Текст книги "Челн на миллион лет"

2

Посохом ему служило копье – ни один путник в здравом уме не рискнет странствовать по Северу безоружным, – но поверх скромного заплечного мешка была уложена арфа, и никто никогда не счел бы его вестником зла. Когда ближе к вечеру ему встречался крестьянский двор, он не отказывался от ночлега под крышей, вознаграждая хозяев за гостеприимство песнями, сказаниями и новостями из внешнего мира. А если двор не встречался, он не сетовал, заворачивался в плащ, а на рассвете утолял жажду из родника или ручейка и закусывал хлебом-сыром, тем, что последний хозяин дал ему на дорогу. Так он жил большую часть своей жизни, пройдя по свету из края в край.

Сегодня день выдался прохладным. По бледному небу плыли редкие облачка, солнце шло своим извечным путем к югу, не балуя теплом. Леса, укутавшие холмы Геталанда* [Историческое название Южной Швеции.], хранили сумрак и тишину.

Березы уже начали желтеть, да и зелень дубов и буков потускнела, только еловая хвоя сберегла свою темную красоту. Из тенистой мглы посверкивала спелая смородина. Каждый вдох был полон аромата сыреющей земли.

Гест охватил взглядом сразу всю картину – он поднялся на гребень, и холмы, что катились к неясному горизонту, теперь были ниже его. Местность была по большей части лесистой, но тут и там попадались лужайки и пахотные поля. Удалось приметить два дома с надворными постройками; из труб на крышах поднимались вертикальные столбы дыма. Призывно блестел ручей, сбегающий к раскинувшемуся вдалеке озеру.

Он отошел достаточно далеко от поля битвы, чтобы все, что осталось на нем, включая мертвецов, слилось в смутное пятно. Стервятники, что собрались на гнусное пиршество, кружились над этим местом, то и дело ныряя вниз, – но и они отсюда казались крошечными, он едва различал их крики. Откуда-то время от времени доносился волчий вой и подолгу висел над холмами эхом, .прежде чем замереть.

Те, кто выжил, разошлись по домам, забрав с собой своих раненых, но павших не удосужились хотя бы прикрыть землицей, даже тех, кого опознали. Поутру он повстречался с группой воинов и выяснил, что король Сигурд приказал унести единственное тело – своего заклятого врага короля Харальда, – с тем чтобы во имя собственной славы похоронить его у себя в Упсале по полному обряду, с приношением даров для загробной жизни.

Гест печально улыбнулся, опершись на копье. Многократно, увы, доводилось ему наблюдать одно и то же: молодость бросается в бой очертя голову, а результат – расставание с жизнью. Сколько раз он это видел? Ответа он и сам не знал, сбился со счета в круговерти столетий – а может, не хватало мужества сосчитать. Но какое бы из объяснений ни принять, он чувствовал, как всегда, потребность сказать прощальное слово – а что еще он или кто бы то ни было может сделать для них, ушедших?

Однако на ум пришел отнюдь не гимн, какой сложил бы любой другой скальд. Слова оставались нордическими, чтобы мертвые поняли их, если услышат, – но не было у него желания воспевать доблесть и боевые заслуги. Выбранное им пятистишие родилось в стране, лежащей за тысячи миль на восход, где живет низкорослый косоглазый народ, набравшийся знаний и создавший вещи удивительной красоты. Хотя и там мечи обнажаются слишком часто.

Лето идет на убыль, Холод окрасит листья кровью, И гуси двинутся в путь – куда? А ведь земля и сейчас багрова, Души павших терзает ветер.

Помедлив еще минуту, он повернулся и пошел своим путем. Датчане, которых он встретил поутру, видели, как тот, кого он ищет, двинулся на восток, преследуя полдюжины шведов. Потому Гест и посетил Бравеллир и осмотрел все подробно, пока наметанный глаз охотника не уловил нечто похожее на след. Надо бы поспешить, однако он по-прежнему придерживался своего обычного шага, вроде бы ленивого, но за день удавалось пройти не меньше доброго коня – и при том не упустить ничего достойного внимания.

За этим человеком он охотился, как за зверем. Короли избрали местом решительной стычки Бравеллир потому, что здесь, на примерно равном удалении от вотчины Харальда в Скании и Сигурда в Швеции, был широкий луг, пересеченный дорогой с юга на север, а населения почти не было. Шестеро, ушедшие отсюда, должно быть, надумали двинуться к Балтийскому побережью, где оставили свое судно или суда. Их собралась жалкая горстка, что само по себе доказывало, сколь жестока была битва. Ее запомнят, ее станут воспевать, и в грядущие века она представится величественнее и кровопролитнее, чем была, – а землепашцев, проливающих пот на окрестных неудобьях, к сожалению, забудут.

Шаг Геста был мягким, почти неслышным. Крыша ветвей над головой лишь кое-где пропускала солнечные лучи, пятнающие еле заметную тропку всплесками света. По стволу огненным факелом взметнулась белка. Где-то простонал витютень. В кустах слева хрустнуло, показалась и исчезла исполинская туша – лось. Да уйдет его душа безбоязненно в благоуханные чащобы. Но ни на миг не прекращал Гест читать нужные ему следы – тем более что это было нетрудно: отпечатки сапог, надломленные сучки, разорванная паутина, отметина на мшистой колоде, где кто-то присел отдохнуть. Они никогда не были охотниками по ремеслу – а он провел на охоте многие годы. И их преследователь тоже не прятал следов. Этот не давал себе передышки, он заботился только об одном – нагнать. Ножищи у преследователя были огромными.

Час от часу солнечные лучи удлинялись, били под более пологим углом, приобретали золотистый оттенок. В воздух просачивалась прохлада.

И вдруг Гест замер на месте и прислушался, склонив голову. Издали долетели звуки, какие он не мог не признать. Он ускорил шаг почти до бега. Сперва приглушенно за листвой, но вот все более отчетливо – лязгающий звон, крики, чуть позже треск, хруст, шумное дыхание. Он взял копье на изготовку и теперь не шел, а скользил тише привидения.

Поперек тропинки распростерся убитый. Тело упало верхней частью в куст, и у корней собралась целая лужа крови, ослепительно алой. Меч раскроил шведа от левого плеча к грудине, из-под которой торчали перерубленные ребра. Светлые волосы прилипли к щекам – а на них еще и бороды-то не было, лишь мальчишеский пушок. Глаза были раскрыты, рот тоже – теперь навсегда.

Гест взял немного в сторону, но тут же наткнулся на второй труп. А дальше кусты ходили ходуном – там шла схватка, мелькали люди, железо и лилась кровь, кровь, кровь. Мечи лязгали друг о друга, скрежетали, задевая шлемы, бухали, натыкаясь на деревянные щиты. Третий по счету швед выбыл из игры, зашатался с окровавленным бедром и рухнул, издавая нечеловеческие вопли. Следом упал и четвертый – прямо в заросли крапивы, но безмолвно: ему снесли голову чуть не напрочь.

Гест укрылся за молодой елочкой и наблюдал за ходом боя меж ветвей. От всей группы, ушедшей из Бравеллира, осталось двое. Как и четверо других, они пустились в путь налегке – рубахи, плащи да штаны; если у них и были кольчуги, надеть их никто не успел. Правда, шапки на головах были все-таки боевыми, железными. В руках у одного были щит и меч, у второго – топор.

Зато единственный их противник был оснащен лучше не придумаешь – кольчуга до колен, конический шлем со спуском к переносице, в левой руке – окованный железом щит, в правой – меч невероятных размеров. Он был настоящий великан: Гест отнюдь не жаловался на рост, а он выше на целую голову, плечи с дверной косяк, руки и ноги что дубовые бревна. На грудь спускалась нечесаная черная борода.

Шведы немного оправились от внезапной атаки и защищались яростно, перебрасываясь короткими выкриками. Меченосец кинулся на великана, клинки скрестились, то сверкая в выпадах на подъем, то смазываясь в стремительном движении вниз и в стороны. Швед получил удар по щиту и покачнулся, но сумел быстро выпрямиться и ответить контрударом, А тот, что с топором, тем временем зашел на врага со спины.

Однако великан, вероятно, предвидел это. Он круто развернулся, сперва вслепую, и напал на топорника без подготовки, так что чуть не промазал. И все же лезвие меча, свистнув, задело шведа. Тот пошатнулся, выронил топор и уставился на правую руку, рассеченную вместе с костью. Великан, не обращая больше на него внимания, прыгнул вбок, отбежал, а потом опять повернулся и устремился на меченосца с разгона. С грохотом столкнулись щиты, но великан был тяжелее, да и скорость набрал изрядную, – швед не устоял и упал навзничь. Он сумел удержать меч и успел поднять щит над собой. Тогда великан вскочил на щит ногами и придавил противника. Гесту почудился треск ломающихся ребер. Швед захрипел, а великан без промедления оседлал его и в два удара прикончил.

Потом огляделся. Раненый топорник удирал, ковыляя меж древесных стволов. Победитель устремился за ним, нагнал и убил. Да и вопли воина со вспоротым бедром тем временем перешли в рык, в невнятное сипенье – и вскоре замерли.

Тогда из бочкообразной груди великана вырвался громовой смех. Трижды воткнул он свой меч в землю, затем вычистил его насухо рубахой одного из поверженных и вложил в ножны. Чуть отдышавшись, стащил шлем с подшлемником, уронил их наземь и отер волосатой дланью вспотевший лоб.

Наконец Гест рискнул выйти из-под елочки. Великан вновь схватился за рукоять меча. Гест прислонил копье к развилке сучьев и, вытянув руки перед собой ладонями вверх, возвестил:

– Я пришел с миром!

– А ты один? – осведомился великан, не теряя бдительности.

Голос его был звучен, как прибой на камнях. Гест всмотрелся в грубое лицо, в маленькие льдисто-голубые глазки и ответил:

– Один. И после того, что я только что видел, не думаю, что Старкад убоится кого бы то ни было.

– А, так ты знаешь меня, – усмехнулся великан. – Но не припомню, чтобы мы встречались прежде.

– Не сыщешь северянина, кто не слыхивал бы про Богатыря Старкада. А я… Я намеренно искал тебя.

– Искал? Намеренно? – Он удивился и сразу же рассердился: – Если так, было подло стоять в сторонке и не прийти мне на помощь.

– Помощь тебе не требовалась, – ответил Гест мягко, как только мог. – Кроме того, все кончилось так быстро. Никогда во всей своей жизни не наблюдал я такого мастерского владения оружием.

Старкад, польщенный, заговорил дружелюбнее:

– Кто же ты, который искал меня?

– У меня было много имен. Здесь, на Севере, я чаще всего называюсь Гест.

– Чего ты от меня хочешь?

– Это долгий разговор. Позволь сперва спросить тебя, отчего ты гнался за этими людьми и умертвил их?

Старкад устремил взгляд куда-то вдаль, к солнцу, чей свет желтыми лучами пробивался меж деревьев – темных теней на фоне неба. Губы великана шевельнулись. Наконец он кивнул самому себе, вновь встретился с Гестом глазами и произнес:

Здесь волки не будут голодны,

Здесь Харальд насытил воронов.

Снискали здесь славу мы.

Только Сам Один нас превосходит.

Не припас я хмельного, зато дарю

Харальду этих врагов на закуску.

Он не был скареден, не был скуп,

И вот ему моя благодарность.

Значит, подумал Гест, люди говорят правду. Старкад – не просто несравненный воин, в нем есть и задатки скальда. Интересно, какими еще способностями он наделен?

– Понимаю, – неторопливо отозвался Гест. – Ты воевал за Харальда и теперь, когда он погиб, хочешь отомстить за него, пусть война и окончена…

Старкад подтвердил догадку кивком:

– Да возрадуется дух его. Но еще более надеюсь я, что осчастливил его достойного предка короля Фродхи, лучшего из повелителей, каким я служил. Вот уж кто никогда не ущемлял меня ни золотом, ни оружием, ни другими щедрыми дарами.

Гест ощутил внутреннюю дрожь, по спине пробежал холодок.

– Ты говоришь о Фродхи Фридлейфссоне Датском? Да, я слышал, что ты состоял у него при дворе. Но он же умер много-много лет назад!

– Я старше, чем выгляжу, – заявил великан. К нему вернулась нарочитая грубость, но затем он взял себя в руки. – После тяжких трудов нынешнего дня во мне все горит от жажды. Ты не ведаешь, есть ли поблизости вода?

– Я найду тебе воду, если ты последуешь за мной. Но что будет с этими мертвецами?

– Что я тебе, ворон, чтобы возиться с ними? – Старкад пожал плечами. – Оставим их муравьям.

На мертвечину уже слетелись мухи, жужжали над ослепшими глазами, облепили языки и кровавые раны. Гесту такое зрелище было давно не внове, и все-таки каждый раз он с облегчением оставлял покойников за спиной, стараясь не думать об осиротевших детях, вдовах и матерях. Жизни, с какими он соприкасался, скоротечны так или иначе, а затем, спустя еще более короткий срок, ушедшие обречены на забвение – для всех, кроме него. Он подобрал свое копье и первым пошел назад по тропинке. Спросил, не оборачиваясь:

– Теперь что? Вернешься в Данию?

– Наверно, нет, – прогрохотал Старкад позади. – Уж Сигурд позаботится, чтобы следующий датский король был его ставленником, а вассалы чтобы враждовали друг с другом.

– Для того, кто умеет сражаться, дело найдется.

– Не по душе мне видеть, как рушится королевство, что строил Фродхи, а Харальд Боевой Зуб воссоздал.

– Да, – вздохнул Гест, – из того, что я слышал, следует, что нечто великое скончалось при Бравеллире. Что же ты намерен делать?

– Возьму корабли, какими владею, наберу моряков и пойду по пути викингов на восток, в Вендланд и Гардхарики*. [Южное побережье Балтики и западные районы России.] Что у тебя там поверх мешка – арфа?

– Точно. Я не чураюсь самых разных занятий, но главным образом я скальд.

– Тогда ступай со мной. Когда достигнем поместий моего повелителя, сложи сагу о том, что я свершил сегодня. Я вознагражу тебя не скупясь.

– Мы еще поговорим об этом.

Они продолжали шагать молча, пока Гест не уловил приметы, какие искал, и не свернул на боковую тропку. Она вывела их на поляну, усыпанную клевером. Посреди поляны бил родник, от него в траве бежал ручеек и пропадал под деревьями. Деревья стояли вокруг стеной, понизу уже тонули во мраке, только самые верхушки еще зеленели-золотились в последних солнечных лучах. Небо на востоке приобрело фиолетовый отлив. Пролетела стая грачей, спешащих домой.

Старкад упал на живот и принялся пить, мощно чавкая. А когда в конце концов поднял бороду, с которой капала вода, то увидел Геста за работой. Тот уже успел скинуть плащ, открыть мешок и разложить свое имущество, а теперь собирал вокруг поляны сушняк и хворост.

– Что ты делаешь? – спросил Старкад.

– Готовлюсь к ночлегу.

– Неужто поблизости никто не живет? Меня устроил бы даже шалаш свинопаса…

– Не ведаю, кто тут живет, и темень накроет нас раньше, чем мы что-то найдем. И не лучше ли здесь, чем на грязном полу, вдыхая дым и вонь?

– Что ж, спать под звездами мне случалось и ранее, и не раз. И на голодный желудок тоже. Гляжу, у тебя есть кое-какая пища. Ты поделишься ею со мной?

– А ты не намерен попросту отнять ее? – ответил Гест, смерив великана пристальным взглядом.

– Нет-нет, – засмеялся Старкад, – ты же не враг и уже не совсем незнакомец. И не женщина. Увы… Гест улыбнулся в ответ.

– Мы поделим все, что есть, пополам, хотя боюсь, что для человека твоего роста этого маловато. Я поставлю силки. Если повезет, то к утру наловим мышей-полевок, а может, попадется белка или еж. – Он помолчал. – Ты не откажешься мне помочь? Я покажу тебе, что делать и как, и к приходу ночи мы устроимся вполне уютно.

Старкад поднялся на ноги.

– Что ж я, по-твоему, нахлебник? Конечно, помогу. А ты сам из финнов или жил среди финнов, что владеешь уловками лесовика?

– Нет, я родился в Дании, как и ты. Родился давным-давно и усвоил охотничьи навыки с детства.

Выяснилось – и Гест не особо этому удивился, – что распоряжаться Старкадом непросто, надо подбирать слова с осторожностью. Иначе легко нарваться на новую вспышку кичливости. Однажды великан полыхнул: «Что я тебе, раб?» – и чуть не вытащил меч. Правда, остыл, вложил меч обратно в ножны и сделал то, о чем его просили, – но на лице его было написано отвращение.

Дневной свет таял, на небе одна за другой загорались звезды. Но к той минуте, когда поляна утонула в сумерках, укрытие на ночь было готово. Навес из валежника обещал защиту от росы, тумана, а ежели случится дождь, то и от дождя. Под навесом земля была устлана ветками и папоротником, а у входа уложен дерн с тем расчетом, чтобы тепло от умело разложенного костра не рассеивалось, а шло внутрь. Кроме орехов и ягод, Гест набрал сосновых шишек, нашел трав и коренья и искусно поджарил все это в дополнение к хлебу с сыром. Отойти ко сну предстояло относительно сытыми.

Гест присел у костра, обстругивая ножом палочки взамен вертелов. Костер был скромнее, чем разжег бы воин в походе, – слегка постреливающий, источающий дымок с вкусным смолистым запахом. Старкаду пришлось тоже подсесть поближе – тогда предосенней прохладе было не подобраться. Пламя бросало желто-красные блики на щеки Геста, отражалось в его глазах, играло тенями в седоватой бороде.

– Ловко ты управляешься, – заметил великан. – Мы действительно могли бы путешествовать вместе.

– Мы это еще обсудим, – опять пообещал Гест.

– Что тут обсуждать? Ты же сам сказал, что искал меня.

– Да, искал, – подтвердил Гест со вздохом. – Долгий-долгий срок провел я в дальних краях, пока зов Севера не одолел меня и я не понял, что должен проверить, по-прежнему ли трепещут осины в светлую летнюю ночь. – Он не упомянул о смерти женщины, с которой он прожил тридцать лет в степях Востока, деля все невзгоды, выпадающие на долю пастухов – ее соплеменников. – Я уже утратил надежду, что моим поискам когда-то придет конец, я почти перестал искать – но как побродил по лесам и пустошам Ютланда, как вспомнил язык, за время моего отсутствия не слишком изменившийся, то услышал про Старкада. И сказал себе: я должен разыскать его! Слух о нем привел меня сначала в столицу, где мне поведали, что Старкад переправился через Зунд, дабы присоединиться к королю Харальду в его боевом походе. Я пришел по твоим следам в Бравеллир и поспел туда на закате, когда битва уже завершилась. Но поутру я нашел людей, видевших, куда направился Старкад, последовал их указаниям, и вот мы встретились…

Великан беспокойно пошевелился и прорычал:

– Чего же ты от меня хочешь?

– Прежде всего хочу, чтоб ты поведал мне о своей жизни. Иные рассказы о тебе, какие довелось выслушать, звучали нелепо.

– Ты очень любопытен.

– Я набираюсь знаний по всему белу свету. Ну и… как сказителю расплатиться за постой, откуда скальду брать стихи, достойные слуха вождей, если у него нет ничего за душой?

Старкад уже успел снять меч, однако потянулся к кинжалу.

– Уж не затеваешь ли ты колдовство? Ты опасен, Гест. Умелец твердо посмотрел воину прямо в глаза и ответил:

– Клянусь, что не прибегаю к чарам. Но то, к чему я стремлюсь, еще более странно.

Старкад подавил невольную дрожь и, словно пускаясь в атаку на собственный страх, стремясь затоптать его, начал поспешно:

– Что я свершил, то хорошо известно, хотя, кроме меня, всей моей жизни не знает никто. Но не спорю, вокруг меня сплели много нелепых, а то и безобразных историй. Я не потомок йотунов* [Раса гигантов из скандинавской мифологии.], это бабьи сплетни. Отец мой был землепашец на севере Зеланда, мать из честного рыбацкого рода. У моих родителей были и другие дети, только те росли, как все, жили, как все, старели, как все, и сходили в могилу от ран, болезней либо тонули на море – тоже как все.

– И как давно их не стало? – тихо справился Гест. Старкад пренебрег вопросом.

– Я был большой и сильный, как и теперь. Но с самого детства мне не хотелось ковыряться в земле и навозе, как и таскать сети, полные вонючей рыбы. Двенадцати лет от роду я решил стать викингом. У соседей было суденышко, купленное на паях. Вместе с другими такими же корабликами они промышляли набегами по северным побережьям. А когда они заторопились вернуться к сенокосу, я отстал от них и прибился к капитану, намеренному зимовать в шхерах. С тех пор начался мой путь к славе.

Надо ли, – продолжал он, – называть все битвы, какие я провел? Надо ли вспоминать набеги, пожары и морозы, пиршества и голодные дни, сотоварищей и женщин? Надо ли перечислять приношения богам, чтоб они помогли нам бороться со штормами, и поминать несчастливый ее исход, когда они отворачивались от нас? Несть числа королям, кому мы служили, и тем, кого мы свергали. Прошлое перепуталось во мне, и только обломки всплывают, словно после кораблекрушения. Фродхи, датский король, взял меня к себе как раз тогда, когда мое судно пошло ко дну. Он сделал меня главой придворной стражи, а я его – величайшим из властителей тех времен. Однако сын его Ингьялд уродился слабаком, обжорой и лентяем. Я разругался с ним и покинул страну в негодовании, хотя время от времени возвращался и обнажал свой меч за более достойных мужей из дома Скйолдунгов. Харальд был лучшим из всех – первый среди королей Дании, Готланда, да и Швеции. И вот Харальд пал, дело его порушено, а я вновь один…

Он отхаркался и сплюнул. Наверное, это заменяло ему слезы.

– Мне говорили, Харальд был уже стар, – вставил Гест. – В Бравеллир его доставили в повозке, и он почти ничего не видел.

– Все равно он умер как мужчина!

Гест согласно кивнул и замолк, занявшись ужином. Они поели молча, вновь утолили жажду из ручья, потом разошлись в разные стороны по нужде. Когда Старкад вернулся к костру, Гест уже сидел у огня на корточках. Ночь вступила в свои права, Колесница Тора* [Одно из названий Большой Медведицы.] блистала над верхушками деревьев, а выше сияла Северная звезда, будто наконечник копья. Старкад навис над костром, расставив ноги, уперев кулаки в бока, и почти прорычал:

– Слушай, ты! Слишком долго я позволял тебе ловко лезть мне в нутро. Чего ты хочешь? Выкладывай, не то разрублю тебя на куски!

Гест поднял глаза. Отблески пламени играли тенями на его лице.

– Последний вопрос, – произнес он. – Тогда все и узнаешь. Когда ты родился на свет, Старкад? Великан изрыгнул ругательство:

– Ты спрашиваешь и спрашиваешь, а сам в ответ ничего путного. Что ты за тварь такая? Сидишь на заднице, как финский колдун…

– Сидеть так, – тихо ответил Гест, покачав головой, – я научился много дальше к востоку. И многому другому научился там, только не колдовству.

– Женским повадкам, к примеру. Появился на поле битвы, когда она кончилась, а потом стоял в сторонке, покуда я дрался один против шестерых!

Гест встал, выпрямился, посмотрел на великана сквозь пламя и сказал жестко, словно вытащил сталь из ножен:

– Это была не моя война, и не по душе мне преследовать людей, от которых уже не исходит зла. – При неверном беспокойном свете, под покровом звезд и Зимней Дороги* [Древнее скандинавское название Млечного Пути.], вдруг показалось, что он одного роста с воином, если не выше. – Люди говорят про тебя, что хотя ты несравненен в схватке, но обречен вершить дурные дела, а то и подлые, без конца и края. Говорят, что Тор наложил на тебя такое проклятие, потому что невзлюбил тебя. Говорят также, что если ты иногда творишь добро, то по воле Одина, отца черной магии. Правдивы ли такие рассказы?

Великан охнул. Будто съежившись, он всплеснул руками и простонал:

– Пустая болтовня. Ничего более.

Но Гест не выпустил его, а продолжал топтать словами:

– Ты не брезгуешь предательством. Сколько раз ты предавал других, если посчитать за все прожитые тобою годы?

– Придержи язык! – заорал Старкад. – Что можешь ты ведать про то, каково быть нестареющим? Сиди тихо, иначе я раздавлю тебя как мотылька – да ты и есть мотылек…

– Раздавить меня не так просто, – ответствовал Гест тихо, почти нежно. – Я тоже долго живу на земле. Дольше тебя, мой друг.

Старкад, издав невнятный хрип, разинул рот. А Гест продолжал сухо, без выражения:

– В этих краях никто не ведет точный счет годам, как на Юге и на Востоке. Говорят, что ты прожил три жизни. Но это ведь ничего не значит, просто люди помнят, что про тебя рассказывали еще их деды. Скорее всего, тебе ныне лет сто…

– Я… мне кажется… больше чем сто.

И вновь Гест поймал взгляд великана и уже не отпускал. Речь была негромкой, но суровой, – хотя голос, пожалуй, чуть подрагивал, как ночной ветерок.

– Я тоже не знаю, сколько мне лет. Когда я был ребенком, в этих краях не знали металла. Ножи, топоры, наконечники копий и стрел тесали из камня и погребальные склепы складывали из камня. Вовсе не йотуны возвели усыпальницы, что стоят и поныне. Это сделали мы, твои предки, оберегая покой наших мертвых и вознося молитвы богам. Только «мы» теперь уже не скажешь. Я пережил их всех, как и многие поколения после них. Я был один – до нынешнего дня, Старкад.

– Но ты седой, – произнес воин жалостливо, цепляясь за единственное возражение, какое мог придумать.

– Я поседел еще в юности. Так бывает, знаешь ли. Других возрастных перемен не произошло. Я никогда не болел, раны заживают быстро и без шрамов. Когда зубы снашиваются, на их месте вырастают новые. У тебя так же? – Старкад дернулся и кивнул. – Разумеется, ты ведешь такую жизнь, что тебе достается больше увечий, чем мне. Я стараюсь быть миролюбивым, насколько это в человеческих силах, и осмотрительным, насколько дано страннику. Когда в страну, ныне именуемую Данией, вкатились боевые колесницы римлян… – Он помрачнел. – Все это позабыто, их войны, их деяния, самая их речь. Только мудрость сохраняется в веках. Ее-то я и ищу по всему миру.

– Послушай, Гест, – пробормотал Старкад, внезапно вздрогнув, – я вспомнил, в дни моей юности болтали о странствующем сказителе по имени Норнагест. Это не ты? Я думал, это просто побасенки…

– Порой я покидал Север на целые столетия, но рано или поздно меня тянуло домой. Последняя моя побывка здесь завершилась лет сорок назад. Я пробыл в отсутствии меньше, чем ранее, хотя… – Гест не сдержал вздоха. – Чувствую, что устал скитаться по земле под ветрами. Значит, люди помнили меня какое-то время, так?

Старкад выглядел совершенно ошеломленным.

– Только подумать, что я, я уже жил тогда! Должно быть, отлучался куда-нибудь… Правду ли сказывают, что Норна предсказала твоей мамаше, что ты умрешь, когда свеча догорит и погаснет, а ты будешь по-прежнему держать ее в руках?

– А ты веришь, – усмехнулся Гест, – что унаследовал срок жизни от Одина? – Посерьезнел: – Не знаю, почему мы двое стали такими, каковы есть. Загадка темна, не светлее той, почему все остальные обречены на смерть. Каприз Норны, воля богов? Именно ради разгадки добирался я до самых дальних концов земли – и еще в надежде найти других мне подобных. Видеть, как любимая жена сходит в могилу, а следом и дети… Однако нигде не сыскал я других, кого щадит время, и нигде не нашел ответа ни на один вопрос. Вернее, слышал слишком много ответов, встречал слишком многих богов. За рубежом взывают к Христу, но, если двинуться дальше на юг, его сменяет пророк Мухаммед, а на востоке верят в Будду Гаутаму, не считая тех мест, где считают мир выдумкой Брахмы или предлагают сонмище разных богов, призраков и эльфов, как в наших северных краях. И почти всякий, к кому я обращался, уверял, что только его народу открыта истина, а все прочие заблуждаются. Если бы однажды услышать слово, которое я ощутил бы хоть полуправдой…

– Не морочь себе этим голову, – заявил Старкад. Самоуверенность мало-помалу возвращалась к нему. – Жизнь все равно не изменишь и от судьбы не уйдешь. Все, над чем человек властен, – покрыть свое имя славой.

– Я все думал, думал, – продолжал Гест, – один ли я такой? Неужто мое бессмертие – проклятие, наложенное на меня за какую-то ужасную вину, которой я уже и не помню? Тоже вроде бы не отгадка. Странные дети рождаются не так уж редко. Чаще всего они немощные создания или уроды, но не может ли время от времени родиться жизнеспособная странность, как клевер с четырьмя лепестками? Может, мы, бессмертные, именно такой клевер? Нас, вероятно, очень мало. Да и те, что есть, в большинстве своем гибнут в войнах и от несчастных случаев раньше, чем замечают, что отличаются от других. Можно себе представить, что кто-то пал от руки соседей, когда те заподозрили в нем колдуна. Или был вынужден бежать, сменить имя, научиться скрывать свою сущность. Я, как правило, поступал именно так, редко задерживаясь длительно на одном месте. Правда, доводилось мне встречать людей, готовых принять меня как я есть, – мудрецов на Востоке или, напротив, совсем отсталых селян Крайнего Севера, – но и они не могли избавить меня от печалей, от бремени перегруженной памяти, так что, в конце концов, приходилось расставаться и с ними. А собратьев я не нашел, нигде, ни одного. Многие-многие следы я распутывал, иной раз годами, только все ни к чему. И вот, когда истаяла последняя надежда, повернул свои стопы к дому. По крайней мере, северная весна всегда молода. И тут я услышал о тебе…

Гест обошел вокруг костра и протянул руки к плечам великана.

– Моим поискам суждено кончиться там же, где они начались, – сказал он, не скрывая слез. – Теперь мы больше не одиноки, нас двое. Отсюда следует, что должны быть и другие, женщины в том числе. Будем искать их вместе, помогая друг другу, поддерживая друг друга, пока не найдем. Старкад, брат мой?

Воин долго стоял недвижимо, прежде чем выговорить:

– Все это… очень… неожиданно. Гест опустил руки.

– Верно. У меня-то было время все обдумать – я же пошел по твоим следам не вчера. Не стану тебя торопить. Времени нам с тобой, в отличие от других, не занимать – ни мне, ни тебе.

Старкад пялился в темноту.

– Думалось мне, – признался он, – что однажды я все же состарюсь и сделаюсь немощным, как Харальд. Если раньше не паду на поле брани, и я бы уж позаботился, чтоб так в случилось. Но ты говоришь, я останусь молодым навсегда. Навсегда!..

– Ноша, которая подчас казалась мне почти невыносимой, – отозвался Гест. – Но нести ее вдвоем станет легче. Старкад сжал узловатые кулаки.

– И что мы будем с ней делать, если вдвоем?

– Беречь свой дар. В конце концов, не исключено, что он достался нам от высших сил, и его носители отобраны для свершений, призванных изменить мир…

– Что ж… – В голосе Старкада прорезалось торжество. – Слава, которой не дано увянуть, и я сам живой, чтоб упиваться ею. Вокруг меня сплотятся военачальники, а я буду завоевывать королевства, основывать династии…

– Погоди, погоди, – вмешался Гест. – Мы, знаешь ли, все-таки не боги. Нас можно заколоть, утопить, извести голодом – в этом смысле мы не отличаемся ни от кого другого. Я прожил бессчетные годы, но лишь благодаря осмотрительности.

Старкад ответил на возражение надменным взглядом и бросил презрительно:

– Про тебя я все понял. А вот понял ли ты, что честь дороже?

– Я отнюдь не имел в виду, что нам надо прятаться. Удостоверимся в собственной безопасности, соберемся с силами, подготовим укрытие на случай невзгод. Затем постепенно можно и открыться людям, достойным доверия. Будут относиться к нам с почтением и трепетом – хорошо, но одного этого мало: чтобы повести людей за собой, им надо служить, отдавать им себя.