Текст книги "Что гложет Гилберта Грейпа?"

15

Мама храпит в своем кресле, Эми убирает со стола после завтрака. Я щедро поливаю хлопья молоком и размешиваю наименее грязной ложкой из тех, что удалось откопать. Подношу эту ложку ко рту – и вижу, что к нам сворачивает грузовик Такера. Эми с облегчением поднимает глаза.

– Это пока только стройматериалы, – говорю я. – Еще не один день уйдет на сборку всей конструкции.

– Я понимаю.

– Вряд ли ты понимаешь. – Встаю из-за стола и шагаю по коридору.

Эми бежит за мной:

– Я понимаю, на это требуется время. Но дело хотя бы сдвинулось с мертвой точки. Мы хотя бы пытаемся скрасить маме жизнь.

Способны ли опорные балки и доски скрасить маме жизнь – это спорный вопрос. Возможно, установка этой конструкции продлит мамино существование. Но с каких пор «продлить» означает «скрасить»?

Со своим красным ящиком для инструментов Такер буквально на цыпочках крадется к дому. Я кричу через затянутую противомоскитной сеткой дверь:

– Такер, ты по-любому ее не потревожишь!

– Как знать, – шепчет он в ответ.

– Она не проснется! После завтрака ее не добудишься!

Проход через наш участок растягивается на целую вечность. Наконец и Такер, и его инструменты благополучно оказываются в доме.

Оценку состояния пола Такер произвел в минувшую среду. В четверг заказал необходимые материалы, которые мы выкупили в пятницу. В субботу были произведены тщательные замеры и – в мастерской Такерова отца – распиловка. Вчера Такер просверлил в досках отверстия, так что сегодня остается только стянуть всю конструкцию шурупами и болтами. Следовательно, в подвале не придется стучать молотком и вообще шуметь. А мама, следовательно, ни о чем не догадается.

Без промедления взявшись за работу, мы сделали три ходки в подвал; половина материалов уже сложена штабелями на полу. Мы стоим рядом, едва переводя дух и утирая пот. Такер окликает:

– Гилберт?

– Я тут.

Впервые за четыре дня он улыбается:

– Все будет в лучшем виде.

Сдается мне, он никогда еще не был настолько горд. У него даже вырабатывается новый имидж: имидж компетентного специалиста.

– Супер, – отвечаю.

В благословенном молчании он напряженно придумывает очередную тему для разговора. Проверяет одну из досок:

– Деформированная.

– Без разницы.

– Для меня разница есть.

– Сюда никто не будет спускаться. Мы же не показухой занимаемся. Это сугубо функциональный проект.

– Я догадываюсь. Тебе не кажется, что я догадываюсь?

Тыльной стороной ладони чешу нос: от разговоров этого парня невыносимо свербит в ноздрях.

– У меня девиз: лучшим людям – все лучшее. Твоя мать – из числа лучших.

На языке вертится, что моя мать – моржиха. Но вместе этого говорю:

– Давай закругляться: мне к двенадцати на работу.

– Так-так. По больному бьешь?

– В каком смысле?

– Ну как же: у тебя есть работа – у меня нет.

– Еще не хватало. Не имею такой привычки. Просто говорю, что мне сегодня на работу. Поэтому давай поторапливаться.

– У меня в планах – получить нормальную работу.

– Я в курсе.

– Для «Бургер-барна» такой человек, как я, был бы находкой. Хорошо бы туда устроиться помощником управляющего. Должность, авторитет.

Говорю ему:

– Все, завязываем.

В подвале уже мигает свет: наверху Эми щелкает выключателем.

Такер начинает заедаться:

– Что там происходит? Наверху кому-то делать нечего?

В подвале мрак сменяется светом.

– Она проснулась.

– Кто?

– Моржиха.

– Гилберт.

– Перекур.

Ложусь, закрываю глаза.

– Надеюсь, мама не надумает смотреть в окно, иначе она увидит твой грузовик с оставшимися деревяшками.

Такер нервно расхаживает туда-сюда:

– Ты должен был ее предупредить… сказать честно…

– Нет.

– Но честность – лучшая…

– Извиняй, Такер.

– Но…

– Все идет своим чередом.

Сверху доносятся только звуки переключения каналов да приглушенный голос Эми.

– Ой, Гилберт, совсем из головы вон. У меня же новость есть, слышь? Даже собирался тебе звонить.

– Ну?

Опускается рядом со мной на колени:

– С утреца заезжал на стройплощадку «Бургер-барна», представляешь?

– Только не говори, что там уже ведутся работы.

– Да! Но я-то еще кое-что увидал…

Говорю Такеру, что «Бургер-барн» меня ни с какой стороны не интересует.

– Мне там, – говорю, – кусок в горло не полезет.

– Да обожди ты, я ж не о том…

– Такер, от одной мысли об этой тошниловке мне помереть охота. Умолкни, пожалуйста!

Тут раздается треск со скрипом, который вроде как движется в нашу сторону. Такер мигом вскочил, задергался:

– Господи. Боже мой. Что там происходит?

Объясняю: это мама направляется в туалет.

– Не может быть. – Задирает голову, с трудом дышит.

Мы оба смотрим на потолок. С каждым маминым шагом в штукатурке появляются новые трещины. Как будто там чертят схему проезда.

– Караул. – Такер поднимает руки, защищая голову от сыплющейся побелки.

До туалета мама добирается не скоро. Скрип прекратился: надо понимать, она уселась. Эми включает в комнате Эллен проигрыватель, ставит альбом Элвиса «Aloha from Hawaii»; звучит его версия «Suspicious Minds»[1]1
  «Подозрительные умы» (англ.); песня Марка Джеймса (1968), ставшая год спустя большим хитом в исполнении Пресли.


[Закрыть].

– Это, – говорю, – условный знак.

Мы бросаемся наверх за оставшимися стройматериалами.

За три ходки перетаскиваем их в подвал. Когда мы с Такером вылетаем из дома, Эми вырубает Элвиса. Садимся каждый в свой грузовичок. Эми стоит на пороге, поднимая кверху большие пальцы, но вдруг резко разворачивается. Не иначе как мама спустила воду.

Мчимся по улице. Сворачиваем налево по Вайн, оставляем позади методистскую церковь. И что я вижу: Эллен тащит Арни за ноги. Пришлось сбросить скорость. Наш слабоумный лежит на земле и цепляется за пучки жухлой травы, чтобы не дать Эллен разогнаться. Она хватает его за волосы и со всей силы дергает. Я ударяю по тормозам, соскакиваю с подножки:

– Не смей! Не смей!

Она отпускает его волосню, отбрасывает с лица свою челку и лыбится – мол, что я такого сделала?

– Стерва мелкая, – кричу ей, перебегая через дорогу.

Арни свернулся клубком. Эллен – в слезы.

– А что прикажешь делать? Он домой не идет! Я все перепробовала. Конфеты! Уговоры! Ласки ниже пояса! Его домой калачом не заманишь, а у меня… это… у меня же…

– Что «у тебя же»?

– Сам знаешь… у меня дел полно.

– Ты опять его била…

– Кто-то выбросил попкорн, а он его подъедать стал. Грязный, пыльный…

– Если еще хоть раз поднимешь на него руку, я…

Эллен запрокидывает голову, чтобы я уж точно заметил ее слезы.

Как брат и вообще как член семьи, я мирюсь со многим. С моими сестрицами, с матерью, с этим городком. Я выдержу что угодно. Но одного не потерплю ни за что. Кто обидит Арни, тому пощады не будет.

За этого мальца я убить готов.

– На самом деле я его не била.

– Только попробуй драть его за волосы и вообще к нему прикасаться. Клянусь, я тебя выпорю.

– Ну и кто из нас злодей?

Наш даун по-пластунски ползет через луг. Подхожу, ложусь рядом с ним на землю и говорю:

– Мне пора на работу. Но кто-нибудь должен остаться дома, чтобы защищать маму и Эми. И даже Эллен. Ты готов стать их защитником? Охранником? Я на тебя рассчитываю, друг.

Он замер – шевелит мозгами, потом, не глядя на меня, кивает. Поднимается с земли, отдает мне честь и шагает к дому. Эллен молча плетется следом. Да возьми же ты его за руку, приобними, что ли, вертится у меня на языке. Руки так и чешутся запустить в нее камнем, но она оборачивается и одними губами говорит:

– Спасибо.

Они идут домой, не касаясь друг дружки.

Возвращаюсь к своему пикапу и кричу Такеру, который наблюдал за этой сценой:

– И ты все равно хочешь встречаться с этой ведьмой?

– Раньше хотел. Теперь передумал.

Счастье близко.

– Как хорошо. Просветление наступило. Наконец-то ты меня понял.

Кажется, для Такера этот день станет знаковым. Какая неожиданность.

– Хочу, – говорит, – кое-что разъяснить.

Подхожу к его грузовичку. Уже не один год жду разъяснений от этого перца.

– Твоя сестра – без пяти минут «мисс Айова». Сексушка, симпатяшка, пышет здоровьем. Так ведь? Обалденная по всем… этим… как там говорится…

– По всем меркам.

– Во-во.

– Чтоб ты понимал: у меня мерки другие.

– Да знаю я. Слышь, нам… это… обязательно разводить дискуссии на проезжей части?

– Думаю, да. Может, это самый счастливый день в моей жизни.

– Ладно. Так вот, я что хотел тебе сказать. Ездил сегодня на место будущего…

– Да, ты уже рассказывал.

– И видел девчонку. На велике. Гилберт, это с ума свихнуться. Что-то неземное.

– В смысле?

– Да в том смысле, что ты такой девчонки в жизни не видал.

– Ты увидел какую-то девчонку?

– Не «какую-то», Гилберт. А «такую». Высший класс.

– Брюнетка?

– Больше ни слова не скажу.

– Примерно вот такого роста?

Пожимает плечами.

– Хочешь знать, как ее зовут? – И в отчаянии добавляю: – Это подружка моя.

Запрокинув голову, Такер хохочет, как морское чудовище.

– Как же, как же… подружка твоя? – Крякает, хихикает и, визжа резиной, срывается с места.

Я запрыгиваю в пикап. Движок заводится не сразу. Такер давно умчался вперед. Жму на газ, пускаюсь вдогонку.

16

Возле кафе «Рэмп» замечаю Такеров грузовичок. Втискиваюсь между ним и катафалком, принадлежащим похоронному бюро Макбёрни. Захожу: официантка Беверли принимает заказ у Такера. Видит меня, сверкает фальшивой улыбочкой и направляется к шеф-повару, который по совместительству ее папаша Эрл Рэмп. Беверли никогда ничего не берет на карандаш: у нее феноменальная память. Наверное, по сей день помнит, как я в школе над ней изгалялся. Долговязая была, тощая – мальчишки от таких балдели. А еще на шее у нее темнело вишневого цвета родимое пятно величиной с детскую летающую тарелку. Однажды, когда я учился в четвертом классе, а она в шестом, мне на переменке пришло в голову намочить полотенце и протянуть ей, чтобы стерла эту блямбу. Все тогда ржали, кроме Беверли. Она вообще шуток не понимает.

Такер сидит за одним столиком с Робертом Макбёрни-младшим, сыном Роберта-старшего, наследником лучшего бюро погребальных услуг в наших краях. Находится оно в Мотли. Обслуживает все сколько-нибудь заметные похороны. Там даже кремацию можно заказать. Бобби, как называют его закадычные друзья, в последнее время работал приглашенным инструктором в училище ритуального обслуживания, вернулся совсем недавно и вкалывает не покладая рук. Одет в черный костюм распорядителя похорон, из нагрудного кармана торчит уголок белоснежного платка, рыжие волосы безупречно подстрижены и причесаны, физиономия в розовых веснушках.

– Бобби… с приездом.

Он поднимает голову:

– А, спасибо, Гилберт. Как сам?

Немного потрепались. Такеру подали оладьи. Бобби уминает омлет, а принять заказ у меня Беверли забыла.

– Беверли? – окликаю.

– Что?

– Я оголодал слегка. Можно мне хотя бы один тост? С маслом и виноградным джемом. Как положено.

Беверли отходит, не подтвердив мой заказ, и бормочет себе под нос: «Сам, блин, подойдешь». Я мог бы, конечно, сказать: «Блин у тебя на шее», а смысл? Такер, поливая оладушки сиропом, уточняет:

– Ты, стало быть, тоже ее видел, Бобби?

– А как по-твоему, что я тут делаю?

– Подозреваю, что…

– В Мотли только и разговоров об этой пташке.

Такер заявляет:

– Она не просто обворожительна и прекрасна, но и недурна собой.

У Такера с рождения все шиворот-навыворот.

– Сам я покамест ее не видел, – говорит Бобби. – Но наслышан.

– Значит, – продолжает Такер, – ты прикатил сюда, чтобы ее разыскать?

– Не совсем. – Бобби облизывает вилку от остатков омлета. – Народ как-то умирать перестал, а когда дела идут ни шатко ни валко, отец поручает мне проехаться по всей округе на катафалке – в качестве бесплатной рекламы. Чтобы население держало в уме такой вариант, как агентство Макбёрни.

Я говорю:

– Так ведь ваше агентство – единственный вариант во всей округе.

– Ты прав, Гилберт, но мы все равно должны напоминать людям о своем существовании. Пусть не забывают агентство ритуальных услуг Макбёрни. А то ведь знаешь, как случается: с глаз долой – из сердца вон.

– Понимаю тебя, Бобби, – говорю.

– Ну-ну, – заговаривает Такер, примеряясь, как бы засунуть в рот целую оладью. – Прости, если мы тормозим твой бизнес.

Бобби смущается. Такер даже с набитым ртом не умолкает:

– Так вот, о Гилбертовой маме. Мы ремонтируем в доме пол, чтобы она…

Моя нога под столом находит его лодыжку. Он умолкает.

А у Бобби как раз проснулся интерес.

– Продолжай, – говорит он.

– Нет, – отвечает ему Такер. – Это невежливо. – Он делает глотательное движение. – Ну, понимаешь, говорить с набитым ртом.

Но Бобби не унимается:

– Ты, пожалуйста, не препятствуй нашему семейному бизнесу. Сам знаешь: мы, как истинные американцы, обязаны умирать.

Наспех соображая, задаю ему вопрос:

– Не вы ли, кстати, хоронили миссис Брейнер, а?

– Да-да, мы. Школьные учителя – наша, можно сказать, клиентура.

Такер оцепенел:

– Миссис Брейнер? Она…

Я говорю:

– Брось, ты же знал, что она умерла.

– Нет, впервые слышу!

– Умерла окончательно и бесповоротно, Такер, – продолжаю я, – и похоронное бюро Макбёрни закопало ее поглубже, верно? – (Бобби кивает.) – Мы с Такером во втором классе у нее учились.

– Она, как видно, была незаурядным педагогом, – предполагает Бобби.

– С чего ты взял?

– Пышные проводы. Пришли многие из ее бывших учеников.

Чуть не поперхнувшись, Такер говорит:

– Я б тоже пришел. Жаль, не знал, что она померла. Вот черт.

– Значит, много народу было?

– А цветов сколько – давно такого количества не видел. Она, вероятно, прожила счастливую жизнь.

Такер говорит:

– У нее каждый день для каждого ученика была наготове улыбка.

Чтобы только поменять тему, интересуюсь у Бобби, какова процедура организации похорон. Он объясняет, что для начала они с отцом едут забирать тело. Везут его в похоронное бюро. Пока родные в демонстрационном зале выбирают гроб из «внушительной» коллекции, тело спускают в подвал и бальзамируют. По мне, этот процесс напоминает маринование. Покойника раздевают догола. Я спрашиваю: если доставляют знакомых, каково это – видеть их голышом?

– Ну, понимаешь, вчера ты с ними пересекался на улице, махал им ручкой, а сегодня видишь на каменном столе. Жесть. Но в то же время прикольно. У того, кто большей частью имеет дело с покойными, жизнь течет не так, как у всех.

– А у тебя когда-нибудь… ну, это… – Такер пытается сформулировать одну из своих путаных мыслей. – Ты когда-нибудь… э-э-э?..

– Что? – Бобби терпелив.

– Ну, как бы это сказать, баловался со жмуриками?

– Нет!

– А собираешься?

Я ему:

– Такер, умоляю.

– Самое худшее, что мы себе позволяем… ладно уж, открою вам по дружбе… в самом крайнем случае, когда попадается кто-нибудь особенно страхолюдный… ну, сами понимаете, чудной какой-нибудь… мы можем, ну, пошутить. Безобидно, конечно. Нет, ну, в конце-то концов, это же покойник. Он нас не слышит. Мы с отцом, бывает, классно прикалываемся. Смотрим на голое тело – такой ржач. Но не со зла. Ни одна живая душа об этом не знает.

– Теперь мы с Гилбертом знаем.

– Да, но вы-то кто такие? – Подчистив свой омлет, Бобби опускает вилку. Вытирает губы шелковым платком.

– А ты никогда не думал, что мертвые за нами наблюдают? – спрашивает Такер. – Ну, откуда-нибудь с высоты.

– Нет.

– О-о-о.

Пока он размышляет над услышанным, наступает желанное затишье. Может, помолчит хоть немного.

– А про миссис Брейнер, – спрашиваю я, – какие у вас шутки были?

– Никаких. У нее на губах застыла улыбка, и от этого лицо стало таким милым. Другой такой милой покойницы не припомню. И папа так же считал.

– Она была прекрасным педагогом, – опять заводит свое Такер.

– Верю, потому что такие горы цветов нечасто увидишь. Бывшие ученики присылали из Чикаго, даже из Миннеаполиса. А самая шедевральная композиция изображала эти книжки для обучения чтению, «Дик и Джейн»[2]2
  «Fun with Dick and Jane» («Развлечения с Диком и Джейн») – серия учебных пособий, выпускавшихся в 1930–1965 гг. и использовавшихся в школе до начала 1980-х гг.


[Закрыть]. Доставили из Де-Мойна. От телеведущего Лэнса Доджа.

– НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! – Такер потрясен.

– Я же не придумываю. За такую композицию содрали, наверное, три сотни баксов, если не больше.

– Лэнс Додж – наш с Гилбертом одноклассник, – сообщает Такер в надежде произвести впечатление.

– Правда?

Я киваю.

– Мы с Гилбертом знаем его лет, наверное, с двух.

– Он, – уточняю я, – только в семь лет сюда переехал.

– Выходит, Лэнс – ваш ровесник?

Киваю.

– Мне казалось, он старше. Надо же, такой молодой – и так высоко взлетел.

Я больше не киваю.

– Все мы прошли через миссис Брейнер.

– Вот я и говорю: его цветочная композиция произвела настоящий фурор. Должно быть, он незаурядный парень.

Наконец мне приносят тост: холодный и без джема. Беверли продолжает мстить.

Ни с того ни с сего на Такера нападает неудержимый приступ хохота/смешков/икоты.

– Господи. Вспомнилось. Боже мой. Неудивительно, что он прислал цветы.

Бобби побледнел. Очевидно, впервые стал свидетелем Такерова припадка.

– Во втором классе… Боже!

– Дыши, Такер, – говорю я, умоляя его сбавить обороты.

– Как я мог забыть?

А Бобби понукает Такера – повторяет раз за разом:

– Ты о чем? Ты о чем?

– Дело было перед большой переменой. Смотрю я на Лэнса Доджа, а он в луже сидит. У него из штанов течет и под парту льется. Помнишь, как она его заставила перед всем классом лужу подтирать, а он разревелся? Такой слюнтяй был этот Лэнс. Гилберт… помнишь тот случай?

Пихаю к Такеру тарелочку с крошками от тоста. Потом выскакиваю из нашего закутка.

– Гилберт? Эй! Ты куда?

Сваливаю из «Рэмпа» и еду домой.

Эллен загорает на лужайке перед домом, подстелив самое красивое наше полотенце. Со мной она не заговаривает, и я быстро проскальзываю в дом. Открываю кухонный кран, набираю большую банку воды и выпиваю до капли. Звонит телефон. Эми кричит:

– Это тебя – Такер!

– Скажи, что меня нет дома.

Подставляю рот под струю и вливаю в себя сколько помещается. Живот раздулся от воды. В кухню заходит Эми; я выключаю кран.

– Он говорил про какой-то тост. Ты якобы забыл оплатить тост.

Отрываю бумажное полотенце и вытираю губы.

– Тебе разве не надо на работу?

– К двенадцати.

– Ясно.

Выходя из кухни, спрашиваю, который час.

– Примерно полдвенадцатого.

– Отлично! Пока, Эми.

Эллен натирает живот лосьоном для загара. Включаю заднюю передачу. Арни влез на иву за домом и трясет ветку – как бы машет мне на прощанье. Машу ему в ответ и отчаливаю.

Заезжаю на школьную парковку. Школа построена из красного кирпича; окна заколочены уже семь лет – с момента закрытия. Тринадцать лет туда отходил. Как раз после нашего выпуска ее и закрыли по причине вечного недобора. Кое-кто предлагает снести эту постройку – никакой видимой пользы от нее нет. Но этому не бывать. Слишком памятное здание для слишком многих.

Сижу в кабине пикапа и ворошу память. Разглядываю проржавевшее оборудование игровой площадки. Горки и качели уменьшились в размерах. Ожидаю, что на перемене сюда высыплет голосистая малышня, но нет: здесь тихо. Поднимаю край футболки и вытираю потное лицо. Тикают минуты.

Когда я разворачиваюсь, чтобы выехать с парковки, из-под колес летит гравий. На шоссе номер два, извилистом, петляющем, превышаю скорость на двадцать миль. Стрелой долетаю до местного кладбища. Оставляю пикап на дальней границе. Иду пешком до конкретной могилы, где земля бурая, еще свежая. Надгробья пока нет, и лишь картонная бирка указывает, кто здесь лежит. Семнадцать лет назад на могиле моего отца белела похожая бирка. Как видно, смерть всегда обставляется примерно одинаково. Поблизости от папиной могилы бродит незнакомая старушка; лучше повернуться к ней спиной. Зачем оскорблять чувства невиновных.

Я готов. Расстегиваю молнию на брюках и поливаю всю могилу миссис Брейнер.

Мчусь в сторону города, врубив радио на полную катушку. Подхватываю песню одной из тех групп, которые канули в безвестность: Bachman-Turner Overdrive.

 
Takin’ care of business
Every day.
Takin’ care of business
And workin’ overtime[3]3
С бизнесом справляюсьКаждый день.Бизнес, только бизнесИ сверхурочный труд (англ.).

[Закрыть].
 

От кафе «Рэмп» отъезжает катафалк похоронного бюро Макбёрни, следом – грузовичок Такера. Я пристраиваюсь сзади, отрезая Такеру путь к отступлению.

Такер выскакивает из кабины и орет:

– Ненавижу тебя, Гилберт. Ненавижу! Я рассказываю историю, очень смешную историю, а ты срываешься с места! Даже счет свой не подумал оплатить! Опозорил меня. Тебе известно, что у меня тоже гордость есть? А? Ты это знал!

Я не перебиваю – выслушиваю, насколько недостоин его дружбы. Разглагольствует, как неудачник-бойскаут. Наконец я говорю:

– Слушай, придурок.

– Я не придурок! Это ты, Гилберт, у нас придурок.

– В штаны напрудил не Лэнс Додж.

– Он самый. У меня на глазах.

– Нет, придурок. Это был я.

Поднимаю стекло.

Такер задергался:

– Ты? Быть не может. Не может такого быть!.. Мм… черт.

Начинаю сдавать задом.

– А ведь точно. – Такер припоминает. Лихорадочно пускается в извинения, но я уезжаю.

Будь у меня такая возможность, на неделю прекратил бы всякое общение с Такером. Таких друзей – за пальцы да в музей.

Кафе «Рэмп» уже далеко позади; я остаюсь наедине со своими мыслями. Сожалею только об одном: что не обоссал миссис Брейнер вживую.