Текст книги "Тень Микеланджело"

ГЛАВА 6

Мужчина выглядел лет на шестьдесят с хвостиком. Он был невысок ростом, для своих лет недурно сложен, волосы на макушке и затылке вились, а то, что он облысел спереди, визуально делало его лоб особенно высоким, придавая ему вид мыслителя. Глаза за круглыми, в стальной оправе очками были темно-карими, почти черными. Одежду его составляли прекрасно сшитый костюм, синий в тонкую светлую полоску, не иначе как от братьев Брукс, белая сорочка без фирменного лейбла, галстук «Тернбул и Ассер» в тонкую синюю полоску и туфли фирмы «Бэлли». Золотые часы «Булгари» на правом запястье могли показаться чересчур броскими, даже кричащими, однако они гармонировали с кольцом Йельского университета на указательном пальце левой руки. Обручального кольца не было. От мужчины слегка пахло туалетной водой «Лагерфельд».

Однако облик этого весьма респектабельного на вид джентльмена сильно портил тот факт, что кто-то засадил ему в рот девятидюймовый марокканский кинжал. Клинок пробил мягкое нёбо и вонзился в мозг, а рукоять торчала между губами, как серебристо-черный язык. Эта рукоять не позволяла голове покойного упасть на обтянутую зеленой кожей и фетром столешницу антикварного письменного стола. Крови было очень мало.

Случай, судя по всему, относился как раз к таким, за расследование которых платили лейтенанту Винсенту Дилэни из отряда особого назначения при начальнике полиции.

В соответствии с табличкой на двери кабинета мертвый человек с кинжалом во рту являлся доктором Александром Краули, директором Музея Паркер-Хейл, находящегося на углу Шестьдесят пятой улицы и Пятой авеню, прямо напротив зоосада в Центральном парке. Дилэни окинул взглядом высокие окна на противоположном конце помещения. Старомодные зеленые бархатные портьеры были оттянуты назад и закреплены гармонировавшими с ними витыми бархатными шнурами. Может быть, бабуин из зоопарка что-то и видел, но Дилэни в этом сомневался. На такую удачу, как очевидец, рассчитывать не приходилось. Кроме того, на самом деле он отроду не наведывался в зоосад Центрального парка и понятия не имел, есть ли там бабуины.

В комнате находились еще четыре человека: Сингх из управления медицинской экспертизы, Дон Путкин, специалист по осмотру места преступления, фотограф Йене и напарник Дилэни, толстый, неряшливо одетый сержант Уильям Бойд, Билли. Он как раз осматривал рот мертвеца, в то время как Сингх слегка повернул шею Краули, чтобы проверить окоченение. Оно отсутствовало. Зато внизу, в главном холле, присутствовали аж девятьсот элегантно одетых подозреваемых, явившихся на коктейль. Они пили мартини, гадая, что это за чертовщину преподнесли на закуску стольким важным шишкам, начиная с губернатора и мэра.

Дилэни вздохнул: по всему получалось, что дело будет «глухарем».

– Что скажешь, Сингх?

Медицинский эксперт поднял глаза и пожал плечами.

– Смерть наступила примерно час назад, может быть, чуть раньше. Окоченение еще не наступило. Причина – удушение нейлоновой веревкой. Я подобрал несколько волокон. Очевидно, убийца подкрался к нему сзади, накинул удавку и затянул.

– Есть какие-нибудь соображения насчет кинжала?

– Могу сказать наверняка, что это не индийская работа и не пакистанская. Слишком длинный клинок. Судя по отделке, оружие ближневосточное, берберское или, может быть, арабское.

– Ты сказал, что его задушили, – пробормотал Билли, не отрывая взгляда от кинжала. – Не закололи?

– Может быть, здесь замешан какой-то ритуал. Так или иначе, кинжал вонзили уже в покойника.

– Какой-то психопат, – сказал Дилэни.

– Я бы так не сказал. – Сингх снова пожал плечами. – Кто знает, может, этот человек просто не любил искусство.

Из сотового телефона Дилэни зазвучала тема Симпсонов. Его дочка-подросток скачала ему эту мелодию в шутку, и, слыша ее, он всякий раз представлял себе Барт, едущую на скейтборде по Спрингфилду. Лейтенант открыл телефон, немного послушал, пару раз хмыкнул, захлопнул мобильник и посмотрел на Билли.

– Сходи выясни, есть ли у них интерн по фамилии Райан, ладно? Первое имя Финн.

ГЛАВА 7

Человек в полной униформе сидел в пустой комнате. По существу, это была не более чем камера с голыми белыми бетонными стенами и крохотным вентиляционным отверстием в дальней стене, которое даже в летнюю жару оставалось закрытым. Всю обстановку комнаты составляли армейская койка и одеяло в углу, серый стул и длинный стол для его работы, настольная лама чертежника и увеличительная линза. Лампа являлась единственным в помещении источником света, но другого и не требовалось. Он не читал там, не ел и не занимался ничем другим, кроме того, что спал и сидел на своем стуле, работая. Правда, порой он предавался долгим размышлениям, но размышлять можно было и в темноте. Сюда не проникали звуки, кроме отдаленного приглушенного грома и тихого шороха, возможно производившегося грызунами или насекомыми, а возможно, являвшегося порождением его собственного перегруженного сознания. Он встал, подошел к массивной стальной двери и убедился в том, что все запирающие механизмы на месте, а потом медленно разделся, вешая каждый элемент униформы на отдельный, вделанный в дверь бронзовый крючок. Стянув сапоги и аккуратно поставив их в ногах армейской койки, он, уже обнаженный, снова уселся на стул. Его пенис был возбужден, но он проигнорировал это. Многие годы ему не с кем было разделить свою страсть, так что казалось предпочтительнее не обращать на это внимания.

Он потянулся, взял из коробки на столе свежую пару хирургических перчаток, пробежался пальцами по плотной, тисненой кожаной обложке огромной тяжелой книги, находившейся в строго выверенном центре столешницы.

Мотив обложки, одна из первых его подобных попыток, был прост и недвусмыслен: глубоко вырезанный крест с расходящимися от него лучами и распятой на нем вверх ногами Богоматерью, Пресвятой Девой Марией. Руки ее были прибиты гвоздями к опоре, а ноги распростерты на перекладине креста, открывая взору двойные муки, крестные и родовые. Единственное свое дитя она рожала не вниз, а вверх, ибо место его было не на Земле, но на Небесах, возле Его Отца. Мощь Сына Божия убивала ее, и, хотя крестные муки его вынашивания она принимала добровольно, ей не было дано постичь все величие того, чему она давала жизнь. Чудо Его бытия, Его ярость и непреклонную решимость привести мир к справедливому и истинному воздаянию.

Обратившись к Богоматери с краткой молитвой, обнаженный человек открыл книгу на странице, над которой работал, и приступил к новому стиху.

Поскольку с него начиналась колонка, его следовало, как подобало в любой Библии, снабдить заставкой. Открыв маленький сосуд с клеем и используя самую тонкую кисточку, человек провел липкой жидкостью аккуратную линию вдоль сделанных карандашом очертаний буквы и осторожно подул на клей. Затем достал книжку листов сусального золота, отделил один тончайший листочек и наложил его на клей, прогладив ватным тампоном.

Терпеливо дождавшись, когда клей подсохнет и позолота закрепится, он с помощью более широкой и мягкой собольей кисточки удалил лишнее золото. Цвет, которым предстояло обвести золото изнутри, он уже выбрал: медно-красный, как волосы той девушки, как запах свежей крови в жаркий летний день. Цвет того, как это, наверное, было тогда, давным-давно.

ГЛАВА 8

Финн сидела съежившись на краю диванчика, а толстая добродушная чернокожая женщина-парамедик прикладывала к ее виску спиртовой тампон.

– Должно быть, вас треснули чем-то тупым и твердым, но, слава богу, ничего страшного. Кожа чуть-чуть надорвана, вот и все повреждения. Шишка, конечно, будет, но не более того. Вам повезло, девочка.

Финн медленно кивнула, стараясь не смотреть на растекшуюся по коврику и подтекавшую к двери лужу крови. Самой ей случившееся везением не казалось, но, с другой стороны, она, по крайней мере, осталась жива. В отличие от Питера. Финн почувствовала, как к ее глазам вновь подступают жгучие слезы, и тяжело сглотнула. Теперь ей было ясно, что за миг до того, как провалиться в темный колодец беспамятства, она слышала предсмертный вопль и хрип Питера. Ему одним взмахом располосовали горло, и бедняга захлебнулся собственной кровью.

Сейчас в квартире было не протолкнуться от посторонних: тут находились два парамедика, которые уже укладывали свои инструменты, самое меньшее трое копов в форме и двое детективов. Техник-криминалист посыпал все вокруг дактилоскопическим порошком и тихонько присвистывал себе под нос.

Женщина-парамедик снова обратилась к ней.

– Не хотите пойти в больницу и показать голову врачам? У вас может быть сотрясение мозга. Вообще-то я так не думаю, но кто знает. – Парамедик нахмурилась. – И вот еще что: может быть, вы захотите провериться насчет…

– Если бы меня изнасиловали, я бы это знала, – сказала Финн. – Ничего такого не было.

– Ну и ладно, солнышко, – промолвила женщина и защелкнула пластиковый кейс с инструментами. – Тогда мы пошли. Примите наши соболезнования.

– Спасибо.

– Не за что. Всего хорошего.

Парамедики бочком вышли из квартиры, обогнув кровавое пятно. Один из детективов вышел из ее спальни, и она удивилась, зачем его вообще туда понесло. Он представился как детектив Тракер, и это имя почему-то показалось ей дико смешным. Наверное, все дело было в ее состоянии, близком к истерике. Полицейский, похоже, никак не мог оторвать глаз от ее грудей, и вдобавок у него плохо пахло изо рта. Он был высоким и широкоплечим, а волосы у него были сальные.

– Вы с этим Питером давно дружбу водите?

– Пару месяцев.

– Спите с ним?

– По-моему, это не ваше дело.

– А по-моему, очень даже наше. Стало нашим с того момента, как его грохнули. Представьте себе, вы спите с этим парнем, а какой-то другой ревнует. Проникает к вам домой, прячется и ждет. Дальше все ясно, не так ли? Поэтому повторяю вопрос. Вы с ним спали?

– Нет, я с ним не спала.

– Значит, вы не знаете парня, который его убил?

– Нет.

– Откуда у вас такая уверенность? Вы вроде говорили, что было темно.

– У меня нет знакомых, которые нападают из темноты и убивают людей.

– Что-нибудь пропало?

– По правде, я еще не смотрела.

– Значит, это могло быть ограбление.

– Могло.

– Но воровать-то здесь особо нечего.

– Нечего.

– Студентка, верно?

– Да. Университет Нью-Йорка.

– Питер тоже.

– Да.

– Что вас свело? Одни и те же занятия, общие друзья? Что?

– Он учится… учился живописи. Хотел стать художником.

– Ну и что? Какое это вообще имеет значение?

– Он занимался в натурном классе. А я позировала.

– Голая, что ли?

Его взгляд снова опустился на ее грудь. В первый раз за все эти годы пристальное разглядывание по-настоящему нервировало Финн.

– Обнаженная.

– Какая разница, дорогуша? Я же и говорю, голышом. То есть без одежды.

– Это не то же самое, детектив Тракер. Разница есть, вы уж мне поверьте.

– Как думаете, мог это быть еще кто-нибудь из рисовального класса?

– Нет.

– Почему? Придурков в Нью-Йорке хоть пруд пруди.

Голова у нее раскалывалась. Единственное, чего ей хотелось, это свернуться клубочком на диванчике и заснуть.

– Не был он из этого проклятого класса, ясно?

– Притормозите, дорогуша. Я вовсе не плохой парень.

– Тогда прекратите вести себя так.

Один из полицейских в форме усмехнулся. Тракер нахмурился.

Послышался стук в дверь, а когда она отворилась, на пороге оказался высокий, очень худой мужчина с темными, явно напрашивавшимися на стрижку волосами, угловатым лицом, глубоко посаженными глазами одного тона с волосами и впалыми щеками, на которых к концу рабочего дня успела отрасти щетина. Неожиданный визитер, с виду сильно смахивавший на ирландца, уставился на растекшееся по ковровой дорожке кровавое пятно и нахмурился.

– А вы кто такой? – осведомился Тракер. – Это место преступления, а вы тут путаетесь под ногами!

Худощавый незнакомец полез во внутренний карман и извлек потертые кожаные корочки. Когда он лазил за удостоверением, Финн заметила, что под мышкой у него кобура. Не укрылось это и от Такера. Пришедший развернул корочки и сунул детективу под нос.

– Дилэни. Лейтенант Винсент Дилэни, отряд особого назначения. – Он улыбнулся. – С кем я разговариваю?

– Тракер. Двадцать третий участок.

– Очень хорошо. Это мисс Райан?

– В самую точку. Она и есть.

– Я бы хотел поговорить с ней, если вы не против.

– Какого черта? Это мое расследование.

– Нет, – возразил Дилэни. – Не ваше. Уже не ваше.

ГЛАВА 9

Над Ватиканом забрезжил рассвет, но тайный город за высокими стенами все еще лежал глубоко в тенях. Деревья, росшие вдоль его извилистых дорожек и вокруг его старинных зданий, шептались между собой на легком утреннем ветерке.

То тут, то там горели огни, до слуха доносилось приглушенное, монотонное песнопение. Человек в длинной черной сутане вышел из крыла статс-секретариата в папском дворце и свернул на узкую дорожку между Бельведерским дворцом и старой кирпичной силовой подстанцией.

Сжимая в руке расшифрованное послание из Нью-Йорка, он ускорил шаг, и влажный от росы гравий дорожки заскрипел под его простыми черными туфлями на шнурках. Когда-то, в начале своей карьеры, он испытывал трепет перед этим местом и воистину видел в нем тень Престола Всевышнего на земле.

За прошедшие годы шевелюра его сильно поредела и зрение ослабело, однако внутренним взором он теперь видел Ватикан без шор, куда более отчетливо. В прежние времена этот человек искренне верил в то, что удостоился привилегии служить в таком месте благодаря благочестию и любви к Богу. Со временем, однако, пришло понимание истины: его перевели сюда исключительно из-за способности к языкам и познаний в криптографии. Наверное, выбери он в свое время не Нотр-Дам, а Гарвард, ему нашлось бы место в ЦРУ.

«Что ж, – подумал он, – похоже, даже Господу нужны шпионы».

Священник продолжил путь по тропке, потом нашел маленький вход и поднялся в библиотеку. На самом деле это не была библиотека Ватикана, во всяком случае не рабочая библиотека, а нечто вроде книжной выставки для туристов. Длинная сводчатая галерея, украшенная фресками и уставленная стеллажами с весьма впечатляюще выглядящими, но, как правило, не особо ценными старопечатными томами и манускриптами. Вторая лестница привела его этажом выше.

Длинный коридор заканчивался перед массивной деревянной дверью, охраняемой даже в это время дня театрально разодетым швейцарским гвардейцем. Малый был при полном параде, в панталонах, в шлеме и с алебардой, но священник знал, что под пышным плащом этого вроде бы опереточного стража в потайных кобурах под мышками спрятаны скорострельный пистолет-пулемет «Beperra-12S» и автоматический пистолет «Беретта-9». Тайны Князя Мира охранялись весьма тщательно, с использованием новейшего вооружения.

Выудив из кармана сутаны ламинированную карточку служебного удостоверения, священник поднял ее так, чтобы было видно часовому. Тот вытянулся в струнку. Клирик ответил молодому человеку беглым кивком и отворил дверь с надписью «ARCHIVO SECRE-ТО», дверь секретного архива Ватикана.

Человек, на встречу с которым явился священник-шифровальщик, терпеливо дожидался его в первом из дюжины помещений архива, сидя за простым деревянным столом на простом деревянном стуле в окружении глубоких стеллажей, заполненных стопками документов. Маленькое окошко выходило на дворцовый двор. Звали этого человека Кар л ос, кардинал Абруцци, и в настоящее время он занимал должность кардинала-падроне, вторую по значению в Ватикане после самого Папы. На деле же, как прекрасно знал священник, Абруцци обладал гораздо большим могуществом, чем хрупкий старец, восседавший на престоле Святого Петра. Все нити власти в конечном итоге сходились в руках Абруцци, и он перебирал их, как струны хорошо настроенной арфы. В отличие от большинства верующих католиков и даже большей части католического духовенства он понимал, что Ватикан является не столько религиозным, сколько деловым и административным центром. Фактически этот город-государство был штаб-квартирой второй по величине корпорации в мире, причем корпорации, в орбиту деятельности которой были вовлечены два миллиарда человек различных национальностей. Люди, нуждавшиеся в руководстве, по крайней мере в духовном.

– Что у тебя есть для нас, Фрэнк? – спросил Абруцци, использовав уменьшительное от первого имени священника.

Тот в ответ вручил ему расшифрованную депешу.

– Надо же, Краули убит, – пробормотал кардинал. – Какое несчастье. – В тоне его голоса не чувствовалось ни малейшего сострадания или сожаления. – Марокканский кинжал?

– Боюсь, что так.

– Тогда мы знаем, кто убийца.

– Да.

– Ну что, пусть по прошествии столь долгого времени, но он все же пришел к свету.

– Только вот обставлено это с избыточным драматизмом.

– Его необходимо найти и разобраться с ним прежде, чем до него доберется полиция.

– Да.

– Практикантка сфотографировала один из рисунков Микеланджело?

– Да.

– Откуда нам это известно?

– Это зафиксировала камера наблюдения службы безопасности музея.

– Была ли предпринята попытка забрать фотографии?

– Да, но провалилась.

– Эту девушку тоже необходимо остановить. – Кардинал продолжал задумчиво смотреть на записку. – Это могло бы открыть для нас колоссальные перспективы, особенно теперь, когда Краули не стало.

Он помолчал.

– Прослеживается ли какая-либо связь между этой смертью и девушкой?

– Сомнительно.

– Однако можно сделать так, чтобы это выглядело подобным образом.

– Предположительно.

– Кто тебе потребуется?

– Сорвино.

– А он в пределах досягаемости?

– Да. Он ждет приказа вашего преосвященства.

– Приказывать будешь ты, Фрэнсис. Ты должен понять: я не могу иметь к этому отношения.

– Конечно, ваше преосвященство. Если дела пойдут не так, вся ответственность падет на него и на меня.

– Хорошо, если бы нам удалось покончить с этим раз и навсегда. Очень многое поставлено под удар, и не в последнюю очередь репутация Церкви.

– И канонизация одного из ее пап, – указал священник.

– Если ты справишься с этим, то и сам можешь быть причислен к лику блаженных. – Кардинал улыбнулся. – Нам не помешает еще один святой Франциск.

Священник улыбнулся в ответ, но улыбка его была невеселой.

– Святые, ваше преосвященство, не бывают ввергнуты в адское пламя. А вот меня, боюсь, после того, как это будет сделано, ждет именно такая судьба.

– Не исключено, – согласился кардинал. – Но может быть, я сумею добиться того, чтобы ты, пока пребываешь в здешнем, земном аду, носил епископскую митру. Ты ведь хотел бы этого, Фрэнсис?

– Я не ищу наград, ваше преосвященство, а лишь исполняю свой долг. В этом заключается моя служба.

– Ничей долг, Фрэнсис, ни человека, ни священника, не может заключаться в том, чтобы вычищать нравственные испражнения за тем, кому следовало бы быть образцом морали.

– Всякий священник не более чем человек, ваше преосвященство. От рождения до смерти он человек. А Папа всего лишь священник.

Кардинал мягко улыбнулся.

– И ты будешь учить меня религиозной этике?

– Это простая доктрина.

– Которую мы все усвоили давным-давно, еще в семинарии. Однако обычного человека сочли бы извергом за то, что совершил этот викарий Христа. В прежние времена его бы сожгли. А ныне ему предстоит стать святым.

– Прошу прощения за банальность, ваше преосвященство, но пути Господни неисповедимы, и нет предела чудесам Его.

– Сомневаюсь, Фрэнсис, что это имеет отношение к Господу или Его чудесам, – заметил кардинал. – На сей счет я очень сильно сомневаюсь.

ГЛАВА 10

Дилэни и Финн остались в квартире одни. Он присел рядом с ней на кушетку, а когда заговорил, голос его оказался тихим и мягким, с оттенком сочувствия, каковое, по ее разумению, не могло быть искренним, потому что этот человек явился из «Адской кухни» Нью-Йорка, а не с дублинской Фейд-стрит. Впрочем, по правде сказать, и о том и о другом месте она знала лишь понаслышке. Просто-напросто природный здравый смысл уроженки Среднего Запада заставлял ее настороженно относиться к людям, демонстрирующим избыточную отзывчивость без видимых на то причин.. Мать с детства учила ее не доверять незнакомцам, предлагающим сладкие конфеты.

– Возможно, это был всего лишь наркоман, искавший денег или чего-нибудь на продажу, – сказал детектив. – Страшное дело, конечно, но это убийство и убийство доктора Краули кажется ужасным совпадением. Я уверен, вы это понимаете. К тому же у вас с ним сегодня вышел спор, ну и все такое.

– Не понимаю, какая тут может быть связь.

– Я тоже, Финн. Я для того и пришел сюда, чтобы разобраться, есть связь или нет.

– Ее нет.

– А из-за чего у вас вышел спор?

– Расхождение во мнениях относительно искусства. Я нашла рисунок, застрявший в задней части ящика для хранения. Я была уверена в том, что он принадлежит Микеланджело. Доктор Краули думал иначе. Мы поцапались. Он меня уволил.

– Расхождение во мнениях вряд ли может послужить причиной для увольнения.

– Согласна.

– Тогда почему он так поступил? – спросил Дилэни, спокойно улыбаясь. – Непонятно, Финн, не так ли? Опять загадка.

– Мне кажется, его возмутило то, что какая-то зеленая практикантка посмела ему возражать. Самомнение у него было размером с небоскреб.

– Он был знаком с этим молодым человеком, Питером?

– Точно не скажу, но думаю, что не был.

– У вас нет соображений насчет того, кто мог так разозлиться на Краули, чтобы пойти на убийство?

– Я не очень хорошо знала директора.

– А что случилось с рисунком Микеланджело? Финн нахмурилась. Вопрос показался ей странным, о чем она тут же и сказала.

– Полагаю, рисунок Микеланджело должен представлять ценность, – пояснил Дилэни.

– Конечно.

Он пожал плечами.

– Вот вам и мотив для убийства.

– В последний раз, когда я видела рисунок, он был в руках у Краули. Я бы положила его обратно в обложку…

– А зачем вы вообще его вынули? – резко спросил Дилэни.

Финн заколебалась. Почему его так интересует рисунок? Ей казалось, что он не имеет никакого отношения ни к смерти Питера, ни даже к смерти Краули. Она сняла обложку, чтобы получить при фотографировании более четкое изображение, но об этом решила умолчать. Во всяком случае, пока.

– Я хотела получше его рассмотреть. В общем, тут она не солгала.

– Но рисунок был снова в обложке, когда он держал его?

– Да.

– И тогда вы видели его в последний раз?

– Да.

– Он не положил его обратно в ящик?

– Может быть, и положил после того, как я ушла.

– Но вы не видели, как он делал это?

– Нет.

Дилэни откинулся назад на диванчике и посмотрел на Финн. Красивая ирландская девушка с лицом невинным, как у ребенка, и будь он проклят, если может определить, лжет она или нет. Может быть, что-то прояснится завтра, после того как он просмотрит имеющиеся материалы и поговорит с несколькими людьми.

– Вы сообразительная молодая леди, не так ли, Финн?

– Хотелось бы надеяться, что так.

– Как вы думаете, кто убил вашего бойфренда и почему этот кто-то захотел сделать это столь ужасным способом?

– Я не знаю.

– А что бы вы думали, будь вы на моем месте?

– То, что вы, очевидно, и думаете: что существует какая-то связь между этими двумя смертями.

– Не смертями, Финн. Убийствами. Это большая разница.

– А разве эта связь непременно должна существовать? – спросила Финн. – Разве не может это быть просто совпадением, невероятным стечением обстоятельств?

Ее голос звучал почти умоляюще. Она была настолько вымотана, что усталость причиняла ей почти физическую боль и подавляла, заставляя чувствовать себя чуть ли не преступницей, а не жертвой.

Дилэни смерил ее долгим, задумчивым взглядом, помолчал, а потом спросил:

– А что, по-вашему, произошло бы, вернись вы на полчаса позже? Вот это действительно вопрос, верно? Или что бы случилось, вздумай вы пойти к Питеру?

– Почему вы задаете мне столько дурацких гипотетических вопросов? Я не знаю, что, как да почему. Это ваша работа – все выяснять. – Она покачала головой. – Вы все время спрашиваете о рисунке. Почему, черт возьми, вас так интересует рисунок? Считайте, что я ошиблась! Это был не Микеланджело, о'кей!

– Доктору Краули воткнули кинжал в горло. Мы полагаем, что это марокканский кинжал, который называется куммайя. Вы знаете, что он собой представляет?

– Нет.

– Не исключено, что Питер убит ножом подобного типа. Вы точно не видели такого кинжала в музее?

– Нет!

– Чувствуется, Финн, что вы немного устали.

– Догадайтесь, кто меня утомил.

Дилэни посмотрел на свои старые часы «Гамильтон». Шел второй час ночи.

– У вас есть с кем остаться?

– Мне никто не нужен.

– Девочка, вы не можете оставаться здесь одна.

– О, ради бога! Я не ребенок и вполне могу сама о себе позаботиться. Неужели непонятно?

Ей потребовалась вся выдержка, чтобы сдержать поток слез. Единственное, чего ей сейчас хотелось, это свернуться клубочком на кровати и заснуть.

Дилэни встал.

– Ну что ж, – спокойно промолвил он, – мне, пожалуй, лучше всего уйти.

– Да уж, будьте так любезны.

Дилэни сделал пару шагов к двери, обходя стороной кровавое пятно, и на пороге обернулся.

– Так вы уверены, что это был Микеланджело, да?

– Да, – решительно заявила она. – Это был Микеланджело. И мне плевать, что говорил по этому поводу Краули или почему он это говорил.

– А вы не задумывались о том, что, возможно, именно это и привело его к гибели? И не приходило ли вам в голову, что смерть Питера тоже может оказаться связанной с вашим открытием?

– Вы просто пытаетесь меня напугать.

– Ну зачем, скажите на милость, мне вас пугать? С этими словами он повернулся к двери и вышел.

Спустя несколько мгновений послышался звук прибывающего лифта, а потом все смолкло. Финн осталась одна. Она уставилась на темное пятно, а потом отвела взгляд в сторону. И то верно, на кой черт ему пугать ее? Но почему он так прицепился к рисунку, который, возможно, даже не принадлежит Микеланджело?

Финн устало поднялась на ноги, заперла дверь на два замка, набросила цепочку, обошла пятно на коврике и направилась в свою спальню, оставив в гостиной свет. Ясно было, что в темноте ей сегодня ни за что не уснуть.

В спальне она сняла одежду, нашла длинную, бесформенную футболку с надписью «Огайо» и изображением коровы в ожерелье из ромашек, натянула ее и нырнула в постель. Прикроватную лампу Финн выключила, и единственный свет попадал в спальню из открытой двери. Постепенно ее одиночество наполнилось шумами большого города, нескончаемыми токами энергии. Дом скрипел, странные, отдававшиеся эхом звуки доносились из шахты лифта, кто-то внизу с грохотом открывал окно. Может быть, она поступила глупо, оставшись здесь сегодня на ночь.

Она вспомнила тот день, когда узнала о смерти отца. Ей тогда было четырнадцать. Когда мать сообщила, что отец внезапно скончался от сердечного приступа, находясь на раскопках в каком-то Богом забытом месте в Центральной Америке, Финн точно так же лежала в постели, уставившись в потолок, прислушиваясь к ночным шорохам и дивясь тому, что все продолжается своим чередом, совершенно не учитывая того, что ее отец умер, что его нет, что он никогда не вернется, ибо навеки изъят из структуры бытия, изгнан из Вселенной. Теперь умер Питер, и она никогда больше не услышит его голоса, не почувствует на своих губах его губы, никогда не получит даже возможности выбора, заниматься ей с ним любовью или нет.

Крепко закрыв глаза, она напряженно прислушивалась, стараясь уловить какие-нибудь следы его присутствия в квартире, но ощутила лишь собственные слезы, текущие по щекам. Ничего не вышло. Это не получилось тогда, когда умер ее отец, не сработало и сейчас.

Потом, позднее, отец стал являться к ней в видениях, и она знала, что еще не одну неделю будет замечать Питера на улицах: вот он сворачивает за угол и исчезает из виду, вот спешит и теряется в городской толпе, вот ныряет в метро. То здесь, то там ей будет видеться его лицо в окне проезжающего такси, то здесь, то там она будет слышать его голос, но он будет звучать все глуше, а потом стихнет, как шелест уносимых ветром сухих листьев. А потом он уйдет навсегда. Останутся лишь воспоминания и старые кости – в случае с ее отцом кости, погребенные в безвестной могиле среди джунглей, в холодных каменных глубинах какого-то мрачного бездонного колодца.

Финн лежала долго, но в конце концов присела на постели и решила позвонить матери. Она знала, что мать сейчас на Юкатане, на раскопках гробниц индейских правителей Копана, и связаться с ней напрямую не получалось, но можно было хотя бы оставить послание. Райан очень сильно нуждалась в том, чтобы с кем-нибудь пообщаться, пусть даже посредством автоответчика или голосовой почты.

Она зажгла лампу на прикроватной тумбочке, взяла телефон и начала по памяти набирать номер матери в Колумбусе. Она ждала, прислушиваясь к гудкам, и в тот момент, когда на автоответчике зазвучала запись прокуренного протяжного голоса ее матери, сердце чуть не остановилось у нее в груди. К горлу поднялась жгучая, как кислота, желчь. Финн осторожно положила трубку на место, ибо поняла, что не хочет пугать мать, оставляя запись своего искаженного ужасом голоса. А причина для ужаса у нее была.

Набросок, сделанный ею с рисунка Микеланджело и находившийся в блокноте, лежащем рядом с телефоном, исчез. Финн схватила его и начала лихорадочно перелистывать пустые страницы. Тот, кто похитил набросок, вырвал и несколько находившихся под ним страниц, не оставив ни малейшей вмятины. Словно никакого рисунка здесь никогда и не было.

Никогда и не было. Как отца. Как Питера. Как, наверное, не было бы и ее, если бы убийца не запаниковал. Она повернулась и спустила босые ноги на холодный деревянный пол. Краули мертв, Питер мертв, и набросок, который она сделала, исчез. Кто-то хотел создать впечатление, будто этой странички в ее блокноте никогда не существовало, но почему? Подделка? Что-то, что Паркер-Хейл хотел свалить на бедного, ничего не подозревающего куратора другого музея? Но стоило ли затевать такую возню из-за одного-единственного неправильно описанного экспоната? И может ли музей с такой солидной репутацией, как Паркер-Хейл, поставить все на карту из-за одного рисунка, пусть даже предположительно принадлежавшего Микеланджело.

И тут – она готова была в этом поклясться – на пожарной лестнице снаружи кухонного окна послышался скрип шагов. Финн знала, что окошко заперто, но прекрасно понимала, что злоумышленнику, кем бы он ни был, ничего не стоит обмотать руку рубашкой и выбить стекло. Лихорадочно оглядев спальню, Финн увидела бейсбольную биту, схватила ее, вылетела в кухню-гостиную и с размаху врезала деревяшкой по темному стеклу. Стекло со звоном разлетелось на тысячу осколков, упавших с высоты пятого этажа на улицу, но никакого другого звука с лестницы не донеслось.