Текст книги "Письма на чердак"

Питер Грю
Письма на чердак

Никто не знал, где это место.

Никто не мог пойти туда со мной.

Никто не мог сделать мне там больно [1]1
  Перри Брюс, Майя Салавиц. Мальчик, которого растили как собаку. И другие истории из блокнота детского психиатра. АСТ, 2015.


[Закрыть].

Предисловие

Когда мне было восемь лет, я познакомилась с Бархатой.

Бархата жила на чердаке – вернее, в маленькой комнатке, которая, кажется, называется мезонином, но мы звали её просто «чердачной комнаткой».

Теперь у меня свой дом и свой чердак – уютно-пыльный, пахнущий сухой травой, солнцем и теплом, в пятнах света на старых ящиках и коробках. Настоящий первоклассный чердак, забитый историями прошлых жильцов и паутиной. На нём не хватает только Бархаты. Но я пишу ей письма и храню их, как кощееву смерть: шкатулка в коробке, коробка на коробках – шаткая пирамида забытых вещей. Я надеюсь, что Бархата их читает – мои письма.

Здравствуй, Бархата.

Ты помнишь маленькую Шушу, которая покинула Тёмный Уголок? Теперь она стала мной.

Она больше не берёт кувшин с горячим компотом прямо из воздуха, не привязывает качели к ветру, не разговаривает с мышами и не бегает босиком по морозной траве.

Но она всё равно может спрятаться, просто представив Тёмный Уголок.

Мир-убежище.

Мы не должны говорить о нём друг с другом. Но иногда всё же сталкиваемся в Тёмном Уголке, а потом находимся здесь. Мы сушим цветочные букеты, шепчемся, пересказываем истории. Каждая из них словно пыльная книга из коробки на чердаке. Когда протираешь обложку, пыль остаётся на руках. Но мы-то знаем, что это не просто пыль. Это лунная пыль от следов призраков. Поэтому её можно найти только на чердаках – поближе к небу, где можно спрятать целый мир в укромном уголке.

Я писала эти заметки, обрывки воспоминаний, складывала в конверты и отправляла на чердак. Такая вот почта. Там же хранился и дневник Князя, который эмоциональная Джин как-то выкрала и отдала мне, да так он у меня и остался. А другие истории: Сорокопута, Подсолнух, Германа – мы нашёптывали друг другу поздними вечерами, сидя под скошенной крышей, на сухих светлых ящиках в окружении крапивных веников и танцующих пылинок.

И вот я решила достать мои письма, чужие воспоминания, рассортировать все примерно по времени и наконец понять, что же тогда всё-таки произошло.

Для себя, для Бархаты и всех тех, кто прячется и прячет, кто ищет тень в свете, знает тайные миры и питает тёплые чувства к углам.

Часть 1
До праздника

Шушу и Гном
Письмо 1

Здравствуй, Бархата.

Сегодня я решила вспомнить, как ты поселилась на чердаке.

Всё началось с очередной ссоры родителей.

Когда родители ссорились, мне казалось, что звёзды сыплются с неба, птицы улетают на юг, а старый дом скрипуче вздыхает всем своим деревянным телом.

Когда родители ссорились, густые чернильные тени покидали углы, подкрадывались к кровати, заполоняя всё вокруг шевелящейся чернотой.

Когда родители ссорились, Котти-Когти была особенно опасна. Она дёргала край простыни, тихо шкрябала под кроватью, и я через щёлочки прикрытых глаз видела мелькание её тени.

Родители ссорились, отправив нас с братом спать. В другой комнате папа во весь голос кричал на маму. А в детской таилась голубовато-чёрная ночь. На потолке сияли кислотно-жёлтые фосфорные звёзды, а в окне бледнел размытый задёрнутой шторой круг луны. И тени в углах были такие густые. Тёмные-тёмные.

И кажется, вот та шевельнулась… Так, не думать… об этом. Не хочу об этом думать.

Я отвернулась к стене и погладила пальцем ковёр. Обычно на нём можно было разглядеть целый мир, но сейчас – только кричащие лица.

Родители продолжали выяснять отношения. Маму не было слышно. Только папу. Всё как всегда, наверное: папа ходит кругами по комнате, а мама сидит на краешке дивана с несчастным видом и теребит халат на коленях…

Я не хотела об этом думать. Поэтому накрылась с головой шерстяным клетчатым пледом.

А ведь это из-за меня родители ругались. Так я считала. Злилась на себя, на свою неосмотрительность, думала, что мама страдает из-за меня. Нет, конечно. Всё было глубже, всё было дальше. Очередная ссора – лишь пущенный с горы ком, только слепленный не из снега, а из обид. Случайность вроде непонравившегося обеда – и ком рассыпается, родители подхватывают прошлое недовольство, кидаются друг в друга воспоминаниями, колкостями, досадой.

Но эта история не о ссорах – эта история о пушистой темноте. Темнота на самом деле не таит ничего страшного. Темнота прячет и успокаивает, даёт передышку от дневной жизни. Все сказки оживают в темноте.

Под шерстяным пледом нечем было дышать. Я рискнула приподнять краешек.

Ага, братец Гном тоже не спит. Возится на соседней кровати. Луна светит прямо на него. Он не виноват, но крики его тоже пугают. Надо его отвлечь.

– А ты знаешь, что у нас на чердаке живёт Бархата? – спросила вдруг я, выглянув из своего отверстия, через которое проникал воздух.

– Кто такая Бархата? – откликнулся Гном.

– Бархата – это Бархата. И она знает всё на свете!

– Да? Сколько звёзд на небе? – спросил Гном.

Я помолчала.

– Бархата говорит, что миллиарды.

– Нечестно! Я тоже могу так сказать! – возразил Гном.

– Тогда Бархата говорит, десять миллиардов тысяча одна звезда, – ответила я, глядя на акварельный след луны на шторе.

– А что ещё говорит Бархата? Но, чур, то, что я не знаю!

– Подожди, мне плохо слышно. Она же на чердаке! М-м-м…

Я погладила плед – бежево-зелёный, клетчатый, шерстяной. Он немного колючий, но мне это даже нравится.

– Бархата говорит, что мой плед – это дракон!

– А мой? – оживился Гном.

– А твой плед – просто плед, – ответила я.

Ну правда, не всем же пледам быть драконами!

– Врёт твоя Бархата! – обиделся Гном. – И у тебя просто плед!

– Бархата говорит, что тех, кто ей не верит, утаскивают волки. А ты у окна спишь, тебя утащить легко. Вон шторы шевелятся!

Я услышала, как брат повернулся к окну. На самом деле не любила шутить такими вещами.

Гном затих. Я приподнялась на локте и тоже посмотрела на шторы. Кажется, они как-то неестественно бугрятся. Обычно шторы так не висят…

– Гном, я пошутила. Нет никого за окном, – прошептала я осторожно.

– Так я знаю, что никого нет.

– Они точно не шевелятся?

Мы замолчали, разглядывая в подвижной темноте неподвижные шторы, и только теперь поняли, что крики в родительской комнате стихли.

Темнота отступила, тени вернулись в углы.

– Давай спать, – предложила я.

Давно уже пора.

– Ага, – откликнулся Гном.

Я натянула плед до ушей. Когда ты мал и беспомощен, кто-то должен тебя защищать. Кто-то тёплый, уютный и немного колючий. Никаких рыцарей! Только драконы могут победить темноту, несчастья и грусть.

– Будешь моим драконом? – тихо шепнула я пледу.

И уснула.

Эту ночь я и привыкла считать днём знакомства с Бархатой и драконом.

* * *

Утро началось обычно: папа ушёл на работу, а мама крутилась у плиты в своём стареньком пёстром ситцевом халате, и её толстая русая коса тяжело свисала между лопаток до самого пояса. Я мечтала, что, когда вырасту, у меня тоже будет такая же коса (но нет, короткая стрижка – наше всё), а тогда щеголяла с тонким мышиным хвостиком, который мама называла «детскими волосами».

– Я перцы вчерашние разогрела. Будете? – предложила мама нам с братом.

Половинки фаршированного перца – два острова в подливе на моей тарелке. Это я вчера попросила их приготовить. С них-то всё и началось.

Они были большими, хрустящими, глянцево-красными. Я тщательно выскребла семечки, сполоснула пустые овощи, набирая в них воду, словно в стаканы, а потом наполнила начинкой из фарша и риса.

Мама запекла их в духовке, а после потушила в большой кастрюле с луком, морковкой и помидорами. Получилось праздничное блюдо в обычный будний день. Мне это показалось хорошей идеей – что-то хлопотно-вкусное в серый вторник.

А потом пришёл папа. Пока он мыл руки, мама выловила на тарелку два перца и полила их густой подливой. Вот тут-то я и заметила бегемотов. Густо-тёмные, тучные, они сидели за столом. И как я сразу их не приметила? Они же вошли вслед за папой. А папа посмотрел на обед, нахмурился и спросил:

– Где суп?

Ой, суп мы не успели приготовить.

Мама молчала, а отец стал выговаривать ей, что перцы он совсем не любит и никогда не любил. Как же так? Я была уверена: это блюдо в семье нравится всем. Неужели ошиблась? Вот так влипла!

Уши горели от стыда, но мне не хватало смелости признаться папе, что перцы попросила я. Вместо этого я позорно сбежала – тихонько выскользнула на улицу и долго сидела на лавочке, наказывая себя бездействием за трусость. Гном звал играть, не понимая, что со мной, но мне было не до игр. Какие тут развлечения, когда я так виновата?

Настало утро, и мои враги теперь невинно лежали на тарелке, прикрывая начинку соусом. Из-за них – вчерашний день насмарку. Я принялась мять один из перечных островов, топя его в подливе. Вот тебе, получай, утони, исчезни!

– Мам, можно нам сегодня поиграть на чердаке? – спросил Гном.

– А что там интересного? Будете бегать, пыль поднимать. У меня там бельё сушится, – сказала мама, подсаживаясь к столу с чашкой чая. – Или начнёте ворошить вещи в коробках, вытаскивать и неаккуратно складывать назад. Знаю я вас. Да и духота там, наверху, такая.

– Нет, мам! Мы будем в той маленькой комнатке, в конце чердака! Откроем окно и приберёмся, – подхватила я. – Мы осторожно.

Гном не просто так просился на чердак… Бархата, которая знает всё на свете, живёт на чердаке.

– Прополите свёклу и морковку – и можете играть. Только не торопитесь, а то в этом году останемся без овощей, – с напускной серьёзностью сказала мама.

Каждый день после завтрака мама расчёсывала меня и заплетала тонкий тугой колосок. Она не любила, когда я ходила растрёпой, а я не любила заплетаться и морщилась, когда мама от усердия дёргала прядки. Ох уж эти детские волосы: пушистые, лёгкие, непослушные.

Интересно, а какие волосы у Бархаты? Должны быть длинные-длинные и прямые – это красиво. А Бархата красивая.

Я угадала, Бархата.

Из зеркала на меня смотрела страдающая («красота требует жертв!») девчушка. Я похожа на папу: такое же круглое лицо, длинный узкий нос и большие голубые глаза. Только волосы цветом как у мамы.

Мама, будто поймав мои мысли, сказала вдруг:

– Гном, помнишь, раньше ты вслед за Шушу повторял, что глаза у тебя голубые, как у папы? Смешной был.

Да-да! Помню такое! Глаза у брата тёмно-карие, словно блестящие жуки.

Гном, который ждал меня, чтобы вместе идти на трудовую повинность, сердито запыхтел:

– Не было такого. Пойду поменяю Бобику воду.

Гном не любил, когда над ним смеялись, даже если это была милая шутка. Громко топая, он убежал на улицу.

Так, сейчас или никогда. Я вздохнула и быстро сказала:

– Прости меня за перцы, мама!

Мамины руки на мгновение замерли.

– Не переживай, он бы придрался к чему-нибудь другому, – ответила она и взяла резинку, чтобы закрепить косу.

Звучало неутешительно.

Я отправилась в огород. Брат в шутку боролся с нашим чёрным псом-дворнягой Бобиком. Тот радостно тявкал, бегая за ним и бряцая цепью, которая не давала глупому псу растоптать всё во дворе.

Гном такой же тёмный, лохматый и вечно грязный – с Бобиком один в один.

– Пойдём уже! – окликнула я брата.

Он побежал ко мне, и Бобик заскулил, натягивая цепь.

– Тебе с нами нельзя! – погрозил пальцем псу Гном.

В то время Гном на целую голову был ниже меня, хоть всего и на год младше. Мама постоянно утешала его, говоря, что придёт время – и он вытянется и даже перерастёт свою ехидную сестру, но мне тогда в это верилось мало. Подумать только, и впрямь перерос! Всё-таки взрослые иногда оказываются правы.

В огороде Гном принялся за свёклу, а я – за более вредную морковку. Настоящая сестра-героиня! Мы не баловались, а кропотливо работали, ведь успеть всё нужно было за утро, иначе потом солнце начнёт печь так, что никакая панама не спасёт. Если трудиться усердно, то, когда солнечный золотой волк выйдет из-за крыши, чтобы наброситься на нас с неба, мы уже будем на чердаке, в теньке. Но почему эти сорняки растут так быстро? Я совсем недавно полола морковку и уже каждую знаю «в лицо».

Я украдкой поглядывала на Гнома. Он печально сгорбился, низко наклонив голову. Макушка у него цвета земли и такая же взъерошенная, как разрыхлённая грядка. Солнце припекало, а Бархата осталась ночной тайной. Днём брата ей не развеселить. Да и вспоминать о ней сейчас как-то неловко. Про Бархату можно рассказывать только под холодный свет луны. А солнце смеётся над всем, даже над сказками.

Ну, вот и конец грядки! Уф! До свидания, госпожи моркови! До новых встреч! А они, поверьте, уже скоро! Вы не успеете соскучиться – а я вновь склонюсь над вами.

– Всё, на чердак! – резко выпрямилась я.

– Так нечестно! – завопил Гном, зло блеснув тёмными глазами-жуками. – Это я попросился там играть! Подожди меня! Помоги мне!

– Допалывай, а я намою нам морковки, – примирительно сказала я.

Гном тяжело вздохнул и опять сгорбился маленьким старичком, выбирая траву. Жалко его, конечно, но я и так всегда беру грядки сложнее. Пусть трудится, а мне пора взимать плату со своих пажей. Ещё во время прополки я приглядела оранжевые морковные кружочки побольше, торчащие из земли, и коварно пометила их палочками, чтобы сейчас легко найти. Выдернув четыре штучки, я помыла их под струёй воды из летнего крана. Холодная водичка и свежая морковка – то, что нужно в такой жаркий день!

Гном тем временем тоже закончил. Наконец-то можно идти на чердак! Мы побежали домой, тряся зелёными пушистыми хвостами морковин и орошая лица, руки, ноги друг друга дождём мелких брызг.

Брат первый заскочил на веранду, юркнул в летнюю комнату и полез по крутой лестнице на чердак.

Я и сейчас боюсь высоты, а тогда приходила в ужас от любого подъёма. Я была «земной» девочкой – и на чердаке показывалась редко.

Но не уступать же всё интересное Гному! Обречённо взглянув на квадрат темноты, я стала подниматься по ступенькам, крепко, до белых костяшек, цепляясь за перила.

На чердаке было золотисто-сумрачно, пыльно, душно и пахло чем-то старым и забытым. Гном щёлкнул выключателем, и лампочка, которая свешивалась с потолочной балки ровно посередине чердака, тускло засветила, выхватывая из полумрака кружок пола под собой. Солнце робко заглядывало через три отверстия в треугольной стене под скатами крыши, затянутые паутиной толстой белой проволоки – чтобы не лазили кошки. Словно колонны, чернели две трубы печей, а вдоль стен стояли зимние санки, противни для сушки грибов, старый телевизор, коробки с одеждой, из которой мы с Гномом выросли, и другие как бы нужные вещи, обречённые на чердачную вечность.

В конце чердака белела дверь в маленькую комнату. Этим летом мы туда ещё не заходили.

– Вот здесь и живёт Бархата, – прошептала я, продолжая вчерашнюю игру.

Верхняя часть двери была стеклянной, занавешенной изнутри кружевным тюлем. Гном потянул дверь на себя, и мы зашли внутрь.

Здесь на полу, на газете, сушились луковки тюльпанов да в углу стоял перевёрнутый ящик. Вот и всё.

– Мне кажется, здесь невозможно жить, – сказал Гном.

– Приберёмся немного? – предложила я.

– А давай, – согласился брат.

До обеда кипела уборка. Мы собрали луковки тюльпанов и попросили маму найти для них другое место. Потом подмели пол, смахнули паутину со стен и затащили наверх ведро воды для мытья пола (неполное). Открыли окно и проветрили. Мама разрешила взять раскладушку и жёлтое покрывало. А я пожертвовала одну из маленьких вязаных подушек (обычно они раздавались гостям для игр на полу). Перевёрнутый ящик пододвинули к окну и накрыли куском старой скатерти – получился стол. Потом Гном притащил маленькую скамеечку, а я нарвала одуванчиков и поставила их на стол в стеклянной банке.

– Это комната Бархаты, – торжественно объявила я, когда мы закончили и повалились на раскладушку.

– А мы можем играть здесь? – спросил Гном.

– Да. Думаю, Бархата будет не против.

– А как она выглядит? – мечтательно глядя в потолок, поинтересовался Гном.

– А ты как думаешь?

Гном почесал затылок.

– С длинными-длинными волосами и в сером платье. Похожа на большую ночную бабочку.

– Такая она и есть, – подтвердила я.

Я встала с раскладушки, облокотилась на подоконник и выглянула из открытого окна. Прямо ко мне тянула ветви раскидистая черёмуха. Внизу – огород, потом забор, дорога. А дальше – водонапорная башня, рельсы-шпалы, за ними – трава-трава и другая улица. Хороший с чердака открывается вид! Только вот душно…

Крышу нагрело: золотой волк улёгся на шифер, и в чердачной комнатке, даже при открытом окне, нечем стало дышать. Бархате ночами здесь прохладнее, определённо.

– Надо спускаться, – вздохнула я.

– Не хочется, – протянул Гном. – А как Бархата узнает, что это мы прибрались в её комнатке?

– Напишем ей письмо! – решила я.

Моё первое письмо на чердак.

Здравствуй, Бархата.

Мы рады, что ты поселилась на нашем чердаке. Можно мы иногда будем приходить к тебе в гости?

Шушу и Гном

…Печатными буквами вывела я на листке в клетку. Больше ничего не придумала. Гном пририсовал цветок.

– А если мама найдёт письмо? – усомнился Гном.

– Спрячем его под ящик: он же не простой, а почтовый, и Бархата заберёт, – выкрутилась я.

Вечером папа с работы не пришёл. Но мы, в общем-то, не удивились: после ссор бывало такое и раньше.

Я занялась рукоделием: пришила на уголок пледа две чёрные пуговки и красную бусину.

– Это глазки и носик, – пояснила я брату, который наблюдал за мной со своей кровати, отложив руку робота после тщетных попыток вернуть её законному хозяину. – Бархата же сказала, что мой плед – дракон. А красный нос у него – как у оленёнка Рудольфа.

– А почему глаза ты тоже красной ниткой пришила? – спросил Гном.

Просто не люблю я нитку в иголку вставлять: трудное это занятие, а нос пришивала первым, вот она красная и осталась.

– Так надо. По… по фэн-шую.

Хорошо, что есть много спасительных слов, которыми можно прикрыть свою лень, например.

– Тогда пришей и моему пледу глаза и нос! – воскликнул Гном.

– Нет, – я прижала к себе жестяную банку с пуговицами.

– Но почему? – спросил недовольный Гном, прищуривая тёмные глаза-жуки.

– Твой плед – обычный плед. Бархата не говорила, что он тоже дракон. А глазки и носики нужны только пледам-драконам.

В конце концов, не всё же Гному! Я и так подарила ему Бархату!

– И мой плед – дракон, – буркнул Гном, однако за пуговицы драться не стал.

Всё-таки он тоже верил словам Бархаты, хотя сейчас это было и несправедливо по отношению к нему.

* * *

На самом деле я тайно горжусь своим братом и завидую ему одновременно. Он такой храбрый! И, кажется, ничего не боится! Не то что я, трусиха. Меня пугают высота, осы и замки́ в туалетах (один из них точно когда-нибудь заклинит). Особенно меня страшат общественные туалеты с незнакомыми замками. И, сидя на унитазе, я частенько представляю, что замок сейчас не откроется – и я буду дёргать дверь и позорно взывать о помощи. Услышит ли меня кто-нибудь? А если замок заклинит в кабинке вокзального туалета? Тогда поезд уедет без меня…

В то время меня ещё пугала Темнота. Приходит она ночью, садится в углы, расправляет подол чёрного платья. Теперь я её не боюсь: Темнота не таит ничего опасного. Ночные жители пушисты и мягки. Они кажутся страшными, но на самом деле безобиднее мухи. Не то что жители дневные. Под солнцем чувства нагреваются, бурля, рвутся наружу, и мы обижаем, сердимся, раним словами.

Ночные жители бесшумно перебегают из угла в угол, прячутся в шкафах, под кроватью, за шторами, легко шелестят, как мягкие бабочки.

Гном ровно дышал во сне. Он засыпал сразу, как касался головой подушки. Я завернулась в одеяло и плед с головой, оставив, как всегда, маленькую дырочку для дыхания. Жарко, душно… зато безопасно. Никто не утащит меня в темноту…

Под кроватью тихо скрёбся мой ночной жилец. Котти-Когти. Днём я о ней не вспоминала, но стоило лечь в постель… Мама выключала свет, и я оставалась один на один с подкроватным монстром. Он легко шебуршался, ожидая, когда покажется голая, желтовато-холодная в лунном свете пятка или коленка, – прямо медведь, стерегущий форель в ручье! Стоит забыться и оголить ступню, как меня схватит рука и утащит в пропасть под кроватью. Откуда я знала? Монстр как-то нашептал мне это ночью на ушко.

Я до мурашек на спине представляла прикосновение его склизкой руки. А вот монстра представить не могла. Только руку… Большущую, голубоватую, в струпьях и с жёлто-зелёными крепкими ногтями…

Мама предложила как-то раз:

– А ты постарайся из страшного сделать смешное. Я в детстве представляла своих чудовищ в шляпках. Они становились нарядными и милыми, и я их больше не боялась.

Я мысленно прихлопнула Котти-Когти шляпой. Нежно-розовой, с аккуратными толстыми розочками, какие бывают на масляных тортах. Большой бант из красной органзы дополнил милую шляпку… И голубоватая рука со струпьями и жёлтыми грязными когтями, которая тянется и тянется из-под шляпы, как улитка из раковины. Тянется, чтобы схватить за ногу. Фу!

Я зажмурилась и закрыла отверстие для дыхания. Вдруг рука схватит за нос, не дождавшись ноги?! За нос тащить нелегко, но если постараться… Тем более нос у меня острый и длинный. Лучше в духоте, чем в страхе!

«Мой дракон, помоги! – приказала я пледу. – Давай дружить! Ты будешь моим защитником!»

Обретя дракона-защитника, я наконец успокоилась и позволила себе уснуть.

* * *

Ночью я проснулась от холода. Когда я мёрзла, сразу начинала кашлять. Покашливая, я механически пошарила в поисках пледа вокруг и по полу, забыв спросонья про всех чудовищ. Но пледа рядом не оказалось.

Это попахивало кражей. Гном, наверное, тоже замёрз и низко поступил со мной: давно известно, что младшие братья – самые бессердечные существа.

Вдруг я услышала шорох у двери. Отчётливый шорох, а не тихий шелест ночных страхов. Я посмотрела туда… Мрак вокруг словно разбавили, как разбавляют водой акварель, и я увидела плед… или что-то похожее на него.

Плед вздулся на ковре бугром, загораживая вход, растопырив два противоположных угла. Влажно блестящие чёрные глаза с красными искорками смотрели прямо на меня. Оттопыренный, этот угол с глазами напоминал мне треугольную мордочку змеи.

– Я согласен, – сказал неожиданно Плед тонким голоском.

Странно, но я не испугалась. Это я – боящаяся каждого шевеления воздуха, дыхания дома, скрипа черёмухи за окном. Наверное, страх в такие минуты просто отключается, потому что происходящее кажется нелепостью и похоже на сон, а не на реальность.

– На что согласен? – спросила шёпотом я.

– На что? – удивился Плед. – На дружбу. Или ты берёшь свои слова обратно?

– Конечно, нет! – спохватилась я, пока ещё ничего не понимая. – Я очень рада! Но кто ты такой?

– Я? Я твой дракон. Меня зовут Плед!

– А я Света, – на всякий случай представилась я.

Но это же мой плед, он наверняка знает, как меня зовут. Хотя… Я, наверное, известна ему под другим именем. Поэтому добавила:

– Шушу.

– Надеюсь, дружба наша будет крепкой! – сказал дракон, или Плед, или кто его там разберёт. – А теперь пойдём со мной.

Родители всегда наставляли: нельзя никуда ходить с незнакомцами. Но плед же этот я знаю уже несколько лет. Я помню, как папа привёз его из Москвы и набросил на мою кровать. Постель превратилась в зелёный луг, разбитый на квадраты коричневыми тропинками. И это оказался лучший подарок в моей жизни.

Я покорно встала с кровати, а Плед выскользнул за дверь. Я выглянула в коридор. Плед передвигался странно: он то перебирал двумя противоположными уголками-«лапками», то поджимал их и скользил, как змея, но не касался земли. Я последовала за ним.

– Ты куда? – приподнял голову с подушки Гном.

– За драконом, – ответила я, но, спохватившись, что Гном ещё не в курсе, добавила: – То есть за пледом.

Гном распахнул глаза – в полумраке детской они казались неестественно огромными бездонными колодцами ночи.

– Я с тобой!

– Давай живее!

Мне не хотелось оставаться в темноте, хотелось к Пледу, который своей острой треугольной мордочкой резал ночь и разбавлял мрак. С ним всегда было уютнее.

Мы вышли из дома на веранду, брат в белой пижаме напоминал мне привидение. Дверь в летнюю комнату оказалась открытой. Храбрый Гном вошёл первым, а потом уже и я – Плед поджидал нас на чердачной лестнице. Вокруг него темнота поблёкла до светлой серости.

Плед взлетел наверх, и мы поспешили за ним. Эх, эта чердачная лестница! Но сегодня я была бесстрашна и ловка, как никогда. Мрак расступался перед Пледом, и я ясно, как днём, различала коробки, и санки, и лыжи, и нашего клетчатого проводника. А в конце чердака, залитая лунным светом, сияла летняя комнатка, и на раскладушке, которую мы поставили вчера, сидела девушка!

Она была тонкой, изящной и маленькой. Длинные прямые пепельного цвета волосы, похожие на струи осеннего дождя, сбегали по её спине на раскладушку и на пол. Её голову украшал венок из голых веток, а платье, из множества слоёв лёгкой полупрозрачной ткани, было дымчато-серым с мятно-зелёным. Бархата. Конечно, Бархата. Тёплая, уютная, нежная Бархата, словно мамина шаль, словно молоко с мёдом, словно летние сумерки.

Перед Бархатой, в пучке лунного света, стояла самая хрупкая ваза, которую я когда-либо видела, с тончайшими стенками, похожими на корочку льда. В вазе на наших глазах распускались нежные молочно-голубые розы с белыми выпуклыми прожилками на лепестках. Бархата провела над цветами ладонью – и они потянулись вслед за рукой, поворачивая тяжёлые царственные головки. Бархату это забавляло, и она улыбалась.

Ты всегда так много улыбалась, Бархата. В твою улыбку можно было завернуться и согреться холодной ночью. Твоей улыбки так не хватало днём.

Но вот тучи за окном сомкнулись, скрыв луну, и ваза с цветами исчезла. Бархата положила руки на колени и приветливо посмотрела на нас дымчатыми глазами.

– Доброй ночи!

Дракон по имени Плед прижался к многослойной юбке. Мы с Гномом переглянулись, и брат сказал:

– Бархата.

Она улыбнулась. Рот маленький и аккуратный, а лицо круглое. Как у меня.

Бархата! Конечно, это Бархата! Серые глаза и пушистые ресницы, а кожа бледная и светится изнутри луной.

Мы вошли в комнатку и сели у её ног, а Плед юркнул за спину Бархаты и растянулся на раскладушке, поглядывая на нас чёрными глазами с красными искрами.

– Хотите, я расскажу вам о людях? О том, чем дети отличаются от взрослых? – спросила она.

Бархата, которая знает всё на свете.

Я рассматривала треугольные носочки её туфель, выглядывающие из-под полупрозрачных слоёв платья. Они были расшиты голубым и белым бисером.

– Дети – это зелёные взрослые. Им надо расти и учиться, – сказал Гном.

Я с одобрением посмотрела на брата. Всё-таки он всегда знает, что сказать! У меня же голова, казалось, была пустой, я ничего не соображала, только глядела на Бархату, боясь разрушить сон. Казалось, ляпни я какую-нибудь глупость – и она выпорхнет в окно и исчезнет навсегда.

Бархата улыбнулась Гному:

– У каждого человека внутри сердца горит маленькое пламя, которое мы зовём внутренним светом. Это пламя настроено на волшебство. Это интуиция, предчувствие, озарение. У детей этот свет намного ярче, чем у взрослых, и благодаря ему они могут находить тайные миры.

– Тайные миры? Параллельные, что ли? – спросил Гном.

– Нет, островные. Они в этом же мире, но прячутся. Вы только иногда слышите об их жителях – о колдунах, русалках, драконах. Всё это тайные миры.

– Островные тайные миры, – повторил Гном.

Я же продолжала скромно молчать.

– Тайные миры прячутся на чердаках, в дуплах деревьев, на дне лесных озёр, в подвалах заброшек. Тайные миры похожи на маленьких осторожных зверят, их сложно увидеть, ещё сложнее поймать. Только дети могут. Благодаря внутреннему свету, который озаряет миры и выхватывает их из тёмных углов.

– А я, наоборот, хочу скорее вырасти. Надоело быть ребёнком, – сказал непосредственный Гном.

– На самом деле мы не делим людей на детей и взрослых, – уточнила Бархата. – Мы делим их на Лампы, Свечи, Светлячков и сам свет. Когда горит свеча, свет прикован к ней. В Светлячках свет может путешествовать, а просто свету, СамСветам, доступно всё.

– И мы СамСветы, – подытожил брат.

– Гном! – возмутилась я.

Иногда его непосредственность всё-таки раздражает!

– Что? – не понял Гном. – Не будь ты СамСветом, разве бы сидела с Бархатой и болтала бы с пледом?!

– Я дракон! – пискнул Плед из-за спины Бархаты.

– Да, ты прав. Вы – СамСветы, – подтвердила Бархата. – И я хочу пригласить вас в гости. Вы же ко мне собирались? Я нашла ваше письмо.

– Но мы уже у тебя в гостях, – робко сказала я, первый раз обратившись к Бархате.

– У меня есть ещё один дом. Настоящий. Хотите его увидеть? Это мой тайный островной мир – Тёмный Уголок.

– Конечно, хотим! – обрадовался Гном.

– Тогда приглашаю вас завтра.

– А как мы найдём дорогу?

– Пойдём за внутренним светом? – предположил Гном.

– Дракон вас проводит, – ответила Бархата, и Плед кивнул треугольной мордочкой.

Бархата встала, и мы поднялись тоже. Она взяла нас за руки. Я думала, ладонь её будет тёплой, как и вся Бархата, но её прикосновение неожиданно оказалось холодным, и мои пальцы сразу стали замерзать.

Мы очутились в детской.

– Смотрите, – сказала Бархата.

Пол в комнате покрывали серебристо-голубые следы и следочки. Одни едва виднелись, другие бросались в глаза сиянием.

– Это следы тех, кто прошёл через ваш дом. Лунная пыль остаётся на следах, и они светятся, – пояснила Бархата.

– Лунные следы, – сказала я, сердито отмечая искрящиеся мазки, ведущие под мою кровать.

– А вот мои следы.

Бархата сделала шаг назад, и мы увидели аккуратный след её туфельки – треугольник и широкую точку каблучка.

– Бегите по моим следам – и придёте ко мне, – сказала Бархата. – А теперь пора прощаться. До завтра.

И Бархата выпустила наши ладони.