Текст книги "Одержимость"

11

Смотреть на яркое лондонское воскресное утро через грязное лобовое стекло «вольво» Мейна – это все равно что смотреть телевизор через матовое стекло. Лондон по воскресеньям выглядел особенно, исчезало ощущение спешки. В воскресенье появлялось время – погулять, подумать. По воскресеньям Лондон становился довольно неплохим местом.

Алекс чувствовала себя отдохнувшей. Впервые после вести о смерти Фабиана она хорошо выспалась.

Пепельница в машине была открыта и набита окурками. На полу у ног громоздились стопки газет, журналов, документов и кассет.

– Спасибо тебе за эту ночь, – сказала Алекс. – Она пошла мне на пользу.

– Нам удалось, – осторожно сказал Филип.

– Удалось что?

– Удалось.

– Ты иногда говоришь загадками.

– Удалось сдержать себя.

Она улыбнулась и посмотрела на него. Из его усов торчала сигарета, голова была чуть наклонена вперед, словно он был слишком высок для машины.

– Ну у тебя и самомнение, – сказала она.

– Нет… просто иногда… – Голос его смолк.

– Что иногда?

– Иногда…

Слова замерли, испарились. Он наклонился, вставил кассету в магнитолу, и секунду спустя запела Элки Брукс. Громкий чистый голос заполнил салон. Филип откашлялся, снова наклонился, убавил громкость.

– Значит, викарий посоветовал тебе побольше узнать о Фабиане?

– Да, только не викарий, а его помощник.

– И что тебе удалось?

– Что не он бросил свою девушку, Кэрри, а она его.

– И о чем это тебе говорит? О его гордыне?

Алекс рассмеялась:

– Знаешь, я себя чувствую такой идиоткой из-за вчерашней ночи.

– Наш разум играет с нами всякие шутки, когда мы устаем.

– Ты знаешь что-нибудь о медиуме Моргане Форде?

Филип отрицательно покачал головой, глубоко затянулся.

– А как отличить настоящего медиума от шарлатана?

– Они все шарлатаны.

– Вам, ученым, свойственно дьявольское высокомерие. Из себя выводит.

Филип раздраженно погудел небольшой арендованной машине, все четыре пассажира которой глазели на фасад универмага «Либертиз».

– Нет, мы просто формулируем неприятные истины.

– Это такое же высокомерие.

Алекс слегка удивилась, увидев «мерседес» на том же месте, где оставила его вчера, – его не эвакуировали, не засунули квитанцию на штраф под «дворник», не разбили стекла. Она наклонилась к Мейну и поцеловала его в щеку.

– Ну, теперь справишься?

– Да.

– Я, пожалуй, приглашу тебя сегодня вечером на обед, чтобы убедиться.

Она отрицательно покачала головой:

– Мне не очень улыбается возвращаться в пустой дом вечером. Приходи ко мне – я приготовлю ужин.

– Около восьми подойдет?

Алекс уехала повеселевшая, с легким сердцем, но знала: боль вернется. Все это копится в ее голове, а в конечном счете обрушится лавиной. К вечеру, когда солнце начнет меркнуть, ей снова станет хуже. Вернется депрессия, как это всегда происходит поздно вечером по воскресеньям. Всю жизнь, с самого детства.

Она переехала через Воксхолл-бридж в южном направлении, поехала по Стритаму, ничуть не радуясь предстоящей миссии: попытаться найти Кэрри и сообщить ей печальное известие. У нее даже адреса не было. Она помнила только, что они проезжали мимо антикварного магазина, перед которым на тротуаре выстроился ряд стульев, когда Фабиан сказал: «Здесь живет мать Кэрри», а она посмотрела направо и увидела высотки. Это было в нижней части холма, очень похожего на тот, по которому она ехала сейчас. Показался антикварный магазин, не работающий, с закрытыми ставнями, и две серые высотки чуть подальше справа. Алекс свернула и поехала в ту сторону по узкой улице, вдоль которой стояли побитые машины и мрачные фургоны, – забитой, стиснутой со всех сторон. На тротуаре играли двое чернокожих мальчишек. Они посмотрели на нее, и она почувствовала, что краснеет: у нее нет права находиться здесь, она выехала за пределы своей территории.

Дорога петляла, поднималась мимо бесконечных рядов двухэтажных муниципальных зданий, голых металлических лестниц на верхние этажи. С балконов и окон свисали полотенца, простыни, нижнее белье; все это напоминало гетто.

Две башни теперь возвышались прямо перед ней, сооруженные из крошащихся бетонных блоков. Они тянулись к небесам, словно два гигантских мрачных надгробия.

* * *

Алекс вышла из машины, тщательно заперла ее и прошла в холл ближайшего здания. Почти все стекло одной дверной панели лежало на полу, а другая была открыта и заклинена навсегда. На стене аэрозольным баллончиком было крупными алыми буквами начертано FUCK. Стоял незнакомый неприятный запах.

Она посмотрела на список жильцов и сразу же увидела: Е. Нидхэм. Вспыхнули противоречивые чувства: пожалуй, ей было бы легче, не окажись там фамилии. Тогда можно было бы отложить все на потом.

Алекс вызвала лифт, громадная дверь открылась. Кабина больше походила на грузовую, чем на пассажирскую. «Сосите все» – художник с аэрозолем поработал и здесь. Алекс надавила кнопку третьего этажа, двери закрылись – медленно, рывками. Не разумнее ли было бы подняться по лестнице? Едва ощутимый рывок – и дверь перед ней поползла вниз, с почти мучительной медлительностью. В лифте пахло, как в общественном туалете. Вдруг Алекс, к своему ужасу, заметила рядом лужу мочи и подалась в сторону. Раздался щелчок, кабина дернулась – они проехали первый этаж.

Наконец кабина остановилась, и Алекс вышла в мрачный коридор с каменным полом. На стене она увидела выцветший аэрозольный медальон с призывом запретить бомбу, чуть дальше кто-то долотом выскоблил на стене слово «свиньи». Она остановилась перед квартирой 33 – синяя дверь с глазком, – поискала кнопку звонка, нажала, услышала рассерженный стрекот насекомого. Через несколько секунд раздался женский голос.

Алекс уставилась на дверь.

– Миссис Нидхэм?

Она ждала, но больше ничего не происходило. Откуда-то из соседней квартиры доносился детский плач, а сверху – грохот поп-музыки. Она снова нажала кнопку.

Еще одна долгая пауза.

– Да, кто там?

Алекс уставилась на дверь:

– Миссис Нидхэм?

– Кто это? – Голос теперь звучал совсем рядом.

Раздалось шарканье ног, в глазке что-то мелькнуло.

– Чего надо? – враждебно спросил голос.

– Пожалуйста, я хочу поговорить с миссис Нидхэм.

– Вы из муниципалитета?

– Нет. Меня зовут Алекс Хайтауэр. Мой сын дружил с вашей дочерью.

Опять долгое молчание. Потом сухой кашель и снова молчание.

– Вы слышите? – нервно спросила она.

– Так чего надо? Я заплатила за телик.

Алекс нахмурилась, озадаченная.

– Я просто хочу поговорить с вами о вашей дочери Кэрри. У вас ведь есть дочь Кэрри?

Пауза.

– Да. – Еще пауза. – Чего она наделала?

– Ничего, миссис Нидхэм. Хочу кое-что ей передать. Прошу вас, откройте дверь.

Новый приступ сухого кашля, потом звук скользящей задвижки. Дверь приоткрылась. Открывшая оказалась куда моложе, чем Алекс предполагала, – ее возраста, но с усохшим, ожесточенным серым лицом, преждевременно состарившимся от небрежения, желчного характера и жизни в духоте. В молодости, вероятно, эта женщина была хорошенькой, да и сейчас могла бы оставаться привлекательной, если бы захотела. Она стояла перед Алекс в грязном синем халате, с гнездом из бигуди на голове, изо рта у нее торчала сигарета.

– Вы не из муниципалитета? – Она оглядела Алекс с ног до головы.

– Нет.

– Ну, тогда ничего, а то у них всякие дурацкие идеи.

Женщина обшарила Алекс взглядом, потом нервно оглядела коридор, дернула головой и отступила в квартиру. Восприняв это как приглашение, Алекс шагнула в небольшую прихожую, где воняло кислым молоком и табачным дымом. Через приоткрытую дверь справа виднелась кухня, стол, уставленный пустыми пивными бутылками.

Хозяйка провела ее в комнату, служившую сразу спальней и гостиной.

– Вы что-то сказали насчет Кэрри?

Алекс кивнула, осматриваясь: незастеленная кровать, голые стены, одежда, мусор, журналы, немытая посуда здесь и там, грязные окна. Оценила великолепный вид на Лондон.

– Мой сын Фабиан дружил с вашей дочерью… до недавнего времени. Я думаю, они разошлись после Рождества.

Женщина посмотрела на нее тупым взглядом, глубоко затянулась сигаретой, хотя та уже сгорела почти до фильтра, сморщила нос, затянулась еще раз и загасила окурок.

– Не видела ее, она тут редко бывает. – Она отвернулась от Алекс и снова зашлась долгим сухим кашлем. – Садитесь. Бросьте эти газеты на пол. Тут у меня не очень; если ты сама по себе, то они там, в муниципалитете, не очень-то раскошеливаются.

Алекс сняла с дивана пачку газет и наполовину заполненный купон футбольного тотализатора, села.

– Кэрри пошла своим путем, если вы меня понимаете.

Алекс чувствовала, что женщина оглядывает ее с ног до головы.

– Все дети в той или иной мере трудные.

– Я ни о каком Фиббине не знаю… кто такой этот Фиббин?

– Фабиан.

– Не знаю такого. Она мне о нем ничего не говорила.

– Он погиб в автокатастрофе две с половиной недели назад. Я знаю, что Кэрри очень ему нравилась, и подумала, нужно ей об этом сообщить.

– Да? – спросила миссис Нидхэм обыденным тоном, и Алекс подумала, что женщина не поняла ее.

– Понимаете, я ждала, может, Кэрри, приедет на похороны.

Алекс прикусила губу. Хотелось поскорее уйти отсюда, от этой вони, этой несчастной женщины, из этой грязной квартиры.

– Я ей скажу, дорогая, когда увижу – уж не знаю, когда это будет. Извините, ничего вам не предложила… гости у меня редко бывают, вот разве что из муниципалитета.

– Спасибо, я ничего не хочу.

– Чашечку чая или еще чего.

– Нет-нет, спасибо.

– Она в Америке.

Женщина кивнула на каминную полку, и Алекс увидела почтовую открытку с изображением небоскреба.

– И давно она там?

– Не знаю, – пожала плечами миссис Нидхэм, – где она обитает и сколько там пробудет. Получаю открытки, и больше ничего. Открытки регулярно шлет. Некоторые матери и того не получают.

– Я считала Кэрри милой, хорошенькой девушкой, – улыбнулась Алекс.

– Не знаю, не знаю, как она теперь выглядит. Когда-то здесь были ее фотографии, не помню, что с ними сделала.

От входной двери донесся стрекот, затем – настойчивый стук.

– Кто там? – резко крикнула женщина.

Звонок снова прозвенел дважды, настойчивый стук повторился.

– Иду, иду!

Она встала, закашлялась и зашаркала к двери.

Алекс подошла к каминной полке, посмотрела на открытку. Внизу мелким шрифтом было напечатано: «Башня Джона Хэнкока». Рядом лежало еще несколько открыток. Массачусетский технологический институт, Кембридж, Массачусетс. Ньюпорт, Род-Айленд. Вермонт, Нью-Гемпшир. Она услышала щелчок замка, потом смех и шаги. Нервно оглянулась и засунула открытку с Массачусетским институтом в сумочку.

– Вали-вали отсюда! – раздался крик миссис Нидхэм. – Вот сучата!

Потом дверь захлопнулась, и миссис Нидхэм прошаркала в комнату.

– Сучата. Тут все детишки сучата. – Она сорвала крышку с пивной бутылки, отхлебнула, предложила Алекс.

– Нет, спасибо, – покачала головой та.

Женщина отерла рот тыльной стороной ладони.

– Все время шляются тут. Муниципалитет говорит, ничего с ними нельзя сделать. – Она еще раз глотнула из бутылки. – Как вы говорите, вашего сына зовут?

Алекс посмотрела на нее в ужасе, поняв, что женщина пьяна. И была пьяна с самого начала.

– Он умер, миссис Нидхэм, – ответила она как можно спокойнее, чувствуя, что в ней закипают жалость и злость. – Умер.

– Ну, мы все когда-нибудь помрем, – сказала миссис Нидхэм.

12

По пути через Кингс-роуд Алекс радовалась тому, что покинула квартиру миссис Нидхэм и весь этот упадочный район.

Она злилась на женщину, которая живет таким образом и настолько глупа, что ей даже безразлична смерть Фабиана, злилась на сам факт существования такого района. А ведь из тех окон открывается поразительный вид! До чего нелепо, что единственное, что в той квартире есть хорошего, находится за ее пределами.

В доме царил покой. Алекс подняла воскресные газеты с коврика у двери, отнесла на кухню. Стрекотали кухонные часы, мягко гудел бойлер. Все здесь было нормальным – звуки, запахи. Дом гудел, вздыхал, поскрипывал, как старый друг, каким и был всегда. Здесь ей удобно, безопасно. Здесь она у себя.

Зазвонил телефон.

– Алекс, как ты? – Это был Дэвид.

Его смущенный голос нарушал ее покой, и она тут же прониклась раздражением; потом вспомнила, как вчера обошлась с ним, и почувствовала жалость.

– Привет, Дэвид. – Алекс очень старалась говорить любезно. – Я в порядке… мне очень жаль, что вчера все так… Не знаю, что случилось…

– Вероятно, это все переживания, дорогая. Нам обоим досталось – пережить такое потрясение.

«Отругай меня, бога ради, говори жестко, не будь ты со мной все время таким добрым, назови меня сукой, накричи, чтобы я боялась тебя!» – думала Алекс, но не могла сказать этого вслух.

– Да, ты прав, – безжизненно ответила она. – Я вчера бежала за тобой, кричала, махала… все, наверное, думали, что я рехнулась.

Он рассмеялся.

– И чего же ты бежала?

– Хотела извиниться.

– Я тебе звонил, когда вернулся, но никто не ответил. Беспокоился безумно.

– Я ездила к себе в офис.

– В офис?

– Думала поработать, но в итоге уснула там.

– Я думаю, в такое время и нужно работать, чтобы отвлечься… ты меня понимаешь… но важно и не переусердствовать… ты должна попытаться отдохнуть.

Она посмотрела на свое отражение в тостере, увидела собственные глаза и отвернулась, не в силах смотреть в них. Паршивое чувство испытываешь, когда врешь и знаешь, что тебе верят. Это все равно как обманывать себя.

– Я сегодня побывала у матери Кэрри.

– Кэрри? Она знала?

– Нет. Ничего не знала. Она вообще почти не видит Кэрри. А Кэрри сейчас в Штатах.

– Она была милой девочкой. – Дэвид сделал паузу. – Как насчет обеда как-нибудь на неделе?

– Это было бы неплохо.

– Как твой дневник?

– Я его оставила в офисе. Поговорим завтра.

Алекс повесила трубку и тяжело вздохнула. А ведь когда-то они с Дэвидом были счастливы вместе… или притворялись? Превратили свою жизнь в сплошную ложь? Она приготовила сэндвич, прошла в гостиную, затопила камин, включила кассету с оперой «Дон Жуан» и свернулась на диване.

Во второй половине дня она очнулась от тяжелого сна – вся в поту, растерянная. Она ехала куда-то с Фабианом, он о чем-то пошутил, и они смеялись. Все очень достоверно, до невероятности. Не сразу она сумела вспомнить: больше они никогда и никуда не поедут вместе. Стало грустно, она чувствовала себя обманутой жизнью и поднялась с тяжелым сердцем. Подошла к окну, задернула шторы от наступающих сумерек.

Как жаль, что мать умерла и у нее нет никого старше и умнее, с кем она могла бы поговорить по душам. Никого, кто сам пережил такое. Во взрослой жизни случались такие вещи, к которым она так никогда и не привыкла. Иногда ей казалось, что она стала матерью, так и не перестав быть ребенком.

Открыв сумочку, Алекс вытащила открытку, которую стянула у матери Кэрри. На фотографии была панорама с рекой и комплексом больших университетских зданий. Она перевернула открытку и прочла внизу с обратной стороны: «Массачусетский технологический институт, Бостон, Массачусетс». «Бостон, – подумала она, – Бостон, Бостон». Обратила внимание на почерк – крупные аккуратные ровные буквы.

Привет, ма. Место здесь и впрямь дружелюбное, много чего происходит, познакомилась со множеством замечательных людей. Скоро напишу еще. Обнимаю. К.

После инициала стояла одна нерешительная буква «Х».[15]15
  Буква «Х» в конце письма обозначает поцелуй.


[Закрыть]

С открыткой в руке Алекс поднялась в комнату Фабиана. Его чемодан лежал на кровати. «Словно гроб», – подумала она, вздрогнув. Среди царапин и вмятин на крышке красовались выцветшие, нанесенные по трафарету буквы Ф. М. Р. Хайтауэр. Алекс нажала на первый замок, и он резко отскочил, больно ударив ее по пальцу. Второй она открывала уже с большей осторожностью. Подняла крышку, порылась в одежде, достала дневник Фабиана, открыла, вытащила открытки, которые нашла в его столе в Кембридже, сравнила с той, что принесла от миссис Нидхэм. Хотя фотографии были разные, надпись на всех оказалась одинаковой. Алекс нахмурилась в недоумении, оглядела комнату. Поймала взгляд Фабиана с портрета и виновато отвернулась, смущенная тем, что делает.

На задней обложке дневника был кармашек на молнии. Она открыла его. Внутри оказалась записка на розовом клочке бумаги с почерком, похожим на почерк Кэрри, помеченная 5 января. Кембриджский адрес тоже был написан от руки.

Дорогой Фабиан!

Пожалуйста, прекрати свои настойчивые звонки – они только раздражают и расстраивают. Я тебе сказала, что больше не хочу тебя видеть, и ничто не может изменить мое решение. Никого другого у меня нет, на что ты, похоже, упорно намекаешь, я просто больше не могу мириться с твоими странными привычками. Так что прошу тебя: оставь меня в покое. С наилучшими пожеланиями, К.

То же самое вычурное «К», тот же почерк, что и на открытке. Однако Алекс поразило какое-то отличие, она пока не могла понять какое. Перечитала письмо еще раз. Странные привычки. «Странные привычки», – недоуменно подумала она, чувствуя, что ей опять становится холодно и не по себе.

Раздался звонок в дверь. Она посмотрела на часы: четверть седьмого. Засунув все назад в дневник, Алекс положила его на крышку чемодана и пошла вниз.

Открыв дверь, она растерялась: за порогом стояла крупная женщина с обесцвеченными волосами.

– Здравствуйте, миссис Хайтауэр.

Алекс уставилась на ее черную шляпку, похожую на гриб, затем на кожаные перчатки и безукоризненно выглаженную белую блузку.

– Айрис Тремейн. Я заходила на прошлой неделе.

Алекс посмотрела на ее крохотные, похожие на розовый бутон губы, приоткрывавшиеся, когда она говорила. В глазах женщины отражалась решимость на этот раз так просто не отступать.

– Входите, – сказала Алекс.

Ничего другого ей сейчас не пришло в голову.

– Я вам нужна, дорогая, знаю, – заявила гостья, уверенно входя в дом.

В голове у Алекс все еще крутилась та фраза из письма. Странные привычки… Взгляд с портрета, неожиданный холод в комнате. Нет, она ведь завтра собиралась встретиться с Морганом Фордом.

– Я думаю, тут произошла ошибка… – начала было она.

Айрис Тремейн уверенно оглядела холл, потом последовала за Алекс в гостиную.

– Я знаю, дорогая, как вам неспокойно, – говорила она мягким голосом на грани менторского.

– Я немного нервничала, только и всего.

– Неудивительно – с учетом того, что происходит.

Алекс настороженно посмотрела на нее:

– Вы это о чем – «что происходит»?

– Я вижу, что вас тревожат, ведь тревожат, правда? Я это почувствовала еще в первый свой приход: вас будут тревожить. Скажите мне, дорогая, разве я не права?

Алекс сердито уставилась на женщину: зачем та вторгается в ее жизнь? У нее завтра назначена встреча с медиумом, и никто другой ей не нужен. Не знают ли Морган Форд и Айрис Тремейн друг друга, не выследил ли он Алекс по номеру, который она назвала ему, и не прислал ли к ней Айрис Тремейн? Нелепица.

– Хотите чашечку чая?

– Нет-нет, дорогая, спасибо.

Женщина снова огляделась.

– Очень милый дом, дорогая. – Ее внимание привлекла картина на стене, она подошла к ней, показала пальцем. – Это Стаббс?

– Нет.

– Не знаю других художников, кто рисовал бы лошадей.

– Эту картину написал мой муж.

– Он художник?

Алекс холодно посмотрела на нее:

– Нет, это была его лошадь. Он ими увлекается.

– Я сама не люблю всякие тотализаторы, хотя и надо бы… с моей чувствительностью… впрочем, наша чувствительность, кажется, никогда на нас не работает, боже мой, я не знаю никого из нас, кто мог бы предсказывать победителей. От изображений лошадей исходит такое умиротворение!

– Никогда об этом не думала. – Алекс нетерпеливо посмотрела на нее. – Что вы имеете в виду, когда говорите, что меня тревожат?

– Его дух не находит покоя, верно я говорю, дорогая? Он ищет помощи.

Гостья осторожно опустилась в кресло – словно ящик поставили в уготованное для него место, подумала Алекс. Женщина зажмурилась, наклонилась вперед и, не сняв перчаток, ухватила правое запястье Алекс левой рукой. Потом открыла глаза, посмотрела на нее, и Алекс впервые заметила в уверенных манерах гостьи проблеск сомнения.

– Не беспокойтесь, дорогая. – Губы ее раскрылись, растянулись в нервную улыбку, потом снова сжались, будто жили собственной жизнью. – Никакой платы, совершенно никакой. Вы, конечно, можете сделать добровольное пожертвование, но это на ваше усмотрение, исключительно.

Она подняла к потолку глаза с большими накладными ресницами, нахмурилась, словно увидев трещину в штукатурке, потом улыбнулась – опять неуверенно.

– Вы справляетесь, дорогая, да?

– Да, – холодно ответила Алекс. – Справляюсь.

– Он тут рядом, да, дорогая?

– Вы что имеете в виду?

Айрис Тремейн покачала головой и сделала резкий вдох; ее плечи неожиданно напряглись, потом снова расслабились. Она закрыла глаза и замерла. Алекс с любопытством смотрела на нее, и вдруг ей стало страшно.

Женщину почти неощутимо начало трясти. Потом неожиданно дрожь прекратилась, Айрис встала, открыла глаза.

– Извините, дорогая. Я совершила ужасную ошибку. Мне не следовало приходить. – Ее голос изменился, стал холодным как лед; спокойное выражение ушло с ее лица, появилось что-то похожее на испуг. – Нет, я вовсе не должна была приходить. Ужасная ошибка.

– Это почему?

Айрис Тремейн покачала головой.

– Я, пожалуй, пойду, – резко сказала она и взяла свою сумочку.

Испуг внезапно охватил Алекс.

– Почему?

– Гораздо лучше будет, если я уйду, дорогая, это совсем не то, что я думала.

Алекс смотрела на ее выпученные белки, шныряющие по комнате темные зрачки, глубокие морщины на лбу.

– Вы, по крайней мере, можете объяснить почему? – поинтересовалась она.

Айрис Тремейн села на минутку, покопалась в сумочке, вытащила пудреницу, открыла ее с громким щелчком, уставилась на себя в зеркало.

– Я вижу картину, – сказала она, припудривая нос.

Алекс чувствовала, как в ней закипает злость.

– Пожалуйста, скажите мне, что все это значит.

Женщина посмотрела на нее, захлопнула пудреницу. Задумалась, тряхнула головой.

– Вы должны верить мне, дорогая. Лучше я пойду. Лучше всего вообще не говорить об этом, забудьте все, дорогая, забудьте, что я приходила. Вы были правы, абсолютно правы в прошлый раз.

Она снова встала и двинулась к двери, остановилась, чтобы любезно улыбнуться Алекс, но ее слишком сильно трясло.

– Я правда считаю, что мне лучше уйти и не вмешиваться. Думаю, это наилучший выход. Насчет платы можете не беспокоиться.

Наверху раздался глухой стук. Алекс сначала решила, что ей померещилось, но потом увидела нервный взгляд гостьи.

– Он не находит себе покоя.

– Пойду посмотрю, что это было.

– Нет, дорогая, я бы не стала этого делать. Понимаете, я его потревожила, – неуверенно пробормотала Айрис. – Он недоволен моим приходом, очень недоволен. – Женщина покачала головой. – Оставьте это дело, дорогая, примите мой совет… я никогда не слышала… никогда не знала… чтобы такое, вы должны оставить это дело, оставьте его, не замечайте его.

Неожиданно она шагнула к Алекс и крепко ухватила ее за руку. Алекс ощутила холод кожаной перчатки.

– Именно так вам следует поступить.

После этих слов Айрис повернулась и быстрым шагом направилась в коридор. Потом раздался щелчок дверного замка – она вышла из дома.

Алекс оглядела комнату. Голова кружилась. Она подошла к окну, раздвинула шторы, посмотрела на улицу. Айрис Тремейн шла короткими утиными шажками, все быстрее и быстрее, шагая все решительнее, словно собиралась припустить бегом, но не имела для этого сил.