Текст книги "Юность Лагардера"

Глава XI
Рынок наемников

Стояла весна 1692 года. На Новом мосту и вокруг него царило обычное для этих мест оживление: уже много лет здесь находился шумный и зловонный рынок, и толпа привычно текла на него. Побродив по мосту, человеческое море разливалось по Дофинской площади и даже по набережным правого берега, где находился тогда квартал, называвшийся Долиной Нищеты.

Квартал этот был особенный – весьма живописный, но на удивление вонючий, темный, грязный и опасный; нищие и бродяги, заполнявшие его улочки и трущобы, словно сошли с гравюр Жака Калло[45]45
  Жак Калло (ок. 1593–1635) – французский художник и гравер, автор серий офортов «Бедствия войны», «Нищие».


[Закрыть]. При Генрихе IV и Людовике XIII Париж стал несколько чище и наряднее, а здесь сохранялось самое настоящее Средневековье – с проказой и незаживающими язвами. Рядом с новыми домами виднелись покосившиеся хибары, подслеповатые кабаки, разрушенные и брошенные господские особняки. Это ужасное место располагалось внутри прямоугольника, ограниченного с севера улицей Святого Жермена Оссерского, с юга – набережными Школьной и де Ла Ферай, с востока – Шатле[46]46
  В Париже название Шатле носили два укрепленных замка. В Большом Шатле, снесенном в 1802 г., располагалась уголовная полиция; Малый Шатле, снесенный в 1782 г., служил тюрьмой.


[Закрыть], с запада – Лувром.

Той весной на Новом мосту игрались кукольные спектакли, пелись песни, продавались фальшивые лекарства, а главное – красовался новый балаган под вывеской «Очаровательный театр», так что каждый мог отыскать себе зрелище и товар по вкусу. Но больше всего радовались дети, для которых здесь был просто рай земной.

Мы уже сказали, что на Новом мосту собиралась самая разная публика; были там и люди весьма и весьма неприятные: мошенники всех мастей, воришки, бродяги, мнимые эпилептики, горбуны, слепцы и безногие… Все они приходили сюда из Долины Нищеты и в частности – из знаменитого Двора Чудес[47]47
  Двор Чудес (далее: Двор Гробье) – Квартал старого Парижа на правом берегу Сены между улицей Реомюр и дю Кэр. В Средние века служил пристанищем бродяг и нищих; описан В. Гюго в романе «Собор Парижской Богоматери».


[Закрыть], штаб-квартиры парижского преступного мира. До самого заката все эти люди «трудились» на Новом мосту и вокруг него.

Забредали сюда в поисках заработка и наемные убийцы. Эти негодяи были готовы на все, хотя и выглядели людьми тихими и даже любезными.

Тут за порядочную плату легко отыскивалась рапира, готовая продырявить кого угодно, а узловатая дубина в руках ловкого молодца рада была погулять по спине ревнивого мужа, удачливого соперника или надоедливого соседа. Впрочем, бывали на Новом мосту и такие силачи, которые соглашались голыми руками спровадить на тот свет всякого, на кого им только укажут.

В зависимости от своих привычек, рода деятельности и способностей эти наемные убийцы поджидали кто благородного дворянина, кто – знатную даму, кто – завистливого горожанина, кто – отчаявшегося ухажера, кто – прыщавого школяра.

В тот день всем удивительно везло. Публика валила валом, и карманники без труда добывали себе пропитание. Любезные и услужливые наемники тоже не жаловались на недостаток клиентов.

Только один человек под этим весенним солнышком, посреди этой шумной и радостной толпы имел грустный вид.

Ему было лет тридцать. Он был хорош собой, широк в плечах, тонок станом. Походка его являла единение силы с изяществом. У него были очень добрые темно-синие глаза и светлые волосы; над пухлыми алыми губами топорщились маленькие золотистые усики.

Вид его вызывал сострадание – и многие женщины провожали его сочувственными взглядами. На нем был потрепанный армейский мундир, а на поясе висела длинная и тяжелая шпага.

Если бы жители Ниора каким-нибудь чудом очутились сейчас на Новом мосту, то они с удивлением узнали бы в этом усталом человеке Оливье де Сова, последнего отпрыска знатной вандейской[48]48
  Вандея – департамент на западе Франции.


[Закрыть] фамилии!

Отчего же желающие нанять за высокую плату беспощадного убийцу обходили этого молодого человека стороной?

Быть может, их смущал его честный взгляд, благородные манеры, гордо поднятая голова?

Или же возможных клиентов отпугивало что-то другое?

Рядом с ним шла девочка! Место, славящееся дурной репутацией, оружие на боку, голодные глаза, явное желание заработать и – ребенок?! Понятно, почему никто не решался подойти к нему.

Девочка называла молодого человека отцом; они, как это принято в аристократических семьях, говорили друг другу «вы». Звали девочку Армель.

Ей было девять-десять лет: белокурая, с карими глазами, свежая, как бутон. У нее был звонкий, чистый и нежный голосок. Платьице и капор вышли из-под иглы хорошей портнихи, но, хотя ни одно пятнышко не оскверняло лент и оборок, видно было, что весь наряд Армель давно уже обветшал.

Ее невинный взгляд был полон неизъяснимой грусти и тревоги. Казалось, она спрашивала: что плохого мы с папочкой сделали? Отчего нам так тяжело? Это Бог наказывает нас. Но за что? Мой папочка такой хороший, добрый, честный. Он всегда помогал людям – отчего же никто не поможет ему?

Ее сердечко сжалось от страшной мысли: «Что же мы будем есть нынче вечером?»

Тут желудок у нее свело такой болью, что она тихонечко ойкнула. Ножки стали как ватные. Стиснув зубы, она призвала на помощь все свое мужество, чтобы не сказать отцу: «Я не могу, я сейчас умру от голода! Оставьте меня и идите дальше сами!»

Неудивительно, что Армель так утомилась: ее изнурил не только голод, но и бесконечное хождение. Отец водил девочку по Парижу добрых три часа! Не понимая, как трудно приходится его маленькой дочурке, он неустанно бродил с ней по Новому и Меняльному мостам, заходил на Школьную набережную, стоял там какое-то время в задумчивости – и поворачивал обратно.

Невзирая на голод и усталость, девочка с любопытством озиралась вокруг. Ей нравились шум толпы, яркие балаганы, красочные представления…

С моста хорошо был виден весь Париж, ощетинившийся многочисленными колокольнями. Напротив средневековой башни Дворца правосудия высилась башня Шатле. На реке кишмя кишели «водяные извозчики» с пассажирами или с грузом, баржи, плоты сплавного леса…

Но более всего Армель привлекали крики и смех, доносившиеся из ярмарочного балаганчика на Дофинской площади. Его ярко размалеванная афиша извещала:

ОЧАРОВАТЕЛЬНЫЙ ТЕАТР

Сегодня! Только у нас!

ГОСПОДИН ПЛУФ – самый ловкий и самый веселый человек в мире!

Его таланту аплодировал сам турецкий султан!

МАМАША ТУТУ – укротительница зверей!

Вес 220 фунтов! Вызывает бороться трех мужчин зараз!

МАЛЕНЬКИЙ ПАРИЖАНИН – феноменальный мальчик!

Несравненный силач, гимнаст, эквилибрист!

Выступления юного артиста бросают в дрожь!

Чувствительных дам просят смотреть только одним глазком!

Ручка девочки увлекла отца к балагану.

Армель глаз не могла отвести от зазывалы, который и впрямь старался изо всех сил. Когда отец поднял ее на руки, чтобы пронести над морем голов, она вся так и сияла от счастья. Никогда еще она не видала такой красоты!

Оливье не разделял восторга дочки: кривляние комедиантов раздражало его. Вскоре он начал сердито ворчать:

– Нечего нам здесь делать – только время зря теряем. Нужно засветло найти ночлег и раздобыть хлеба.

– Папочка, папочка, – защебетала белокурая девочка, – можно я еще немножко посмеюсь? И вы, папочка, такой грустный, – а посмотрите на них и развеселитесь!

Она указала розовым пальчиком на подмостки – глаза ее сверкали радостью:

– Вы только поглядите, какие они забавные! Вот этот длинный человек, весь обсыпанный мукой, – это господин Плуф, которого сейчас объявляли! Но мне больше нравится его ученик, которого зовут Анри, или Маленький Парижанин. Какой же он милый!

Тут Армель запнулась. Ей почему-то вспомнились счастливые дни в деревне, когда она играла со своими сверстниками под яблонями в высокой траве, усеянной лютиками и маргаритками. Но она не хотела огорчать своего доброго отца и ничего не сказала ему. Зачем, в самом деле, напоминать ему об этом сладостном времени?

Впору ли было нынче говорить о больших ломтях ситного хлеба, густо намазанных маслом, о кувшинах парного молока и о прочих лакомствах? Жизнь, беззаботно протекавшая в родительском поместье, канула в прошлое.

Как видно, Оливье плохо знал свою дочь, потому что грустно подумал: «Счастливы дети – они умеют забывать!»

И он неохотно обратил утомленный взор туда, куда указала Армель.

Маленький Парижанин ему совсем не понравился – разве это смешно, когда рослый двенадцатилетний парень на потеху толпе превращается в горбуна? Но родительская любовь заставляла Оливье рассуждать так: «Потерплю еще немного, пусть бедная малышка позабавится… Глядишь, это фиглярство поможет ей забыть о голоде…»

На его ресницах блеснули слезы. Устыдившись своей слабости, он поспешил смахнуть их и поэтому не заметил, что юный циркач живо заинтересовался Армель. На мгновение – правда, всего лишь на мгновение! – мальчик даже смутился: так восторженно смотрела на него маленькая зрительница с золоченными солнцем локонами. «Какая хорошенькая! – подумал Маленький Парижанин. – Вот такими, наверное, и бывают ангелы…»

Тут он вспомнил, что стоит на сцене, перекувырнулся, поклонился, улыбнулся и непринужденно послал Армель воздушный поцелуй.

Она не успела ни обидеться, ни обрадоваться. Неподалеку что-то случилось, толпа всколыхнулась, и поток людей подхватил Оливье де Сова с дочерью и оттеснил к статуе Генриха IV.

– Караул! Грабят! – кричал какой-то рыжий толстый буржуа, у которого только что вытащили кошелек. Множество оборванцев, стоявших вокруг, лицемерно негодовали и сочувствовали.

– Что ж, – сказал Оливье, – пора тебе очнуться от грез, моя девочка…

Он опустил девочку на землю и взял за руку. Армель тяжело вздохнула. Ей было жаль уходить отсюда; у нее перед глазами все еще стоял Маленький Парижанин, посылающий ей воздушный поцелуй. Есть ей хотелось по-прежнему, но она не смела признаться в этом отцу.

Тут перед ними остановилась карета какой-то знатной дамы, приехавшей, по всей видимости, на свидание. Дама вышла из экипажа и лицом к лицу столкнулась с Оливье и его дочкой.

На миг толпа так сжала их, что они не могли двинуться с места. Взгляды их встретились. Армель улыбнулась даме; та была очень молода, и ее платье ослепляло роскошью. Оливье слегка покраснел и отвернулся, а у знатной красавицы при виде этих несчастных сжалось сердце. «Господи! – подумала она. – Да им же наверняка нечего есть! Девочка едва на ногах держится, – но сколько достоинства у обоих!»

И не без робости (ведь она понимала, что перед ней – не обычные нищие!) дама прошептала:

– Возьми, малышка…

В руке она держала туго набитый кошелек… Но красавица даже не успела протянуть его: Оливье с дочкой, не сговариваясь, отступили назад; их щеки вспыхнули от стыда.

– Сударыня, – сказал молодой человек, приподняв выцветшую шляпу, – мы подаяния не просим!

И он поскорее увлек Армель в гущу пестрой толпы. Они прошли Новым мостом к Долине Нищеты, сделали несколько шагов по улице Трех Марий, свернули направо на улицу Святого Жермена Оссерского и грязной улицей Балю вновь вернулись к реке. Миновав шумный кабачок «Сосущий теленок», они оказались на набережной де Ла Ферай – в том месте, где высилась каменная глухая стена.

Оливье ничего вокруг не видел – он был поглощен своими мыслями.

«Что за глупая гордость! – корил он себя. – Как это я так поспешно и высокомерно отверг дар этой милосердной дамы? Я мог бы сказать ей… объяснить… Неужто вечные несчастья лишили меня дара слова… и даже хороших манер? Ради Армель она, конечно, не отказалась бы нам помочь… Мы, разумеется, не могли бы взять ее денег, – но, быть может, она дала бы в долг? А ради того, чтобы моя бедная Армель была сыта и одета, я согласился бы стать мажордомом[49]49
  Дворецкий.


[Закрыть], привратником, – да хоть лакеем!

Лакеем?! Я, дворянин Оливье де Сов? Ведь я обладатель сабли с золотым эфесом! Мой дед был при Иври, отец при Рокруа! Я, высокородный вандейский дворянин, – и лакей?! – Он вздохнул. – Что ж! Лучше, пожалуй, быть сытым лакеем, чем подыхающим с голоду дворянином!»

Глава XII
Злая фея

Если бы доблестный шевалье не отдался во власть черной меланхолии, а по примеру Армель смотрел по сторонам, то, идучи по улице Балю, он бы непременно заметил женщину, чье лицо напомнило бы ему о многом…

Дело в том, что в особняке Сен-Мара[50]50
  Сен-Мар (1620–1642) – фаворит Людовика XIII; казнен за участие в заговоре против Ришелье.


[Закрыть], окна которого уже давно были наглухо закрыты ставнями, отчего дом выглядел заброшенным, одно окно неожиданно распахнулось, и в нем показалась нарядно одетая дама. Выглянув на улицу, она оперлась на украшенный причудливой решеткой подоконник.

От особняка Субиза до ворот Бюсси и от Мельничного холма до монастыря Богоматери госпожа Миртиль слыла особой выдающейся ловкости и сноровки. Сия своеобразная репутация делала ее поистине королевой Долины Нищеты, где она владычествовала над всеми – большими и маленькими – ее обитателями, то очаровывая блеском своих темных глаз, то жестоко карая холодным презрительным взором. Она была необычайно красива, однако, словно двуликий бог Янус, чаще всего являла всем свой суровый лик. Сундуки ее были набиты золотом, и это позволяло госпоже Миртиль, не страшась ничьего гнева, полновластно распоряжаться в кабачке «Сосущий теленок», проявляя в случае необходимости самое изощренное коварство. Среди завсегдатаев кабачка преобладали люди служивые, сроднившиеся со шпагой, а также мошенники и воры: и те, и другие подозревали, что у очаровательной хозяйки есть иные источники существования. Между собой они прозвали ее Злой Феей.

Сам господин Никола де Ла Рейни[51]51
  Никола де Ла Рейни (1625–1709) – генерал-лейтенант парижской полиции при Людовике XIV. Внес большой вклад в организацию полиции Парижа, очистил город от преступников.


[Закрыть] знал о грозной красавице не намного больше. В списках, имевшихся в Шатле, значилось лишь полное ее имя: «Миртиль Гримпар, супруга Годфруа Кокбара».

Назначенный главой уголовной и гражданской полиции в 1667 году самим Людовиком XIV, господин де Ла Рейни подозревал Миртиль во многих злодеяниях, в том числе и в нескольких убийствах. Он неоднократно бывал в «Сосущем теленке», желая уличить его владелицу, но – безрезультатно, ибо ему было неведомо о существовании тайных ходов, связывающих кабачок с особняком Сен-Мара, а этот последний – с пустым домом на углу набережной де Ла Ферай.

Заметив Оливье де Сова, хозяйка кабачка, не имевшая прежде причин жаловаться на зрение, не поверила собственным глазам. Небрежно передернув плечами, она подумала: «Быть того не может! Такой человек ни за что бы не появился в подобном месте. И уж тем более в столь жалком наряде!»

Однако глаза не подвели ее. Совсем рядом, в двадцати шагах от нее, шел именно он, герой ее единственного и короткого любовного романа. Забившись горько и страстно, сердце ее подтвердило то, чему отказывалось верить зрение. Она вынуждена была прижать руку к часто вздымавшейся груди, чтобы сердце, стучавшее все сильнее, не выскочило наружу.

– Неужели это он? Он? Мой Оливье? – едва слышно прошептала она.

И тут же обычная ее осторожность взяла свое, она отпрянула от окна, захлопнула ставни и мгновенно скрылась за занавеской… Однако скоро она поняла, что Оливье ее не заметил. Он шагал, погруженный в свои невеселые думы, и не замечал ничего вокруг. Беспредельное отчаяние, казалось, полностью лишило его сил, и он безропотно согнулся под его тяжким бременем, предав себя на волю Господа. Было ясно, что мысли его витают далеко от окружающей суеты. Убедившись в этом, госпожа Миртиль обрадовалась: «Он не заметил меня… Вот это удача! Однако что за убогое на нем платье! Какой у него усталый и печальный взор! Что за нелепость? Если бы не горделивая поступь, он бы походил на одного из оборванцев со Двора Гробье… Что заставило его так опуститься?»

Богатый жизненный опыт не замедлил подсказать ей истинную причину случившегося: «Думаю, что не ошибусь, если скажу, что он просто-напросто подыхает с голоду! Поэтому и пришел сюда в надежде хоть кому-то продать свою шпагу. Да, Оливье де Сов, которого я когда-то знала, должен был действительно лишиться всех средств к существованию, чтобы ступить на незавидное поприще наемника!»

И лицо этой коварной женщины ангельской красоты уже расцвело было улыбкой сострадания, как вдруг она увидела Армель, которая из-за своего маленького роста до сей поры была незаметна в разношерстной толпе. Мгновенно улыбка исчезла с лица госпожи Миртиль, что придало ему прежнее суровое и презрительное выражение.

«Это его дочь! Конечно, это его дочь! Сомнений нет, она просто копия, живой портрет этой проклятой Франсуазы де Рюмель… моей ненавистной соперницы! Интересно, что могло случиться с этой длинной светлоглазой девицей с золотыми волосами? Скорее всего, она умерла, раз Оливье притащил сюда их дочь! Так он вдовец? А девчонка, стало быть, сирота? О, дьявол, сам ад пожелал отомстить за меня!»

Она негромко рассмеялась; золотая цепочка, на которой висели ключи, с сухим щелканьем разорвалась в теребивших ее нетерпеливых руках.

– Нет, этого мало! – яростно прошипела она. – Слишком мало! Я хочу видеть, как они страдают. Подобное зрелище – удел избранных… Так почему бы мне не устроить его для себя? Надеюсь, что у меня для этого достаточно и средств, и выдумки.

И словно у хищника, почуявшего добычу, верхняя губа ее задрожала и приподнялась, обнажив блестящие белые зубы.

– О! – усмехнулась она. – Моя месть хотя и запоздала, однако от этого она будет не менее сладостна. Этот гордый и надменный красавчик Оливье скоро уплатит мне свой должок! Я не пощажу ни его дворянского самолюбия, ни его отцовского сердца. Он сполна отдаст мне и за обманутые надежды, и за отвергнутую любовь! Месть! Поистине, ни одно блюдо не сравнится с ней по вкусу!

Высокая, темноволосая, восхитительно сложенная, эта двадцатишестилетняя женщина была поистине прекраснейшим созданием природы. Она справедливо гордилась белизной своей кожи, цветом и бархатистостью соперничающей с цветками жасмина, а изяществу ее рук и ног могла позавидовать любая герцогиня.

Но, как мы уже сказали, госпожа Миртиль чаще внушала страх, нежели восхищение.

Возникало ли это чувство из-за ее властной и уверенной походки, или из-за презрительного выражения лица, из-за отрывистой и сухой манеры отдавать приказания, или из-за неумолимого, жестокого взора ее черных глаз – кто знает? Во всяком случае, все, кто видел госпожу Миртиль, находили ее прежде всего грозной, а уж затем отдавали должное ее красоте.

Она носила дорогие платья, в которых не стыдно было бы показаться в Версале. Следуя последней моде, шелковая юбка была со множеством оборок, однако излишне глубокий вырез декольте свидетельствовал о том, что бюст его обладательницы отличается большим совершенством, нежели ее вкус. Ее прическа, напоминающая каскад водопада, была творением рук искусного парикмахера. Прелестная грудь ее была прикрыта небрежно повязанной кружевной косынкой, коя вскоре вошла в моду под названием галстука Штейнкерка.

Пальцы ее были унизаны драгоценными перстнями; их также было в избытке. Женщина со вкусом вряд ли стала бы столь явно проявлять свою расточительность. О своих драгоценностях госпожа Миртиль всегда говорила громко и пренебрежительно:

– Ах, это все пустяки… так, безделушки… камешки, кабошоны…[52]52
  Драгоценный камень, не граненный, а выпукло отшлифованный с одной или двух сторон.


[Закрыть] поддельный жемчуг!

Она лгала. Эти драгоценности стоили более миллиона!

Недаром господин де Ла Рейни с недоверием относился к их владелице. Начальник полиции страстно желал узнать истинное происхождение подобного состояния…

Но вернемся же к той буре чувств, что поднялась в душе госпожи Миртиль, как только она заметила отца с дочуркой, и разъясним причину, ее вызвавшую.

Миртиль увидела свет в весьма малоприятном месте, именуемом «Консьержери», проще говоря – в тюрьме города Ниора. Высокая башня, единственная постройка, сохранившаяся от некогда великолепного замка графов де Пуатье, где родилась внучка Агриппы д’Обинье[53]53
  Агриппа д’Обинье (1550–1630) – французский поэт и историк, ревностный гугенот и приверженец Генриха IV, автор «Трагических поэм», сатирического романа «Приключения барона Фенеста», «Всемирной истории».


[Закрыть], известная под именем госпожи Скаррон, а затем вошедшая в историю под более звучным титулом маркизы де Ментенон[54]54
  Франсуаза д’Обинье, маркиза де Ментенон (1635–1719), родилась в городе Ниоре. В 1652 г. вышла замуж за поэта Скаррона, в 1660 г. осталась вдовой. Ей было поручено воспитание детей Людовика XIV и маркизы де Монтеспан. После смерти королевы Марии-Терезии в 1683 г. сочеталась тайным браком с королем. Имела большое влияние на Людовика XIV, особенно в вопросах религии.


[Закрыть], была превращена в тюрьму. Сторожем при ней стал сьер Жюль Гримпар.

Честный малый жил там с женой Бертрандой, достойной христианкой, и единственным ребенком, крестной матерью которого пожелала стать сама будущая великая маркиза.

Однажды юный Оливье де Сов, чьи владения состояли из нескольких хуторов в окрестностях Ниора, пообедав в одном из городских трактиров, беспечно прогуливался неподалеку от тюремной башни. Возле рынка ему встретилась дочь тюремного сторожа, или «привратника», как последний предпочитал именовать себя. Оливье нашел, что девушка очаровательна и соблазнительна. Маленькая привратница также сочла его неотразимым. Они улыбнулись друг другу. Перекинулись словечком… Совершенно очарованный Оливье вернулся домой… Стали поговаривать об обручении…

Внезапная смерть матушки Миртиль изменила многое. До сей поры бдительный материнский надзор удерживал юное создание, обладавшее необычайно живым характером, в рамках благопристойности. После утраты матери необузданный и независимый нрав привратницкой дочери быстро дал о себе знать. Миртиль стали видеть в обществе мужчин, знакомство с которыми считается предосудительным для девушек. Господину де Сову стало известно о ее похождениях. Пылкий, но непреклонный в своих принципах влюбленный послал друга сообщить невесте о разрыве их помолвки. Надежды его были жестоко обмануты, и он вернул красавице обручальное кольцо, символ, соединивший их, как ему казалось, навеки узами любви.

Миртиль была крайне раздосадована.

После известия о женитьбе Оливье досада превратилась в неугасимую ненависть.

Оливье женился по любви на одной из самых красивых девушек в окрестности, а именно – на «болотнице» Франсуазе де Рамель, чье прозвище свидетельствовало лишь о том, что она была родом из тех сырых краев Пуату, где жители вместо дорог и тропинок вынуждены передвигаться по рекам и речушкам. Состояние ее, как и состояние Оливье, было невелико, и главное богатство заключалось в роскошных, отливающих золотом волосах, прекрасных голубых глазах и открытом и преданном характере.

Прошло десять лет…

Резко изменив жизнь Миртиль, они не сумели заставить ее забыть Оливье. Потеряв его, она вышла замуж за ниорского кабатчика по имени Годфруа Кокбар, человека лживого, пронырливого и жестокого. Не питая любви друг к другу, они тем не менее составили достойную пару, объединив свои усилия по наполнению семейной казны. Ловкач и неутомимый говорун Годфруа умело заговаривал зубы клиентам. Взгляды и улыбки Миртиль также подолгу удерживали их за столиками трактира. Накопив достаточно денег, чета Кокбар отбыла в Париж, где ими и был куплен кабачок «Сосущий теленок».

Муж красавицы брюнетки через некоторое время исчез, словно растворился в воздухе. Впрочем, это никак не повлияло ни на прекрасное настроение Миртиль, ни на ее надменный нрав. Тем же, кто интересовался ее супругом, она неизменно и непринужденно отвечала:

– Мой муж путешествует в дальних краях.

И скоро все, включая прелестную кабатчицу, казалось, забыли о его существовании.

Посему некоторые из завсегдатаев «Теленка», невзирая на суровый характер дамы, вознамерились утешить ее. И получили достойный и весьма ощутимый отпор: одним достались пощечины, другим еще и тумаки в придачу. Репутация красавицы была безупречна.