Текст книги "Челн на миллион лет"

– Нет, если не считать пару раз, когда меня ранило. Раны были скверные, но зажили дней за пять, даже шрама не осталось. И зубы не болели. Как-то в драке выбили три штуки, а они обратно выросли. – Самодовольство покинуло его. – На меня стали смотреть косо, а когда Ливия померла, тут-то все на меня и напустились. – Руфус застонал. – Говорили, будто я заключил сделку с дьяволом. Она мне пересказывала, что слышала. Но дерьма чего я мог сделать. Бог дал мне сильное тело, вот и все. Она мне верила.

– Я тоже верю, Руфус.

– Когда она под конец совсем расхворалась, со мной уж почти никто и не разговаривал. Шарахались от меня на улице, крестились, плевали себе на грудь. Пошел я к священнику. Он тоже перепугался, я же видел. Сказал, что я должен пойти к епископу, но отвести меня к нему этот ублюдок как-то все откладывал. А потом Ливия померла.

– А похоть? – не удержался Луго.

– Ну, я уже давно ходил в бордель, – буднично сообщил Руфус. И вдруг его охватила ярость. – И теперь они, эти суки, они велят мне сматываться и больше не появляться! Я осерчал и затеял скандал. Народ слыхал и собрался снаружи. Когда я вышел, эти мерзкие свиньи наорали на меня, а я дал по рылу самому большеротому. А дальше они все на меня накинулись. Я насилу вырвался и побежал, а они следом, все новые и новые.

– Они бы тебя непременно растоптали, – заметил Луго. – А еще слухи могли достигнуть ушей префекта. Человек, который не стареет, да притом явно не святой, – следовательно, он заодно с дьяволом. Тебя бы арестовали, допросили под пыткой и наверняка обезглавили бы. Нынче скверные времена. Никто не знает, чего ждать. Одолеют ли нас варвары? Будет ли новая гражданская война? Достанет ли нас чума, голод или полный крах в делах? Страх вымещают на колдунах и еретиках.

– Я не из таких!

– Я и не говорю, что из таких. Я согласен с тем, что ты обыкновенный человек, зауряднее не бывает, если не считать… Скажи-ка, ты не слыхал о ком-либо подобном тебе, кого время вроде бы не касается? Может, из родни?

Руфус покачал головой.

– И я тоже не слыхал, – вздохнул Луго. Собрался с духом и бросился, как с моста в воду. – Я терпел и ждал, искал и надеялся, пока не начал понимать, что к чему.

– А-а?

Руфус расплескал вино. Луго отхлебнул из своей чаши, чтобы хоть отчасти успокоиться, и спросил:

– Как ты думаешь, сколько мне лет? Руфус долго в него вглядывался, прежде чем проронил чуть слышно:

– На вид лет двадцать пять. Уголок рта Луго изогнулся в усмешке.

– Как и ты, своего точного возраста я не знаю, – медленно проговорил он. – Но когда я родился в Тире, там правил царь Хирам. По хроникам, которые мне удалось изучить, выходит, что это было примерно двенадцать веков назад.

Руфус только рот разинул. Веснушки отчетливо проступили на побледневшем лице. Свободной рукой он сотворил крестное знамение.

– Не бойся, – остановил его Луго. – Я вовсе не в сговоре с темными силами. Да и небо тут тоже ни при чем и, если на то пошло, никакие иные силы и духи. Просто я из того же теста, что и ты, – не знаю лишь, что это означает. Я всего-навсего долго живу на свете. Долго и одиноко. Ты лишь едва отведал, насколько это одиноко.

Он встал, отставив чашу и посох, и принялся вышагивать из угла в угол, заложив руки за спину.

– Разумеется, я рожден вовсе не Флавием Луго; это лишь последнее из принятых мной имен, которым я утратил счет. Первым же было… А, неважно! Финикийское имя. Я был купцом, пока годы не навлекли на меня беду, весьма схожую с твоей сегодняшней. Затем я был моряком, караванщиком, наемным солдатом, странствующим сказителем – перепробовал все профессии, позволяющие человеку приходить и уходить почти незамеченным. Я прошел суровую школу. Множество раз я едва не погиб от ран, в кораблекрушении, от голода, жажды и дюжины иных напастей. Если бы не странная живучесть моего тела, я бы умер уже несколько раз. Более тихой и куда более страшной – когда я ее осознал – была опасность захлебнуться в бесконечных и бессмысленных воспоминаниях. Какое-то время я почти ничего не соображал. В чем-то безумие было даже милосердным, оно заглушало боль утрат. Я терял всех, кого любил, кого начинал любить, терял, и терял, и терял… Сколько я потерял детей!.. Но мало-помалу я выработал искусство управлять воспоминаниями. Теперь я все помню ясно, я словно живая Александрийская библиотека – ах нет, она сгорела, не так ли? – Он хмыкнул. – Случаются у меня и провалы в памяти. Но я выучился искусству хранить знание до тех пор, пока оно мне не понадобится, и находить нужные сведения по первому требованию. Я научился управлять тоской. Я…

Заметив благоговейный взгляд Руфуса, он резко умолк.

– Двенадцать веков? – выдохнул ремесленник. – Так ты видел Спасителя?

– Увы, нет, – с усилием улыбнулся Луго. – Если он был рожден в годы правления Августа, как говорят, – это выходит, м-м, лет триста – четыреста назад, – я тогда был в Британии. Рим ее еще не завоевал, но торговля шла бойко, а южные племена были на свой лад цивилизованы. И не слишком навязчивы, не лезли не в свои дела – а это качество весьма желательное, когда ведешь оседлую жизнь. Чертовски трудно отыскать его в наши дни, хоть беги к диким германцам или скоттам. Но даже они…

Еще я, – продолжал он после паузы, – научился искусству старить свою внешность. Пудра, краска для волос и тому подобные меры обременительны и ненадежны. Я позволяю всем окружающим удивляться, что на вид я не старею. Тем более что рот им не заткнешь. Сам же понемногу начинаю сутулиться, шаркать ногами, покашливать, притворяться глуховатым, жаловаться на боли, бессонницу и дерзость нынешних юнцов. Разумеется, это помогает лишь до определенной степени. В конце концов, мне приходится исчезать и начинать все заново в другом месте под новым именем. Я стараюсь устроить свой уход так, чтобы казалось, будто я странствовал и попал в какое-то несчастье, быть может, по старческой забывчивости. Как правило, я старательно готовлюсь, прежде чем сняться с якоря. Коплю золото, расспрашиваю о новом месте, а то и наезжаю туда, чтобы закрепить там свое новое имя… – Столетия вдруг навалились на него безмерной усталостью. Подробности, подробности… Он запнулся, устремив взгляд в подслеповатое оконце. – Я что, впадаю в старческое слабоумие? Обычно я не мелю языком. Впрочем, ты первый мне подобный, кого удалось отыскать, Руфус, самый первый. Будем надеяться, что не последний.

– Тебе что-нибудь известно, э-э, о других? – раздался неуверенный голос у него за спиной.

– Я же говорил, не встречал ни разу, – покачал головой Луго. – Да и как их найти? Несколько раз казалось, что я напал на след, но он обрывался или оказывался ложным. Хотя однажды я, возможно, и встретился… Не уверен.

– Как это… хозяин? Не расскажешь ли?

– Почему бы и не рассказать? Это было в Сиракузах, где я обосновался на много лет, – Сиракузы были связаны с Карфагеном, я тоже. Прелестный город! И была там женщина, по имени Алтея, миловидная и разумная, какими порой становились женщины во времена заката греческих колоний… Я был знаком с ней и ее мужем. Он был крупным судовладельцем, а я капитаном на грузовом судне. Они были женаты лет тридцать; он облысел и обрюзг, она родила ему дюжину детей, и старший успел поседеть, а она с виду оставалась цветущей девушкой.

Луго помолчал, прежде чем бесцветным голосом закончить рассказ:

– Город захватили римляне. Разграбили. Меня не было. Всегда разумнее убраться под каким-нибудь благовидным предлогом, если затевается нечто подобное. Когда я вернулся, то расспрашивал о ней. Ее могли угнать в рабство. Тогда я разыскал бы ее и выкупил. Так нет же, когда мне удалось найти одного общего знакомого – сам он был невеликой птицей и не пострадал, – то узнал, что она мертва. Вроде бы изнасилована и заколота. Не знаю, правда ли это. Любой рассказ при передаче из уст в уста обрастает выдуманными подробностями. Впрочем, неважно. Это было так давно…

– Очень жаль. Там бы и надо искать прежде всего. – Увидев, что Луго весь напрягся, Руфус поправился: – Э-э, извини, хозяин. Ты, э-э, вроде бы не очень ненавидишь Рим.

– За что? На земле вечно происходит одно и то же – войны, тирании, убийства, рабство. Я и сам во всем этом участвовал. А теперь Рим получит той же монетой.

– Что?! – Руфус оцепенел от ужаса. – Не может быть! Рим вечен!

– Как тебе угодно. – Луго вновь повернулся к гостю. – Выходит, я все-таки нашел собрата-бессмертного. Во всяком случае, вот человек, которого стоит опекать, за которым можно последить, чтоб удостовериться. Хватит двух-трех десятилетий. Хотя и сейчас почти не сомневаюсь. – Он резко втянул воздух. – Понимаешь, что это значит? Да нет, вряд ли. У тебя еще не было времени подумать…

Луго внимательно вгляделся в грубо скроенное низколобое лицо. У тебя уныние быстро сменяется слюнявым весельем. Вряд ли ты вообще когда-нибудь научишься думать. Ты просто-напросто неплохой плотник, и только. Но мне еще повезло, что удалось найти хоть такого. Разве что Алтея… Но она песчинкой проскользнула у меня меж пальцев, ускользнула в смерть…

– Это значит, что я не единственный в своем роде, – сказал Луго. – Если нас двое, то должны найтись и другие. Их мало, подобные нам рождаются чрезвычайно редко. Бессмертие не наследуется, как рост, цвет волос или небольшие уродства, переходящие в иных семьях из поколения в поколение. Что бы ни служило причиной такого отклонения, происходит оно по чистой случайности. Или по Божьей воле, если тебе так больше нравится, хотя, по-моему, вряд ли: это выставило бы Бога безответственным капризулей. И ведь наверняка неудачное стечение обстоятельств отнимает жизнь у многих бессмертных еще в молодости, как отнимает ее у многих обычных мужчин, женщин и детей. Пусть нам не страшны болезни, но избежать меча, копыт обезумевшего коня, наводнения, пожара, голода и многого другого мы не в состоянии. Возможно, еще больше наших собратьев умирает от рук соседей, возомнивших, что бессмертные – колдуны, демоны или чудовища.

Руфус съежился и заныл:

– У меня голова кругом идет.

– Ну да, тебе пришлось нелегко. Бессмертные тоже нуждаются в отдыхе. Поспи, если хочешь. Глаза Руфуса остекленели.

– А чего бы не объявить, что мы, э-э, святые? Ангелы!

– Не высоко ли ты замахнулся? – с усмешкой справился Луго. – Допустим, если бы человек королевской крови… Но такое вряд ли случалось, раз подобные нам настолько редки. Нет, если кому из нас и суждено выжить, то лишь тем, кто научился держаться в тени.

– Тогда как же нам друг друга искать? Руфус икнул и рыгнул.

3

– Пойдем со мной в сад, – предложил Луго.

– О, с радостью! – певуче отозвалась Корделия. Она так и пританцовывала рядом с мужем. Вечер выдался теплый и ясный. Почти полная луна висела в сине-фиолетовом небе на востоке. Западный небосвод только-только темнел; там трепетно мерцали первые звезды. Городской шум почти смолк, и на смену ему пришел стрекот сверчков. Лунный свет испещрил цветочные клумбы, дрожал на глади бассейна, посеребрил юное лицо и грудь Корделии.

Минуты три они молча стояли, взявшись за руки.

– Ты сегодня был так занят, – сказала она наконец. – Увидев, что ты вернулся рано, я надеялась… Ну конечно, ты должен делать свое дело.

– К несчастью, именно этим я и занимался, – отвечал он. – Зато ночь принадлежит лишь нам двоим.

Корделия прижалась к мужу. Волосы ее еще хранили свежесть солнца.

– Христианам пристало быть благодарными за все, что мы имеем. – Она хихикнула. – Как легко быть христианкой нынче ночью!

– Что слышно у детей?

Их сынишка Юлиус уже не ковылял, а носился повсюду в поисках приключений и уже начал говорить; а малютка Дора знай себе спала в своей колыбельке, сложив крошечные ручонки.

– Все в порядке, а что? – переспросила Корделия, чуть удивившись.

– Я вижусь с ними чересчур редко.

– Зато любишь. У отцов такую любовь встретишь нечасто. То есть такую сильную. Я хочу подарить тебе много-много детей. – Она сжала ему руку и перешла на проказливый тон: – Мы можем начать прямо сейчас.

– Я… старался быть добрым,

Расслышав в его голосе печальные нотки, Корделия отпустила руку мужа и в тревоге взглянула на него широко распахнутыми глазами.

– Возлюбленный, случилось что-то плохое? Луго заставил себя взять жену за плечи, заглянуть ей в лицо – лунный свет сделал его пламенно-прекрасным – и ответить:

– Между нами с тобой – ничегошеньки. – Кроме того, добавил он про себя, что ты состаришься и умрешь. А это случалось так часто, так часто! Мне не счесть смертей. Нет меры для боли, но, по-моему, она нисколько не убывает; по-моему, я просто научился с ней жить, как смертный может научиться жить с незаживающей раной, Я считал, что у нас с тобой впереди… Боже, тридцать, а то и сорок лет, прежде чем мне придется уйти. Как это было бы замечательно!.. Вслух он сказал другое: – Мне предстоит неожиданная поездка.

– Она связана с тем, что этот человек… Маркус… Он тебе что-то сообщил?

Луго кивнул, и Корделия поморщилась:

– Не нравится он мне. Прости, но не нравится. Он груб и глуп.

– Да, не спорю, – согласился Луго, почти жалея, что Руфус разделил с ними ужин. Но это казалось разумным: одиночное заключение в нижней комнате лицом к лицу со своими страхами и животная потребность в общении надломили бы остатки самообладания Руфуса, а оно ему еще ох как потребуется… – И тем не менее я получил от него полезные сведения.

– А со мной поделиться не хочешь?

Корделия изо всех сил старалась, чтобы в голосе не прозвучала мольба. Однако ответ был непреклонен:

– Извини, не могу. Не могу даже сообщить, куда еду и долго ли буду отсутствовать.

Она схватила мужа за руки похолодевшими пальцами.

– А варвары? Пираты. Бандиты…

– Конечно, путешествие не лишено опасностей, – признал Луго. – Сегодня я потратил массу времени, отдавая все необходимые распоряжения насчет тебя. На всякий случай, дорогая, на всякий случай. – Он поцеловал ее. Губы Корделии дрожали и имели чуточку солоноватый привкус. – Тебе следует знать, что это дело может коснуться Аврелиана. Может, и нет, но если коснется, то надо расследовать его немедленно, а Аврелиан в Италии. Я сообщил его секретарю Корбило то же самое, и ты можешь забрать у него на свои нужды причитающуюся мне плату. Кроме того, я вверил солидную сумму денег попечению церкви. Священник Антоний принял ее у меня под расписку, которую я отдам тебе. Кроме того, ты наследуешь все мое имущество. Ни тебе, ни детям бедствовать не придется…

Если Рим не рухнет – это, конечно, опять про себя. Корделия бросилась к нему, прильнула всем телом. Луго тихонько гладил ее по волосам, по спине, перебирал складки одежды, обращая объятия в самую нежную ласку.

– Тише, тише, – мягко приговаривал он, – это ведь так, на всякий случай. Не бойся. Мне, в сущности, ничто не грозит. – Ему хотелось верить, что это правда. – Я вернусь…

А вот это была ложь, и она обожгла язык едкой горечью. Ничего, она наверняка выйдет замуж, как только его спишут в мертвецы. Последний раз его видели на ордовикийском побережье, как раз перед нападением скоттов… Корделия отступила на шаг, обняла себя за плечи и неуверенно улыбнулась.

– Ну конечно, вернешься. Я буду все время молиться за тебя. А еще у нас впереди целая ночь.

До самого рассвета. «Нереида» отчалит вскоре после восхода солнца. Луго уже оплатил проезд за себя и за Руфуса. Изрядная часть Британии по-прежнему безопасна, хотя многие прибрежные поселения разграблены. Появление двух мужчин, к примеру, в Аква Сулис или Аугуста Лондиниуме, утверждающих, будто бежали от варваров, не вызовет подозрений. Имея при себе деньги, они смогут начать все заново; а Луго еще несколько поколений назад припрятал на острове изрядный запасец доброго золота.

– Ах, если б ты мог остаться! – не удержалась Корделия.

– Если б я только мог, – эхом отозвался он. Увы, на Руфуса в Бурдигале легла каинова печать. Пусть он бессмертен, но слегка придурковат и наверняка бесславно сгинет, если только им не будет руководить разумный человек. А Руфус не должен погибнуть. Только с его помощью, пусть и неуклюжей, сумеет Луго дожить до того неведомого дня, когда подобные им соберутся вместе.

Корделия не могла не услышать, с какой мукой муж произнес последние слова, и браво заявила:

– Я не стану хныкать. У нас ведь целая ночь! И еще много-много ночей после твоего возвращения. Я буду ждать тебя хоть целую вечность.

Нет, подумал Луго, какая там вечность! Ожидание покажется тебе просто бессмысленным, как только ты решишь, что овдовела, что еще молода, что годы уходят… Да и не дана тебе вечность. А я буду искать ту, что не покинет меня никогда.

Глава 4
СМЕРТЬ В ПАЛЬМИРЕ

1

Караван на Триполи должен был выйти на рассвете. Караван-баши Небозабад требовал закончить все приготовления с вечера. Также он требовал, чтобы каждый умел быстро разбить палатки, а затем свернуть их. Любая задержка в пути стоит денег, хуже того, умножает ненужный риск.

Так, по крайней мере, подсказывал ему опыт. Многие считали, что он беспокоится напрасно. С тех пор как арабы крепко взяли Сирию в свои руки, миру больше ничто не угрожает. Разве сам халиф не проезжал через Тадмор три года назад по пути в святой Иерусалим? Но караван-баши не склонен был слепо доверять обстоятельствам. За свою жизнь он видел слишком много войн, подрывавших торговлю и нарушавших порядок, а следом за войнами неизбежно поднималась волна разбоя. И Небозабад был намерен использовать каждый мирный час и каждую возможность заработать, предоставленные Богом.

Потому-то его подчиненные и устроились на ночлег не в караван-сарае, а под открытым небом у Филиппийских ворот. Небозабад обошел лагерь, поговорил с погонщиками, охранниками, купцами и прочим людом; где надо, отдал распоряжения, мало-помалу обращая бестолковую суматоху в целенаправленную деятельность. Ночь прочно воцарилась на земле задолго до того, как он закончил обход.

Покончив с делами, караван-баши постоял, наслаждаясь одиночеством. Воздух был напоен прохладой с легким привкусом дымка от угасавших костров. Не считая красноватого мерцания углей, на земле лежала глубокая тьма. На фоне чуть более-светлого неба различались лишь верхушки нескольких шатров, раскинутых самыми преуспевающими из путешественников, да порой вспыхивал отблеском наконечник копья несущего вахту стражника. До слуха доносился негромкий говор засидевшихся за беседой, изредка слышалось негромкое ржание лошади или гортанное всхрапывание верблюда.

В небесах ярко сияли бессчетные звезды. На западе взошла ущербная луна, озарив светом неглубокую долину, посеребрив холмы и пальмы, возносящиеся из тьмы могильные склепы, зубцы и башни городской стены. Серовато-белая, она отвесно вздымалась ввысь, словно окружающая равнина встала на дыбы, и казалась такой же извечной, как сама степь. Казалось, что пробить брешь в этих могучих бастионах просто невозможно, и жизнь, ныне уснувшая под их защитой, будет бить ключом изо дня в день до скончания веков.

Мимолетная эта мысль заставила прикусить губу. Слишком хорошо Небозабад знал, что это не так. Собственными глазами видел он на своем веку, как персы теснят римлян, затем римляне изгоняют персов, а сегодня и те и другие отступают перед мечом ислама; и хотя караваны по сей день везут свои богатства в Тадмор и дальше, город уже давным-давно прошел зенит своей славы. Ах, вот жить бы тогда, когда он – она – Пальмира по-латыни, как и по-гречески, – была жемчужиной Сирии, до того как император Аврелиан подавил попытку царицы Зиновии добиться свободы…

Небозабад вздохнул, пожал плечами, круто развернулся и зашагал обратно. Город, как и человек, должен безропотно принимать участь, уготованную ему Господом. По крайней мере, в этом-то мусульмане правы.

По пути он слышал приветствия и отвечал на них.

– Да пребудет Христос с тобою, господин!

– И да пребудет с тобою дух его…

Все узнавали крупную фигуру человека, чье грубоватое лицо было обращено к небу. Он был облачен в простой ватный халат. Свет месяца играл на серебряных прядях проседи и коротко подстриженной бороде.

Караван-баши был уже недалеко от своего шатра – хорошего шатра, хоть и скромных размеров: Небозабад никогда не брал в путь лишних вещей, предпочитая товары, сулящие прибыль. Сквозь щели вокруг незакрепленного клапана входа пробивались слабенькие желтоватые лучи светильника.

Вдруг кто-то схватил его за лодыжку. Небозабад замер на полушаге и с резким вдохом сжал рукоять кинжала.

– Тише, умоляю! – раздался лихорадочный, захлебывающийся шепот. – Ради самого Господа! У меня нет дурных намерений.

И все же, приглядевшись, он ощутил, как по коже продрал мороз. В лунном свете смутно белела припавшая к самой земле фигура – кажется, совершенно нагая.

– Что тебе? – прошипел он.

– Мне нужна помощь, – донеслось в ответ. – Мы можем поговорить наедине? Смотри, я без оружия.

Голос показался ему знакомым. Принимать молниеносные решения Небозабаду было не впервой.

– Подожди, – негромко сказал он.

Рука отпустила лодыжку; Небозабад подошел к шатру и проскользнул внутрь, стараясь почти не поднимать клапан, чтобы на улицу упало как можно меньше света. Стенки верблюжьей шерсти сохранили внутри шатра немного тепла. Глиняный светильник тускло озарял развернутую постель, кувшин с водой, миску, две-три другие мелочи и низко склонившегося прислужника. Тот приветственно коснулся земли коленями, ладонями, лбом и спросил:

– Что пожелает хозяин?

– Я жду гостя, – ответил Небозабад. – Выходи осторожно, как входил я. Когда застегну вход, не позволяй никому входить, и ни слова об этом.

– Да отвечу я за это головой, хозяин!

Прислужник выскользнул из шатра. Небозабад подбирал его весьма тщательно и учил на совесть; этот человек верен как собака. Как только он удалился, Небозабад на мгновение выглянул из шатра, негромко бросив:

– Теперь входи!

Неведомый проситель поспешно забрался внутрь и выпрямился. Хоть Небозабад и догадывался, кто придет, удержаться от изумленного восклицания он не смог. В самом деле, женщина. И какая!

Вспомнив об опасности, он поспешил надежно застегнуть вход, а уж затем обратился к пришедшей. Она опустилась на колени, скрестив руки на животе. На плечи и грудь ниспадали роскошные черные, как полночь, волосы. Небозабад отметил, что они легли так не по случайности – просто ей было нечем больше прикрыть свою наготу, не считая грязи, ручейка запекшейся крови на предплечье да еще поблескивающего под лампой пота и ночного мрака. А тело могло бы принадлежать античной богине – стройное, крепкое, с плоским животом, тонкой талией и округлыми бедрами. Обращенное к нему широкоскулое лицо с прямым носом, полными губами и округлым подбородком поражало чистотой линий. Чуть золотистая кожа, большие карие глаза под выгнутыми дугой бровями. В ней смешивалась кровь западного и восточного Рима, Эллады, Персии и Сирии.

Небозабад внимательно вглядывался в гостью. Она казалась девушкой, нет, молодой женщиной, нет – для нее просто не было определения. Но она была знакома ему.

– О Небозабад, старый друг, – дрожащим хрипловатым голосом заговорила женщина, – для меня не осталось иной надежды, кроме тебя. Помоги мне, как некогда наш род помогал тебе. Ты знаешь нас всю свою жизнь.

Сорок с лишним лет. Эта мысль поразила его, как удар кинжала. Память унесла Небозабада более чем на три десятилетия назад.