приходили гости? Много ли у нее прислуги?

Последний вопрос удивил миссис Уинстон, которая ответила ему, что Кора Берстридж жила весьма небогато. Откуда бы взяться многочисленной прислуге? К ней раз в неделю – по пятницам – приходила убираться женщина. И все.

– Я думал, она очень богата, – сказал Гленн.

– Нет, какое там. В последние десять лет Кора Берстридж почти не снималась. Я думаю, она несколько раз неудачно вложила деньги, да еще вдобавок ее последний муж был игроком.

Гленн спросил, есть ли какой-нибудь другой вход в квартиру, и соседка показала ему пожарную лестницу с противоположной стороны здания. Потом он убедил пожилую даму вернуться к себе: не хотел, чтобы она увидела то, что, как он полагал, обнаружит в квартире.

Он связался с дежурным сержантом патрульного отделения, сообщил факты и получил разрешение взломать дверь. Потом проверил пожарную лестницу – шаткое металлическое сооружение; лестница эта вела к массивной проржавевшей двери, но добраться с нее до какого-либо из окон было невозможно.

Гленн вернулся к входной двери в квартиру, несколько раз нажал на кнопку звонка, постучал, а потом еще для вящей уверенности громко позвал хозяйку через щель почтового ящика.

Увидев, какой современный и надежный у Коры Берстридж замок, Гленн понял, что бессмысленно даже пытаться открыть его отмычкой. Пожалуй, тут придется применить грубую силу. Он попробовал слегка надавить плечом, потом уже со всего размаха ударил правой ногой. Дверь чуть подалась, но замок выдержал. Он подумал, не вызвать ли бригаду со специальным тараном, но побоялся, что в таком случае сам останется не у дел. И поэтому продолжил бить по двери ногой.

Вскоре соседи забеспокоились: стали открываться другие двери, послышались голоса. Какой-то молодой человек в футболке и шортах поднялся на площадку и озадаченно остановился, увидев вспотевшего от напряжения незнакомца в строгом сером костюме.

– Полиция! – сказал Гленн, чтобы успокоить его.

На лице парня отразился ужас, и он бросился вниз. Небось хранит дома наркотики, надо будет потом проверить. Гленн продолжал свои попытки проникнуть в квартиру.

Наконец замок поддался, но дверь открылась всего на несколько дюймов – изнутри была наброшена цепочка. Цепочка оказалась надежной, и Гленну пришлось нанести еще несколько сильных ударов, прежде чем дверь распахнулась. Он вошел внутрь, закрыл как смог за собой дверь, чтобы не заглядывали любопытные, после чего остановился, борясь с приступом тошноты: ну и запах. Потом вытащил из кармана резиновые перчатки.

Гленн стоял в маленьком коридоре. На одной стене висели две симпатичные картины, изображающие парижские улицы, а на противоположной – две театральные афиши в рамочках. На одной были запечатлены Кора Берстридж и Лоуренс Оливье в спектакле «Время и семья Конвей», театр «Феникс» на Чаринг-Кросс-роуд; а на другой – Кора Берстридж, Анна Мэсси и Тревор Ховард в спектакле «Веер леди Уиндермир», театр «Ройал» в Брайтоне.

Несмотря на тревогу, он не мог не ощущать душевного трепета, оказавшись в доме одной из величайших актрис современности. Было тут нечто такое – он и сам не смог бы толком сформулировать, что именно, – вызывавшее у Гленна чувства, неведомые ему прежде. Здесь ощущалась атмосфера волшебства, словно бы ты попал в какой-то иной мир, стал членом закрытого клуба, куда имели доступ только богатые и знаменитые. Гленн думал о том, как расскажет об этом вечером своей жене Ари. Она ни за что не поверит, что он был в квартире самой Коры Берстридж!

Потом тревога вернулась с новой силой. Осторожно переступив через конверты на полу, он вошел в просторную гостиную; шторы на окнах были задернуты не полностью. О стекло бились две жирные мухи. Гостиная была обставлена в стиле ар-деко. Здесь было столько старых театральных и киноафиш, что Гленну показалось, будто бы он перенесся на машине времени в прошлое. На самом видном месте над камином висело забранное в рамочку письмо от принцессы: та благодарила Кору Берстридж за проведение вечера Детского благотворительного фонда.

Не квартира, а настоящий музей, столько здесь всего!

В углу комнаты стоял письменный стол, на котором настойчиво мигал автоответчик. Подойдя к телефону, Гленн увидел записку, придавленную стеклянной статуэткой русалки в стиле ар-деко. Текст был написан трясущейся рукой синими чернилами: «Я больше не могу смотреть на себя в зеркало». Подписи не было.

Гленн несколько раз перечитал записку и вдруг понял, что борется уже не с тошнотой, а со слезами. Треск рации вернул его к реальности.

– Чарли-отель-один-четыре-четыре?

Он нажал кнопку микрофона:

– Чарли-отель-один-четыре-четыре, прием.

Это был сержант из его подразделения.

– Гленн, не мог бы ты осмотреть контейнер, который вскрыли в порту, на причале Олдрингтон?

– Я сейчас в квартире Коры Берстридж. Боюсь, мне придется здесь задержаться.

– Она собирается показывать тебе свои фильмы? – пошутил сержант.

– Не думаю, – мрачно ответил Гленн.

Он вернулся в коридор и пошел по длинному проходу. Смрад становился все сильнее, а жужжание мух – все громче. Запах, казалось, изменял плотность самого воздуха, утяжелял его.

«Не дыши – ты дышишь смертью!»

Он замедлил шаг, приближаясь к приоткрытой двери в конце коридора.

Остановился перед ней. В комнате за дверью было темно, но Гленн знал: Кора должна быть там. Просунув руку внутрь, полицейский нащупал выключатель, щелкнул им и толкнул дверь.

Комнату наполнил свет большой люстры и бра, выполненных в одном стиле – ар-деко. Тисненые обои. Пушистые тапочки на белом ковре. На большой кровати одинокая фигура, лицом к стене, на волосах что-то блестящее: он сперва подумал, что шапочка для душа. Над головой женщины жужжали мухи, а на шторах их было еще больше. Кора Берстридж лежала, вытянув руки над одеялом, из рукавов ее розового атласного халата торчали пальцы. Даже от двери Гленн видел, какие они синие.

Он вдохнул, несмотря на ужасающий смрад, прошел мимо туалетного столика с зеркалом, по всему периметру которого размещались лампочки, и оказался по другую сторону кровати – он хотел увидеть ее лицо.

И вот тут-то Гленн и потерял самообладание.

На Коре была не шапочка для душа, а фирменный полиэтиленовый пакет из магазина «Уэйтроуз», надетый целиком на голову и плотно обхваченный на шее поясом от халата; пояс был завязан несуразным бантиком.

Рукой в перчатке Гленн развязал узел, чтобы увидеть ее лицо. Целый рой мух взвился в воздух. Он смотрел на нее. Онемевший, ошеломленный, он смотрел на великую Кору Берстридж, на ее открытый, словно в беззвучном крике, рот. Синевато-черное лицо. По тому, что осталось от губ и глаз, ползают личинки.

Глен отвернулся, потрясенный, подавляя рвоту.

«Нет, Кора! Нет-нет-нет! Почему ты это сделала? Господи Исусе, зачем?»

27

Позднее она скажет своей подружке Сэнди, что все это время ошибалась, принимая покупателя, который неизменно подходил к ее кассе и смотрел таким странным взглядом, за другого человека, актера Лайама Нисона. Это был вовсе даже не он!

Но ведь этот мужчина вполне мог оказаться Нисоном. На прошлой неделе она видела здесь Пэтси Кенсит, пару месяцев назад – Лиз Херли, а еще раньше, перед Пасхой (правда, тут стопроцентной уверенности у нее не было), – Билли Конноли. Звезды пачками приходили сюда, в супермаркет «Сэйфуэйз» на Кингс-роуд, но по какой-то причине всегда направлялись к другим кассам.

Но теперь она подняла глаза и снова увидела его. Неужели все-таки Лайам Нисон? Поскольку этот мужчина всегда расплачивался наличными, она не могла прочесть его имя на банковской карте. Он приветливо улыбался девушке. На нем были желтая рубашка поло, застегнутая на все пуговицы, и коричневый пиджак от «Армани».

– Привет, Трейси, – сказал он кассирше, как обычно.

И она, как обычно, покраснела. Покупатели иногда называли ее по имени – его легко можно было прочесть на бейджике, прикрепленном к лацкану ее форменного халата, но голос этого человека звучал как-то особенно, с безукоризненным британским выговором, и ее имя он тоже произносил как-то необычно. И Трейси вдруг забыла: а Лайам Нисон, он кто – англичанин или американец?

– Я собираюсь приготовить крабовый суп по-бразильски, – проговорил он и показал на выложенные в невероятно ровную линию продукты, которые ждали своей очереди по другую сторону таблички с надписью «Следующий покупатель». Такое чувство, что он буквально выверил все с помощью линейки. – Это для моей подружки.

Ему понравилось, как кассирша кивнула ему, признавая, что у него есть подружка, что он не печальный одиночка, пытающийся завязать с ней разговор. И говорить, что у него есть подружка, тоже было приятно. Он вдруг почувствовал себя обычным человеческим существом. И поинтересовался:

– Вы когда-нибудь ели крабовый суп по-бразильски?

Девушка поморщилась, нажала кнопку, и конвейерная лента поехала.

– Я не очень люблю крабов – мне не нравится, как они выглядят.

– Моя мать тоже не любила крабов, – заметил он. – Она их просто ненавидела. Запрещала покупать, даже консервированных.

– Я не возражаю против крабового паштета, – сказала Трейси. – В сэндвичах.

Первой к кассе подъехала бутылка со свежевыжатым апельсиновым соком. Трейси поднесла ее к устройству для считывания штрихкода, потом дала Томасу Ламарку несколько пластиковых пакетов. Затем настала очередь четырех авокадо и упаковки местных помидоров.

– Английские помидоры самые лучшие, – заявил покупатель. – Некоторые импортные помидоры облучают, чтобы убить бактерии. Вы это знали?

Девушка отрицательно покачала головой.

– С радиацией шутки плохи, Трейси. Это может привести к генным мутациям. Вы боитесь радиации?

Она настороженно посмотрела вверх, словно проверяя, не облучает ли ее какой-нибудь невидимый прибор. И сказала:

– Я тоже люблю английские помидоры.

Так, а теперь крабы. Они были в белом пластиковом пакете, и Трейси не видела этих мерзких существ, но девушку все равно пробрала дрожь, когда она подносила влажную этикетку со штрихкодом к сканеру.

Томас сочувственно смотрел на кассиршу. И внешне, и манерой говорить она напоминала ему Лиз, девушку, с которой он недолго встречался, когда учился на медицинском факультете. Он вспомнил, как однажды привел Лиз домой и познакомил с матерью, а мать дала ему понять, что эта девица ему не пара.

У бедняжки Лиз и впрямь было множество недостатков. Излишне худенькая малышка с пушистыми светлыми волосами и хорошеньким, но пустым личиком; да и зубы у нее были так себе – кривоватые и неухоженные. За неделю до того, как они расстались, он увидел, что у нее на колготках спустилась петля. А еще раньше заметил, что воротничок ее блузки истрепался.

– Вы читали, что Кора Берстридж умерла? – спросил Томас.

– А кто это?

– Актриса. Кора Берстридж. Во всех утренних газетах написано.

Трейси отрицательно покачала головой – нет, не читала – и поднесла к сканеру упаковку куриных яиц. А потом вдруг встрепенулась:

– Это та, которая в понедельник получила награду?

– Да, «За выдающийся вклад в кинематограф».

– А, ну тогда знаю. Умерла, стало быть? Бедняжка. – Кассирша издала нервный смешок. – Несправедливо как-то – получить премию и умереть, правда?

До конца конвейера добрались четыре плода манго.

– А вам нравятся фильмы с участием Глории Ламарк?

– Кого?

– Глории Ламарк, – тихо повторил он.

– Никогда про такую не слышала.

Трейси молча продолжила пробивать товары, а потом помогла ему уложить все покупки в пакеты. И тут, к удивлению кассирши, он протянул ей банковскую карту. Она прочла имя: Теренс Гоуэл.

Пока кассовый аппарат печатал чек, Томас вытащил из кармана монету, подбросил ее, накрыл ладонью и поинтересовался:

– Орел или решка?

Девушка недоумевающе взглянула на него, пожала плечами и ответила:

– Решка.

Он посмотрел – решка. Вернул монету в карман.

– А вы везучая, Трейси. Сегодня ваш день.

Томас вытащил из кармана тоненький белый конверт и протянул его кассирше:

– Возьмите и уберите – откроете позднее.

Удивленная и смущенная, она неловко взяла конверт и положила его на полочку под кассовым аппаратом.

– А что это?

– Потом посмотрите.

Он подписал чек, погрузил покупки в тележку и покатил ее к выходу.

Трейси проводила его взглядом. Других покупателей у ее кассы не было, поэтому она спокойно могла смотреть ему вслед. Значит, Теренс Гоуэл. А вовсе никакой не Лайам Нисон. Интересно, что в конверте? Странный покупатель встал на тротуаре со своими пакетами, остановил такси.

«У Лайама Нисона, – подумала она, – наверняка есть личный шофер».

Девушка огляделась по сторонам. Покупателей к ней по-прежнему не было, никто на нее не смотрел. Такси отъехало, и теперь можно взять конверт. На нем было написано ее имя – Трейси.

Она открыла конверт. И – ничего себе! – обнаружила внутри четыре банкноты по пятьдесят фунтов и записку: «Спасибо, что всегда приветливо улыбались мне, – с Вашей стороны это очень добрый поступок. Купите себе что-нибудь в подарок. В нашем мире так мало доброты».