Текст книги "Одержимость"

Открыв ящик комода, она принялась рыться в его носках – ядовито-зеленых, желтых, розовых. Он всегда носил яркие носки. Что-то на дне ящика привлекло ее внимание, и она сдвинула носки в сторону. Там лежала почтовая открытка с изображением длинного здания из красного кирпича, с магазинами и уличными кафе. Торговый комплекс «Куинси-маркет», Бостон, Массачусетс. Под этой были и другие открытки – все с видами Бостона: река, Массачусетский технологический институт, гавань. «Здесь произошло Бостонское чаепитие»[11]11
  Бостонское чаепитие – состоявшаяся в 1773 г. акция протеста против таможенных правил, в ходе которой американские колонисты побросали в воду с кораблей у причала более трехсот ящиков английского чая. Положила начало Американской революции.


[Закрыть] – гласила надпись. «Странно, – подумала Алекс, – он никогда не был в Штатах, даже не говорил про Америку». Откуда эти открытки на дне ящика – он словно прятал их здесь.

* * *

Той ночью она спала, не выключая света, как в детстве. Со временем это пройдет, заверил ее священник. Она заснула, потом проснулась, уставилась на зеленоватое мерцание часов и некоторое время лежала в ужасе, прислушиваясь к тишине ночи и ощущая покалывание во всем теле. Посмотрела на потолок, потом на стену, за которой была комната Фабиана.

Надпись на экране. Лицо Фабиана на фотографии.

Потом Алекс крепко сомкнула веки и попыталась вытеснить эти видения. Вытеснить всё.

8

В Кембридж Алекс ехала под мелким дождем – такая же погода стояла, когда она везла Фабиана на первый семестр. Странно, в памяти остаются какие-то незначительные детали. Машина, набитая его вещами. Их разговор. «Ну, ты не думал еще о том, чем бы хотел заниматься после Кембриджа, дорогой?»

Он тогда смотрел перед собой, словно размышляя.

– Нет, – без обиняков ответил Фабиан, но сделал это как-то уж слишком быстро.

Священник был прав: родители очень мало знают о детях, как бы они ни ластились к тебе, сколько бы роз ни дарили, как бы остро ни чувствовали твое настроение. Она вспомнила тот день, когда сообщила Фабиану, что они с Дэвидом расходятся. «Я ждал этого много лет», – сказал он, подошел и поцеловал ее. Странный, высокий и худой как жердь сын, который с годами стал покрепче, не таким, как в детстве, – со слабой грудью, жуткими вспышками ярости, беспричинными перепадами настроения. Бывало, он никого не хотел видеть и долгими часами сидел, запершись у себя в комнате.

Алекс пересекла университетский дворик, прислушиваясь к эху собственных шагов, поднялась по каменной лестнице, потом прошла по коридору, нашла комнату 35. Вдруг поняла, что нервничает – боится постучать в дверь.

Дверь открылась почти мгновенно, она даже подпрыгнула.

– Здравствуйте, миссис Хайтауэр, – сказал Отто.

Почему в его голосе всегда слышится насмешка? Алекс посмотрела на его задумчивое зловещее лицо; от порезов и синяков оно приобрело еще более сатанинское выражение. В его странные глаза, улыбающиеся, как два заговорщика, – жуткие, холодные, насмешливые. Неужели он и в самом деле был лучшим другом ее сына?

– Привет, Отто, как у вас дела?

– У меня все хорошо, миссис Хайтауэр. Хотите кофе?

Она обратила внимание на немецкий акцент, чуть притупивший его резкое итонское произношение, которое он то ли пытался подчеркнуть, то ли скрыть – она не могла понять.

– Спасибо.

Он засыпал в мельницу кофейные зерна, достал кофеварку, чашки, молоко, словно исполняя некий ритуал.

– Очень мило, Отто. Я думала, большинство студентов умеют делать только растворимый кофе.

– Большинство, вероятно, да.

Она оглядела комнату. Старая студенческая мебель, голые стены, ряды книг, в основном научных, ничего не говорили о характере хозяина. Повсюду валялись груды бумаг и одежды. У корзинки для мусора стояли две бутылки из-под шампанского.

– Отто, как вы себя чувствуете?

– Чувствую?

Она кивнула:

– Я имею в виду, как настроение.

Он пожал плечами, сунул в рот сигарету, закурил.

– Хотите закурить?

Она покачала головой.

– Я надеюсь, вы не чувствуете себя виноватым.

– Виноватым?

– Да. Из-за того, что… ну, вы понимаете – вы единственный остались в живых.

– Я не чувствую себя виноватым.

Кофеварка зашипела, принялась плеваться.

– Пожалуй, я закурю, – сказала Алекс, и Отто протянул ей пачку. – Думаю, это несправедливо, когда пьянчуга убивает трех молодых людей. – Она подалась вперед, прикурила от зажигалки в руке Отто. – Жалкий пьянчуга.

– Может быть, миссис Хайтауэр, так оно и было задумано.

– Задумано? – Она затянулась. – Задумано, что они должны умереть или что вы должны остаться в живых?

Он вскинул брови.

– Скажите мне, – попросила она, чувствуя себя довольно глупо. – На похоронах, когда я вас поблагодарила за то, что вы приехали, вы сказали, что вас об этом просил Фабиан. Вы что имели в виду?

Отто оперся о подоконник, взглянул на университетский двор внизу.

Она посмотрела на него, догадываясь, что он, может быть, чувствует, и не стала настаивать на ответе. Отпила кофе, стряхнула пепел с сигареты.

– Скажите, Фабиан был счастлив здесь, в Кембридже?

– Счастлив? Не знаю, что вы под этим понимаете.

Он повернулся и посмотрел на нее со странной зловещей ухмылкой.

– У меня такое чувство, что ему нравилось здесь, что он любил вас и Чарльза.

Отто пожал плечами.

– Думаю, он очень любил и Кэрри. Раза два привозил ее домой. Мне сперва казалось, что она ему не подходит. И все равно я расстроилась, когда узнала, что он ее бросил. Она, пусть и на особый манер, вполне ему подходила.

– Бросил ее? – Отто прошел по комнате и погасил сигарету в пепельнице. – Он не бросал Кэрри, это она его бросила. Она отправилась искать себя в Америке.

Алекс криво усмехнулась:

– Дети не очень любят делиться с родителями, да?

– Все зависит от родителей.

Его тон заставил Алекс насторожиться.

– Я думала, у меня с Фабианом близкие отношения. – Она пожала плечами и посмотрела сквозь грязное окно на серое небо; пружины кресла чуть наклоняли ее в одну сторону, а когда она изменила положение, снизу раздался резкий металлический звук. – Он мне сказал, что ушел от нее… я думаю, он чувствовал себя смущенным, ему было трудно без ущерба для собственной гордости признать, что его бросили. Уж с кем у него не было проблем, так это с девушками.

– Почему вы так думаете, миссис Хайтауэр?

– Вы это о чем?

– У него были вечные проблемы с девушками.

– Какого рода проблемы?

– Я бы предпочел не говорить об этом. – Он улыбнулся своеобразной, понятной ему одному улыбкой.

Она озадаченно заглянула в его глаза, но ничего не смогла в них прочесть.

– Я провожу вас в его комнату, – предложил он.

– Она рядом с вашей?

Отто кивнул.

– Сначала я хочу побыть там одна, если не возражаете. Если хотите взять себе что-нибудь из его вещей… книги… что угодно… я буду только рада.

– Спасибо.

Войдя в комнату Фабиана, Алекс ничего не почувствовала, как если бы это была комната совершенно чужого человека. Здесь было прохладно, сыро, стоял запах старой мебели. Она посмотрела на вытертый ковер, через который здесь и там проступали контуры половиц, на электрообогреватель и тостер, которые она дала сыну. Ряд графинов на каминной полке, один был наполовину полон. Она вытащила крышку, принюхалась, ощутила несвежий запах, навевающий мысль о лакрице. Или, может, о портвейне. У стены стояли винные полки, из которых здесь и там торчали пыльные горлышки. У пола теснились бутылки с горлышками, аккуратно завернутыми в золотистую фольгу, поверх которой были повязаны оранжевые ленточки. Она наклонилась, чтобы прочесть: «Вдова Клико-Понсарден».

На столе лежали бумаги, поверх них для надежности – шариковая ручка. «Были ли Гонерилья и Регана злодейками? Или практичными деловыми женщинами? Не хотел ли Шекспир сказать нам всем что-то такое, что на века опережало его время? Если бы существовала премия „Лучшая бизнес-леди года“ в Елизаветинские времена, то выиграли бы они ее?»

Алекс улыбнулась. Она помнила, как Фабиан обсуждал с ней это всего несколько недель назад. И теперь она ясно видела его: вот он ходит по кухне, засунув руки в карманы джинсов, и забрасывает ее вопросами.

Она огляделась. Возникало впечатление, будто он вышел отсюда пару минут назад. Она подтащила стул, встала на него, сняла со шкафа чемодан. Замки открылись с глухим металлическим лязгом. Алекс подняла крышку и уставилась на порванную желтую подкладку, сломанную пластиковую вешалку и один черный носок. Вспомнила первый день, когда собирала его четырнадцать лет назад. Видела одежду, аккуратно разложенную, выглаженную: маечки, летние рубашечки и серый пуловер для приготовишек, на всем аккуратно пришитые бирочки с именем… Вдруг поняла, что плачет. Не дай бог, зайдет Отто и увидит ее в слезах.

Алекс открыла верхний ящик его письменного стола. Дневник. Пролистала несколько мартовских страниц, но ничего интересного не нашла. Расписание лекций, начало каникул, отмеченное жирной линией, ниже которой было написано: «Лыжи». Еще несколько страниц – до 15 января. «Вечером в 8. Обед. Кэрри». Днем ранее запись: «7:30. Кино. Кэрри». После 15-го имя Кэрри больше не встречалось. Несколько дней не были заполнены, но помечены крупной звездочкой. Она пролистала вперед к 17 апреля и улыбнулась влажными глазами: дата была обведена черным кружком, а рядом красовалась аккуратная подпись: «Д. Р. мамы».

Через несколько страниц нашлись еще звездочки – недели через две после предыдущих. Против 4 мая – Алекс уставилась на эту дату, пораженная. Ей вдруг показалось, что невидимая рука подняла ее и бросила в холодную воду, а вода пропитала ее, словно лакмусовую бумажку. Именно эту дату – 4 мая – показывали ее часы во время ланча с Филипом Мейном.

– Как у вас дела?

Она повернулась. В дверях стоял Отто, улыбался своей жуткой всеведущей улыбкой. Похоже, этой карикатурной маске, состоящей из царапин и синяков, известно немало тайн ее сына.

– Хорошо. Прекрасно. Тут в графине остался портвейн… если хотите.

– Портвейн долго не стоит, – пренебрежительно заметил Отто. – Он уже прокис.

– Тут у него много всякого вина, – равнодушно сказала она. – Возьмите, пожалуйста.

Ей хотелось, чтобы Отто взял что-нибудь, отчаянно хотелось, только она не до конца понимала причины такого своего желания – то ли ей нужно было, чтобы он почувствовал себя ее должником, то ли просто хотелось его ублажить.

Он кивнул без всякого интереса:

– Не думаю, что Фабиан так уж хорошо разбирался в винах.

– Его отец… – с негодованием начала было она, но замолчала, поняв, что заглатывает его наживку. – Что вы сейчас имели в виду, Отто, когда говорили, что у Фабиана всегда были проблемы с девушками?

Отто подошел к книжным полкам, достал книгу, перелистал несколько страниц.

– Я думаю, миссис Хайтауэр, вы не очень хорошо знали вашего сына, – равнодушно сказал он.

– А ваши родители хорошо вас знают?

– Мою мать, когда мне исполнилось четыре, поместили в заведение. Мой отец… – он пожал плечами, – да, я с ним часто встречаюсь.

– Какое заведение?

– Одно заведение.

– Для душевнобольных? – осторожно спросила она.

Он отвернулся и спросил:

– И что вы собираетесь со всем этим делать?

– Не знаю. Забрать и…

Алекс поняла, что не знает. Закрыв дневник, просмотрела другие бумаги. С удивлением обнаружила стопку почтовых открыток и письмо, адресованное Фабиану в Кембридж, написанное девичьим почерком, – все это было схвачено резинкой. Алекс засунула стопку в дневник, положила на дно чемодана. Она ощущала на себе взгляд Отто, но каждый раз, когда она поворачивалась в его сторону, он по-прежнему листал страницы книги. Чувствуя себя мародером, она сложила брюки и сунула в чемодан.

– Если не возражаете, я возьму эту книгу.

– Конечно. Берите все, что хотите… мне это ни к чему… я хочу сказать… я собираюсь раздать все это, так что берите.

– Только это. – Отто пожал плечами.

– Что это?

Он показал обложку. Тоненькая книжица в бумажном переплете: Ф. Р. Ливис о Т. С. Элиоте.

– Я думала, вы изучаете химию, – улыбнулась она.

– Я много чего изучаю.

Не сказав больше ни слова, Отто вышел.

* * *

Когда Алекс с чемоданом на переднем пассажирском сиденье возвращалась в Лондон, моросящий дождь перешел в ливень. Она наблюдала, как «дворники» сбрасывают со стекла воду – словно рассерженные руки.

Потом дождь перешел в град. Ледяные горошины молотили по корпусу машины, по мягкой крыше над ее головой. Потом град кончился, и снова полил дождь. У Алекс не шло из головы странное поведение Отто. Он всегда казался ей слегка ненормальным, а теперь – в еще большей степени. Но это понятно – после того, что он пережил. Однако в нем всегда была какая-то недоброжелательность, а теперь она, кажется, еще усугубилась. Словно он пошутил, выжив в катастрофе, выкинул этакую причудливую шутку в своем духе. А его странное замечание о Фабиане? Может, он и не врет, может, Кэрри бросила Фабиана. Но Алекс озадачили слова о том, что у Фабиана всегда были проблемы с девушками. Что Отто имел в виду? Не был ли он геем? Не были ли Фабиан и Отто любовниками? Она снова подумала о Кэрри. Хорошенькая блондинка с панковскими колючками на голове, с южнолондонским щебетом. Алекс вспомнила, с каким трепетом Кэрри осматривала их дом. «Ни фига себе – прям Букингемский дворец», – сказала она тогда. Алекс улыбнулась. Ну уж и дворец.

«Вообще-то, я люблю шлюх, ма», – сказал ей Фабиан. Господи боже, он временами становился таким жутким снобом, а потом делал что-нибудь совершенно не отвечающее его характеру. Например, привозил на Рождество в дом эту девицу и обхаживал ее, словно играл в какую-то игру. Кэрри вовсе не была дурочкой, это Алекс точно знала. Чем же Кэрри занималась в Кембридже? Кажется, была репортером какого-то странного левого журнала, вроде бы связанного с экологией. Однажды, когда Алекс с Фабианом ехали по Стритаму, он показал ей мрачный высотный комплекс муниципального жилья и гордо сообщил: здесь живет мать Кэрри.

Внезапно со стороны лобового стекла раздался резкий скрежет; Алекс вздрогнула от неожиданности. По быстрой полосе[12]12
  Быстрая полоса – выделенная полоса для оплаты проезда с помощью транспондеров.


[Закрыть] ее обогнал автомобиль, бросив на стекло струю воды и на миг ослепив. Потом снова раздался скрежет. И опять.

Когда «дворники» согнали со стекла муть, Алекс в ужасе уставилась перед собой. Застряв под «дворником», по стеклу туда-сюда моталась неведомо откуда взявшаяся красная роза.

9

Остановившись на аварийной полосе, Алекс вышла из машины под хлесткий ветер и проливной дождь. Почти вплотную к ней прогрохотал грузовик, струя воздуха прижала ее к двери «мерседеса». Наконец она пробралась к капоту, протянула руку. «Дворники» снова пришли в движение: скрежет стебля розы по стеклу пробивался даже сквозь вой ветра и шум движения на дороге. Алекс ухватилась за рычаг «дворника» и выхватила из-под него цветок. Больно укололась о шип и выругалась, отпустила рычаг, и «дворники» снова сердито прошлись по стеклу. Мимо промчался еще один грузовик, совсем близко к ней; поток воздуха пытался увлечь ее, потом ее обдало струей воды, как волной прибоя. Алекс запрыгнула в машину, захлопнула дверь, спасаясь от буйства стихий, включила свет в салоне.

Роза была красная – красная, как кровь, что сочилась из ее пальца. Алекс сунула палец в рот. Посмотрела сквозь окно на дождь, на дьявольские огни, проносящиеся мимо, прислушалась к реву и завыванию, затихающим в темноте.

Потом посмотрела на розу. Кто-то выкинул ее из машины или оставил лежать на кузове грузовика и она свалилась оттуда? Или… Но нет, это было невозможно. Просто совпадение, и не что иное, без всякой уверенности убеждала она себя. Алекс сидела, дрожа, ей хотелось выкинуть розу туда, откуда та появилась, но она не смогла себя заставить, а поэтому положила цветок перед рукояткой переключения передач и медленно, робко тронулась с места.

Войдя с розой в дом, она остановилась в темном коридоре. Дверь не закрыла – не хотелось. Алекс не знала почему, но ей хотелось сохранить связь с внешним миром.

Алекс еще раз пососала палец – он продолжал болеть, – потрогала влажный свежий стебель. Часть лепестков осыпалась. Пройдя в гостиную, Алекс сунула розу в вазу к другим, присланным Фабианом на ее день рождения. Среди прочих та бросалась в глаза благодаря своей свежей яркости – остальные подвяли, умирали или уже умерли, но у Алекс не хватало духу их выкинуть.

Раздался громкий хлопок – ветер ударил входной дверью о стену. Потом еще один – и дверь закрылась, словно ее в бешенстве толкнула невидимая рука.

Чемодану придется полежать в машине до понедельника, когда она попросит Мимсу помочь ей. Алекс прошла на кухню, чтобы включить обогреватель, но с удивлением обнаружила, что он включен и оставался включенным целый день, судя по таймеру. Она вдруг заметила, что видит пар от собственного дыхания. Снова выдохнула, озадаченная, потом потерла холодные руки.

Наверху происходило какое-то движение – скрипнула пружина или половица. Алекс замерла, прислушалась. Холод проникал ей под кожу, заставлял дрожать; она поджала пальцы на ногах, напрягая слух. Потом раздался еще один удар, зажурчала вода в трубах, бойлер произвел два громких хлопка и выключился. Она выдохнула – вот ведь идиотка. При включенном отоплении дом всегда производит странные звуки.

Налив воды в чайник, Алекс прошла в гостиную, бросила еще один тревожный взгляд на розу и включила телевизор. Аудитория в студии разразилась аплодисментами, а камера прошлась по сияющим лицам. Знаменитости шоу-бизнеса второго эшелона участвовали в викторине, из кожи вон лезли, чтобы казаться веселыми. Камера переключилась на холеного телеведущего, держащего микрофон перед лицом брюнетки, которая ворочала языком за щекой. Несколько секунд Алекс в досаде смотрела на экран. Передачу выдумал один из ее клиентов. Критики назвали ее банальной безвкусицей, деградацией, и по заслугам. Однако передача шла вот уже четыре года.

Расслабиться Алекс не могла – было слишком холодно. Она вскочила на ноги, подошла к розам, понюхала новую, легонько погладила ее пальцем.

Она подумала о чемодане Фабиана на переднем сиденье «мерседеса». И зачем ей понадобилось тащить его одежду? На мгновение ее обуяла тревога: а если чемодан украдут? Потом она пожала плечами: ну, украдут, так, может, оно и к лучшему.

Если бы Дэвид был здесь, то принес бы чемодан. Алекс пожалела, что никак не может проглотить свою гордость и попросить его приехать. Она снова, дрожа, потерла руки, и ей стало грустно, захотелось побыть с Фабианом. Обнять его, прижать к себе. Захотелось, чтобы он вошел в дверь и сам распаковал свой чемодан.

Она поднялась в его комнату. Здесь, казалось, было еще холоднее, чем во всем доме. Неужели Мимса выключила радиатор? Алекс положила на него руку и тут же отдернула: о него можно было обжечься. Она посмотрела на медный телескоп, на постеры на стене, потом на картину, почти что ожидая реакции, хоть какого-то шевеления. Но ничего такого не случилось – на нее взирал холодный, надменный взгляд. Она опустилась под картиной на колени, зарылась лицом в ладони. «Я люблю тебя, дорогой. Я надеюсь, там, где ты сейчас, с тобой все хорошо. Я тоскую без тебя. Хотелось бы мне знать, тоскуешь ли ты без меня. Береги себя, дорогой, где бы ты ни был. Господи, пожалуйста, храни Фабиана». Некоторое время она оставалась на коленях, потом медленно поднялась с чувством умиротворения.

Она вышла из комнаты, тихонько закрыла за собой дверь, остановилась в коридоре, зажмурилась. «Спокойной ночи, дорогой», – сказала она. А когда открыла глаза, они были полны слез. Тогда она села на верхнюю ступеньку и зарыдала.

Потом вспомнила избитое лицо Отто и подумала: каким образом его выбросило из машины? Что могло случиться в момент столкновения? Как реагировал Фабиан? Какие мысли промелькнули в его голове? Что представлял собой водитель другой машины? Как он мог совершить такое? Эти вопросы возникали, словно выписанные яркими зелеными буквами на черной пустоте. Что чувствует Отто, будучи единственным выжившим? Почему так странно себя ведет? От него ее дрожь пробирает. Что он знает? Какой-то секрет про Фабиана? Может быть, все это сфабриковано, какая-то отвратительная шутка? Может быть, они с Фабианом, смеясь и пританцовывая, сейчас появятся в доме, пройдут мимо нее в его комнату и запрут дверь… и что будут делать? Наблюдать за звездами? Заниматься любовью?

Внизу послышался громкий смех, потом аплодисменты и голос, неразборчиво говорящий что-то. Алекс ощущала покой, грусть, и еще ее охватило непреодолимое стремление к доброте. Она подумала о Дэвиде – он сидит сейчас один в своем фермерском доме с собакой и овцами, усталый, одинокий, подавленный. Она пошла в свою комнату и набрала его номер.

– Дэвид? – сказала она, когда он снял трубку.

– Как ты?

Голос его казался довольным. Алекс с грустью отмечала: когда бы она ни позвонила, он отвечал ей довольным голосом, а ей иногда хотелось, чтобы тот звучал рассерженно, чтобы мужа что-то тревожило, отвлекало – что угодно, лишь бы она не чувствовала вины за свои поступки.

– Просто хотела сказать тебе «привет».

– Чем занималась?

– Ездила сегодня в Кембридж – наводила порядок в комнате Фабиана.

– Спасибо, что взяла это на себя. Наверно, тебе было нелегко.

– Ничего. Вот только у меня одна проблема.

– Какая?

– Не могу вытащить его чемодан из машины.

В ответ раздался смех:

– Хочешь, чтобы я приехал и помог?

– Не говори глупостей.

– Я не против… могу приехать сейчас, если только… – Он продолжил более тихим, взыскующим голосом: – У тебя свидание?

– Нет, у меня нет свидания.

– Тогда я приеду сейчас. Приглашаю тебя на обед.

– К чему тебе тащиться в такую даль?

– Буду у тебя через час-полтора. Это лучше, чем разговаривать с овцами.

Алекс повесила трубку, злясь на себя, на собственную слабость. Зачем подавать Дэвиду надежду, допускать дальнейшее нагноение раны? Парок изо рта испугал ее. Несколько секунд она разглядывала облачко, даже подумала, что это дым сигареты. Но она не курила. Она смотрела на облачко, густое, тяжелое – настолько тяжелое, что Алекс чуть ли не видела кристаллики льда, когда оно проплывало перед ее глазами. Внезапно ей снова стало холодно. Почти невыносимо. Казалось, что-то пробралось в комнату – что-то неприятное, зловещее. Что-то очень сердитое.

Она встала, вышла в коридор, потом в кухню, но это чувство не оставляло ее. Руки тряслись от холода так сильно, что она уронила на пол пакетик чая. Потом снова услышала стук наверху – на сей раз другой, не похожий на звук бойлера. Широкими, уверенными шагами она прошла из кухни по коридору, через входную дверь на улицу, в оранжевое сияние фонарей.

Дождь прекратился, но ветер оставался сильным. Правда, он потеплел и теперь обволакивал ее, как пуховое одеяло. И она медленно пошла по улице, кутаясь в него.

* * *

Сначала долетели гудок и урчание двигателя, а потом неожиданно – запах свиного хлева, такой странный и чуждый в центре Челси. Оглянувшись, Алекс увидела заляпанный грязью «лендровер». Дэвид высунул голову в открытое окно:

– Алекс!

– Как ты быстро! – Она удивилась. – Я думала, приедешь только в девятом часу.

– Сейчас половина девятого.

– Половина девятого?

Нахмурившись, Алекс взглянула на часы. Нет, невозможно. Ведь она говорила с ним всего пару минут назад. Ее пробрал озноб. Что происходит?

– Что ты делаешь на улице без пальто?

– Вышла подышать свежим воздухом.

– Садись.

– Тут есть место припарковаться… поставь машину, ближе к дому все равно ничего не найдешь.

Он кивнул:

– Да, вечер субботы, я уже начал забывать.

Она смотрела, как он задом сдал машину на свободное место, потом вышел.

– Ты не собираешься ее запирать?

– Я разучился запирать машину.

Он поцеловал ее, и они двинулись по дороге к дому.

Сколько же времени она бродила тут вокруг? Ну не полтора же часа. Этого просто не может быть.

– Смотрю, ты совсем замерзла, – заметил Дэвид.

– Я… мне… стало жарковато в доме… перегрелась. Давай достанем чемодан… вон моя машина.

Она поплелась к дому, сутулясь под тяжестью переживаний. Раздался треск – чемодан ударился о стену.

– Осторожнее, – раздраженно сказала она.

– Извини.

Они поставили чемодан, и Дэвид закрыл дверь. На ковре Алекс заметила сухую лепешку.

– Бога ради, Дэвид, ты натащил в дом грязи! – закричала она, неожиданно разъярившись.

Он сконфуженно покраснел, будто был совершенно посторонним в этом доме, нагнулся, развязал шнурки на ботинках.

– Извини, – робко пробормотал он. – Там у меня сейчас грязновато.

Тут же пожалев о своей вспышке, с виноватым видом Алекс смотрела, как он, согнувшись, снимает ботинки. Потом принялась разглядывать его выцветший свитер с высоким горлом, потрепанный твидовый пиджак с заплатами вкривь и вкось, бесформенные вельветовые брюки. В его бороде виднелись седые пряди, а лицо покраснело от постоянного пребывания под солнцем. При виде этого мужчины в серых шерстяных носках, с выпиравшими здоровенными пальцами трудно было представить, что когда-то он тщательно следил за своим видом, носил только шикарные дизайнерские костюмы, шелковые рубашки, кожаные туфли от «Гуччи», ездил в «феррари», любил зайти с утра в «Трамп», приветствовать Джонни Голда и всех других официантов по имени.

– Ты права, – сказал он, – тут жарко. Невероятно жарко. Как ты? – Он наклонился, чтобы поцеловать ее, споткнулся и чуть не упал. – Опа.

Она почувствовала щетину его усов, запах алкоголя, его язык, который он при этом попытался пустить в ход, и отшатнулась.

– Дэвид, – укоризненно сказала она.

– Я всего лишь поцеловал жену.

– Неужели тебе обязательно напиваться, перед тем как приезжать ко мне?

Он смущенно помялся.

– Если бы тебя остановила полиция, ты бы влип. Хочешь кофе?

– Я бы предпочел виски.

– Думаю, ты уже достаточно выпил.

Господи боже, зачем было вызывать его? Теперь Алекс чувствовала себя виноватой и хотела, чтобы он уехал. Он был ей не нужен, ей никто был не нужен. Она ошиблась, поддалась игре воображения. Ведь так? Но она хотела убедиться. По крайней мере, ей стало спокойнее, когда рядом появилось другое существо. Во всяком случае, она чувствовала себя в безопасности.

Она приготовила кофе, принесла в гостиную. Сердито выхватила из руки Дэвида стакан с виски.

– Выпей это; ты мне нужен трезвым. Нам надо поговорить.

– Я могу переночевать здесь.

– Нет, это ни к чему.

– Это мой дом.

– Дэвид, мы же с тобой договорились.

Он посмотрел на кофе и сморщил нос. Господи боже, подумала она, он и в самом деле стал похож на одного из краснолицых буколических фермеров с книжных иллюстраций. Как человек может так быстро измениться? Всего за пару лет. Или он менялся гораздо дольше, просто она не замечала? Он здесь был чужаком, безнадежно выбившимся из этой атмосферы. Ей приходилось прилагать все усилия, чтобы вспомнить, что именно Дэвид обустраивал этот дом, здесь во всем виден его вкус, здесь его мебель, его любимые цвета. И в то же время она чувствовала себя с ним в безопасности, словно в присутствии большого неуклюжего медведя.

Она присела рядом на подлокотник кресла, пытаясь привести в порядок мысли, успокоить чувства. Дэвид с шумом прихлебывал кофе. Она виновато крутила в руках стакан с виски, потом тихонько поставила рядом с ним.

– Тебе это может показаться странным, но мне сдается, что Фабиан все еще где-то здесь.

– Где-то здесь? – Дэвид посмотрел на нее и нахмурился.

– Да.

– Ты хочешь сказать, что не считаешь его умершим?

Алекс взяла сигарету, предложила ему пачку. Он отрицательно покачал головой и вытащил из кармана табакерку.

– Я был в морге. Провел шесть ужасных дней во Франции с телом моего сына… нашего сына.

– Но ты его не видел?

– Нет, слава богу, этого не потребовалось. И в любом случае мне бы не позволили – сказали, что он слишком сильно…

Алекс пробрала дрожь.

– Дэвид, я знаю, что он мертв. Но я… не знаю… я вроде как чувствую его присутствие.

– Ты всю жизнь будешь его помнить… мы оба будем его помнить, и это естественно.

– Ты не думаешь, что твой сон в то утро, когда он погиб… и твой, и мой… ты не находишь в этом ничего странного?

Он открыл табакерку, вытащил папиросную бумагу. Она смотрела на его неловкие руки, желтые пальцы, грязные ногти.

– Совпадение. Может, телепатия; у моей матери случилось что-то подобное во время войны, в тот день, когда убили отца. Она клялась, что видела его – он сидел под живой изгородью в конце дорожки. Она ходила к медиумам, в доме устраивались сеансы, и она заявляла, что регулярно разговаривает с ним.

– И что он говорил?

– Ничего особенного. Дескать, там, где он, тоска смертная. В этом-то и вся проблема: покойники не могут сказать ничего интересного.

Он облизнул кончик бумаги – самокрутка была готова.

Дверь вдруг приоткрылась, и Алекс подпрыгнула. Сердце у нее бешено заколотилось. Дверь сдвинулась еще; по позвоночнику Алекс пробежал холодок. Шелохнулась портьера.

– Ты открыл окно?

– Да.

Волна облегчения накрыла ее, словно тепло ванны.

– Ты как комок нервов, – сказал Дэвид. – Тебе нужно отдохнуть. Съезди куда-нибудь.

– Сейчас никак не могу. Нужно закрыть две очень важные сделки.

– Поезжай ко мне в шато Хайтауэр… У тебя будет своя комната. Можешь приезжать-уезжать, когда тебе заблагорассудится. Там спокойно… а сделки свои можешь заключать и по телефону.

– Ничего, пройдет.

– Если надумаешь – в любое время. Буду рад.

– Спасибо. – Она улыбнулась. – Может быть. – Задумалась, наклонилась, погладила стакан. – Хочу показать тебе кое-что.

Алекс повела Дэвида в проявочную, взяла бумагу со столика, недоуменно уставилась на нее – та представляла собой сплошную мешанину белого и серого. Тряхнув головой, Алекс взяла негативы и положила на треснувшую пластмассовую столешницу, включила подсветку. Ничего. На них ничего не было. Абсолютно ничего. Словно их и не экспонировали.

– Ты не выдержала их в закрепителе, – сказал он.

– Не смеши меня – конечно выдержала.

– Значит, раствор у тебя был слишком старый, весь выдохся. У тебя негативы не до конца проявлены. Что на них было?

– Вот в этом-то все и дело. Эти фотографии мне прислал клиент – целую пленку… он немного эксцентричен… это были фотографии гениталий какого-то животного.

Она заметила на себе испытующий взгляд Дэвида и зарделась.

– Он знал, что я увлекаюсь фотографией. Так вот, я их проявила, сделала контактные отпечатки – все получилось прекрасно. Я повесила их сушиться, а когда пришла посмотреть, то на одном кадре увидела лицо Фабиана… Оно просто само там появилось.

Дэвид посмотрел на нее, пожал плечами:

– Двойное экспонирование.

– Нет. – Она отрицательно покачала головой. – Исключено.

– Этот твой клиент – он знал Фабиана?

– Нет. У него не было никаких причин фотографировать Фабиана. Да и на негативе ничего такого не было.

– Ты хочешь сказать, что ничего не заметила на негативе?

– Нет, на негативе этого не было.

– Ты уверена, что тебе это не привиделось?

Она снова покачала головой.

– Алекс, понимаешь, ты сейчас очень взволнована…

– Мое волнение тут ни при чем, – отрезала она. – Господи боже, ты что хочешь делать? Отправить меня в психушку?