Текст книги "Что гложет Гилберта Грейпа?"

17

Кто-нибудь решит, что Гилберт Грейп заделался мыслителем, мечтателем, пока расставлял консервные банки, выкладывал полуфабрикаты и упаковывал покупки горожанам.

С годами я довел свои действия до автоматизма, до той естественности, которая позволяет мне работать бездумно. Да, мысли мои блуждают где хотят. Как правило, умственно я нахожусь не там, где маячу физически. Я уношусь в де-мойнский торговый центр «Мерль-Хэй молл», или гоняю по пустыне, или стою на крыше какого-нибудь здания в Омахе и жду приближения разрушительного урагана. Имейте в виду: мысленно я очень редко бываю в этом магазине и в этом городке.

Когда я наклеиваю ценники на хлопья для завтрака, ко мне сзади подходит мистер Лэмсон:

– Жизнь готовит нам прекрасные сюрпризы, Гилберт.

Вздрогнув, едва не выпускаю из рук коробку «Уитиз». И только выдавливаю:

– А? Что?

– Не ожидал, да?

– Не ожидал, сэр.

– Стало быть, ты меня понимаешь.

Киваю.

– Я знал.

Не один год мистер Лэмсон ловит кайф, когда у него получается застать меня врасплох. Сейчас он прятался под прилавком, за собачьим кормом, а однажды чуть не окоченел до смерти: залез в морозильную камеру и ждал, когда мне понадобится открыть дверцу, – и все ради того, чтобы в нужный момент гаркнуть: «Сюрприз!» К тому времени, как мне в конце концов понадобилось заглянуть в морозилку, у него уже заиндевели брови и посинели губы.

Шепчу себе под нос: «Прекрасные сюрпризы… жду не дождусь».

Мистер Лэмсон замечает, что у меня шевелятся губы:

– Что ты сказал?

– Ничего, сэр.

Из крошечного чулана, который служит офисом, раздается голос миссис Лэмсон:

– Папулик, сегодня в «Фудленде» какая-то акция?

– Понятия не имею. Гилберт, в «Фудленде» какая-то акция?

– Ну, это вопрос не ко мне. Я там не закупаюсь. Ноги моей там не будет. Лучше сразу смерть.

– Это уж ты загнул.

– Сэр, – говорю, – к сожалению, это правда. Я хожу в магазин за продуктами. А не за…

– Там явно что-то происходит, – перебивает меня миссис Лэмсон, как будто так и надо. – Иначе почему у нас безлюдно?

Не решаюсь открыть им новость, которую на днях узнал от Такера. Вроде бы в «Фудленде» установили емкость с водой, наподобие аквариума, и запустили туда не то крабов, не то осьминогов, не то лобстеров с замотанными скотчем конечностями или клешнями – у кого что. Вокруг толпятся покупатели, детишки строят рожи морским чудищам – радуются, небось, что сами не угодили в заточение.

Поднимаю взгляд к настенным часам с символикой «Чудо-хлеба»[4]4
  «Чудо-хлеб» (англ. Wonder Bread) – одна из первых марок хлеба, которая с 1930 г. поступала в американские магазины в нарезке. Успех этого продукта вызвал к жизни популярное выражение: «Величайшая вещь со времен нарезанного хлеба».


[Закрыть]. Отработал сегодня сорок семь минут, а кажется – все сорок семь дней.

– Гилберт, ты точно не знаешь того, что неизвестно нам?

– Мамулик, – говорит мистер Лэмсон, – я уверен, что Гилберт бы нас просветил, знай он, что там затевают. Правда?

Мистер Лэмсон расплывается в желтозубой улыбке и скользит по проходу номер два.

Миссис Лэмсон запевает «Песню о кукурузе Айовы»:

 
Айова, Айова, штат земли.
Мы руки сплели.
Это Айова, Айова,
Край кукурузных полей.
 

Меня постукивают по спине. Это мистер Лэмсон – обежал кругом и вернулся с увлажненными глазами.

– Если бы на свете была другая такая женщина. Если бы она раздвоилась, ты смог бы взять в жены вторую, – говорит он.

Впервые за долгое время могу сказать то, что думаю:

– Вы даже не представляете, мистер Лэмсон, до какой степени мне это нужно.

– О, я-то представляю, сынок. Поверь, очень хорошо представляю.

Пение смолкло.

– Мальчики, о чем вы там сплетничаете? – кричит миссис Лэмсон. – Критикуете мое исполнение?

– Как можно! – возмущается мистер Лэмсон.

– Нет-нет, мэм.

– Тогда где ваши аплодисменты?

Мы с боссом вынуждены похлопать. Он кричит «браво», а я еще раздумываю.

За окном проезжает универсал Карверов; на заднем сиденье – мальчишки. Миссис Бетти Карвер вяло машет. Я отворачиваюсь в надежде, что она не перехватила мой взгляд.

Вынимаю из ящика коробку супов «Кэмпбелл». Штампую на жестянках лиловые надпечатки-ценники, а потом сортирую по вкусам, ну, то есть по сортам или что там у них. Расставляю банки, а перед глазами мелькает образ ее универсала, застрявшего на тринадцатом шоссе. Я тогда подъехал, чтобы ей помочь. Мне было почти семнадцать, неисправность оказалась пустяковой, и автомобилистку вроде бы удивило, что я разбираюсь в ремонте, а меня удивило, что женщина, в чью сторону я раньше даже не смотрел, вдруг показалась мне такой интересной. Она похвалила мою сноровку, а я ответил – уточняю: без всякой задней мысли, – что всегда умел работать руками. Она назвала меня «мастаком», я сказал, что слова такого не знаю, и она посоветовала мне заглянуть в словарь, а я ей: в словарях рыться у меня нет привычки – если за словом надо в словарь лезть, значит не больно-то оно нужное, и она пообещала заняться моим образованием.

– Гилберт?

Рядом возник мистер Лэмсон. Я слушаю, но не смотрю. Мой взгляд устремлен на суповые жестянки.

– Строго между нами…

– Да, сэр?

– По-мужски?

Чувствуя его озабоченность, прерываюсь. Смотрю ему в глаза и почти успешно стараюсь не замечать, что разбитые очки на переносице замотаны пластырем.

– Это из-за треклятых аквариумов с лобстерами, да?

– Наверное, сэр.

И как прознал-то?

– Полная фигня.

– Сэр, это просто заскок. Всякая показуха, пиццы, неоновый свет – это временные модные выкрутасы. Скоро люди вновь начнут ценить простое достоинство.

– Ты так думаешь?

– Да, сэр. У нас свой собственный стиль. Будущее за ним… то есть за нами.

– Еще чуть-чуть надежды в голосе, Гилберт, и мне начнет казаться, что я беседую с призраком твоего отца.

Я хотел ответить: «Вы заменили мне отца», но придержал язык.

Он шепчет:

– Насчет лобстеров за стеклом – молчок. Мамулик этого не переживет.

– У меня рот на замке.

Прошло некоторое время; я уже взялся за банки кофе. Работа спорится, и я вспоминаю вехи своей жизни, связанные с миссис Карвер.

Лето после окончания школы. Семейство Карвер заняло очередь в кассу; сыновья их были еще совсем мелкими. Мистер Карвер уговаривает жену не покупать сладкого.

– Сладкое вредно для зубов. Зачем разрушать твои дивные зубки?

Я был чем-то занят, но больше грел уши, чем работал, а мистер Лэмсон пробивал покупки. Я стоял у железной двери склада, и миссис Карвер направилась в мою сторону, с грудным ребенком в одной руке и с упаковкой бекона в другой. «Гилберт», – окликнула она. «Вам помочь, мэм?» – ответил я. Разговаривала она тихо – рядом были другие покупатели. «Оставь это», – говорит. «В смысле: что?» – спросил я. Ребенок вертелся на ее аппетитной груди. Ответ помню дословно. «Гилберт, ты когда-нибудь заедешь…» Она сглотнула. Голос у нее дрожал. «Кен почти каждый день работает, а мальчиков я могу отвезти к няне. Заедешь когда-нибудь меня проведать?» От кассы ее позвал мистер Карвер: «Ты идешь, солнышко?» Она отвечает: «Секунду», а сама нашептывает: «Заезжай прямо во вторник. Я знаю: у тебя выходной. Буду ждать, хорошо?» Помню, я еще удивился: как она узнала, когда у меня выходной день, и почему взгляд у нее стал совершенно другой, пылкий какой-то. И от балды отвечаю: «Хорошо», нет чтобы подумать. Она заглянула мне в глаза – так глубоко никто еще не заглядывал: хотела проверить мою честность. «Надеюсь, – говорит, – на встречу». Мистер Карвер окликнул ее повторно: «Солнышко, что ты там делаешь?» Держа на одной руке слюнявого младенца, она поменяла одну упаковку бекона на другую и громко ответила: «Выбираю бекон получше!» Под звяканье кассы мистер Карвер, который всегда разговаривает преувеличенно громко, спросил: «А тот, который мы взяли, чем плох?»

Я закончил штамповать цены на упаковках кофе. Перехожу к маринованным корнишонам:

– Разве цены на корнишоны не выше?

– В «Фудленде» – возможно, Гилберт. Но у нас – нет. У нас на корнишоны всегда скидки.

Это мягко сказано.

Дело спорится. Я выполняю работу, на которой в «Фудленде» заняты четверо, а то и пятеро школьников пубертатного возраста. Это не бахвальство. Это факт.

Проштамповал первые банки маринованных огурчиков – и вспомнил тот июньский вторник. Семь лет назад. Я два раза принял душ. Пикап мы загнали к ним в гараж, и я уселся в кресло мистера Карвера. Она подала домашний лимонад с печеньем. И не произнесла ни слова за все время, что я там сидел, Уходя, сказал «спасибо». Она улыбнулась – мол, «на здоровье», но опять же молча. Так прошло еще вторников шесть или семь. Когда на дворе уже стоял август, я вошел к ним в дом и поцеловал миссис Карвер, взяв ее лицо в ладони. У нее на губах чувствовался привкус кофе. В сентябре мои одноклассники разъехались кто куда продолжать учебу. А я остался изучать миссис Карвер.

– Корнишоны готовы, что дальше?

После долгого стояния на коленях у меня затекли ноги; встал, чтобы размяться. Руки перемазаны лиловыми чернилами из маркировочной машинки.

– Мистер Лэмсон, вы меня слышали? Босс?

Он сидит за кассой, пробивает очередную покупку и не отвечает.

– Что дальше? – выкрикиваю я. – У меня работа стоит!

Быстрым шагом двигаясь по проходу номер три, втягиваю аромат некоего парфюма. Шаг замедляется. Подсматриваю сквозь разложенные на полках пакеты картофельных чипсов. Вижу девичьи руки, забирающие сдачу. Руки держат большой арбуз. Только бы это не оказались ее руки. Тихонько сдвигаю два пакета чипсов, чтобы разглядеть получше. Мне видны волосы: черные, густые, блестящие, чистые. Видна кожа, великолепная кожа. Носик, да, вздернутый. У меня заходится сердце. Совершаю быстрый поиск какого-нибудь изъяна, вроде бородавки или заячьей губы. Зубки не получается рассмотреть. Должно же в ней быть хоть какое-то несовершенство.

Мистер Лэмсон что-то говорит насчет этого арбуза: мол, весу в нем пять или шесть кило. Спрашивает, как она собирается доставить его домой.

– На велосипеде.

Мистер Лэмсон зовет меня по имени.

Обычно я лучусь от гордости, когда мое имя выкликают через весь торговый зал, но сегодня, в данный момент, я бы предпочел зваться Рэем или Дейлом. Ну, Чедвик тоже сойдет.

– Гилберт! Гилберт!

– Он за чипсами.

Быстро выхожу и останавливаюсь с таким чувством, будто у меня ширинка расстегнута или на голове колтун. Как она узнала, где я?

– Доставка, Гилберт. Будь добр.

– А? Что?

– Доставка, сынок.

– Хорошо, – говорю, словно у меня есть выбор.

Девушка Бекки поворачивается. С безучастным видом. На ней летнее платье в цветочек, зеленое с белым. Такое платье моя бабушка выбрала бы для своей внучки; такое платье Гилберт охотно помог бы задрать повыше.

– Сынок, пошевеливайся.

– А? – Стою как истукан.

– Да помоги же, наконец, этой юной леди.

– Да. Да, сэр. Помогу.

18

Она придерживает для меня дверцу. Могла бы этого и не делать. Опускаю арбуз на пассажирское сиденье. Отводя взгляд, говорю:

– Можете ехать в кузове.

– Я на велосипеде.

– Велосипед тоже туда поместится, – говорю я, не оборачиваясь.

– Предпочитаю своим ходом, – говорит она, вскакивает на горный велик с десятью передачами и мчит вперед по Мейн-стрит.

Срезает путь через пустырь, примыкающий к страховой компании Карвера. Я еду медленно, чтобы угнездившийся рядом со мной арбуз не грохнулся на пол. Она жмет на педали – поднимается в гору, к водонапорной башне. Моему пикапу туда нельзя; жду, куда ее дальше понесет. Она уже на приличном расстоянии, оборачивается ко мне, ждет. Я тоже жду. Не иначе как она там на весь день застряла; выхожу из пикапа и на своих двоих иду в гору, держа перед собой арбуз. На полпути смотрю – она едет прямо на меня. Ну, думаю, сейчас затормозит, но она проносится мимо, едва не сбив меня с ног, и мчит обратно через тот же пустырь. Сигает через Мейн-стрит.

Мы с арбузом вернулись в пикап; еду ее искать и вижу, что впереди разворачивается катафалк похоронного бюро Макбёрни. На светофоре, одном из трех в Эндоре, останавливаюсь рядом с Бобби. Он опускает стекло пассажирского окна.

– Видал ее? – кричит он. – Видал?

– Век бы ее не видать, – говорю.

Красный свет как заколодило.

– Бобби, сколько тебе годков?

– Двадцать девять!

– Тебе не кажется, что такие игрища нам уже не по возрасту?

Он смотрит на меня, подставляя ветру свою рыжую шевелюру. Стискивает губы, впивается в рулевое колесо, как гонщик, и кричит:

– Надеяться никогда не поздно!

Вспыхивает зеленый свет, и Бобби в своем катафалке срывается с места.

Я медленно сворачиваю направо по Элм. Упустил из вида девицу, но в поисковый отряд записываться не собираюсь. Еду мимо «Сливочной мечты» и вспоминаю тот злополучный вечер, когда я здесь впервые столкнулся с этой гадючкой. У церкви Христа делаю круг; никаких признаков. На лугу, где шумела ярмарка с лунапарком, тоже никаких следов не вижу. Ребята из семей прихожан убирают разбросанные коробки из-под попкорна, конфетные обертки и корешки билетов. Еду по Третьей улице к городскому бассейну Эндоры. Там плещется малышня, а из кресла спасателя за порядком следит Карла Рэмп, сестра официантки Беверли, дочь Эрла и Кенди. Я всегда говорил, что лучше умереть, чем выжить за счет искусственного дыхания рот в рот от Карлы Рэмп. По сравнению с ней сестрица ее – красотка. У Карлы волосы пловчихи, желтые, как накрахмаленные, а нос намазан какой-то белой дрянью от загара. Кстати, мой солнечный ожог быстро проходит, кожа на руках уже облезает. Миную дом миссис Брейнер, перед ним шест с табличкой: «Продается». Подвесная скамья, где закончилась жизнь хозяйки, победно парит над крыльцом.

Девчонка исчезла, и я отчасти рад.

Когда у меня пересыхает в горле, начинаю поглядывать на арбуз: тоже вариант. Подъезжаю к магазину «Хэппи-ЭНДора», чтобы купить банку апельсинового напитка. Запираю пикап и сам огорчаюсь: меня беспокоит, как бы кто не позарился на арбуз. Прискорбно, что я вообще об этом задумываюсь.

За кассой сидит Донна. Она училась в одном классе с моим старшим братом, которого и упоминать не стоило.

Короче, от Донны и от двери меня отделяют четыре ступеньки, и что я вижу: через парковку на свободном ходу гарцует та самая девица. Едет без рук. Я замираю как вкопанный, а она исчезает между домами. Чувствую себя как тринадцатилетний шкет.

На парковку заезжает катафалк похоронного бюро Макбёрни, а за ним – грузовик Такера. Парни спрыгивают на асфальт и зовут:

– Гилберт, Гилберт, Гилберт!

– Я знаю, как меня зовут. Вы что, ребята?

Они начинают грузить про ту девчонку, и я с каждой секундой теряю интерес. Чем больше они болтают, тем сильнее крепнет моя уверенность: что-то с ней не так.

– Вы зубы ее видели? – перебиваю я.

– Нет.

– Хм. И в самом деле, нет. Но не сомневайся…

– Вы не понимаете, – говорю. – Может, у нее все зубы в черных пятнах. Или растительность на лице, а может…

– А ведь ты дело говоришь.

– Да, он толк понимает.

– Еще бы. А ко всему прочему у нас, у коренных жителей этого города, разве нет более важных и полезных дел? Мне думается, есть.

Я уезжаю и предоставляю им размышлять над моими словами. У меня бензин, считай, на нуле, и мы с арбузом вынуждены ехать на ближайшую заправку, «Стэндард ойл». Бензоколонка Дейва Аллена – в противоположном конце города, так что ребристой полосы или преграды – как там ее – избежать не удастся. Переваливаясь через черную трубку, распеваю во все горло, но в уши все равно бьет «бинь-бинь» или «динь-дон». Сегодня работает Бак Стейплс. Он на год младше меня, но дважды оставался на второй год: в четвертом классе и в шестом. Сдается мне, мог бы еще посидеть.

Бак говорит:

– Здорово, Гилберт.

– Здорово, Бак.

Заливаю бензин. Бак поддает носком ботинка гравий и говорит:

– Вау.

– В каком смысле «вау»?

– Хм. Не знаю. Просто «вау».

– Погоди-ка, – говорю. Я уже заправился и теперь, открыв пассажирскую дверцу пикапа, достаю арбуз. – Тебе сгодится?

Бак мотает головой.

– Черт.

– Но я… это… пару арбузных семечек однажды проглотил. Фу.

– А, – говорю.

Проверяю уровень масла и слышу характерное «клики-тики» подъехавшего велосипеда.

– Гилберт?

– Что?

Убираю подпорку и с грохотом захлопываю капот. Раздается «бэм». Поворачиваюсь сами знаете к кому.

– Тебя зовут Гилберт. Я помню. Такое не забывается.

Убирает за уши выбившиеся пряди.

– Какое «такое»? – спрашиваю.

Я мог бы сказать, что эта девчонка неинтересна мне с репродуктивной точки зрения, но врать не стану.

– Имя Гилберт не забывается. – Она грызет костяшку пальца.

– Так можно инфекцию подцепить.

– Как «так»?

– Если руку грызть. Пальцы лизать.

– И то верно, – говорит она, не вынимая палец изо рта.

Я мог бы еще сказать, что она неинтересна мне как личность, но опять же врать не стану. Если честно, это самая загадочная штучка в наших краях.

Плачу Баку тринадцать пятьдесят два, и ни центом больше. Он спрашивает, как бегает мой пикап, и я отвечаю: «Резво, как котенок», на что Бак шутливо мяукает. Я вам так скажу: впервые слышу от Бака хоть что-то прикольное.

Бекки, стоя над своим велосипедом, вклинилась между мной и пикапом. Сначала прокатила переднюю шину по черному ограничителю, потом заднюю, и от этого «бинь-бинь, динь-дон, бинга-динга» мне хочется завопить. Поворачиваюсь к Баку и пытаюсь глазами показать, что это не по моей вине. Но Бак стоит себе, пялится на нее, жует язык. Ему такой грохот по душе.

Бекки слегка виляет из стороны в сторону на своем велосипеде. Я трясу головой и сажусь за руль. Включаю радио, давлю на газ, но на выезде она оказывается прямо у меня на пути. Протяжно сигналю, а она поднимает указательный палец, словно говоря: «Минуточку», так что я сворачиваю в «карман». Девчонка на свободном ходу подплывает к моему окну и говорит:

– И еще, напоследок.

– Да?

– В арбузе самое сладкое – внутри. Это на тот случай, если ты выразишь интерес к тому, что у меня внутри.

Она хихикает, как эти дурочки в «Свидание вслепую», запрокидывает голову и заливается хохотом, разинув рот. Я подбираюсь ближе и бросаю быстрый взгляд на ее зубы. Блестящие, ровные, белоснежные. Идеальные. Дьявольщина. Протягиваю руку, распахиваю пассажирскую дверцу и сталкиваю с сиденья арбуз. Он прыгает по направлению к бензоколонке. Я отъезжаю. Смотрю в зеркало заднего вида: Бекки остановилась. Не хихикает, не заливается. Арбуз у ее ног.

Бесподобно.

19

– Спасибо за помощь, Гилберт.

– Не за что, босс.

– У нас покупатели в особом почете…

– Я тоже так считаю, – говорю.

Чем меньше будет сказано про арбуз, тем лучше. Я надеваю фартук и прикрепляю именную бирку.

– Твоя сестра заходила, – сообщает мистер Лэмсон.

– Надеюсь, Эми?

– Да. Просила передать тебе вот это.

Он протягивает мне белый конверт, и я замечаю, как надежны его руки, как плотно сидит на пальце обручальное кольцо. Мне хочется сказать: «Мистер Лэмсон, вы с женой – единственное известное мне доказательство разумной целесообразности брака», но вместо этого я только бросаю:

– Спасибо.

– Кстати, пока твоя сестра находилась здесь, Арни носу не казал из машины. Я предложил Эми, чтобы он выбрал себе бесплатно любую жевательную резинку или какое-нибудь лакомство. Она вышла и передала ему мое предложение, но он забился под приборную доску – и ни в какую.

– Арни же, – говорю, – не совсем нормальный.

– Раньше он прибегал сюда в твои рабочие часы и ходил за тобой по пятам. А когда наступало время закрытия, плакал. Помнишь, как мы изготовили для него почетный бейджик?

Я киваю. Мистер Лэмсон всегда старается для Арни, как может. Ему и бесплатные лакомства, и экскурсии по магазину, и монетки для автомата, торгующего жвачкой.

– Я что-то не то сделал? – спрашивает мистер Лэмсон. – Чем-нибудь его обидел?

– Нет, сэр. Вы – ни разу.

– Господи, но он даже не согласился зайти в магазин.

– Понимаю. Но вашей вины здесь нет, босс. – Я перехожу на шепот. – Всему виной эти двери с электроприводом в… мм… другом заведении. И ленты транспортера.

– Не может быть… – Какая-то часть мистера Лэмсона только что умерла.

– Но к счастью, в тот универсам ему вход запрещен.

– Что?!

– Ну, не то чтобы совсем запрещен. Там требуют, чтобы он постоянно находился под чьим-нибудь присмотром.

В прошлую субботу он набил себе карманы сластями – доллара на три набрал. Эми пыталась объяснить, что он привык получать угощение бесплатно.

– Арни всегда получает гостинцы бесплатно…

– Я знаю, сэр.

– Он у нас всегда желанный гость! Черт, надо вывесить его портрет вот здесь, рядом с Лэнсом!

На стене, рядом с часами, украшенными логотипом «Чудо-хлеба», висит вставленная в рамочку большая цветная фотография Лэнса Доджа, с его автографом. Лэнс увековечен во всех торговых точках Эндоры. Повсюду сверкает зубами, но не такими красивыми, как у Бекки.

– Твоему брату предоставлена свобода действий! Он может даже вытаскивать призы из коробок с сухими завтраками! Так ему и передай!

– Да он знает. Просто его не оттащить от этих автоматических дверей и транспортеров. А теперь еще и… от аквариума с лобстерами.

– Ну и ладно. Ладно. Чем бы дитя ни тешилось…

Мистер Лэмсон скрывается из виду. Он идет в складское помещение, чтобы немного побыть одному. Мой босс готов мириться со снижением продаж, с почти полным отсутствием покупателей, с пренебрежением толпы. Но отказ Арни от бесплатного угощения ранил его в самое сердце. Когда моему боссу тяжело, он уходит на склад. Когда ему больно, он уходит без звука.

Эми вложила в конверт список покупок на следующие несколько дней. Там две с половиной страницы. И еще приписала:

Я урезала перечень до самого необходимого. В кофейной банке осталось всего тридцать шесть долларов с мелочью. Здесь тридцать. Как ты думаешь, он разрешит остальное взять в кредит? Включи обаяние. Ты это умеешь, как никто другой. Я тебя люблю и вскоре приготовлю тебе на ужин жареную курочку. Ах да: возьми дополнительную банку арахисового масла. Арни сейчас ничего другого не ест. Спасибо, братик. С любовью, Эми.

P. S. Сегодня вечером по ТВ «Голубые Гавайи». Один из его любимых фильмов. Хочешь посмотреть?

Пробегаю глазами список. Можно подумать, на целую армию или футбольную команду. Пять караваев хлеба, бесчисленное количество чипсов, упаковки диетического имбирного напитка, майонез, контейнеры и контейнеры масла – конца-краю не видно. Ей недостало храбрости попросить меня напрямую. Не один год я работаю на эту звездную команду из мужа и жены, но ни разу не клянчил в долг. Однако наш совокупный доход нынче не покрывает растущих аппетитов семьи, так что выбора у меня, по сути, нет.

Только в четверть седьмого собираюсь с духом. Магазин опустел, мистер Лэмсон подметает под кассой.

– Босс? – подхожу я к нему.

– Да. – Он останавливается и спрашивает: – Что случилось, сынок?

– Мм…

– Все в порядке?

– Эми принесла список продуктов.

– Ну что ж, у нас всего предостаточно. Закончились только консервированные персики и груши. Так что… приступай. – Он улыбается, довольный, что его продукты вот-вот станут нашими.

Я могу смотреть только в пол.

– Поскольку… мм… Эллен пришло время снимать брекеты, а перекрытия в доме требуют срочного ремонта… мм… она принесла всего тридцать долларов…

– Мне даже совестно, что ты спрашиваешь. Бери в кредит все, что нужно. А расплатишься, когда сможешь, Гилберт. Я же тебя знаю.

– Да, сэр.

– Это все, сынок?

Киваю.

– Приступай к покупкам. – Мистер Лэмсон, насвистывая, отходит.

Беру тележку и методично отмечаю в списке каждую позицию; на все про все мне потребовались три тележки и час времени. Мистер Лэмсон пробивает чеки; получается двадцать три битком набитых стандартных пакета на общую сумму триста четырнадцать долларов тридцать два цента.

Когда я начинаю: «Простите», он тут же меня прерывает: «Не извиняйся».

Целая вечность уходит на то, чтобы аккуратно уложить все мешки в кузов. Когда я втискиваю на свободное место пакет с яйцами и с молоком, на стоянку заруливает универсал Карверов. Миссис Карвер опускает свое окно, выключает фары, но не торопится заглушить двигатель. Как видно, это встреча для быстрых переговоров.

– Привет, – говорит она.

– Привет, – отвечаю.

И продолжаю заниматься своим делом.

– Угадай, что будет в четверг? – тараторит она.

Пожимая плечами, гружу в кузов следующий пакет.

– Годовщина. Семь лет. Семь лет со дня твоего первого… визита.

– Подумать только, – с расстановкой говорю я.

– У Кена в четверг масса встреч. Мальчиков могу отвезти в бассейн. Как ты смотришь на юбилейный пикник?

– Мм… – отвечаю. Останавливаюсь, весь мокрый от погрузочных работ, и поднимаю на нее глаза.

– Приготовлю все твое любимое. – Она тараторит еще быстрее.

– Сейчас мне затруднительно думать о еде. Совсем нет аппетита. – Указываю на бесчисленные пакеты, но она не улавливает никакой связи.

Похоже, кроме меня, она ничего не замечает. Но вдруг у нее морщатся губы.

– В чем дело, милый?

От слова «милый» у меня голова врастает в плечи. Вот уже семь лет я – ее милый, ее секрет, ее солдатик. Я даже на свидание ни разу не ходил. У меня была только миссис Бетти Карвер. Хватит уже этих тайных встреч.

– Что случилось?

Поворачиваюсь и смотрю на нее в упор. В моих глазах она видит только холод.

– Ах вот оно что, – говорит она. – И тебе это так легко?

– Нет… нелегко.

Последний пакет уже в кузове. Свет в продуктовом магазине «Лэмсон» выключен, дверь заперта. Я возвращаюсь к миссис Карвер – и не могу сдержать словесный поток:

– Почему ты выбрала меня? А? Ты могла выбрать кого угодно. Ты могла выбрать Лэнса Доджа! Но ты выбрала меня. Даже сейчас в городе полно молодых парней, которые были бы счастливы… это… у тебя поучиться. Есть эффектные парни. Накачанные. Выросшие на фермах. Какого дьявола ты выбрала меня – ума не приложу!

– Я пропускаю мимо ушей этот выплеск. У тебя был долгий день.

Пинаю ботинком покрышку.

– Пикник. Где всегда. В четверг у нас годовщина. Либо ты приедешь, либо нет.

Я не отвечаю.

– Да. У меня был выбор. Но я выбрала тебя.

– Почему? Скажи: почему? А?

– Потому что.

– Давай. Говори.

– Потому что я знала: ты никогда не бросишь своих родных. Я знала, что ты никогда не уедешь из Эндоры.

Смотрю на свой пикап. Заднее окно грязное.

– Пикник, Гилберт. На нашем месте. В четверг. Надеюсь, ты приедешь. – Она прекращает эту пулеметную очередь и почти другим тоном спрашивает: – Или ты так прощаешься?

Разглядываю свои теннисные туфли. Пора новые купить.

Она говорит:

– Я ведь тоже могу распрощаться. Могу.

– Послушай, – говорю я. – В кузове молоко греется. Мороженое тает.

– Что-что?

– Продукты. – Стараюсь не смотреть ей в глаза.

Отступая назад, она шепчет:

– Прощай.

– Ты должна быть счастлива, что это сказала! – кричу я.

– Нет. Я отнюдь не счастлива!

– Однако же ты улыбаешься!

– Так бывает, правда? Смешно.

Задним ходом она выезжает со стоянки на проезжую часть. Я машу, чтобы она притормозила. Опускает окно:

– Ну что еще?

– Фары.

Ее взгляд прикован ко мне. Левая рука нащупывает переключатель; вспыхивают фары. Я стою на месте, пока ее автомобиль не скрывается из виду.

Наверное, мне полагается грустить. Или испытывать хоть какое-нибудь чувство.

Окидываю глазами пакеты с продуктами, и перед мысленным взором возникает картина голодающих детей. Тут костлявое тельце, там вздутый живот – и пересохшие материнские груди. Что-то порочное есть в доставке всей этой еды ко мне домой. Что-то порочное есть во мне, подсказывает внутренний голос, но я спешно меняю тему. По дороге домой включаю радио и подпеваю.

В голове бьются ее слова: «Я знала, что ты никогда не уедешь из Эндоры». Я еще им покажу, говорю я про себя. Я еще всем им покажу. На среднем из трех городских светофоров зеленый свет сменяется желтым, потом красным. Останавливаюсь. Жду. Горючего у меня хватит до Иллинойса или до Кентукки, припасов хватит на всю жизнь. Можно начать с чистого листа.

На светофоре загорается зеленый. Это мой шанс. Но я сворачиваю на свою улицу и мигаю дальним светом. Наш слабоумный стоит у бордюра в ожидании этого сигнала. Он мчится в дом, не сомневаясь, что это я. Не успел я свернуть к дому, как на крыльцо выскакивают Эми и Эллен.

– Вот спасибо тебе, – говорит Эми, подхватывая два пакета.

– Да, спасибо, – говорит Эллен.

Навешиваю на Арни хлопья для завтрака:

– Тащи, парень.

Эми делает вторую ходку. Спешит, отдувается.

– Эллен сломала ноготь.

– Ох, – говорю. А сам хочу спросить: «Мне что, теперь горевать?»

– Мама нервничает. Кушать хочет. Ты ей чипсы привез?

– А как же.

– Шесть пакетов, надеюсь.

– Сколько в списке указано. Сколько указано, столько и привез.

– Понимаешь, я вначале написала пять… потом исправила на шесть…

– Ну, не знаю. Эми… уноси продукты.

Из дома выбегает Арни и быстро-быстро десять раз повторяет:

– Арахисовое масло.

– Да, Арни, привез тебе арахисовое масло.

– С орешками, с орешками, с орешками, с орешками, с орешками?

– Конечно, с орешками.

Он валится на землю рядом с почтовым ящиком. Это смахивает на оргазм. Из дома появляется Эллен с пластырем на месте ногтя.

– Йогурт мне привез?

– Да.

– А от тебя, оказывается, есть польза, – говорит она, выбирая самый маленький, наилегчайший пакетик.

Наконец покупки перекочевали в кухню. Пока Эми с Эллен расставляют все по местам, Арни топочет по коридору нижнего этажа и давит мелких черных муравьев. Мама спрашивает, что планируется на ужин, и Эми невнятно упоминает куриное рагу. Мама тянет:

– Каааак чудненько!

Держа в каждой руке по банке майонеза, Эми подходит ко мне и шепчет:

– Посовещаться надо, о’кей?

У меня на языке уже вертелось «Мне некогда», но она сжимает мой локоть и сообщает: «Насчет праздника Арни». А сама улыбается, как будто жаждет услышать «Ура!».

– О’кей. Приду к тебе на совещание.

– Хорошо.

– Но только, – продолжаю я, – по дороге домой у меня пропал аппетит, так что ужинать я не буду, договорились?

– Гилберт…

– Я писать хочу.

Уже собираюсь запереться в нижней ванной, совмещенной с туалетом, как туда втискивается Эми. За последнее время она располнела, и мы вдвоем там еле умещаемся. Я прислоняюсь к раковине, и сестра спрашивает:

– Это из-за денег, да? Из-за того, что тебе пришлось брать продукты в долг? Да?

– Я уже сам не знаю.

– Извини, что с деньгами так получилось. Мы скоро выкарабкаемся. Я понимаю, как тебе неприятно было просить. Пойми, это очень много значит – иметь возможность делать покупки в кредит.

– Да ладно, – говорю, – все нормально.

Хотя на самом деле это совсем не нормально. Я уже собираюсь устроить ей выволочку, чтобы разумнее планировала семейный бюджет, но она говорит:

– Они оба припозднились со своими чеками.

Я пожимаю плечами: это, мол, не мои проблемы.

– А что я могу поделать, если они оба припозднились?

– Слушай, мне в самом деле надо по-маленькому.

Эми отвечает:

– Не смею препятствовать зову природы, – и протискивается обратно в коридор.

Итак. Пора вас просветить.

Кроме нас, есть и другие Грейпы. Одна сестра и один брат.

Сестру зовут Дженис. На три года меня старше. Мы отправили ее учиться в потрясающий колледж, на факультет психологии, и как вы думаете, где она сейчас трудится? Как она, по-вашему, реализует свои огромные, глубочайшие таланты? Работает стюардессой. Верите, нет? Это чистая правда. Дженис – образцовая стюардесса, потому что у нее притворное лицо. Она довела до совершенства тот вид фальши, который благотворно влияет на большинство пассажиров. Ее улыбка в тридцать два зуба дает возможность бизнесмену Джо дышать полной грудью, ведь бизнесмен Джо понимает: при всех тяготах жизни ему все же не придется служить стюардессой. От этого у него повышается самооценка; от этого он позволяет себе пить неразбавленное спиртное, даже без кубиков льда.