Текст книги "Прогнившие насквозь. Тела и незаконные дела в главном морге Великобритании"

05. Прогнившие люди

Ритуальный агент выглядел так, будто вот-вот заплачет. У него был открыт рот, а губы дрожали, словно он хотел заговорить, но не находил слов. Он был в охраняемом гараже морга и смотрел в свой новенький катафалк, распахнутый сзади.

– Что случилось? – поинтересовался я.

– Мои металлические носилки, – сказал он, чуть ли не переходя на вой. – Они пропали!

Я заглянул в катафалк, и действительно – носилок не было.

– Может, они остались в морге? – спросил я.

Мы пошли осмотреться, но ничего не нашли.

– Они были совсем новые! – закричал он. – Две штуки за них отвалил!

Он приехал из Йоркшира в своем новеньком катафалке, чтобы забрать тело клиента. Решил оставить машину в гараже морга, чтобы пообедать, а затем погрузить тело и поехать домой.

Закипая от злости (ведь я знал, что это дело рук Джорджа), я не подавал виду и заверил ритуального агента, что займусь этим вопросом, а также помогу, как смогу, с получением страховой выплаты.

Джорджа нигде не было видно – думаю, в тот момент он пытался получить фунтов пятьсот от какого-нибудь нечистого на руку ритуального агента, наверняка рассказывая ему, будто носилки сами выпали из какого-то катафалка.

Это постыдное происшествие было лишь одним из серии возмутительных краж из морга, которые выставляли на посмешище новейшую систему охранной сигнализации, установленную советом за огромные деньги. Однажды вечером Джордж «забыл» положить часы «Ролекс» одного покойного в сейф, и, как и можно было ожидать, на следующее утро они пропали.

Из морга в Саутуарке регулярно что-то пропадало – в основном личные вещи покойных, но воровали даже оборудование.

Жалоб из-за обворованных тел почти никогда не поступало, тем более от родственников, которые обычно не знали, сколько именно денег было с собой у покойного или какие на нем были драгоценности. Воры всегда оставляли несколько фунтов в сумочке или бумажнике, чтобы рассеять подозрения. В тех невероятных случаях, когда люди все-таки жаловались, ничего нельзя было доказать. Я знал лишь о ювелире из Пекхэма, скупающем драгоценности, о котором упомянул Джордж.

Больше всего меня шокировало то, насколько спокойно ко всему этому Джордж относился. Как я узнал из протоколов его многочисленных дисциплинарных слушаний, тому была причина: профсоюз и руководство из совета были на его стороне. Джордж искусно заворачивал истории о том, как его постоянно притесняет начальство (то есть я) и как весь мир настроен против него, в то время как у него просто слишком много обязанностей (он понимал, что совет будет себя чувствовать из-за этого виноватым, так как не мог позволить себе нанять больше сотрудников). Появившись после очередных таких слушаний, этот подлец с улыбкой сообщил мне, что ему не было предъявлено обвинений. Руководство даже сказало: «Не позволяй этим засранцам на себя наседать!»

Руководство морга столько лет «не замечало» воровства сотрудника, что признание перед общественностью его вины означало бы признание собственной некомпетентности.

Джордж был уверен в своей неуязвимости, и у него имелись на то веские причины. Оказав столько поддержки за годы его работы, наше руководство в совете скорее предпочло бы сохранить репутацию, чем признать его виновным в каком-либо правонарушении. Любая другая позиция была бы для них слишком щекотливой, и они сами могли в результате пострадать. Возможно, именно поэтому Джордж с таким самодовольством рассказывал мне о гнусных делах, которые он проворачивал в морге. Так, например, он сообщил, что некоторые приходящие судмедэксперты проявляли предвзятость, когда проводили вскрытие в деле об убийстве.

– Как, черт возьми, эксперт вообще может быть предвзятым? – недоумевал я.

– Ну, когда нужно сделать выбор между умышленным и неумышленным убийством, то один судмедэксперт всегда интересуется, арестовала ли кого-то полиция. Если арестовала, спрашивает, черный он или белый. Если черный, он делает выбор в пользу умышленного убийства.

Также он рассказал, как помощники коронера зарабатывают деньги, продавая похоронным бюро право на перевозку трупов. Когда возникает необходимость в доставке тела в морг, помощник коронера сам выбирает, какому ритуальному агенту это поручить. За эту работу причитается приличная сумма, выплачиваемая коронером из государственной казны, так что она достается тем ритуальным агентам, которые готовы поделиться деньгами с помощниками коронера. Кроме того, когда помощник коронера опрашивал ближайших родственников покойного, он уговаривал их воспользоваться услугами ритуального агента, доставившего тело. В качестве вознаграждения он получал все деньги за перевозку, а ритуальный агент – нового клиента, и все были довольны. По его словам, такая схема работала годами.

Джордж даже обвинил мое руководство в том, что они брали процент с его краж, – мне это показалось еще одним убедительным объяснением того, как ему удавалось избежать наказания (обвинения оказались ложными). От рассказов о столь гнусных преступлениях у меня закипала кровь в жилах. Я и сам всегда говорил людям, что труп – всего лишь оболочка. Но когда я думал о том, как тела – беззащитные! – осквернялись в столь неподобающей манере, от негодования у меня на глазах наворачивались слезы. Близких лишали предметов, которые могли бы стать для них напоминанием о скончавшемся родственнике. Именно с такими мыслями я и разработал план, как раз и навсегда положить конец этой мерзости.

У меня был друг, работавший в специальной службе. Когда я попросил у него совета, он дал мне номер человека, поставляющего частным компаниям скрытое оборудование, используемое для поимки ворующих сотрудников. Несколько дней спустя я прибыл на работу на два часа раньше. Убедившись, что в здании пусто, установил в нескольких ключевых местах скрытые микрофоны. Я рассчитывал, что вскоре заполучу необходимые доказательства.

Чтобы доказать очевидные, казалось бы, нарушения в морге, пришлось установить скрытые прослушивающие устройства.

Я сдерживал зевоту. Лег я слишком поздно, а маленький сын всю ночь будил меня каждые двадцать минут, пока в пять утра не пришло время вставать. Мои надежды немного вздремнуть перед началом рабочего дня были разнесены в пух и прах звонком профессора Манта.

– Отлично, ты уже на месте, – сказал он. – У меня тут особенно жуткий случай, понадобится твоя помощь.

Пятнадцать минут спустя я прибыл в студию в Бермондси, где меня чуть не сбил с ног выбежавший из двери констебль, которого тут же стошнило в мусорное ведро. Подняв брови и сочувствующе пожав плечами, я повернулся и начал подниматься по лестнице. Я навидался всяких смертей, от распухших из-за червей трупов до тел с ампутированными поездом метро конечностями, так что меня вряд ли можно было чем-то шокировать.

Зайдя в студию, я снова зевнул – это был широкий зевок во весь рот, полностью отражавший уровень моей усталости. Я все еще не закончил зевать, когда наткнулся на профессора Манта в ванной. Усталость была забыта, зевота прошла. Я в жизни ничего подобного не видел. Шагнув вперед, я принялся изучать тело, которое принадлежало юноше. Оно лежало в ванне, примерно на четверть заполненной окрашенной в красный цвет крови водой.

– Знаю, – сказал профессор Мант, повернувшись поздороваться со мной и увидев выражение моего лица. – Выглядит так, словно ему уже провели вскрытие, пускай наверняка и худшее на свете.

Тело было практически разрезано пополам в продольном направлении. Огромная зияющая рана от горла до лобка. Внутренности были вытащены наружу и теперь болтались в ванне вокруг него, словно какие-то доисторические морские твари. На месте его гениталий был кровавый обрубок. Профессор показал на унитаз, и я увидел внутри него плавающими в розовой воде пенис и яички.

– Пожалуйста, скажи, что убийца арестован, – умоляюще сказал я, в жизни не видевший подобного зверства.

– У полиции есть немало зацепок, – ответил профессор Мант. – Кто-то, предположительно убийца, позвонил в полицию в четыре часа сегодня утром, чтобы сообщить местоположение покойного. Погибшему было семнадцать лет, он занимался сексом за деньги и прошлой ночью был в городе со своими клиентами, так что поиск подозреваемого не должен составить особого труда.

Несмотря на весь ужас наблюдаемой картины, мне пришлось подавить еще один зевок.

– Что, нагоняю сон? – спросил профессор Мант.

Я покачал головой.

– Это все мой сын, – ответил я. – У него сейчас такой период. Во всяком случае, надеюсь, что это временно.

Достав блокнот, я описал сцену со слов профессора Манта, раны жертвы и предполагаемое орудие убийства – нож для гипсокартона. В спальне мы нашли окровавленные веревки и электрический кабель, которыми, вероятно, были оставлены обнаруженные на спине жертвы отметины. Перед убийством его привязали к кровати, занялись с ним анальным сексом и отхлыстали.

Вскрытие выдалось крайне незаурядное – отчасти от того, как ловко профессор Мант восстановил последовательность событий, однако преимущественно из-за всего ужаса произошедшего. Проведя анализ ран и следов крови, профессор определил очередность нанесения повреждений, заключив, исходя из факта проникновения крови в легкие, что на протяжении всех истязаний бедняга был в сознании и дышал, скончавшись лишь после удара в сердце.

Наверное, невозможно представить, какие муки испытал этот парень, понимая неизбежность своей смерти, осознавая, что будет лишен всех ожидавших его впереди радостей и невзгод.

Когда проводишь много времени с трупами, подобные нездоровые мысли порой так и лезут в голову, однако, к счастью, я никогда не предавался им слишком долго, и, не без помощи невозмутимого профессора Манта, который навидался людской бесчеловечности в нацистских концентрационных лагерях, мы сохранили профессионализм от начала и до конца. К тому же нас уже ждало следующее тело – самоубийца в метро, и мы не могли затягивать.

Самоубийцы в метрополитене не были редкостью. Смерть там нечасто бывает мгновенной, и порой все получается совсем не так, как предполагалось.

Попавшие под поезд в метро редко умирают быстро – обычно это страшная и болезненная смерть. Тем не менее в Британии 1980-х самоубийство в метро не было редкостью.

Когда я работал в больнице святой Марии, в отделение интенсивной терапии как-то поступила орущая от боли женщина, бросившаяся под поезд метро. Ей оторвало руки и ноги. Она вопила, моля о смерти, четыре дня напролет, пока та наконец не наступила.

Иногда самоубийца, замешкавшись на долю секунды, прыгает слишком поздно и бьется о бок поезда, оказавшись зажатым между продолжающим движение составом и платформой. Его тело перекручивает, и порой люди при этом остаются в сознании. Внутренние органы могут перенести непоправимые повреждения, но прижимающий тело поезд сдерживает кровотечение. Иногда человек даже говорит, однако стоит его поднять с платформы, он быстро умирает от потери крови. В таких случаях врач вводит успокоительное и вызывают священника, чтобы как-то утешить умирающего, если он того пожелает.

Самоубийством в метро кончают очень разные люди. Работая в больнице святой Марии, я как-то занимался телом оксфордского профессора, который прыгнул под поезд на вокзале Паддингтон. Помню еще бывшую девушку Фрэнка Синатры. Она искала утешения в ночной жизни Лондона, но обрела лишь одиночество и депрессию.

В данном случае жертва была обезглавлена, и вскрытие оказалось относительно несложным. К тому времени, как мы закончили с телом, полиция уже поймала убийцу изуродованного парня: им оказался руководитель рекламного агентства, который охотно дал признательные показания. Он объяснил, что вышел из себя, когда юноша отказался встречаться с ним снова, потому что клиент был слишком жестоким. После непродолжительного суда несколько недель спустя убийцу отправили на пожизненное заключение в Бродмур – печально известную психиатрическую больницу строгого режима в Беркшире.

Приближался вечер, и я уселся в своем кабинете разбирать бумаги. Просидел допоздна, пока не убедился, что в здании никого не осталось, а Джордж уже у себя в квартире – наверняка подсчитывает свои бесчестно заработанные деньги. Я вымотался, однако мысль о том, какие разговоры мне, возможно, удалось записать, придавала сил. Хоть день и выдался невероятно долгим, доставая из потайных мест записывающие устройства в секционной, я был слишком взволнован, чтобы испытывать усталость.

Я достал крошечные кассеты, вставил в диктофон и нажал на кнопку воспроизведения, после чего понял, что мне предстоит еще немало поучиться скрытой записи. На фоне шипения помех я смог различить лишь отдельные гневные возгласы профессора Джонсона и звон инструментов в металлической раковине, однако из всех остальных разговоров мне с большим трудом удавалось выудить отдельные слова, не говоря уже про полноценное признание в содеянном. Некоторые фразы косвенно указывали на вину Джорджа, но ничего убедительного определенно не было.

Запах разложения трудно спутать с другим. Он специфический и приторно-сладкий.

Я решил не опускать руки и поставил новые кассеты, а затем собирался направиться домой, но тут зазвонил телефон. Это был доктор Базиль Пердью, один из молодых судебно-медицинских экспертов. Он сообщил мне, что департамент уголовного розыска (ДУР) вызывал его на «скверный случай», и ему требовалась моя помощь. Подходил к концу чрезвычайно жаркий день, и в машине Базиля была настоящая парилка, когда мы ехали по адресу на Херн-Хилл. Доктор Пердью недавно закончил подготовку, поэтому ему только начали поручать дела об убийстве. Как следствие, он всячески старался сделать все в точности как надо и часами изучал жертв, записывая малейшие детали.

Инспектор Бэйкер встречал нас всегда одной и той же фразой: «Случай скверный». Когда мы поднимались по лестнице, в ноздри ударил приторно-сладкий запах разложения. В окружении плюшевых медведей на подушках лежали пятилетний мальчик и его четырехлетняя сестра. Они были одеты в чистые пижамы, и никаких внешних признаков травм не наблюдалось. В результате продолжительного вскрытия, проведенного в полной тишине, было сделано заключение, что мать накормила их гербицидами с крысиным ядом, после чего задушила подушкой. Мать, признавшуюся в убийстве, в итоге, как и директора рекламного агентства, отправят на неопределенный срок в Бродмур. Два зловещих убийства всего за один день: оба совершенно разные.

* * *

Дни проходили в пелене активной деятельности. Я приходил пораньше и задерживался на работе, чтобы установить и проверить свои тайные записывающие устройства, выполнял повседневную работу в морге, параллельно выбивая деньги на ремонт здания, а также посещая места преступления и принимая участие в проведении вскрытий – усталость быстро накапливалась. Переставив микрофоны, я добился улучшения качества записи, но разобрать слова по-прежнему было непросто, не говоря уже о том, чтобы добиться достаточной четкости, чтобы убедить присяжных в принадлежности голосов определенным людям.

Прошло несколько дней, и я пришел, как обычно, пораньше, чтобы прослушать у себя в кабинете сделанные накануне записи, как вдруг от внезапного стука в дверь подпрыгнул на месте. Спрятав кассеты в ящик стола, я велел войти и с удивлением увидел перед собой Салли. Она была нашим новым сотрудником, присоединившимся к команде в июне, всего несколькими неделями ранее. Ей было лишь восемнадцать, но она настолько впечатлила меня своей зрелостью, равно как и оценками, что я нанял ее в качестве санитара-стажера.

– Можно на пару слов, мистер Эверетт? – спросила она.

– Разумеется. Как тебе здесь? Надеюсь, нет проблем?

– Ну раз уж вы об этом заговорили, – сказала она с неуверенностью в голосе. – Вопрос, знаете, деликатный.

– Я тебя слушаю. Все, что ты скажешь здесь, останется в строжайшем секрете.

– Ну Джордж, он э-э…

Услышав имя своего заместителя, я навострил уши.

– Да, да, продолжай, – сказал я, стараясь говорить не слишком оживленно.

– Ну, я услышала, как он говорил про какие-то кражи, и предложил мне взятку, чтобы я держала рот на замке.

– Взятку, говоришь? – перебил я, стараясь скрыть свою радость. – И какую?

– Сто фунтов.

– И что ты ответила?

– Поначалу я не знала, что сказать, однако потом отказалась от денег, пообещав молчать.

Рассказав Салли все, что мне было известно, а также объяснив, насколько важно, чтобы она пошла со мной в полицию, я взял листок бумаги, и мы набросали совместное заявление. Поблагодарив девушку, я закрыл за ней дверь и уселся печатать наше заявление, сделал стенограммы записей и отправил все директору в совет Саутуарка. В итоге мы пришли к соглашению, что пора звонить в полицию. Расследование, о котором я так долго мечтал, было, наконец, начато.

Всего пару часов спустя мне позвонили, попросив прийти в полицейский участок Камберуэлла, где меня встретил начальник участка, главный суперинтендант Питер Холланд. До этого назначения Питер работал в убойном отделе, и наши пути уже пересекались в морге. Он был настырным детективом, строгим, но справедливым. Питер сразу же сообщил, что у него самого были подозрения.

– В прошлом году я работал над делом об убийстве – потасовка в пабе, закончившаяся поножовщиной, – сообщил он, когда мы зашли к нему в кабинет. – У жертвы в кармане лежали пять фунтов. Через какое-то время после его поступления в морг эти пять фунтов пропали!

Следующие два часа мы, напрягая уши, слушали мои записи. Затем Питер решил, что их следует отправить в полицейскую лабораторию, чтобы речь сделали более разборчивой. К нам присоединился инспектор уголовной полиции Иэн Джонсон, позже ставший главным констеблем британской транспортной полиции. Следующие три часа я подробно рассказывал им и свою историю, и то, как проходили дисциплинарные слушания Джорджа, а также набросал поэтажный план морга. Когда я закончил, Иэн велел мне отправляться обратно в морг и не говорить никому, даже своему руководству, о полицейском расследовании и обо всей той информации, что я передал, ведь мы не знали, было ли замешано в коррупции высокопоставленное начальство. Питер добавил, что через несколько дней подключится отдел по борьбе с коррупцией. Я вернулся в морг в приподнятом расположении духа.

Меня ожидал весьма любопытный случай. Тело девочки-подростка. Ее звали Ребекка, ей было всего шестнадцать. Единственная огнестрельная рана в голове. Пуля прошла прямиком через виски. Ее парень Уинстон был арестован по обвинению в убийстве, однако отрицал, что произвел смертельный выстрел.

Я быстренько подготовил секционную, пока профессор Мант изучал рентгеновский снимок головы девочки. Врачи в больнице Королевского колледжа пытались ее реанимировать, однако, как отметил профессор Мант, осколки пули распространились по мозгу.

Если дуло огнестрельного оружия при выстреле находится вплотную к телу, на теле остаются ожоги.

Хотя сама причина смерти сомнений не вызывала, точные ее обстоятельства были под вопросом. Известно, что Уинстон попросил приятеля спрятать пистолет, тем не менее потом полиции удалось его заполучить. Затем Уинстон стал утверждать, будто чистил оружие, когда оно случайно выстрелило, но профессор Мант обнаружил следы ожога, которые обычно остаются, когда дуло располагается вплотную к голове, так что – если он, конечно, не чистил его прямо у виска девушки – это было невозможно.

Затем Уинстон поменял свои показания, сказав, что они с Ребеккой подстегивали друг друга сыграть в русскую рулетку. Он поместил в барабан револьвера одну пулю, молодые люди по разу приставили револьвер к голове, однако потом Ребекка настояла, чтобы они попробовали еще раз, и сделала смертельный выстрел. На руках Ребекки не было следов пороха, однако убойный отдел понимал, что этой истории было достаточно, чтобы вызвать у присяжных обоснованные сомнения, и Уинстона могли не признать виновным в умышленном убийстве. Тогда они обвинили его в убийстве непредумышленном, и присяжные отправили парня на шесть лет за решетку.

Вскоре после этого случая мне позвонил суперинтендант Джон Болл из отдела по борьбе с коррупцией. Он велел мне взять на работе больничный и встретиться с ним в Скотланд-Ярде. В полиции их называли мягкими подошвами, или призрачным отрядом, из-за того, как они тайком следили за своими сослуживцами, подозреваемыми в коррупции, – по понятным причинам сотрудники этого отдела не пользовались в полиции особой популярностью, так что работали, по сути, сами по себе. Эти восемнадцать человек были лучшим оружием в руках Скотланд-Ярда, так как ловили людей, которые слишком хорошо знали, как устроено правосудие, были подозрительными по своей природе и отлично умели заметать следы. Отделу по борьбе с коррупцией удалось добиться ряда приговоров, но во многих случаях провинившихся полицейских попросту увольняли со службы вместо полноценного судебного разбирательства, чтобы уберечь полицию от позора. В остальном этот отдел внушал здоровый страх, сдерживающий полицейских, которые в противном случае могли бы пойти на соблазн использовать свою значительную власть ради финансовой выгоды.

Джон Болл был довольно комичным персонажем из-за своих отчаянных попыток бросить курить. Чтобы преодолеть зависимость, он весь день напролет жевал сладости. За это его прозвали Сладким, хотя никто бы не осмелился сказать ему это в лицо. В отделе тайком делали ставки, когда он сдастся и наконец сделает затяжку, но сладости – по крайней мере, пока – делали свое дело, хоть и не сулили ничего хорошего его зубам и талии.

Каждый вечер, когда все уходили домой, я проверял мусорные корзины помощников коронера и обыскивал их столы, чтобы найти доказательства их преступлений.

Суперинтендант Болл завел меня в свой отдел.

– У нас уже сорок три подозреваемых помощников коронера по всему Лондону, – сообщил он мне, указав на имена, аккуратно выписанные мелом на огромных досках рядом с их предполагаемыми преступлениями. Одного продажного полицейского уже было достаточно, но сорок три!

– Мы знаем о коррупции в твоем подразделении, Питер, – продолжил он, жуя мармелад, пока я изучал имена и предполагаемые преступления, – однако тот факт, что в деле сами сотрудники твоего морга, открывает нам новые направления расследования.

Я согласился собирать информацию и стать глазами и ушами отдела в морге. Каждый вечер, когда все уходили домой, я проверял мусорные корзины помощников коронера и обыскивал их столы, но мы имели дело с чрезвычайно опытными полицейскими: они знали, как бороться со слежкой. Тогда Болл спросил у меня, готов ли я взять на себя более активную роль в расследовании.

– Я готов на все, – ответил я, – если это поможет очистить мой морг.

Знай я, что меня ждет впереди, может, и не был бы столь отважным.