Текст книги "Диалоги пениса"

3. Жан Поль

Вторник, 15 часов, аэропорт Тулуза-Бланьяк, зал прибытия.

Жан Поль ждет, у него маленькая табличка с названием фирмы, приезжает сотрудница Парижского управления, он никогда ее не видел. Она должна провести переговоры об условиях оплаты с крупным клиентом – одной испанской фирмой, которая в курсе трудностей местного кассового отдела. Новая ветвь, отделившаяся от Министерства Финансов, служба Инкассирования, надо сказать, неплохо набирает обороты. Жан Поль уже десять лет занимается продажами. Его подразделение охватывает всю Южную Европу, от Греции до Испании. Их фирма – бесспорный лидер по решению компьютерных проблем «под ключ», она поставляет программное и аппаратное обеспечение для фирм, разрабатывающих высокие технологии и ведущих научные исследования в области фармацевтики и авиационной промышленности. Так появилась в Тулузе та самая антенна, которой управляет Жан Поль, ведь он главный продавец фирмы, на сегодняшний день «вес» его составляет 15 % от общего объема продаж! Тут нет никакого бахвальства, он действительно самый лучший. И за это ему еще и перепадает!

Об этой встрече его предупредили дней десять назад. Достаточно времени, чтобы навести справки о девице у сослуживцев из главного офиса:

– Молодая, старая?

– Лет 35, 36…

– Окольцованная?

– Да, замужем, но зациклена на сексе. Вообще говоря…

– Ну, как она? Хоть ничего? Есть за что ухватиться?

– В целом, так себе. Не совсем доска, но плосковата. И к тому же абсолютная ледышка.

– Во попал!

Обычно в подобных случаях он притворяется разочарованным. Однако, в глазах его зажигается огонек. Его излюбленная жертва! Пусть сложена она не так, как на модной картинке, и не такая высокая, как каланча, – тоже неплохо. Даже лучше, это упрощает дело! Такая добыча в его кругу водится в изобилии – охоте благоприятствуют деловые поездки, семинары, подведения итогов, стажировки, совещания. Жан Поль – высокий худощавый брюнет, ухоженный, хорошо сохранившийся для своих сорока с небольшим. Седина на висках, но только местами (он их подправляет ежемесячно), брюшной пресс, как плитка шоколада (он его качает ежедневно), одет от лучших итальянских домов моды – он считает необходимым подчеркивать свойственную его фигуре грацию хищника. Притом предупредителен, услужлив, остроумен. Умеет расположить к себе – улыбается, держится с тактом, смущается, как юноша. Ему удается заставить каждого клиента поверить в то, что он, Жан Поль, самый серьезный партнер, подобно этому, он убеждает каждую женщину в том, что она самая красивая. Впрочем, приемы в обоих случаях полностью совпадают.

И как у всякого заядлого охотника, у Жана Поля имеются свои охотничьи трофеи. Их коллекция приняла модную нынче форму электронного журнала, рассылаемого по Всемирной сети двадцати подписчикам. Большинство из них – приятели, работающие с ним в одной конторе, либо субпоставщики и партнеры. С недавнего времени у него появилось еще три абонента из американской посреднической фирмы. Как? Секрет! Где бы ни находились его инетовские подписчики, в Париже, Атланте, Токио, Милане, Нью-Йорке, Сиднее, Лондоне, Мадриде или Торонто, до них непременно доходят фильмы с изложением всех подробностей его любовных утех. Приключенческие эти повествования выходят в свет пусть не регулярно, но достаточно часто. Отдача, получаемая им от этого электронного журнала, оказалась для него столь значима и забавна, что обратная связь с абонентами превратилась в настоящий допинг, и он уже не в силах без него обходиться. Он инвестирует в эту страсть бешеные деньги, благо, у него есть доступ к самым передовым приборостроительным технологиям. В его распоряжении видеокамеры, неброские на вид – их можно установить в любом гостиничном номере. Обычно он расставляет четыре видеокамеры, плюс одну дополнительно, ею он манипулирует украдкой, для лучшей четкости при съемке крупным планом. Так что его подписчики не упускают ни малейшей детали спектакля. Если некие дамы ведут себя не как дикарки, об этом тотчас проинформированы их коллеги по всему свету, и если, по воле случая, дамочки попадаются в ловушки на каком-нибудь семинаре, коллеги уже осведомлены об их пристрастиях – какая требуется обстановка, какая прелюдия, какие ласки и позы. Подписчики успевают насмотреться на прелести этих дам и на интимные отношения с ними, которые Жан Поль, приобретя известный опыт, научился блестяще раскрывать перед камерами. Так складывается своего рода братство по обмену впечатлениями, добычей делятся друг с другом, без ведома своих жертв.

Случалось ему рассылать в онлайновом режиме и пламенные письма благодарных красавиц – те полагали, что пишут одному Жану Полю, однако, их письма читали и обсуждали все его подписчики, и не только они.

В фильмах не видно лиц этих женщин, поначалу так происходило из-за неумелого кадрирования, однако позднее Жан Поль обнаружил в этом некое удовольствие. Отдельные снимки из этих похождений, размноженные в сети, переходят из рук в руки, они покидают рамки узкого круга подписчиков, появляясь на форумах и в е-мейлах, отчего Жан Поль упивается мыслью о том, как множество рогоносцев, то тут, то там, балдеют от восторга, любуясь втихомолку раскрытыми бедрами, выставленными напоказ ягодицами и загребущими руками собственных женушек. Быть может, они даже испытывают настоящий кайф, глядя на изображения тех, кто в постели им его уже не доставляет?

– Вы Жан Поль?

– А вы, должно быть, Милена. Здравствуйте! Очень рад… Вы хорошо доехали?

– Ужасно! Не думала, что в наше время можно так намучиться из-за воздушных ям.

– Вот оно что! Вы не будете возражать, если мы выпьем по рюмочке перед встречей с нашими злостными неплательщиками? Вам будет легче расслабиться! Я знаю одно местечко, по дороге, там очень приятная атмосфера…

Марсьяль и Роже. Опус 1

– А, это ты, Марсьяль! Я подумал, кто бы это мог звонить в дверь в такое время.

– Я тебе помешал?

– Нет, что ты! Заходи.

Марсьялю девятнадцать лет. Он учится в высшей коммерческой школе с громким названием, по окончании учебы он, в лучшем случае, начнет свою карьеру с заведования отделом в большом универсальном магазине. Но что поделать! Похоже, началу этого циничного века угодно, чтобы он занял в обществе такое место, хотя по большому счету, оно не соответствует его потенциалу и надеждам, которые он подает.

– Устраивайся. Я сделаю тебе чай: будешь пить?

– Да, будь так любезен.

Марсьяль остается один в просторной гостиной. Он присматривается к домашней обстановке, повсюду потертые рамы, из них выглядывают улыбающиеся лица, не спускающие с тебя глаз, напоминающие черно-белые портреты довоенных кинозвезд из фотомастерских Аркур. Безделушки, стоящие на салфетках, репродукции Эдварда Хупера на стене, книга, оставленная на пианино, большой пейзаж какого-то американского натуралиста над очагом, где потрескивают поленья бука, на диске звучит симфония Брукнера. На одной из стен царственно красуется портрет Розы, супруги Роже, ныне покойной. Это картина кисти Вифредо Лама, кубинского художника, друга Роже. Роза позирует с котом. Портрет в стиле резких деформаций Пикассо, отчего красота модели не менее ослепительна. Комната полна воспоминаний о прошлом. Здесь вся жизнь Роже. Поразительное для дзэн-мастера изобилие предметов. Вот и Роже, он возвращается с дымящимся чайником:

– Делай, как я! Садись на пол. Сними обувь, если хочешь, так удобнее. Это черный чай, немного терпкий и горький. Но если он тебе не понравится, у меня найдутся охлажденные фруктовые соки.

Кладя чайник и две восточные фарфоровые пиалы для чая на большой поднос чеканной работы, он ставит его на тканый ковер.

– Нет, нет. Пусть будет черный чай. Такого я никогда не пробовал.

Двое мужчин усаживаются. Марсьяль не перестает изумляться, с какой легкостью этот почти девяностолетний человек скрещивает ноги в позе лотоса. Старик замечает его удивление, улыбается и открывает бал:

– Итак, чему я обязан честью заслужить твое присутствие?

Марсьяль колеблется, подбирая слова:

– Тому… тому, что ты сказал в тот вечер, когда здесь был Жерар.

– Тебя что-то задело в нашей беседе?

– Не совсем… Вернее, да, действительно. Кое-что меня сильно расстроило.

– Очень сожалею, поверь. О чем бы ни шла речь, это не входило в мои намерения.

– Не извиняйся, Роже… А то я смущаюсь: ты мог бы быть моим дедом.

– И даже твоим прадедом! Хотя у меня такое чувство, что будь я им, мы бы сейчас не разговаривали. Я неправ?

– Прав. Отчего чужим всегда легче довериться, чем близким?

– Посторонних, которым мы доверяемся, мы выбираем, а в отношении близких у нас нет выбора. Таким образом, мы ощущаем себя свободнее с теми, от кого можем удалиться, в случае, если их реакция не соответствует нашим ожиданиям. Нет ничего проще.

– Может быть. Я не думал об этом под таким углом зрения.

– У тебя есть время для размышлений. Твоя жизнь только начинается.

– Готов к тому, что мне предстоит изучить еще очень многое. Однако, возвращаясь к той беседе, есть вещи, в которых я уверен!

– Черт возьми! Уже?

– Да. Если когда-нибудь я полюблю женщину, а она полюбит меня, мне хочется хранить ей верность всю жизнь. Я не хочу поступать так, как мои родители. Они поносят друг друга, опускаются до споров о мебели и о посуде, настраивают меня один против другого… Это так низко!

Роже умолкает. Он пьет свой чай по-восточному, шумно прихлебывая, чтобы не было слишком горячо. Потом улыбается, переводя взгляд на пламя камина.

– Догадываюсь, на какой эпизод нашего обсуждения ты намекаешь.

– Роже, я тебя уважаю как пример для подражания, как учителя. Ты сумел обуздать свой рассудок, ты достиг совершенства. Иметь такого человека в качестве своего деда – только мечтать можно! Ты преисполнен духовности, культуры и знаний, всегда готов выслушать другого, и…

– Довольно! Будет! Тебе не кажется, что ты склонен к идеализации? Еще немного и ты сделаешь из меня гуру! Короче говоря, я до этого явно не дотягиваю! Продолжай: «но…», ведь я чувствую, что есть одно но.

– Но я не понимаю, как ты мог сказать такое. Особенно Жерару: он же только что женился!

– Именно об этом я и подумал. Тебя задело за живое, как я смог ему сказать, что настанет день, когда у его жены обвиснут груди, и он непременно заведет себе любовницу на двадцать лет моложе?

– Ты говорил искренне?

– … Конечно.

– Но… но ты, разве ты когда-нибудь изменял Розе?

– Да, я, как ты выражаешься, изменял Розе!

Марсьяль стоит, разинув рот, он лишается дара речи. Как это возможно, такой человек, кладезь мудрости, добрый, великодушный, рассудительный… такой человек, олицетворяющий для него святого, живущего в миру, мог оступиться? Роже отдает себе отчет, насколько взволнован этот юноша, но ничего не говорит. У Марсьяля мелькает луч надежды: Роза умерла пятнадцать лет назад.

– А, я понимаю. Ты хочешь сказать, что ты изменял памяти Розы, после ее смерти?

– Нет, это произошло при ее жизни.

Снова наступает молчание, слышно, как бук потрескивает в камине, скрипки оркестра приступают к andante.

– Но как же ты мог это сделать?

– А что я, собственно, натворил? Ты думаешь, кто я такой? Я такой же человек, как ты, только на семьдесят лет старше. С теми же надеждами и иллюзиями. Придет твой черед, и тебя постигнут те же искушения, ты тоже наделаешь ошибок, таких же, или других.

– Вы были такой дружной, такой счастливой парой. Из того, что я читал о тебе в статьях, в…

– Что известно миру внешнему о нашем внутреннем мире?

– Роза знала?

– Не думаю. Возможно, она о чем-то догадывалась. Или чувствовала. Но она ничего об этом не говорила. Во всяком случае, мне.

– А она?

– Что она? Изменяла ли она мне?

– Да.

– Ничего об этом не знаю. Я об этом не думаю. Но главное, это не имеет никакого значения.

– Эта… связь, которая у тебя была… она длилась долго?

– Да, не один год.

– Как…

– Как у твоего отца, совершенно верно. Только последствия были разные.

– И что, все мужчины делают это? Измена неизбежна?

– Ты что-нибудь слышал о вазопрессине?

– Нет. Что это такое?

– Это гормон. Ученые производили опыты над этим гормоном. Повышая сверх всякой меры его процентное содержание в организме отдельных видов, которым свойственна полигамия, они достигли эффекта, при котором самцы неожиданно проявляли образцовую верность!

– Не может быть! Ты шутишь?

– Ничуть. Не исключено, что моногамия явилась следствием генетической мутации. Вовсе не само собой разумеется, что наша мысль управляет этим механизмом, может, как раз наоборот! Отвечу на твой вопрос более… человечно – я не знаю, насколько неизбежна супружеская измена. Я близко знаком со многими людьми, и даже сейчас не прекращаю тесного общения. Большинство моих друзей не заговаривают на эту тему. Мир внешний и внутренний мир не пересекаются. Я ни о чем их не спрашиваю, я предпочитаю думать, что никакие тучи не омрачают ясного неба их счастья.

– Они так же счастливы, какими счастливыми казались со стороны и вы с Розой.

– Но мы действительно были счастливы! Так продолжалось до самого конца. Бывали ссоры, но мы никогда не размыкали наших рук.

– Но отчего у других историй такой плохой конец? Откуда появляется грязь?

– Мне об этом ничего не известно.

– Почему твою историю с другой женщиной нельзя считать грязной?

В тоне Марсьяля послышались нотки вызова, смешанного с недоверием.

– Мы приложили максимум усилий, чтобы она не сделалась таковой.

4. Жан Рено

Жан Рено внушил себе, что полный переворот в его жизни произошел исключительно по вине первой жены. В течение нескольких месяцев он сменил спутницу жизни, детей, работу, местожительство, машину, небо над головой, даже гардероб. По какому-то невероятному стечению обстоятельств, события следовали друг за другом с такой скоростью, что порой казалось: прежнее существование – из области воспоминаний неизвестного ему человека.

Спокойно переходишь через реку вброд – и вдруг, прямо посередине пути, становится нестерпимо жить так, как прежде. Работа делается несносной из-за дурацких придирок начальника. Истеричный визг жены терпеть невозможно. Идиотские капризы детей выводят из себя. Клонированный дом, воткнутый в ряды солидных пригородных особняков, обитатели которых считаются счастливцами, нагоняет тоску. В машине – вонь от табака, а хочется бросить курить. Размер всех шмоток рассчитан на мужика, у которого живот вдвое меньше.

И вот, одним весенним утром, как по волшебству, сами собой рождаются всевозможные подсказки выхода из создавшегося положения.

Сначала появляется Соланж. На службе неожиданно набирают дополнительных сотрудников для временной работы. Ее помещают перед застекленным оконным проемом, и она оказывается между Жаном Рено и солнцем. Он чувствует нечто вроде божественного откровения. Робкие солнечные лучи, проходя сквозь бледно-желтое платье, благодаря расположению против света, раскрывают милые округлости улыбающейся молодой женщины, замечающей, что ею любуются. Что-то неведомое вдруг пронзает его насквозь и ударяет под дых. Очень скоро, прямо на следующий день, по поисковой системе своего «Макинтоша» он находит какой-то новый сайт по подбору персонала. Он загружает туда свое резюме, и программа выдает ему объявление, соответствующее его данным, как ему кажется, на 92 %. Эту должность ему предлагают в Эксе. И вот, месяца через три, он уже вместе с Соланж и ее дочерью, переселяется в свежеотремонтированный сельский дом неподалеку от Экса, который им сдают за бесценок.

Словом, он перечеркивает десять лет жизни, и супружеской, и профессиональной. Под солнцем Прованса он ощущает себя другим человеком. Жизнь начинается сначала, все становится так, будто Адам и Ева никогда не были изгнаны из Рая.

Приближались летние каникулы. Жан Рено исполнял новые служебные обязанности лишь несколько недель, и ему пока не полагалось ни дня отпуска. Соланж по-прежнему была на временной работе, начался период снижения деловой активности, и ей не давали никаких поручений. Тогда она надумала отправиться в туманные края – в Бретань. У ее родителей был дом на юге Финистера, в окрестностях Понт-Аббе, и они уже соскучились по своей внучке. Соланж и ее дочка уехали на десять дней, а сельский дом остался в распоряжении Жана Рено.

В первый вечер, когда он вернулся с работы, дом показался ему опустевшим. Он налил себе виски и уставился в экран компьютера. И улыбнулся, вспомнив о далекой прошлой жизни. Он позвонил и заказал себе ужин – на подносе с отделениями, посмотрел какую-то муру по телевизору. Потом пошел спать, один.

На второй вечер он уже бойко нажимал на клавиши компьютера…

Женщине, сидящей напротив него в ресторане, в старом городе, лет сорок-сорок пять. Он пьет анисовый ликер с сиропом, а она – мартини. Она отказывается назвать ему свое имя, предпочитая для этой встречи псевдоним из электронной переписки. Как в старые добрые времена своей парижской жизни, он оплачивает еду и для проформы договаривается о цене сексуальных услуг. Она явно не профи. После небольшого допроса с пристрастием, женщина признается, что у нее есть муж, он хирург-дантист. Видно, что ей порядком надоело разыгрывать из себя путану на сайтах знакомств. Проститутки нынче сильно подешевели: не сравнить с теми, которые были на прежнем сайте 36 15, тогда Жан Рено знал все их адреса. А эта – судя по роскоши ее облачения – совокупляется по тарифу не для того, чтобы набить кошелек, а просто, чтобы убить время.

Жан Рено по привычке оплачивает номер в отеле и трахает ее, как надувную куклу: без всякой обходительности и без всякого удовольствия.

5. Жан Амеде

Жан Амеде допивает чашечку кофе, наблюдая за туманом, который сгущается над Женевским озером. Очертания статуй постепенно расплываются, еще немного – и от огромных зданий останутся только неясные формы, а от больших залов – лишь цветовые полосы. Здесь, под высокими сводами офиса международной организации, Жан Амеде наслаждается радостью жизни. Он любит долгие перерывы, придающие своеобразный ритм нескончаемым заседаниям. Задерживаться не стоит, пора отправляться в Испанский зал, слишком большое опоздание может быть неверно истолковано. В дипломатии каждый жест – знаковый. Он думает с улыбкой – какой долгий путь потребовалось ему проделать для того, чтобы созерцать туман над Женевским озером…

Он родился в Ялинбогуа, деревне на берегу реки, неподалеку от Банги, главного торгового центра бывшей французской колонии Убанги-Шари в Экваториальной Африке. Несколько поколений, живущих в этих краях, стали жертвами самой безжалостной в истории работорговли, а в более поздние времена эти земли были со слепой и зверской жестокостью опустошены бельгийскими и французскими колонизаторами. В его деревне завидное усердие проявляли миссионеры из конгрегации «общества Марии». Священники отнеслись к нему с особым расположением, благодаря чему он получает свидетельство об окончании учебного заведения. Затем он продвигается все дальше и дальше, вплоть до того, что ему выдают стипендию от колониальной Администрации, с тем, чтобы он отправился в Сорбонну изучать философию. По возвращении в Банги, он тотчас вступает в ряды активных сторонников Движения за социальное развитие черной Африки. Тогда появилась МЕСАН – прогрессивная организация, которая под руководством Бартелеми Боганда боролась за независимое государство в Центральной Африке, которое должно было объединить современные Конго, Чад и Центральноафриканскую Республику. Ее главные вдохновители, среди них Леопольд Седар Сенгор, были избраны в парламент метрополии, они выступали за социалистическую и демократическую Африку, суверенную и независимую. В 1958 году партия МЕСАН провозглашает создание Центральноафриканской Республики, основанной на деголлевской Конституции, в составлении которой многие из них даже принимали участие. Молодая Республика добивается независимости в 1960 году, одновременно с большинством африканских заморских территорий. Но Жан Амеде отказывается от предлагаемых ему политических должностей. Во вновь созданном государстве он принимает активное участие в построении системы народного просвещения.

Какое-то время он считал себя африканским Жюлем Ферри[2]2
  Ферри Жюль, премьер-министр Франции. Проводник французской колониальной экспансии. – Примечание переводчика.


[Закрыть]. Ночью 31 декабря 1965 года бывший капитан французской Колониальной армии, грубый и необразованный, убивает большую часть президентского кабинета. Тогдашний президент, Давид Дако, едва уцелел во время государственного переворота, устроенного против него человеком, которому он поручил организовать национальную армию. Толстенького армейского капитанишку повысили до звания полковника, звали его Жан Бедель Бокасса. Франция тотчас признала его законным главой центральноафриканского народа. Он поспешил объявить себя президентом пожизненно, затем маршалом, наконец, он сам себя провозгласил императором, ни больше, ни меньше, произведя нелепое и непристойное по пышности коронование.

Жан Амеде был близко знаком с социалистами и демократами, которые участвовали в строительстве независимости, и потому не мог надеяться на то, что ему удастся избежать чисток со стороны государственной полиции, учрежденной непосредственно Бокасса. В феврале 1966 года, в возрасте 32 лет, он просит политического убежища в Бельгии. Добивается его лишь три года спустя. В течение года он живет в Центральноафриканской республике, за это время на его глазах умирают главные его соратники, оставшиеся два года после долгого и тяжелого бегства через Чад, Нигер, Мали и Сенегал, он проводит в бегах и в подполье во Франции, в Швейцарии и в Бельгии.

Благодаря друзьям, приобретенным в подполье, в основном бельгийцам и швейцарцам, он получил сегодняшний свой международный дипломатический пост. После возвращения к власти в стране Давида Дако, в ходе процесса над Бокасса, Жан Амеде выступал в качестве одного из главных свидетелей обвинения. Длинный и мучительный путь к демократии превратил его в международного борца за дело Мира. Если бы не помощь активистов, защищающих африканские мирные интересы в Европе, он сейчас был бы просто старой развалиной, заживо погребенной в окрестностях Банги.

В настоящее время он делает то, что в его силах. Он изобличает коррупцию, которая подрывает основы едва встающей на ноги экономики черного континента. Он делает все возможное для спасения жизни слабых и незащищенных – и черных, и белых, и желтых; унимает негодование Международного валютного фонда, борется против его бесцеремонных политических вмешательств; пытается объяснить жителям Запада, которые склонны к излишней торопливости, что «права человека» не могут быть завоеваны одними международными указами; что загрязнение окружающей среды – предмет весьма важный, но проблемы развития отсталых стран важны ничуть не меньше; надо заставить господ из Давоса понять, что не следует сбрасывать со счетов достоинства и способности бедноты, и конечно – образование. Это его конек. Без просвещения ничего нельзя построить ни в Африке, ни где бы то ни было.

Его статус и положение порой мешают ему открыто выражать свои истинные взгляды. Но у него два псевдонима, под которыми он выступает как автор острых редакционных статей по проблемам стран «третьего мира», он печатается и в Молодой Африке, и в Нью Йорк Таймс, и в Международном курьере. Его доходы несомненно выше, чем у многих африканских министров (конечно, не считая продажных!). Трудный период для него завершается в 1972 году, после этого при каждом удобном случае он посылает треть своей зарплаты в Ялинбогуа. И если в его глухой деревне, где уже давно нет никаких миссионеров из «общества Марии», все же имеется водонапорная башня, школа, диспансер, два ветряных двигателя и библиотека, то это в большой степени заслуга Жана Амеде. Да и сами жители Ялинбогуа изрядно постарались. Когда он думает о них, у него всегда покалывает в сердце. Он старается там проводить хотя бы одну неделю в году. Нигде ему не спится лучше, чем на рогожке, среди ароматов родного леса. Как жаль, что повсюду в Африке люди превращают леса в строительные площадки, истребляя кустарники и саванны. Местных ребятишек он смешит своими рассказами о церемониях, устраиваемых в больших международных гостиницах, со старейшинами деревни он обсуждает глупые причуды западного мира, с его бегом в никуда, с его полной потерей ориентиров.

Кофе остыл. Туман полностью окутал озеро, теперь он едва различает спокойную водную гладь. Египетский делегат делает ему знак рукой, должно быть, пора идти. Остается две минуты, чтобы подумать о том, что будет завтра. О том, как он полетит в Ниццу, и там увидит… Ребекку!

Каждый месяц он позволяет себе эту роскошь – потратить 500 евро на тайную вылазку в Ниццу. Он прилетает на Лазурный Берег, берет такси для прогулки по Английской набережной. Раньше он любил проделывать весь путь пешком, но сейчас он для этого уже немного староват. Тем не менее, он, как всегда, просит высадить его в трехстах метрах от отеля «Марина» и спокойно, важной медлительной походкой проходит под пальмами, с мыслями о ней, затем сворачивает в маленькую улочку и, как правило, обнаруживает ее там. О, Ребекка!

Она все еще красивая, хотя Жан Амеде ни на миг не заблуждается на сей счет. Как, впрочем, и остальные ее клиенты. Лицо ее подтянуто, зад по-прежнему округлый, груди гордо вздымаются к лазурному небу Ниццы, живот плоский – только теперь достоинствами этими она обязана, в первую очередь, пластической хирургии. Она любит повторять, что у нее нет сутенера. Усмехаясь, он думает о ее хирурге.

Ребекка знает, что он приедет. И освобождает для него вторую половину дня. По той же цене, уже столько лет! Она поджидает маленького черного человека в старом сером пальто, который скоро свернет за угол и пройдет по ее улице. После этого, они пойдут ужинать. А, может, ему захочется, чтобы она его обслужила еще разок? Ей очень нравится запах его тела, отдающий маслом сандалового дерева, его густые волосы над ушами, с каждым его визитом они становятся все белее.

В постели с Ребеккой, когда плоть ее сотрясается от его ударов, он часто представляет, как в ее лице засаживает всему Западному миру: неестественному снизу доверху, никогда и ничего не дающему даром, бесстыдно выставляющему себя напоказ в шелковых чулках. Но быстро отгоняет эту мысль. Ребекка очень милая. Она с ним просто за так.