Текст книги "Чужой разум"

Эволюция нервной системы

Давайте поближе познакомимся с тем, что у осьминога внутри и как развивалась нервная система, управляющая его поведением.

В общих чертах история большого мозга напоминает рогатку (Y). В ее развилке располагается последний общий предок позвоночных и моллюсков. На самом деле оттуда выходит множество путей, но я для простоты выделяю только два – один ведет к нам, другой к головоногим. Какие черты имелись на этой предковой стадии, которые можно было унаследовать на обоих путях? У предка на развилке рогатки, безусловно, были нейроны[71]71
  Об уровне сложности этого животного – общего предка первичноротых и вторичноротых – не прекращаются споры. См. Nicholas Holland, “Nervous Systems and Scenarios for the Invertebrate-to-Vertebrate Transition,” Philosophical Transactions of the Royal Society B, 371, no. 1685 (2016): 20150047; а также Gabriella Wolff and Nicholas Strausfeld, “Genealogical Correspondence of a Forebrain Centre Implies an Executive Brain in the Protostome-Deuterostome Bilaterian Ancestor,” статья 20150055 в упомянутом выпуске Philosophical Transactions B, где представлены материалы второго дня конференции за 2015 г., организованной Хертом и Штраусфельдом (см. гл. 2). Моя формулировка «он был, по-видимому, червеобразным существом» преднамеренно туманна, чтобы не наводить на мысль о связи с каким-то конкретным современным типом червей (плоскими червями, кольчатыми и т. д.). Вольф и Штраусфельд полагают (о чем говорит заглавие их работы), что у общего предка был «исполнительный мозг» (executive brain), но они исходят из схемы, упрощенной во многих отношениях, – они сопоставляют гипотетического предка с плоскими червями, у которых мозг содержит сотни нейронов. Противоположное мнение, предполагающее, что древнейшие билатерии были совсем мелкими и примитивными, см. в статье: Gregory Wray, “Molecular Clocks and the Early Evolution of Metazoan Nervous Systems,” article 20150046 in Philosophical Transactions B, 370, no. 1684 (2015), сборник материалов первого дня конференции.


[Закрыть]. Но он был, по-видимому, червеобразным существом с простой нервной системой. У него могли быть примитивные глаза. Его нейроны, возможно, были более-менее сгруппированы в головном конце, но настоящего мозга у него не было. От этой развилки эволюция нервных систем расходится на целый ряд независимых линий, две из которых привели к большому мозгу, устроенному у каждой по-своему.

В нашей линии появляется план строения хордовых – с нервной трубкой, проходящей вдоль спины, и мозгом на ее переднем конце. Этот план наблюдается у рыб, рептилий, птиц и млекопитающих. В другой линии – головоногих – возник иной план строения тела и иная разновидность нервной системы[72]72
  См. Bernhard Budelmann, “The Cephalopod Nervous System: What Evolution Has Made of the Molluscan Design,” в O. Breidbach and W. Kutsch, eds., The Nervous System of Invertebrates: An Evolutionary and Comparative Approach, 115–138 (Basel, Switzerland: Birkhäuser, 1995).


[Закрыть]. Их нервная система более распределенная – менее централизованная, чем наша. Нейроны беспозвоночных, как правило, собраны во множественные ганглии, узелки, связанные друг с другом, сеть которых пронизывает все тело. Ганглии могут объединяться в пары, связанные нервами, которые проходят вдоль и поперек тела, словно параллели и меридианы. Такой тип нервной системы иногда именуют «лестничным», поскольку она напоминает лесенку, заключенную внутри тела. Предки головоногих, вероятно, обладали нервной системой подобного типа, так что когда в ходе эволюции количество их нейронов умножилось, то наращение происходило на этой базе.

В ходе этого наращения часть ганглиев выросла и усложнилась, и к ним прибавились новые. Нейроны сосредоточились в переднем конце животного, и из них стало формироваться что-то все больше и больше напоминавшее настоящий мозг. Старая лестничная схема была отчасти поглощена, но лишь отчасти, и основа строения нервной системы головоногих сохраняет глубокие отличия от нашей.

Самое странное в ней то, что пищевод – трубка, через которую пища, попадающая в рот, поступает внутрь тела, – проходит сквозь середину центрального мозга. Это кажется полной нелепостью – там мозгу явно делать нечего. Если осьминог проглотит что-то острое, способное проткнуть ему «глотку», то острый предмет попадает ему прямо в мозг. И таких пострадавших находили не раз.

Более того, основная часть нервной системы головоногого вообще располагается не в мозгу – она распределена по всему телу. У осьминога большинство нейронов находится непосредственно в щупальцах – их там вдвое больше, чем в центральном мозгу. У щупалец собственная система сенсоров и управления. Они обладают не только осязанием, но также восприимчивостью к химическим веществам – обонянием или вкусом. С каждой присоской на щупальце осьминога может быть связано до 10 000 нейронов, обрабатывающих вкусовую и осязательную информацию. Даже отрезанное щупальце может выполнять разнообразные базовые движения, например дотягиваться и хватать.

Как связаны между собой мозг осьминога и его щупальца? По старым исследованиям их поведения и анатомии создавалось впечатление, что щупальца достаточно независимы[73]73
  Обзор см. Nixon and Young, The Brains and Lives of Cephalopods.


[Закрыть]. Нервные тяжи, которые идут от щупалец к центральному мозгу, казались слишком тонкими. Иные опыты по изучению поведения создавали даже впечатление, что осьминоги не понимают, где их собственные щупальца. Как пишут Роджер Хэнлон и Джон Мессенджер в «Поведении головоногих», щупальца представлялись «курьезно изолированными» от мозга, по крайней мере в части управления основными движениями.

При этом внутренняя координация отдельного щупальца может быть весьма ловкой. Когда осьминог тянет к себе пищу, захват ее кончиком щупальца создает две волны мышечной активации: одна направлена от кончика внутрь, а вторая – от тела наружу[74]74
  См. Tamar Flash and Binyamin Hochner, “Motor Primitives in Vertebrates and Invertebrates,” Current Opinion in Neurobiology, 15, no. 6 (2005): 660–666.


[Закрыть]. При встрече этих волн образуется сгиб – нечто вроде временного локтя. Кроме того, нервная система в каждом щупальце образует нейронные петли (по-научному возвратные связи), которые, вероятно, сообщают щупальцу какую-то элементарную краткосрочную память, хотя пока неизвестно, как осьминог использует эту систему[75]75
  См. Frank Grasso, “The Octopus with Two Brains: How Are Distributed and Central Representations Integrated in the Octopus Central Nervous System?” in Cephalopod Cognition, 94–122.


[Закрыть].

Иногда, впрочем, осьминог может «собраться в кучку», особенно когда это жизненно важно. Как мы убедились в начале этой главы, когда вы встречаетесь с осьминогом в дикой природе и останавливаетесь перед ним, представители как минимум некоторых видов вытягивают щупальце, изучая вас. Нередко за первым вытягивается второе, но поначалу всегда приходит в движение только одно, а взгляд животного следит за вами. Это предполагает некую преднамеренность, то, что действием руководит мозг. Ниже приведен кадр видеосъемки из Октополиса, который подкрепляет такое предположение. Один осьминог – в центре кадра – набрасывается на другого, справа, подняв одно щупальце, чтобы схватить противника.

Вероятно, тут действует какое-то сочетание локального и централизованного управления. Лучшая известная мне исследовательская работа на эту тему проведена в лаборатории Биньямина Хохнера в Еврейском университете Иерусалима. Статья 2011 года, написанная Хохнером в соавторстве с Тамар Гутник, Рут Берн и Майклом Кубой, описывала весьма изобретательный эксперимент[76]76
  См. Tamar Gutnick, Ruth Byrne, Binyamin Hochner, and Michael Kuba, “Octopus vulgaris Uses Visual Information to Determine the Location of Its Arm,” Current Biology, 21, no. 6 (2011): 460–462.
  В книге Сай Монтгомери «Душа осьминога» (Sy Montgomery, The Soul of an Octopus) сообщается, что многие исследователи рассказывают байки о том, как осьминог, запущенный в незнакомый аквариум, куда также положили корм, путается в собственных щупальцах: одни щупальца пытаются направить животное к пище, другие как будто мечтают забиться в уголок. Я однажды наблюдал как раз такую ситуацию с осьминогом, помещенным в аквариум в сиднейской лаборатории. Животное как будто разрывалось между устремлениями щупалец, которые реагировали на ситуацию по-разному. Я не уверен, что этот случай показателен, особенно после того, как я сообразил, что свет в лаборатории был слишком яркий и, возможно, полностью дезориентировал осьминога.


[Закрыть]. Они задались вопросом, способен ли осьминог научиться просовывать отдельное щупальце сквозь лабиринт, чтобы достать пищу. Задача была поставлена так, что собственные химические сенсоры на щупальце не помогли бы отыскать пищу: в определенной точке щупальце нужно было высунуть из воды, чтобы достичь цели. Но стенки лабиринта были прозрачными, так что было видно, где находится корм. В решении задачи с лабиринтом осьминогу приходилось руководствоваться зрением.

Осьминоги далеко не сразу обучились этому, но в конце концов практически все особи, участвовавшие в эксперименте, освоили решение. Зрение может руководить щупальцами. Однако в той же статье отмечалось, что, когда осьминоги справляются с заданием успешно, щупальце, находящее корм, как будто проводит по пути собственную рекогносцировку на местности – ползет и ощупывает лабиринт. Так что, похоже, две формы управления работают в тандеме: общее направление движения щупальца контролируется централизованно, с помощью зрения, тогда как тонкую настройку осуществляет само щупальце по ходу поиска.

Тело и управление

Полмиллиарда нейронов – почему так много? Зачем они животному? В предыдущей главе я пояснял, насколько дорого обходится этот механизм. Почему головоногие двинулись столь необычным эволюционным путем? Никто не знает ответа на этот вопрос, но кое-какие возможности я намечу. Этот вопрос касается в той или иной степени большинства головоногих, но я буду говорить в первую очередь об осьминогах.

Осьминоги – хищники, и охотятся они активно, а не из засады. Они рыскают по рифам и отмелям[77]77
  Существуют также глубоководные виды осьминогов, о которых известно гораздо меньше. О них имеется хорошая глава в сборнике Cephalopod Cognition Дармальяка и его соавторов.


[Закрыть]. Когда зоопсихологи стремятся объяснить появление большого мозга у того или иного животного, они часто начинают с изучения его общественной жизни[78]78
  См. Nicholas Humphrey, “The Social Function of Intellect,” в P. P. G. Bateson and R. Hinde, eds., Growing Points in Ethology, 303–317 (Cambridge, U. K.: Cambridge University Press, 1976); Richard Byrne and Lucy Bates, “Sociality, Evolution and Cognition,” Current Biology, 17, no. 16 (2007): R714–723.


[Закрыть]. На первый взгляд, сложность жизни в сообществе обычно и приводит к появлению развитого интеллекта. Но осьминоги – далеко не общественные животные. В последней главе я рассмотрю исключения из этого правила, но в целом социальность не играет заметной роли в жизни осьминогов. Более важным фактором представляется как раз активная охота. Чтобы прояснить эту мысль, я использую соображения, высказанные в 1980-е годы приматологом Кэтрин Гибсон[79]79
  См. ее статью: Katherine Gibson, “Cognition, Brain Size and the Extraction of Embedded Food Resources,” в J. G. Else and P. C. Lee, eds., Primate Ontogeny, Cognition and Social Behaviour, 93–103 (Cambridge, U. K.: Cambridge University Press, 1986). Эти идеи я рассматриваю также в своей статье “Cephalopods and the Evolution of the Mind,” Pacific Conservation Biology, 19, no. 1 (2013): 4–9.


[Закрыть]. Она искала объяснения, почему большой мозг развился у определенных видов млекопитающих, и вряд ли задумывалась о том, чтобы применить свою гипотезу к осьминогам, но я полагаю, что ее идеи применимы и в этом случае.

Гибсон выделяет два различных способа добывать пищу. Один способ – специализация на тех видах пищи, которые не требуют активной манипуляции и которые можно всегда добывать с помощью одних и тех же движений. Пример, который она приводит, – ловля комаров лягушкой. Этот способ она противопоставляет «извлекающей» стратегии добычи пищи, которая включает в себя ситуативный выбор действий, умение извлекать пищу из защитной раковины или скорлупы, причем такое, которое требует поведенческой гибкости и понимания обстановки. Сравните лягушку и шимпанзе, который бродит в поисках разнообразных видов корма, многие из которых нужно не только найти, но и как-то извлечь (орехи, семена, термиты в гнездах). Характеристики, которые дает Гибсон этой стратегии добывания пищи – одновременно гибкой и жесткой в плане требований, которые она предъявляет к животному, – вполне применимы и к осьминогам. Большинство осьминогов превыше всего ценит крабов, но их рацион дополняют и другие животные – от гребешков до рыбы (и даже других осьминогов), и справиться с раковинами, панцирями и другими защитными средствами зачастую непросто.

Дэвид Шель, работающий с гигантскими тихоокеанскими осьминогами, кормит своих подопечных цельными двустворчатыми моллюсками в раковинах, но, поскольку это непривычная пища для осьминогов пролива Принца Вильгельма (Чугацкого залива), ему приходится приучать их к новому корму. Он надламывает раковину моллюска и дает его осьминогу. Затем, когда осьминог получает неповрежденную раковину, он уже знает, что это еда, но пока не знает, как добраться до мяса. Осьминог пробует всевозможные способы – дырявить раковину клювом, обкусывать ее края, обращаться с ней так и эдак, но в конце концов догадывается, что достаточно просто приложить силу: дернув как следует, он может просто раскрыть створки.

Такой метод охоты и собирательства помогает объяснить исследовательскую жилку в душе осьминогов, их любопытство, особенно их увлечение новыми предметами. Оно проявляется у осьминогов гораздо ярче, чем у каракатиц и кальмаров, добывающих пищу более простыми способами. У каракатиц бывает очень большой мозг – возможно, относительно тела он даже больше, чем у осьминогов. Этот факт на данный момент не объяснен, а способности каракатиц изучены хуже.

Хотя осьминоги и не очень общественные животные в обычном смысле слова – в том смысле, что они мало общаются друг с другом, – их взаимодействие с другими животными в качестве хищников и жертв можно назвать в своем роде «социальным». Ситуации подобного взаимодействия зачастую требуют подстраиваться под действия другого и учитывать его точку зрения, в том числе его восприятие ситуации и намерения. Нужды «общественной» жизни – во внутривидовом смысле – сходны с нуждами при некоторых способах охоты и при необходимости не попасться самому[80]80
  На это мое внимание обратили Майкл Трестман и Дженнифер Мейтер.


[Закрыть].

Эти особенности образа жизни осьминогов, вероятно, и способствовали появлению высокоразвитой нервной системы. Теперь я хочу выдвинуть еще одну идею. В главе 1 я противопоставлял две теории эволюции нервной системы – сенсомоторную и теорию порождения действия. Вторая не так широко известна и исторически возникла далеко не сразу. В ее основе лежит идея, что первые нервные системы появились не для того, чтобы служить посредниками между чувствами на входе и поведением на выходе, а для решения проблемы элементарной координации в самом организме – объединения микродействий отдельных частей тела в макродействие целого.

С точки зрения решения этих задач тело головоногих, в особенности осьминога, уникально. Когда конец ноги моллюска разделился на массу щупалец, без суставов или панциря, получился весьма непослушный орган. Однако он был также крайне полезен – если только знать, как им управлять. Утрата осьминогами почти всех твердых частей тела одновременно и создала трудности, и открыла новые горизонты. Им стало доступно огромное разнообразие телодвижений, но эти движения нужно было как-то упорядочить, придать им целесообразность. Осьминоги не стали решать эту проблему, вводя централизованное управление телом, – вместо этого они создали сочетание местного и централизованного управления. Можно сказать, что осьминог делегировал каждому щупальцу полномочия администратора среднего звена. Но одновременно с этим он централизованно, сверху вниз, управляет большой и сложной системой – собственным телом.

Нужды чистой координации, которые, вероятно, сыграли важную роль на начальных этапах эволюции нервных систем, сохраняют свое значение и впоследствии. Они могли способствовать увеличению числа нейронов у осьминогов – эти нейроны необходимы просто для того, чтобы сделать тело управляемым.

Хотя необходимость решать проблему координации объясняет размеры нервной системы, она не объясняет ума осьминогов и пластичности их поведения. Хорошей координации не обязательно сопутствует творческое мышление. Для более комплексного понимания осьминогов следует соединить гипотезу о порождении действия с гипотезой о способах охоты и собирательства, которую я позаимствовал у Гибсон. Вместе эти идеи смогли бы объяснить изобретательность этих животных, их любопытство и остроту их чувств. А если выражаться более пристрастным языком, дело было так. Обширная нервная система развивается ради необходимости справляться с координацией тела, но в итоге усложняется настолько, что другие способности возникают просто как побочный продукт или же достаточно легко наращиваются как надстройка над базисом, сформированным нуждами телесной координации. Я только что написал «или» – побочный продукт или надстройка, – но тут, безусловно, следовало поставить «и/или». Некоторые способности, например распознавание человеческих лиц, могут быть побочными продуктами, тогда как прочие – например, решение задач – являются результатом эволюционных изменений мозга, связанных с авантюрным образом жизни осьминога.

Согласно этой схеме, нейроны сначала наращиваются ради нужд самого тела, и лишь какое-то время спустя у осьминога пробуждается мозг, способный на большее. Естественно, с эволюционной точки зрения некоторые из впечатляющих форм их поведения кажутся случайными. Вспомните их удивительные проделки в неволе, их зловредность и хитроумие, интерес к людям. Осьминогам, похоже, присуща какая-то умственная избыточность.

Сходства и различия

Я рассказал о древней истории животных, насколько она нам известна, до той развилки, от которой один путь привел к хордовым, включая нас, а второй – к головоногим, и в том числе осьминогу. Давайте подведем итоги и сравним, что получилось в обеих эволюционных линиях.

Ярчайшее из всех сходств демонстрируют глаза. У нашего общего предка могла быть пара глазных пятен, но не было глаз, сколько-нибудь похожих на наши. «Камерные» глаза развились у позвоночных и головоногих независимо – те и другие приобрели хрусталик, который фокусирует изображение на сетчатке[81]81
  См. Russell Fernald, “Evolution of Eyes,” Current Opinion in Neurobiology, 10 (2000): 444–450; Nadine Randel and Gáspár Jékely, “Phototaxis and the Origin of Visual Eyes,” Philosophical Transactions of the Royal Society B, 371 (2016): 20150042.


[Закрыть][82]82
  При этом механизм фокусировки у них различен: головоногие придвигают хрусталик к сетчатке либо отодвигают его, а хордовые изменяют кривизну неподвижной линзы (см. также примечание на с. 17).


[Закрыть]. У обеих ветвей наблюдается также способность к ряду форм обучения. Обучаемость через поощрение и наказание, через наблюдение за тем, какие действия приносят успех, а какие нет, по-видимому, независимо возникала в ходе эволюции неоднократно[83]83
  См. Clint Perry, Andrew Barron, and Ken Cheng, “Invertebrate Learning and Cognition: Relating Phenomena to Neural Substrate,” WIREs Cognitive Science, 4, no. 5 (2013): 561–582.


[Закрыть]. Если она уже присутствовала у общего предка человека и осьминога, то в обеих эволюционных линиях она значительно усовершенствовалась. Есть и более тонкие черты психологического сходства. У осьминогов, по-видимому, как и у нас, есть два вида памяти – кратковременная и долговременная. Они увлекаются игрой с новыми предметами, которые несъедобны и не несут явной пользы. У них есть что-то вроде сна. У каракатиц, видимо, есть аналог быстрого сна, фазы, в которой мы видим сновидения[84]84
  См. Marcos Frank, Robert Waldrop, Michelle Dumoulin, Sara Aton, and Jean Boal, “A Preliminary Analysis of Sleep-Like States in the Cuttlefish Sepia officinalis,” PLoS One, 7, no. 6 (2012): e38125.


[Закрыть]. (Есть ли фаза быстрого сна у осьминогов, пока неясно.)

Другие сходства носят более общий характер, например интерес к индивидам, включая способность распознавать человеческие лица. Наш общий предок, безусловно, не обладал такими способностями. (Трудно и вообразить себе, как воспринимало мир это примитивное маленькое существо.) Эта способность имеет значение для общественных или моногамных животных, но осьминоги не моногамны, они ведут беспорядочную половую жизнь и не особенно общительны. Отсюда следует вывод о том, как вообще умные животные обращаются с материалом своего мироздания. Они членят его на объекты, которые можно узнавать заново, несмотря на непрерывные изменения обстановки, в которой предстают эти объекты. Я нахожу поразительным это свойство осьминожьего ума – и поразительно в нем то, до какой степени оно знакомо, похоже на наше.

Некоторые характеристики демонстрируют сочетание сходств и различий, конвергенции и дивергенции. У нас есть сердце, у осьминога тоже. Но у него три сердца вместо одного. Они перекачивают кровь сине-зеленого цвета – ее молекулы, переносящие кислород, содержат медь, а не железо, придающее нашей крови красный цвет. И конечно, нервная система – развитая, как у нас, но построенная по совершенно иному принципу, с иным комплексом отношений между телом и мозгом.

Иногда утверждают, что осьминог отлично иллюстрирует важность направления в психологии, известного как теория воплощенного познания. Эта теория не разрабатывалась специально для применения к осьминогам – она описывает животных в целом, включая человека, и кроме того, на эту концепцию оказала влияние робототехника. Одна из ее центральных идей состоит в том, что не столько наш мозг, сколько тело само по себе в некоторой степени отвечает за «умное» отношение к окружающему миру[85]85
  Классический общий обзор см. в книге Andy Clark, Being There: Putting Brain, Body, and World Together Again (Cambridge, MA: MIT Press, 1997). Применительно к сфере робототехники см. Rodney Brooks, “New Approaches to Robotics,” Science, 253 (1991): 1227–1232. Сама статья Гиллеля Хиля и Рэнделла Бира: Hillel Chiel and Randall Beer, “The Brain Has a Body: Adaptive Behavior Emerges from Interactions of Nervous System, Body and Environment,” Trends in Neurosciences, 23, no. 12 (1997): 553–557. Две любопытные работы, где идея «воплощенности» применяется к осьминогам, – Letizia Zullo and Binyamin Hochner, “A New Perspective on the Organization of an Invertebrate Brain,” Communicative and Integrative Biology, 4, no. 1 (2011): 26–29 и статья того же Хохнера “How Nervous Systems Evolve in Relation to Their Embodiment: What We Can Learn from Octopuses and Other Molluscs,” Brain, Behavior and Evolution, 82, no. 1 (2013): 19–30. Концовка этой главы сложилась под влиянием дискуссии между слушателями съезда Ассоциации философов Австралазии за 2014 г., возникшей в связи с докладом Сидни Диаманти «Дотянуться до мира: осьминоги и воплощенное познание» (Sidney Diamante, “Reaching Out to the World: Octopuses and Embodied Cognition”). В настоящее время Чечилия Ласки (Cecilia Laschi) возглавляет команду в Пизе, работающую над созданием робота-осьминога, причем особое внимание уделяется щупальцам, см. портал http://www.octopus-project.eu/index.html.


[Закрыть]. Само строение нашего тела кодирует некую информацию об окружающей среде и о том, как себя в ней вести, так что не нужно хранить всю эту информацию в мозгу. Например, наши суставы позволяют нашим конечностям сгибаться под определенным углом, что естественным путем порождает такие движения, как ходьба. Умение ходить отчасти обусловлено наличием подходящего тела. Как говорят Гиллель Хиль и Рэнделл Бир, строение тела животного – источник одновременно ограничений и возможностей, руководящих действием.

Эта модель оказала влияние на некоторых специалистов по осьминогам, в особенности на Бенни Хохнера. Хохнер убежден, что эти идеи помогут нам уловить различие между человеком и осьминогом. У осьминога иное воплощение и, как следствие, другая психология.

С последним пунктом я согласен. Но догматика теории воплощенного познания не очень-то приложима к странному осьминожьему бытию. Сторонники этой теории часто утверждают, что форма и организация тела кодируют информацию. Но для этого требуется, чтобы у тела была форма, а у осьминога из всех животных она самая непостоянная[86]86
  С технической точки зрения можно возразить, что у осьминога имеется топология – фиксированные данные о том, как одни части соединяются с другими, хотя расстояния между частями и углы сгибов являются переменными.


[Закрыть]. Одна и та же особь может стоять вертикально на щупальцах, протискиваться в отверстие немногим больше собственного глаза, превращаться в обтекаемую ракету или складываться, чтобы залезть в банку. Когда адепты воплощенного познания, такие как Хиль и Бир, приводят примеры возможностей для разумного действия, задаваемых самим телом, они рассуждают о расстояниях между частями тела, которые задают восприятие, расположении суставов и углах сгиба. Но у осьминожьего тела ничего подобного нет – ни заданного расстояния между частями, ни суставов, ни естественных углов. Более того, применительно к осьминогу неуместно противопоставление «тела и мозга», которое обычно играет заметную роль в дискуссиях о воплощенном познании. В случае осьминога уместнее говорить о нервной системе в целом, а не о мозге: неясно, где у него начинается и кончается мозг, а нервная система пронизывает все тело[87]87
  Зрительные доли, расположенные позади глаз, не все исследователи включают в состав «центрального» мозга, хотя они играют важную роль в когнитивной деятельности осьминогов.


[Закрыть]. Осьминог – в буквальном смысле комок нервов; его тело – не отдельная сущность, управляемая мозгом или нервной системой.

Да, у осьминога «иное воплощение», но оно настолько необычно, что не вписывается ни в какие стандартные представления в этой области. Традиционно линия разногласий проходит между теми, кто считает мозг всемогущим руководителем, и теми, кто подчеркивает наличие собственного ума у тела. Обе точки зрения исходят из разграничения между мозговым и телесным знанием. Но осьминог не вписывается ни в ту, ни в другую модель. Его форма воплощения мешает ему проявлять те способности, которые обычно служат предметом внимания теоретиков воплощенного познания. Осьминог в некотором смысле развоплощен. Я написал это, и получилось, как будто он нематериален, но я, конечно, не это имею в виду. Он телесен и материален. Но его телу как таковому присущ протеизм, чистая потенциальность, – у него нет ни издержек, ни благ, свойственных ограниченному, диктующему действия телу. Осьминог живет вне стандартной дихотомии «тела» и «мозга».