Текст книги "Песнь пророка"

* * *

Кэрол Секстон переночует у них. Ехать через весь город рискованно, говорит Айлиш, думая о возбужденных толпах, идущих домой через мосты, о том, как автомобили с развевающимися из окон белыми флагами останавливают на блокпостах, об обысках и арестах, этим полны все мировые новости. Кэрол смотрит на телефоне, как военные грузовики и бронетранспортеры въезжают в пригороды, выстраиваются вдоль каналов. Такое ощущение, что они готовятся к вторжению, говорит она. В сети ходят слухи о нападениях на автомобили, с битами и кирпичами, о том, что молодчики в балаклавах вытаскивают людей из машин, о сожженных машинах. Айлиш размораживает болоньезе и разрешает Бейли и Молли поужинать перед телевизором, пока она укладывает Бена, любуясь крохотными кулачками, желая, чтобы он подольше оставался таким же, но, сколько бы ни продлилось его младенчество, пусть он ничего не узнает о первых годах своей жизни, которые станут преданием, о временах, когда твой отец ушел, и временах, когда он вернулся. Айлиш идет в ванную, смывает с лица косметику, смотрит в зеркало и видит Марка, красивого, молодого, она закрывает глаза, чувствуя, как его у нее отнимают, его рука выпускает ее руку, видит их всех в каком-то темном море, Ларри уносит первым, она кричит Марку, чтобы плыл к берегу, кричит во тьму. Айлиш открывает глаза, наклоняется к зеркалу и цепляется пальцем за коготь, протянутый к ее лицу. Кэрол на ноутбуке смотрит прямую трансляцию демонстрации. Количество протестующих уменьшилось до нескольких тысяч, которые молча сидят с зажженными свечами в бумажных пакетах, словно верующие перед крестным ходом, а вокруг полицейские с водометами и дубинками. Айлиш смотрит на часы и прислушивается. Пятнадцать минут девятого, без десяти девять, почти девять, она продолжает набирать Марка. Не могу отделаться от ощущения, что грядет нечто ужасное, говорит Айлиш. Кэрол внимательно за ней наблюдает. Если бы хотели, они давно бы это уже сделали, уже напали бы, разве нет? Айлиш смотрит на часы. Я продолжаю его набирать, слушаю его голосовое сообщение, кажется, он наговаривает его на бегу. Бейли и Молли снова ссорятся, она и забыла, что они все еще в гостиной. Айлиш подходит к двери и отправляет детей спать, останавливается у раковины и допивает чашку. Мне показалось или у чая действительно странный привкус? Она снова смотрит на телефон. С Марком все будет в порядке, Айлиш, это такая же его битва, как и твоя, ты должна отпустить его. Да, но я велела ему быть дома к восьми. Кэрол опускает глаза на чашку. Ты права, какой-то он затхлый, должно быть, от воды. Айлиш всматривается в лицо Кэрол, думает, а ведь я совсем не знаю эту женщину, которая сидит на стуле с прямой спиной и лицом, хранящим следы бессонных ночей, как будто то, что заставляло ее сохранять облик, медленно вытащили и теперь горе выедает ее костный мозг. Айлиш поднимает руку, касается лица. Вид у меня усталый? Я так измучилась, ничего не соображаю, мне нужно лечь. Я приготовила для тебя кровать Молли, она будет спать со мной. Айлиш поворачивается к двери, у нее возникает ощущение, что она что-то забыла, и она рассеянно оглядывает кухню. До его дня рождения, Марка, я говорю про Марка, осталось две недели, и, если протесты ни к чему не приведут, я просто не знаю, что мне делать. Ходят слухи, говорит Кэрол, что молодые люди бегут за границу, надеясь избежать призыва… Айлиш смотрит на часы, она забыла проверить, заперта ли задняя дверь, в корзине на полу стопка белья. Но как мне его вывезти, они не выдали ему паспорт, пришло письмо из Министерства юстиции, заявление отклонили без объяснения причин. Кэрол встает, берет руку Айлиш и сверху кладет свою ладонь. Если они придут за ним, Айлиш, если дойдет до такого, он может пожить у меня, пока все не закончится… Послушай, может быть, это и не понадобится, но есть еще бабушкина квартира окнами в переулок, никто не станет искать его там. Айлиш вытаскивает руку из ладоней Кэрол, на коже остается ощущение от ее прикосновения. Она стирает его с руки, подходит к задней двери, дергает ручку и смотрит наружу через стекло. Фальшивые краски ночи, мир остается прежним, несмотря на тени, что скрывают причиняемый вред. Мой сын, шепчет она, беглец, а должен учиться в школе, слоняться без дела, играть в футбол. Отражение Кэрол в стекле – воплощение горя. Я могу переправить его через границу в Портраш, к моему брату, у него там дом, разреши мне поговорить с Эдди, он женат на местной и захочет помочь. Ты не понимаешь, Кэрол, он учится в школе, хочет поступать в университет. Когда она поднимается наверх, Молли уже заснула. Кэрол прибирается на кухне, и Айлиш многое отдала бы, чтобы вместо этих звуков слышать, как муж и сын дурачатся на кухне, как Ларри проводит силовой прием, а то ли еще будет, когда Марк его перерастет. Она снова набирает сына, но телефон выключен, или сел аккумулятор. Скомкав в руках пижаму Ларри, она подносит ее к носу, запах медленно выветривается. Айлиш погружается в сон, где лица в тени, где гомон толпы, а среди ночи оказывается в другом сне, где двое становятся одним, отец и сын, и она ищет того, кто стал ими обоими, но во сне его нет.

* * *

За окном шелестит дождь. На нее нападает апатия, ощущение, что пустое тело, наполненное шумом дождя, ничего не помнит, пока не пробуждаются и не обрушиваются воспоминания, Айлиш заглядывает в комнату мальчиков и видит пустую кровать Марка. Возвращается к себе, зажигает прикроватную лампу, опускает абажур, чтобы не разбудить Молли. Бен спит в своей кроватке сном праведника. Какие страхи могут прятаться в снах ребенка: страх падения с высоты, мелькания неразличимых лиц, страх проснуться одному в темной комнате? Бен просыпался всего раз, вспоминает она, открывает ноутбук, кликает на мировые новости, и из горла вылетает низкий рев, и Молли начинает ворочаться. Мам, что происходит? Айлиш скроллит экран, тянет себя за волосы, смотрит на дочь, чувствуя, что теряет контроль, ей хочется заорать на весь дом. Они разогнали протестующих среди ночи, говорит Айлиш, тысячи арестованных, их посадили в автобусы… она пытается снова дозвониться до Марка, но телефон отключен. Они наблюдают, как с рассвета силы безопасности атакуют демонстрантов светошумовыми гранатами, слезоточивым газом и дубинками, протестующие сопротивляются под дождем и светом фонарей, пока не начинается стрельба на поражение, новости показывают, как тысячи людей покидают Колледж-Грин, как демонстрантов затаскивают в автобусы, как мужчину, лежащего ничком на земле, хватают и куда-то тащат, и Айлиш замечает, что он в одном ботинке. Босая, она стоит на лестнице, набирая номер, который не отвечает, в доме тишина. Стоит у кухонного стола, снова набирает, опускает телефон, садится на стул. Воды вздулись, теперь она видит ясно, воды унесли их с собой, пока она спала, забрали ее сына, и прилив бьется о скалы. Кэрол спускается в кухню, полностью одетая и готовая к действию, Айлиш складывает руки на груди и отворачивается, желая, чтобы эта женщина поскорее убралась из ее дома. Откуда ты знаешь, спрашивает Кэрол, ты не можешь быть уверена, дай ему несколько часов. Айлиш резко разворачивается на носках, смотрит в лицо Кэрол, гадая, в каком часу та легла, этот аромат не принадлежит ее дому, под салфетками хлеб и выпечка, пол пахнет моющим средством с запахом сосны, столешницы отдраены, ты позволяешь ей остаться всего на одну ночь, а она распоряжается на твоей кухне, как у себя дома. Он нашел бы способ позвонить, говорит Айлиш, зарядил бы телефон, он не провел бы ночь вне дома, я своего сына знаю. Кэрол начинает скроллить новостную ленту, подвигает стул, садится. Здесь говорят, они используют Национальную крытую арену как центр содержания под стражей, именно туда едут все автобусы. На кухню вплывает Молли с зубной щеткой в руке, садится за стол, насыпает хлопья в миску, но не делает попытки достать молоко, а начинает размешивать сухие хлопья зубной щеткой. Кэрол говорит, послушай, Айлиш, если хочешь куда-нибудь сходить, я могу остаться и присмотреть за детьми, сегодня у меня нет никаких дел. Айлиш внимательно наблюдает за Молли, за Беном, который ползает по коврику, снова смотрит на дочь, как бы спрашивая разрешения уйти. Хочешь молока, любимая, спрашивает она, подходит к холодильнику, ставит пакет перед Молли. Давайте подождем несколько часов, он обязательно вернется, говорит Айлиш. Бен выполз в гостиную, подтянулся на ручках, встал и теперь молотит кулачком по журнальному столику. Скоро он начнет ходить, а затем побежит, и рука, которая сейчас притягивает к себе материнскую руку, будет тянуть в обратную сторону, требуя, чтобы ее отпустили.

* * *

Айлиш садится в «туран», закрывает дверцу, поворачивает ключ в замке зажигания и опускает руки. Скоро ужин, но она боится уходить из дома. Ей нужно поговорить с отцом, она снова набирает Марка, потом Саймона, тот не отвечает, она повторяет вызов, разглядывая улицу, и тут до нее доходит, какая вокруг абсолютная тишина, даже птицы не нарушают воскресный покой. Низкое небо словно застыло, жалюзи опущены, улица безмолвно наблюдает, как люди проживают свои жизни, циклы рождения и смерти, бесконечную череду поколений, и так сотнями лет. В телефоне щелчок, это Саймон, но она не может сказать ему то, что хочет сказать. Эта женщина снова забрала мои очки. А ты смотрел в обычных местах, пап? На кухонном столе, на стуле рядом с ванной? На днях я поймаю ее с поличным, она пытается разрушить мою жизнь, на прошлой неделе украла из шкафа хрусталь твоей матери, держу пари, ты даже не заметила. Она следит за мыслями отца, наблюдает переменчивую погоду, зона низкого давления отвечает за внезапное ненастье, но через пять минут снова развиднеется. Папа, я забрала хрусталь на прошлой неделе, чтобы его почистить, он почернел от пыли, ты же видел, как я заворачивала его в газету, послушай, одному тебе дома не справиться, миссис Тафт просто передвигает вещи, когда убирается, я обязательно с ней поговорю, ты видел новости? Не знаю, о чем ты толкуешь, я никогда не говорил, что нуждаюсь в посторонней помощи, никогда не говорил, что готов терпеть ее в своем доме. Айлиш сосредотачивается на дороге, есть только шум автомобилей, мокрый асфальт, покрытый шлаком. Она не может отрегулировать интервал снегоочистителя, дворники бьют ее по голове, навигатор советует свернуть на следующем съезде, у пропускного пункта она видит мужчину и женщину, которые спорят о чем-то рядом с двумя припаркованными автомобилями, женщина указывает на мужчину и машет чем-то оранжевым, когда Айлиш проезжает мимо. Она сворачивает и едет по Снагборо-роуд, высматривая правый поворот к Национальной крытой арене, где негде припарковаться, автомобили выстроились вдоль обочины, перекрыв автобусную полосу, у ворот собралась толпа. Вылезая из «турана», она завязывает на шее шарф и застегивает куртку, поглядывая на небо. Какой-то шепоток повисает в воздухе во второй половине дня, маскируется под дождь, когда Айлиш обходит людей перед воротами, и она не знает, как его назвать. Это ощущение, когда зима сменяется весною, холодный дождь пропитывает ткань, холод проникает в сердце, пока она стоит, наблюдая за воротами и забором, увенчанными колючей проволокой, за камерами слежения, вооруженными солдатами в балаклавах, приглашающими проходить по одному к справочному окну. Айлиш забыла взять с собой еду и питье. Подтянутая деловитая женщина, одетая как полярник, предлагает ей какие-то сласти в целлофановом пакете. Я два дня ничего не знаю о дочери, они не дают никакой информации, а сегодня мне позвонили, и мужской голос сказал, что она в городском морге, но, когда мы пришли с мужем, ее там не было, мое сердце чуть не разорвалось. Полицейский фургон с задержанными притормаживает у входа, но ему мешают проехать телефоны с включенными камерами, которые люди прижимают к темному стеклу, женщина лет шестидесяти колотит в окно кулаком, сумочка соскальзывает у нее с плеча. Мужчина в мятом деловом костюме кричит на солдат, снимите маски, вам есть что скрывать? Ворота распахиваются, открывая безмятежный вид на спортивный комплекс, и фургон въезжает внутрь. Айлиш разворачивается, разглядывая окружающие лица, болезненно искаженные головокружением перед внезапно открывшейся бездной, это те же люди, и каждый одет и обнажен, запятнан и чист, исполнен достоинства и стыда, лояльности и бунта, и всех привела сюда любовь. Рано или поздно боль пересиливает страх, и, когда страх исчезнет, режиму придется уйти. Спустя час, обыскав, ее впускают внутрь, и она подходит к стеклу, за которым девушка в мундире отрывает взгляд от экрана. Ваше удостоверение личности, пожалуйста. Айлиш охлопывает карманы. О, не подумала его взять, должно быть, оставила в машине, мой сын вчера пошел навестить свою девушку и не вернулся, я жду здесь уже несколько часов. Лицо, обращенное к ней, простое, как молоко, Айлиш пьет и улыбается, и взгляд молодой женщины теплеет, рядом с ней пустое кресло. Вы уверены, что у вас его нет, ладно, не имеет значения, как зовут вашего сына? Губы Айлиш произносят имя, но голос говорит нет. Она смотрит себе под ноги, в голове пусто, и Айлиш тычет носком туфли в желтую линию на асфальте. Голос принадлежит Ларри. А что, если его там нет, произносит голос, им нужны имена, попав в систему, имя там и останется, имена – источник их власти. Джеймс Данн, двадцать семь лет, Норсбрук-авеню, Ранелах, говорит она. Ей хочется поскорее вернуться в машину, выиграть еще немного времени, она наблюдает, как девушка вводит имя, на пальце тонкое помолвочное кольцо, Айлиш видит, как она держится за руки с каким-то молодым парнем, любителем стаута и погонять в футбол, она не выглядит плохой девушкой, редко кто из них выглядит, и она мало чем отличается от вчерашней выпускницы колледжа, барменши, протирающей столы, бухгалтера-стажерки, считающей часы до обеда. Открывается дверь, входит мужчина в форме, отодвигает стул, кладет на стол пакет с сэндвичами и что-то тихо говорит девушке, которая смеется, не отрывая глаз от монитора. Боюсь, по этому имени у меня нет никакой информации, вы не могли бы заполнить эту форму?

* * *

Дети никак не улягутся, и ей приходится на них прикрикнуть. Айлиш лежит в темноте, блуждая по тупиковым аллеям мыслей, думает, что спит, затем просыпается в темной комнате в окружении шепчущих лиц, которые ее обсуждают. Садится, проверяет в кроватке спящего сына, спускается на первый этаж и, проходя через гостиную, слышит дыхание. Она замирает, включает лампу. Марк в куртке растянулся на диване, рука свисает с края, на шее белая бандана, одежда все еще влажная от дождя. Она берет одеяло, опускается на колени, осторожно, чтобы не разбудить сына, поднимает его свисающую руку и кладет на диван. Держит его руку в своей, наблюдая за сонным лицом, расслабленными мышцами вокруг рта, какой же он еще ребенок. Когда Марк просыпается, она хмуро смотрит, как он мажет масло на хлеб, делает долгий глоток кофе, какая-то тень в его лице, он избегает ее взгляда. Я тебе не верю, говорит она, мир вокруг нас пропитан ложью, где мы окажемся, если и ты начнешь мне лгать? Я сказал тебе, где я был, у меня просто не получилось вернуться домой раньше. Он отодвигает стул, идет к своему телефону, садится, набирает сообщение. А куда девался твой рюкзак? Марк на миг отрывается от экрана и пожимает плечами. Они сказали, якобы мы напали на них с металлическими дубинками, они выстрелили мужчине в грудь и заявили, будто у него было больное сердце. Послушай, говорит она, это везение, что тебя не арестовали, теперь тебе нельзя высовываться, сегодня можешь остаться дома и поспать, но завтра ты возвращаешься в школу. Она стоит у стола и смотрит на сына, пока тот не отводит взгляд. Не мытые несколько дней волосы, сырая вонючая одежда. Тебе нужно принять душ, говорит Айлиш, а потом поднимайся наверх и постарайся уснуть. Он вздыхает, встает, возвышаясь над ней во весь рост, подбородок покрыт щетиной, и на мгновение она перестает узнавать сына. Марк разжимает ладони и отводит глаза, и, когда он говорит, Айлиш ощущает его решимость, каменное спокойствие его голоса. Мир смотрит на нас, мама, мир видел, что случилось, они расстреляли мирную демонстрацию, они выслеживали нас, все изменилось, неужели ты не видишь, что пути назад нет? Она отворачивается в поисках какой-нибудь власти над сыном, древнего кровного превосходства, смотрит в сад, где все блестит от влаги, дождь впитывается в землю. Ты не обязан в этом участвовать, говорит она, они уже забрали твоего отца, они не заберут моего сына. Сжав руки в кулаки, она оборачивается к нему, то, что слетело с ее губ, ложь, так или иначе, они заберут ее сына, даже сейчас, когда он стоит перед ней, они уже его забрали. Бейли с грохотом спускается по лестнице и заходит на кухню, кашляя с открытым ртом. Прикрой рот, велит ему Айлиш. Ух ты, говорит он, глядя на брата, когда ты вернулся? Бейли открывает холодильник, достает молоко. Мам, ребенок плачет, а я простыл, можно не пойду в школу?

* * *

Айлиш стоит и смотрит сквозь жалюзи на улицу, думая о сотрудниках службы безопасности, которые обходили толпу, снимая лица. В больших и маленьких городах по всей стране ГСНБ стучится в двери, хватая диверсантов, оккупировавших улицы, террористов, которые скрываются среди гражданского населения. Ты наблюдаешь за автомобилями, которые медленно проезжают по улице или паркуются неподалеку от дома, и за теми, кто в них сидит, и возникает чувство, будто великий сон прервался, будто всех разбудили среди ночи. Ты слышишь во сне стук в дверь и уверен, что это происходит наяву. Протестующие перегораживают дороги, устраивают поджоги на улицах, палят чучела на площадях, бьют витрины, расписывают стены лозунгами. Женщины в свадебных платьях раздают фотографии пропавших мужей. Люди с фальшивыми браслетами «Гарда Шихана» собираются группами и с битами и метательными палками нападают на протестующих. Она смотрит репортажи о блокаде в Корке, темный поток спецназовцев, грохочущее стаккато выстрелов боевыми патронами над головами демонстрантов. Пуля сбивает с ног студента, и эта запись без конца крутится в мировых новостях, замедленное падение тела, разорванного на пиксели, когда его заволакивает слезоточивым газом, и тело бросают на заднее сиденье автомобиля, который стремительно сворачивает на боковую улицу. Айлиш пересматривает репортаж снова и снова, не веря своим глазам, знакомые очертания улицы, мужчина в коричневых сандалиях с хозяйственной сумкой в руке на автобусной остановке, исторический пассаж с рекламой косметики в окнах, только в прошлом году она делала там покупки. Рассылается уведомление, что школы закрываются до тех пор, пока не будут восстановлены закон и порядок. Айлиш велят работать из дома. Молли, закутавшись в отцовский халат, хандрит, отказываясь есть что-нибудь, кроме хлопьев на завтрак, Бейли жалуется, что ему жмут ботинки. Кажется, Марк перенял от отца ту же мрачную неукротимость. Пожалуйста, останься, умоляет она, но он приходит и уходит когда заблагорассудится, возвращается домой поздно, и она не знает, что с этим делать. Этот незнакомый воздух, солдаты у банкоматов и банков, солдаты на бронетранспортерах, едущие в город. Айлиш наблюдает, как старик выходит на улицу и плюет под колеса армейского грузовика. В разговорах с коллегами из Нью-Йорка она придерживается нейтрального делового тона, беседуя с сестрой по телефону, следит за голосом и словами, расплывчатость некоторых слов, осознанная двусмысленность одной фразы по сравнению с другой. Жаль, что ты не хочешь ко мне прислушаться, говорит Айне, история – это безмолвная летопись людей, которые вовремя не поняли, что пора уносить ноги. Айлиш молчит, наблюдая, как слова сплетаются вокруг нее, пока она не заглотит наживку сестры, как обычно, вы обе кому угодно заморочите голову по телефону, всегда говорит отец, ей нет дела до того, кто их подслушивает. Тебе легко говорить, оставила отца на меня, и потом, где сейчас твой муж? Преподает математический анализ в университете, приедет домой через час, наденет тапочки и задерет ноги вверх, пока ты будешь готовить ему ужин, вот и я ни на чертов дюйм не отойду от своей двери, пока не увижу дома моего Ларри.

* * *

Она едет в супермаркет, сует монетку, чтобы взять тележку, усаживает сына на сиденье спереди и проходит мимо двух солдат на входе, затаив дыхание, мрачное величие автоматического оружия в руках юнцов не старше ее сына, подбородки, которым не нужна бритва, на лицах вызывающая невозмутимость. Запасы на полках еще не успели пополнить. Нет ни свежего хлеба, ни молока. Она покупает дрожжи, муку грубого помола, сгущенное молоко, немного консервов и детское питание. Обходит солдат на пути к выходу, прикрыв Бену лицо рукой. Едет домой вдоль канала, притормаживает у блокпоста, на дороге вооруженные полицейские с хмурыми лицами, у нее перехватывает дыхание. Ее просят открыть багажник, пока гарда с пистолетом у бедра наклоняется и смотрит на ее сына. Айлиш наблюдает за четкими перемещениями вокруг автомобиля, отъезжает от блокпоста, глядя перед собой ошалевшим взглядом, думая о дне рождения Марка, изучая деревья вдоль канала, ивы и тополя, дающие тень для прогулок, и лебеди скользят в растягивающемся свете, и так было всю ее жизнь. Айлиш ловит себя на том, что хочет, чтобы весна остановилась, день стал короче, деревья снова ослепли, цветы зарылись в землю и мир заледенел, готовясь к зиме. Приехав домой, она поднимается на второй этаж, чтобы уложить Бена, слышит приглушенный щелчок входной двери, слышит, как кто-то скользит по двору, быстрые шаги по гравию. Поднимает жалюзи, выглядывает на улицу. На другой стороне улицы Марк садится в старую «тойоту», за рулем какой-то юноша, еще один на переднем сиденье, никого из них она не видела раньше, и ни у кого из друзей Марка нет машины. Айлиш с ребенком на руках сбегает вниз по лестнице и выскакивает из дома, и тут автомобиль трогается с места, она бежит за ним по улице, размахивая руками, веля им остановиться, но, притормозив на углу, машина скрывается из виду. Айлиш стоит неподвижно, чувствуя, как мерзнут ноги, опускает глаза и видит, что на ней домашние тапочки, а Бен извивается, пытаясь вырваться из ее рук.