Текст книги "Большая игра"

Вторым возможным маршрутом, открытым для русских генералов, мог стать захват Герата и использование города в качестве плацдарма для сосредоточения войск. Оттуда – по пути, которым сам Конолли достиг Индии, – можно было двинуться через Кандагар и Кветту к Боланскому перевалу. До Герата же армия могла идти либо по суше через уступчивую Персию, либо через Каспийское море с выходом на Астрабад. Едва Герат окажется в руках русских или будет захвачен дружественной им Персией, царская армия «сможет обосноваться там на долгие годы, причем любая последующая цель немедленно попадет в пределы досягаемости». Не исключено, что самого факта присутствия русских в Герате будет достаточно, чтобы взбудоражить народы Индии и облегчить тем самым вторжение, так как в этом случае англичане столкнутся и с атакой изнутри.

Решительно настроенный захватчик мог бы воспользоваться обоими маршрутами одновременно, как указывал Конолли. Впрочем, какой бы путь он ни избрал, оставалось важнейшее препятствие, способное перечеркнуть все надежды на успех. Ведь агрессору при всех раскладах предстояло как-то миновать Афганистан. «Афганцы, – писал Конолли, – мало что выиграют, пропустив русских через свою страну, зато поводов для опасений у них в избытке». Более того, они фанатично ненавидели персов, от которых русские довольно сильно зависели. «Если афганцы в целом, – продолжал Конолли, – захотят сопротивляться захватчикам, трудности похода легко смогут стать непреодолимыми». Они будут сражаться до последней капли крови, непрерывно атакуя русские колонны из своих горных укрытий, нарушая снабжение продовольствием и перерезая линии коммуникаций и маршруты отхода.

Если же афганцы погрязнут в междоусобице, как и случилось в ту пору, русские получат возможность посулами и угрозами натравить одну группировку на другую. «Поодиночке, – писал Конолли, – вожди малых княжеств не смогут оказать существенного сопротивления европейскому захватчику, с ними нетрудно справиться, науськивая на соотечественников, и даже выиграть вдвое больше, натравив на Индию». Потому для интересов Великобритании чрезвычайно важно объединить Афганистан под властью сильного правителя в Кабуле. «Понадобятся неимоверные усилия, дабы соблазнить этого правителя отказаться от надежного и выгодного союза с нами, – утверждал Конолли, – и вовлечь его в предприятие, которое, будучи в лучшем случае сомнительным, приведет к низвержению в случае неудачи». Сумей русские найти предложения, «достаточно заманчивые, чтобы соблазнить правителя», следовало либо поднимать ставки, либо организовать свержение государя.

Конолли настоятельно советовал своим начальникам поддержать притязания на престол афганского вождя из Герата Камран-шаха. Да, нрав у того крутой и во многом омерзительный, зато он разделяет с англичанами общий интерес: не позволить «житнице Центральной Азии» Герату попасть в чужие руки, будь то давно притязавшие на город персы или русские. Кроме того, в Герате все знали, что Камран крайне заинтересован в союзе с англичанами. Если в противостоянии с персами он останется один, предупреждал Конолли, захват Герата превосходящими силами будет лишь вопросом времени, и тогда дорога в Индию откроется для русских.

* * *

За год отсутствия Конолли в Лондоне и Калькутте продолжали укрепляться подозрения относительно намерений русских, особенно среди «ястребов» из кабинета Веллингтона, сетовавших на пассивную политику предшествующего правительства консерваторов. Их пугала картина разгромленных и подвластных Санкт-Петербургу Турции и Персии, ставших русскими протекторатами. Лорд Элленборо, которому его друг Веллингтон предоставил в Индии полную свободу действий, все больше убеждался в экспансионистских целях России. Он считал, что царь непременно использует какую-то уловку, чтобы подвести свои армии на расстояние прямого удара по Индии. По мере ослабления Персии русские расширяли свое влияние и военное присутствие по всей стране. За русскими купцами повсюду следовали войска, для которых защита торговли была всего-навсего предлогом. Достаточно нанести на карту новые русские торговые аванпосты, чтобы увидеть линию наступления в сторону Индии. Правда, Элленборо полагал, что в эту игру играют двое и что превосходство английских товаров должно остановить продвижение русских купцов. Перед нами та самая стратегия, в пользе которой тщетно убеждал своих начальников Муркрофт. Теперь, пять лет спустя, она стала официальной английской политикой.

Муркрофт мечтал увидеть, в частности, как Инд используют для доставки британских товаров на север, к границам Центральной Азии, где караванами можно перебрасывать грузы на базары древнего Шелкового пути. Однако к его страстным доводам не прислушались. Теперь, когда эту идею озвучил сам Элленборо, руководство компании восприняло ее восторженно. Поскольку сведений о водном пути почти не имелось, сначала решили все разведать и убедиться, что Инд судоходен. Это было куда проще сказать, чем сделать, ведь река протекала по обширным территориям, где компания не располагала властью, особенно в Синде на юге и в Пенджабе на севере. Местные правители почти наверняка возражали бы против разведывательных экспедиций. Но Элленборо нашел блестящее, пусть и коварное решение.

Правитель Пенджаба Ранджит Сингх совсем недавно прислал британскому монарху несколько великолепных кашмирских шалей; король Вильгельм IV стал подбирать ответный дар. Было совершенно ясно, что служившие любимой забавой стареющего махараджи женщины исключаются. Следующими в списке его увлечений значились лошади, и Элленборо, что называется, осенило: Ранджиту Сингху следовало подарить пять коней, но не каких-то обыкновенных, а самых крупных лошадей, когда-либо виденных в Азии, – могучих английских тяжеловозов (четырех кобыл и жеребца). Сочли, что эти животные должны польстить азиатскому владыке, лишь недавно отправившему своего представителя в Санкт-Петербург. Одновременно губернатор Бомбея сэр Джон Малкольм приказал изготовить роскошную парадную карету, чтобы Ранджиту Сингху было куда запрягать британских лошадей и чтобы он мог с комфортом объезжать свои владения во всем царственном великолепии.

Подарок, разумеется, был с подвохом. Из-за своих размеров, непривычного климата и местности лошади, запряженные в парадную карету, вряд ли одолеют своим ходом 700 миль до столицы Ранджита Сингха – Лахора. Еще не хватало, чтобы они умерли от изнурения. Вместо этого животных предложили доставить по Инду на борту британского судна. Это давало возможность скрытно провести обследование реки и убедиться, судоходна ли она, по крайней мере, до Лахора. Для выполнения этой любопытной шпионской миссии выбрали молодого младшего офицера Александра Бернса, благодаря незаурядным способностям недавно переведенного из Первого бомбейского полка легкой кавалерии в элитную индийскую политическую службу. В возрасте 25 лет он уже показал себя одним из наиболее многообещающих молодых офицеров компании. Умный, находчивый и бесстрашный, он бегло говорил на персидском, арабском и хиндустани, а также на нескольких менее известных индийских языках. Несмотря на хрупкое телосложение и скромный вид, он был чрезвычайно решителен и уверен в себе, а еще обладал удивительным обаянием, которое с немалой пользой испытывал на европейцах и азиатах.

План Элленборо тайно обследовать Инд поначалу не встретил в Индии всеобщей поддержки. Одним из самых строгих критиков выступил сэр Чарльз Меткалф, член всесильного Высшего совета Индии и бывший секретарь секретного и политического департаментов. «План обследования Инда под видом доставки даров Ранджиту Сингху является трюком… недостойным нашего правительства», – брюзгливо отмечал он. Англичан и без того, зачастую несправедливо, обвиняют в двуличии, а если затею разоблачат, что вполне возможно, это укрепит подозрения местных правителей. На пару с Джоном Малкольмом Меткалф, будучи видной в Индии фигурой, олицетворял две господствовавшие тогда крайности. Меткалф, которому суждено было впоследствии стать генерал-губернатором Канады, верил в необходимость обустройства наличествующих владений Ост-Индской компании и укрепления их границ, тогда как Малкольм, подобно Элленборо в Лондоне, был убежден в необходимости расширения территорий.

Именно тогда правительство Веллингтона ушло в отставку, Элленборо тоже не сохранил пост, и к власти пришли либералы. Опасаясь – как позднее выяснилось, напрасно, – что проект обследования Инда могут отменить, Малкольм настаивал, чтобы лейтенант Бернс отправился в путь как можно скорее. Сам лейтенант, склонный к авантюризму, не нуждался в дополнительных напоминаниях. 21 января 1831 года он, в сопровождении топографа и небольшого вооруженного отряда, отплыл из Кача[63]63
  Имеется в виду город в Белуджистане (нынешний Пакистан).


[Закрыть] с каретой и пятью лошадьми для Ранджита Сингха.

Глава 11. Бернс Бухарский

«Горе нам, сгинул Синд! – так, по слухам, воскликнул некий местный святой, когда увидел, как Бернс и его отряд плывут по Инду. – Англичане узрели реку, которая станет дорогой к нашему завоеванию». Ему эхом вторил местный солдат, сказавший Бернсу: «Зло свершилось. Вы увидели нашу страну». Как и предупреждал сэр Чарльз Меткалф, ни для кого не была тайной истинная цель экспедиции; подозрительные эмиры один за другим препятствовали проходу по их владениям судна Ост-Индской компании со странным грузом. Правда, устрашенные тяжкими последствиями в случае, если задержат подарки для Ранджита Сингха, и тоже удостоенные богатых даров, они, пусть неохотно, все же соглашались позволить Бернсу плыть дальше. Если не считать нескольких случайных выстрелов с берегов реки, отряд больше не сталкивался с серьезными трудностями, хотя эмиры дружно уверяли, что не несут ответственности за безопасность европейцев, медленно двигавшихся на север.

Перемещаясь в основном по ночам, чтобы не привлекать враждебного внимания местных жителей, Бернс достиг Лахора, столицы Ранджита Сингха, через пять месяцев после хождения судна в устье Инда. Помимо составления карты реки, которое включало проведение скрытных промеров ее глубин в мутной от ила воде, своим путешествием он доказал, что система Инда судоходна, по крайней мере, до этой точки – в 700 милях от побережья, пусть только для плоскодонных судов, вроде того, на котором плыл отряд. Следовательно, при согласии Ранджита Сингха британские товары можно было разгружать в верховьях реки и по суше доставлять в Афганистан, а дальше везти через Окс на рынки Туркестана.

Пять лошадей, которые каким-то чудом пережили жару и прочие неудобства длительного путешествия, вызвали подлинную сенсацию среди придворных, отправленных на границу приветствовать прибывших в Пенджаб путников. «Сначала, – отмечал Бернс, – от нас хотели, чтобы ломовые лошади скакали галопом и рысью и выполняли все те маневры, что свойственны более подвижным животным». Затем встречавшие с изумлением стали изучать массивные копыта. Выяснилось, что одна подкова для английской лошади весит вчетверо больше, чем подкова местной. Бернса спросили, можно ли одну подкову немедленно отослать в Лахор. «Любопытство местных было тотчас удовлетворено, – писал он, – и они тщательно обмерили каждое животное, дабы уведомить Ранджита Сингха». Не меньшее восхищение придворных вызвала обитая синим бархатом карета; запряженная пятью громадными лошадьми («маленькими слонами», как окрестили их местные жители), она двинулась по суше в столицу.

В Лахоре Бернса ожидал изумительный прием, Ранджит настолько же стремился сохранить сердечные отношения с англичанами, насколько последние желали удержать могучего соседа-сикха на своей стороне. Его хорошо обученная и прекрасно экипированная армия, как считали в Калькутте, вполне могла сравниться с собственными вооруженными силами компании, пускай никто не рвался проверить равенство сил на деле. Единственной причиной беспокойства в Лондоне и Калькутте было состояние здоровья Ранджита и неизбежная борьба за власть, которая должна была последовать за его кончиной. Одной из задач Бернса было доложить о здоровье правителя и о политических настроениях в стране.

«Мы приблизились почти вплотную к стенам города, – писал он позднее, – и вошли в Лахор через дворцовые ворота. Вдоль улиц были выстроены кавалерия, артиллерия и пехота, причем все салютовали нам, когда мы проходили мимо. Скопление народа было необычайным, люди восседали на балконах домов и хранили в высшей степени почтительное молчание». Бернса и его спутников провели через наружный двор королевского дворца к главному входу в тронный зал. «Когда я нагнулся, чтобы снять башмаки, – сообщал он, – то неожиданно очутился в крепких объятиях маленького, пожилого на вид человека». К его удивлению, он осознал, что это сам могущественный Ранджит Сингх, который вышел встретить гостей, тем самым оказав им беспрецедентную честь. Потом махараджа взял Бернса за руку, ввел под крышу и усадил в серебряное кресло перед троном.

Бернс передал Ранджиту Сингху письмо от лорда Элленборо. Запечатанное в конверт из золотой ткани, с британским королевским гербом, оно содержало личное послание правителю сикхов от Вильгельма IV. Ранджит приказал прочитать письмо вслух. «Король, – писал лорд Элленборо, – лично приказал мне выразить вашему высокородию глубочайшее удовлетворение, с которым Его Величество воспринимает доброе взаимопонимание между британским правительством и вашим высокородием, столько лет уже существующее, дабы оное, по воле небес, продлилось вовеки». Очарованный, Ранджит Сингх не стал дожидаться конца чтения и велел произвести артиллерийский салют – двадцать один залп из шестидесяти пушек, – чтобы о его удовольствии узнали все жители Лахора.

Затем, в сопровождении Бернса, он двинулся осматривать парадную карету и пятерку тяжеловозов, терпеливо ждавших снаружи на жаре. Явно польщенный столь щедрым даром английского монарха, Ранджит не скрывал восторга перед придворными, когда перед ним проводили одну лошадь за другой. Наутро Бернс со спутниками присутствовали на военном параде, где в линию выстроились пять полков пехоты. Ранджит пригласил Бернса осмотреть войска, одетые в белую форму с перекрещенными черными ремнями и вооруженные ружьями работы местных мастеров. Потом полки прошли перед гостями махараджи парадным маршем «с точностью и мастерством, – отмечал Бернс, – совершенно не уступающим точности и мастерству наших индийских войск». Ранджит задал ему множество вопросов на военные темы, в частности, справился, как британские войска действуют против вражеской артиллерии.

Всего Бернс и его спутники провели у Ранджита в гостях почти два месяца. Устраивались бесчисленные военные парады, пиры и прочие развлечения, включая длительные застолья вместе с Ранджитом с поглощением «адского варева» местной перегонки, к которому махараджа был в высшей степени неравнодушен. Выступала труппа из сорока кашмирских танцовщиц, переодетых мальчиками, – похоже, одноглазый правитель (глаз он потерял, переболев оспой) питал к тем пристрастие. «Это, – говорил он Бернсу, доверительно подмигивая, – еще один мой полк, и болтают, что это единственный полк, в котором я не могу добиться дисциплины». Когда девушки, одна прекраснее другой, закончили танец, их увезли на слонах – к большому разочарованию молодого Бернса, также падкого на местных красоток.

За развлечениями оставалось достаточно времени для серьезного обсуждения политических и торговых вопросов – истиной цели прибытия миссии. Бернса поразил до глубины души этот высохший и морщинистый старый сикх, который, несмотря на свой малый рост и непривлекательную внешность, пользовался почетом и уважением среди местных воинственных людей, любой из которых возвышался над ним на две головы. «Природа, – писал Бернс, – в самом деле пожалела для него своих даров. Он потерял один глаз, лицо его было обезображено оспой, рост не превышал пяти футов и трех дюймов». Однако, когда махараджа повелевал, все вокруг почтительно внимали. «Никто не осмеливался заговорить без его знака, – отмечал Бернс, – хотя в целом собрание больше походило на базар, чем на двор первого здешнего властелина».

Подобно всем местным правителям, Ранджит мог быть беспощадным, хотя и утверждал, что за все время своего долгого правления никогда и никого не отправил на смерть. «Хитрость и умение примирять, – писал Бернс, – были двумя главными орудиями его дипломатии». Но как долго старик останется у власти? «Ничуть не исключается, – записывал Бернс, – что срок правления этого вождя близится к концу. Его грудь узкая, спина согнута, а ноги иссохли». Англичанин опасался, что ночные попойки способны подорвать любое здоровье, однако любимый алкогольный напиток махараджи – «более жгучий, чем самое крепкое бренди», – казалось, не причинял Ранджиту никакого вреда. Ранджит Сингх прожил еще восемь лет – к большому облегчению руководителей компании, которые видели в нем жизненно важное звено в обороне внешних границ Индии и могучего союзника в противостоянии русским захватчикам.

Наконец, в августе 1831 года, нагруженные подарками и похвалами Бернс и его спутники вернулись на британскую территорию у Ладхианы, передового гарнизона компании в северо-западной Индии. Там у Бернса случилась короткая встреча с человеком, судьба которого оказалась тесно связанной с его собственной. Афганский правитель в изгнании шах Шуджа мечтал о возвращении утраченного трона и свержении узурпатора, «жуткого и презренного» Доста Мухаммеда. На Бернса этот человек меланхолического вида, у которого уже проявлялась склонность к полноте, впечатления не произвел. «Из того, что мне удалось узнать, – писал он, – вряд ли шах обладает достаточной силой, чтобы самостоятельно отвоевать кабульский трон». Вдобавок Бернсу казалось, что Шуджа лишен личных качеств и политической прозорливости, необходимых для объединения такого непокорного народа, как афганцы.

Неделю спустя Бернс прибыл в летнюю столицу правительства Индии Симлу, где доложил о результатах своей миссии генерал-губернатору лорду Уильяму Бентинку. Он сообщил, что Инд судоходен для плоскодонных судов, торговых и военных, вплоть до Лахора на севере. Итогом его доклада стало решение разработать план судоходства по этому крупному водному пути, чтобы английские товары могли полноценно конкурировать с русскими в Туркестане и по всей Центральной Азии. Бентинк поручил Генри Поттинджеру, ныне полковнику на политической службе, начать переговоры с эмирами Синда относительно провоза товаров по их территориям. С Ранджитом Сингхом, как докладывал Бернс, все должно быть гладко: он дружественно настроен по отношению к англичанам и понимает, что ему самому выгодна эта транзитная торговля. Начальники Бернса были в восторге от результатов первой миссии лейтенанта. В особенности ликовал генерал-губернатор, выбравший Бернса по рекомендации сэра Джона Малкольма. Он хвалил Бернса за «усердие, старание и сообразительность», с которыми тот выполнил свою деликатную задачу. В возрасте 26 лет Бернс оказался на пути к вершинам карьеры.

* * *

Завоевав внимание и доверие генерал-губернатора, Бернс выдвинул собственную идею второй, более амбициозной экспедиции. Предстояло разведать еще не нанесенные на карту пути в Индию к северу от тех, каковые в прошлом году изучал Артур Конолли. Бернс предложил сначала отправиться в Кабул, где ему хотелось завязать дружеские отношения с главным соперником Ранджита Сингха, Достом Мухаммедом, и одновременно оценить силу и обученность афганских вооруженных сил, а также уязвимость столицы. Из Кабула он намеревался пройти перевалами Гиндукуша, а потом переправиться через Окс и добраться до Бухары. Там он надеялся провернуть операцию, схожую с кабульской, и вернуться в Индию через Каспийское море и Персию с множеством ценных военных и политических разведывательных сведений для своих начальников. Идея поражала новизной и размахом – многие путешественники до того уже посещали Кабул или Бухару, но никому еще не удавалось посетить оба города сразу.

Бернс ожидал встретить немалое противодействие этим планам, причем не только из-за своего невысокого чина, но и из-за чрезвычайной опасности региона. Поэтому для него стало приятным сюрпризом, когда в декабре 1831 года генерал-губернатор сообщил, что идея одобрена и он может отправляться в путь. Вскоре Бернсу удалось выяснить причины такого решения. При всем желании он не сумел бы подыскать лучшего времени для подобных предложений. Новый лондонский кабинет министров-вигов во главе с лордом Греем начал, как и тори до них, испытывать затруднения в связи с растущим в Европе и в Передней Азии влиянием русских. «Правительство Англии, – писал Бернс сестре, – напугано намерениями России и желает направить какого-нибудь умного офицера для сбора сведений о странах, граничащих с Оксом и Каспийским морем… Я же, ничего о том не зная, добровольно вызвался совершить именно то, чего они хотели».

Он незамедлительно принялся составлять план экспедиции и подобрал подходящих спутников – одного англичанина и двух индусов. Во-первых, к нему присоединился врач Бенгальской армии Джеймс Джерард, тяготевший к приключениям и обладавший богатым опытом путешествий по Гималаям. Что касается индусов, одним был блестяще образованный кашмирец по имени Мохан Лал, бегло говоривший на нескольких языках, что, несомненно, окажется полезным, когда понадобится вникать во всевозможные восточные тонкости (еще этому человеку надлежало записывать все факты, которые экспедиции удастся собрать). Второй индус, которого звали Мухаммед Али, был опытным топографом Ост-Индской компании, сопровождал Бернса в поездке по Инду и успел доказал свою полезность. Кроме этих троих, Бернс взял с собой личного слугу, с которым не расставался почти с самого прибытия в Индию одиннадцать лет назад.

17 марта 1832 года путешественники пересекли Инд возле Аттока, повернулись спиной к Пенджабу, где ранее наслаждались гостеприимством и покровительством Ранджита Сингха, и приготовились вступить в Афганистан. «Пришлось избавиться почти от всего нашего имущества, – записал Бернс, – и расстаться с многими привычками, которые стали для нас второй натурой». Они избавились от своей европейской одежды и надели афганскую, обрили головы и покрыли их тюрбанами. Под длинными развевающимися одеждами висели на перевязях сабли. При этом никто не пытался выдать себя за местного: они представлялись европейцами, которые возвращаются домой в Англию сухопутным путем. Их целью было раствориться в общей массе населения и тем самым не привлекать нежелательного внимания. «Я одобрил это решение, – объяснял Бернс, – так как замаскироваться под местных жителей нечего было и рассчитывать, ибо еще ни одному европейцу, когда-либо путешествовавшему в этих краях, не удавалось избежать подозрений и редко кто сумел остаться неразоблаченным».

Наибольшей угрозой виделось нападение грабителей, поэтому денежное довольствие экспедиции поделили между ее членами, которым велели спрятать средства на теле. «Вексель на пять тысяч рупий, – писал Бернс, – обернули вокруг моей левой руки, дабы он сошел за азиатский амулет». Паспорт и рекомендательные письма схожим образом поместились на правой его руке, тогда как мешочек с золотыми монетами висел на поясе под одеждой. Было решено, что Джерард не станет бесплатно потчевать местных лекарствами, не то это может создать превратное впечатление об их богатстве. В Афганистане, где каждый мужчина носит оружие и жаждет завладеть собственностью чужестранцев, нельзя было расслабляться ни на миг.

Их предупредили, что попытка воспользоваться Хайберским перевалом чревата гибелью, и потому горы они пересекали по более длинному и сложному маршруту. Благополучно миновав Джелалабад, направились на запад, в сторону Кабула, по главному караванному пути. Повсюду возвышались заснеженные горы, а вдали можно было различить могучие вершины Гиндукуша. Как ни странно, хлопот выдалось меньше, чем они опасались, и одной жутко холодной ночью им даже разрешили переночевать в мечети, хотя местные жители опознали в них неверных. «Похоже, что у них нет ни малейших предубеждений против христиан», – записал Бернс; ни он сам, ни доктор Джерард впредь не старались скрывать свое вероисповедание. Тем не менее они постоянно были настороже и старались быть предельно внимательными, чтобы никого не обидеть. «Когда меня спрашивали, ел ли я свинину, – делился Бернс, – я, конечно, содрогался и отвечал, что на такое способно лишь отребье. Да простит меня Всевышний! Дело в том, что я очень люблю бекон, и у меня буквально текут слюнки, когда я пишу это слово».

В полночь 30 апреля они достигли перевала, ведущего вниз, к Кабулу, и на следующий день уже входили в столицу. Прежде всего направились к таможне, где их немало насторожил досмотр багажа. Такого они не ожидали, но, к счастью, досмотр оказался не слишком тщательным. «Мой секстант и книги, а также пузырьки и личные вещи доктора в беспорядке выложили для осмотра горожанами, – рассказывал Бернс. – Ничего не повредили, но нас при виде столь непонятных предметов явно приняли за чародеев».

Шесть недель спустя после переправы через Инд экспедиция достигла своей первой цели. Именно здесь, в твердыне Доста Мухаммеда, миссия начиналась по-настоящему. К тому времени, когда через девять месяцев она завершилась, ее плоды обеспечили Бернсу признание, сопоставимое с признанием успехов Лоуренса в Аравии семьдесят пять лет спустя.

* * *

Имя Александра Бернса принято связывать с Бухарой, но на самом деле его надлежит связывать с Кабулом. Именно со столицей Афганистана и правителем страны столь фатально переплелась его судьба. В свой первый приезд весной 1832 года он влюбился в этот город, который уподоблял раю: многочисленные сады, изобилующие плодовыми деревьями и певчими птицами, напоминали об Англии. «Там были персики, сливы, абрикосы, груши, яблоки, айва, вишни, грецкие орехи, тутовые ягоды, гранаты и виноград, – писал он, – и все это росло в одном саду. Еще там были соловьи, черные дрозды, голуби… почти на каждом дереве сидели болтливые сороки». Бернс так восхищался пением местных соловьев, что позднее афганский друг привез ему одного в Индию. Прозванный «соловьем с тысячью песен», тот пел так громко ночи напролет, что его клетку приходилось убирать подальше, чтобы можно было заснуть.

У Бернса с самого начала установились хорошие отношения с Достом Мухаммедом. Англичанин, который всем сообщал, что возвращается домой через Кабул и Бухару, привез важные рекомендательные письма к афганскому властителю и очень скоро был приглашен в королевский дворец, находившийся внутри Бала-Хиссара, могучей крепости, возвышавшейся над столицей. В противоположность своему соседу и врагу Ранджиту Сингху Дост Мухаммед оказался человеком крайне скромных потребностей и вместе с Бернсом восседал, скрестив ноги, на ковре в комнате, лишенной всякой обстановки.

Подобно всем афганским принцам, Дост Мухаммед почти с самого рождения обучался искусству интриг и предательства. Кроме того, он обладал и другими, еще более коварными качествами, унаследованными от матери-персиянки. Все это позволило ему переиграть в борьбе за кабульский трон своих старших братьев, а затем последовало свержение и изгнание шаха Шуджи, укрывшегося в Ладхиане. В 1826 году он взошел на трон. Не умея ни читать, ни писать, Дост Мухаммед быстро изыскал способ восполнить это упущение, а одновременно занялся восстановлением порядка и процветания в своих новых владениях. На Бернса со спутниками произвели немалое впечатление его достижения за минувшие шесть лет в столь неспокойной стране.

«Слава Доста Мухаммеда, – сообщал Бернс, – становилась известной любому путнику задолго до того, как он попадал на территорию страны, и никто не мог лучше по характеру соответствовать занимаемому положению. Справедливость этого вождя неизменно восхвалялась всеми слоями общества. Крестьяне радовались отсутствию тирании, горожане – безопасности своих жилищ и строгому соблюдению городских правил, купцы ценили беспристрастность решений и защиту их собственности». Властитель, писал в заключение Бернс, не может получить более высокой похвалы. Впрочем, молодой кашмирец Мохан Лал, член экспедиции, не разделял всеобщего восхищения добродетелями правителя Афганистана; позднее он отмечал, что тот «благоразумен и мудр в управлении и способен командовать на поле боя, но настолько же сведущ в искусстве предательства, жестокости, убийства и обмана».

Приветствуя Бернса при первой встрече, Дост Мухаммед заявил, что сам прежде не был знаком с англичанами, однако слышал, как другие хорошо отзывались о них обоих и об их народе. В неуемной жажде знаний о мире вокруг и о том, как обстоят дела за пределами страны, он буквально засыпал Бернса вопросами. Он хотел знать о Европе все: сколько там держав, как они предотвращают попытки соседних государств их захватить и так далее. Вопросов было столько, причем самых разных, что Бернс вскоре сбился со счета. Эти вопросы касались законов, сбора налогов, европейских правил набора в армию (шах слышал, что русские используют воинскую повинность) и даже приютов для сирот. Еще он хотел знать, имеются ли у англичан какие-то планы относительно Афганистана, причем, спрашивая об этом, пристально смотрел Бернсу в глаза. Зная о том, что Ранджит Сингх использует для обучения и модернизации своей армии европейских офицеров, он даже предложил Бернсу, офицеру Ост-Индской компании, возглавить местную армию. «Двенадцать тысяч лошадей и двадцать орудий будут в вашем распоряжении», – пообещал он; когда же Бернс вежливо отклонил такую честь, шах попросил порекомендовать другого офицера.

Дост Мухаммед не пытался скрывать свое недовольство могущественным и невежественным соседом-сикхом: он спросил Бернса, не понадобится ли англичанам его помощь, чтобы свергнуть того с трона. Предложение выглядело крайне неуместным, поскольку отстранение от власти дружественного Ранджита было последним, чего желали бы в Лондоне или Калькутте. Источником беспокойства в обоих столицах служили не сикхи, а как раз неуправляемые афганцы. Всего семьдесят пять лет назад они лавиной обрушились с Хайберского перевала, захватили Дели, а потом с триумфом вернулись домой, увозя все сокровища, которые сумели унести. Поблагодарив Доста Мухаммеда за предложение, Бернс признал, что британское правительство заключило с Ранджитом долгосрочный договор и не может себе позволить плохих отношений со столь могущественным соседом. Будучи офицером-политиком, Бернс понимал, что в действительности Калькутта нуждается в наличии на ее наиболее уязвимой границе не двух враждующих соперников, а сильных и стабильных, дружественно настроенных к Англии союзников, способных выступить заслоном против вторжения. Однако его послали для того, чтобы доложить о настроениях этих правителей, а не для того, чтобы их мирить. Это случится позднее, когда остро встанет вопрос, кого из нескольких вождей, притязающих на трон объединенного Афганистана, должна поддержать Великобритания. Конолли выступал в поддержку Камран-шаха – возможно, потому, что он считал недопустимым захват Герата персами (то есть фактически русскими). Вне сомнений, у Бернса сложилось совершенно твердое мнение относительно его кандидата. Он считал, что Великобритания должна поддержать Доста Мухаммеда и помочь тому удержаться на троне, так как он единственный способен объединить этот воинственный народ.