Текст книги "Желтая долина, или Поющие в терновнике 4"

Уистен вздохнул.

– Да… Извини, но мне не хочется говорить тебе банальности вроде «ему там наверняка лучше, чем тут»… Да, Дуглас О'Коннер был хорошим человеком… Извини, но я действительно любил его, и смерть твоего отца…

Махнув рукой, Уистен поднял воротник.

При всем драматизме ситуации Кристофер не мог не спросить:

– Дугласа? Как, ты знал моего отца?

Уистен коротко кивнул.

– Да.

Теперь Крису многое становилось понятным; многое, но не все.

Так вот откуда, оказывается, в дневниках отца фамилия О'Рурк!

Стало быть, они действительно были знакомы; более того, этот самый Уистен играл в жизни отца достаточно значительную роль – настолько серьезно, чтобы последний заносил его имя в дневник.

Но откуда, как они были познакомились?

И что могло связывать двух таких непохожих (во всяком случае, на первый взгляд) людей?

Почему отец никогда не рассказывал ему о своем знакомстве с О'Рурком? Да и сам Уистен…

Став спиной к ветру, Крис прикурил – Уистен предупредительно протянул ему зажигалку.

Возвращая ее обратно, О'Коннер спросил:

– Ты знал моего отца?

– Да, – ответил Уистен. – Помнишь тот наш разговор в Итоне – ну, когда ты переселился ко мне жить?

Кристофер прищурился.

– Что ты имеешь в виду?

– Тогда я мельком сказал, что у нас есть один общий знакомый, который для меня является образцом настоящего ирландца… Тогда мои слова, помню, повергли тебя в некоторое смущение – судя по всему, ты долго ломал голову, кто же это может быть. Да, это был Дуглас, Дуглас О'Коннер, это был твой отец…

Хотя Крис и был внутренне готов к такому повороту событий, но разволновался настолько, что выпустил сигарету из рук.

– Ты… Значит, вы были знакомы?

– Мы были друзья… И не только друзья, нас связывало много большее, чем простая дружба, – ответил Уистен притихшим голосом.

Они немного постояли у гранитного парапета набережной, помолчали – Крис был настолько ошарашен этой новостью, что не сразу мог прийти в себя.

Наконец, тронув Кристофера за рукав, Уистен сказал негромко:

– Ну что, пошли куда-нибудь, и я тебе все расскажу…

– Пошли, – согласился Крис, облизав пересохшие от волнения губы.

В небольшом ресторане, куда они зашли, было немноголюдно – несколько человек сидело за столиками, судя по всему, это были приезжие фермеры откуда-то из глубинки.

Крис, Уистен и его спутница уселись за столик.

– Извини, – произнес Уистен, я забыл тебе представить: это Марта, моя сестра…

– Я так и понял, что сестра, – сказал Кристофер, протягивая Марте меню и карту вин.

– А что – мы действительно так похожи? – впервые за все время их беседы подала голос девушка.

– Да, – ответил Кристофер, – поэтому, я сразу же об этом догадался…

После того, как официант принес блюда и вино, Уистен принялся разъяснять:

– Может быть, тебе это покажется странным – я имею в виду то, что ты сейчас услышишь. Но очень прошу тебя – не удивляйся… И не задавай лишних вопросов.

Крис насторожился.

– Ты говоришь таким тоном, будто бы хочешь рассказать о моем отце нечто такое… Ну, предосудительное, что ли…

Уистен, отрицательно покачав головой, произнес:

– Ничего предосудительного. Скорее – наоборот. Я ведь говорил тебе уже однажды, что для меня твой отец, Дуглас, – в голосе Уистена прозвучало неподдельное уважение к отцу Кристофера, – что для меня этот человек всегда был воплощением всего самого лучшего, что только может быть в человеке… Это был настоящий ирландец, и этим все сказано.

– Но откуда ты его знал? И почему не рассказывал мне об этом раньше?

– Но ведь и отец ничего тебе об этом не рассказывал, – возразил О'Рурк.

– Почему?

– Я же просил: выслушай меня внимательно и ничему не удивляйся…

– Твой отец последние лет пятнадцать являлся одним из руководителей ИРА…

Крис от этого признания чуть не поперхнулся.

– Но почему я ничего не знал об этом? Уистен вздохнул.

– Дуглас говорил: «Придет время, и я все расскажу своему сыну»… Но, – он вздохнул, – но, как видно, ему не суждено было рассказать тебе обо всем… И теперь за него это должен сделать я…

Крис скосил глаза на Марту – мол, можно ли говорить о подобных вещах при девушке? О'Рурк улыбнулся.

– Марта – моя сестра. И кроме того, помощница, к ней, как ни к какому другому человеку, подходит слово «соратница»… Извини, я не любитель высокопарных книжных выражений, но это слово – очень удачное… Так вот, твой отец, Дуглас О'Коннер…

Крис, затаив дыхание, приготовился слушать…

Но Уистен на этот раз был лаконичен и весьма немногословен.

Да, Дуглас О'Коннер вот уже лет пятнадцать, а то и все двадцать вел двойную жизнь.

В повседневной жизни тихий, молчаливый, немного замкнутый, даже флегматичный человек, он внешне являл собой типичный образчик среднего ирландского буржуа.

Но на самом деле Дуглас входил в руководящее ядро ИРА, и вот уже много лет, как успешно руководил всеми действиями этой организации.

Нет, он не участвовал в том, что сами члены ИРА именовали «акциями»; он составлял планы, просчитывал все до мельчайших подробностей, отвечал за успех или неуспех.

И, как утверждал Уистен, никогда не проигрывал…

Выслушав собеседника, Кристофер, растеряно взяв полотняную салфетку, принялся мять вышитый уголок.

– Неужели?

– Да, Крис… Ты же понимаешь, я никогда бы не стал тебя обманывать.

После небольшой паузы О'Коннер спросил:

– Почему же в таком случае ты ничего не рассказывал мне об этом раньше – ну, скажем, в Итоне?

– Мне не велел этого делать Дуглас… Кстати, тогда, когда ты переселился ко мне – ну, в Итоне – это была инициатива твоего отца…

– Вот как?

Признание Уистена прозвучало для Криса в высшей степени странно: ведь отец никогда не высказывал никаких сомнений относительно него, Криса.

Словно угадав мысли собеседника, Уистен уточнил:

– Дело не в том, что Дуглас не доверял тебе, и не в том, что боялся, что ты сойдешься с дурной компанией… Дело в том, Крис, что он хотел подготовить тебя…

– К разговору с ним?

– Да. – Уистен опустил глаза. – Он считал, что этот разговор будет, возможно, самым главным в его жизни… Да и в твоей, наверное, тоже.

Крис некоторое время размышлял, а затем вопросы посыпались один за другим.

– Но почему он раньше ничего не рассказывал? Ни об ИРА, ни о своей роли в ней?

– Боялся за тебя, как и всякий отец.

– Почему ты не говорил о том, что знаком с моим отцом?

– Тогда мы считали, что еще не пришло время, – ответил Уистен. – тогда было еще слишком рано, ты ведь был занят учебой… А теперь – слишком поздно… Хотя, – тут же спохватился он, – хотя, если разобраться, не поздно… Я ведь сказал тебе все или почти все, что хотел сказать тебе покойный отец…

– А что ты, взрослый, зрелый мужчина, делал в Итоне?

Уистен слегка улыбнулся – впервые за все время беседы.

– Учился.

– И все?

– Нет, не все… В тот период было целесообразно держать в Итоне своего человека… Ну, это очень долго рассказывать, как-нибудь в другой раз.

Однако Крис продолжал допытываться:

– Это было каким-нибудь образом связано со мной?

Неопределенно пожав плечами, О'Рурк промолвил:

– Ну, не совсем… Впрочем, если хочешь считать, что связано – пусть будет так. Он немного помолчал, а затем, вопросительно посмотрев на Кристофера, спросил:

– Я хочу узнать одно… После всего, что я тебе только что рассказал…

Крис прищурился.

– Да…

– Я хочу узнать: ты с нами или не с нами? Я хочу знать, согласен ли ты продолжить дело отца?

– Да, – ответил Крис.

Голос его прозвучал настолько твердо, с такими металлическими интонациями, что молодому человеку самому стало не по себе…

Тогда, после вопроса Уистена «ты с нами или нет?» Крис решился твердо и окончательно – и пусть этот путь был противозаконен, пусть!

Но зато это был его собственный путь…

Да, Крис знал, на что идет, и возможные последствия его ничуть не пугали; тем более, что он старался как можно меньше размышлять о них.

Человек, вступив на противозаконный путь, так или иначе начинает вести двойную жизнь, и это неудивительно. Ирландская Республиканская Армия почти во все времена была в Ольстере запрещенной организацией, стало быть, была противозаконной, и Крис, дав Уистену слово «продолжить дело отца», в той или иной степени ставил себя вне закона.

Он устроился работать в порт, мастером на судоверфь, он старался ничем не выделяться среди остальных, и, надо сказать, ему это неплохо удалось – во всяком случае, вряд ли бы кто-нибудь смог бы заподозрить в этом молодом человеке члена ИРА.

Встречи с Уистеном стали носить регулярный характер – однако сам Кристофер все чаще и чаще ловил себя на мысли, что куда больше абстрактных патриотических суждений Уистена его интересует сестра друга, Марта.

Марта и в самом деле была красавица: роскошные, длинные волосы, василькового цвета глаза, длинные ресницы, правильный, как у античной статуи, нос, нежный овал лица…

Девушку немного портило лишь еле заметное врожденное косоглазие, однако Криса эта черточка наоборот восхищала; он находил, что косоглазие придает Марте ни с чем не сравнимое очарование…

Глядя на сестру Уистена, вряд ли можно было предположить, что она также входит в ИРА; разумеется, она не участвовала в «акциях», однако посильную помощь брату, конечно же, оказывало.

Уистен, глядя на молодых, только радовался: он не мог не заметить того, что Марта нравится Кристоферу, а Крис, к несказанной радости его самого – Марте.

Вскоре речь зашла о помолвке; не стоит и говорить, что Уистен, как опекун (родителей у них не было) дал свое согласие.

Однако счастью молодых так и не суждено было свершиться…

Однажды, во время обычной уличной проверки документов патруль, заподозрив неладное, стал чрезвычайно придирчиво обыскивать Марту; у девушки в сумочке были вещи (несколько запалов к взрывчатке), заполучив которые, полиция, как минимум, смогла бы задержать ее на несколько суток, после чего мисс О'Рурк грозили весьма большие неприятности.

Короче говоря, Марта посчитала за лучшее просто бежать; полицейские, недолго думая, открыли в спину убегавшей огонь.

Пластиковая пуля попала девушке в висок: смерть была мгновенной и безболезненной.

Разумеется, полиция, да еще в Ольстере, всегда права: никакого судебного разбирательства не было, а предварительное дознание показало, что произошло трагическое недоразумение – и не более того.

Первую неделю после трагического происшествия Крис просто не мог поверить, что Марты больше нет; он мысленно обращался к ней, ему казалось, что она не умерла, что она рядом, что вот сейчас она войдет своим неслышным шагом, откроет дверь кабинета и, обняв его, скажет:

– Может быть, прогуляемся?

Но этого не происходило, этого не могло произойти: Марта уже была похоронена на городском кладбище, и цветы с ее венка уже завяли.

Крис не верил этому; он не хотел и не мог поверить в ее смерть.

Затем недоумение, неверие сменилось яростью; это они, они, англичане, пришлые на этой земле, во всем виноваты, это они стреляют в ирландцев, и потому они, ирландцы, должны отвечать тем же: на этой земле никогда не будет порядка, пока людей, которые тут живут, живут в своем доме, будут убивать пришельцы и чужаки.

Крис ожесточился душой, и все свои силы направил в одно русло; кроме ИРА и дело освобождения Ольстера от британских колонизаторов, для него больше ничего не существовало.

Вскоре, года через три, образованность и прекрасные аналитические способности выдвинули его в руководящее ядро организации; теперь получилось так, что уже Уистен был у него как бы в подчинении – ИРА, как и большинство тайных, запрещенных организаций, всегда отличалась железной дисциплиной и строгой иерархией, и потому более старший товарищ, который и вовлек Кристофера в эту опасную деятельность, никогда не обсуждал распоряжения более младшего.

Так же, как и когда-то его отец Дуглас О'Коннер, Крис не участвовал в исполнении «акций»; но он был их организатором, он просчитывал все возможные варианты и, так же как и О'Коннер-старший, почти никогда не ошибался.

После всего произошедшего Кристофер относился к террору, к методам деятельности ИРА без обычной щепетильности, справедливо считая, что в благородном деле все средства хороши.

– Да, – говорил теперь Крис, – да, Уистен, ты прав: террор, террор и только террор… Мы должны запугать этих надменных британцев, мы должны дать им понять, что рано или поздно станем хозяевами на своей земле, мы должны избавиться от глупой щепетильности, от своих страхов… Не мы первыми начали эту войну, не мы первые очертили линию фронта, которая проходит теперь не только на каждой улице, на каждой площади, но и в сердце каждого жителя Ольстера… Но мы завершим эту войну, и завершим победно.

Денег у ИРА было достаточно – среди тех, кто давал деньги, были и богатые канадцы и американцы ирландского происхождения, и лидеры некоторых мусульманских стран; оружие поставлялось режимами прокоммунистической ориентации; их лидеры считали, что, поддерживая Ирландскую Республиканскую Армию, они борются с международной реакцией и империализмом.

Вскоре последовал ряд террористических актов, не просто смелых, но поистине безрассудных и дерзких – полиция сбилась с ног, разыскивая их организаторов и исполнителей, однако так ничего и не нашла.

– Да, когда они будут в постоянном страхе, тогда они наверное поймут, что лучше всего – добровольно уйти из Ольстера, – пояснял Кристофер.

Но всему приходит конец: однажды, накануне решающей «акции», спецслужбам удалось-таки напасть на след Кристофера; ему пришлось скрыться.

Тогда Крис, все удачно просчитав, с помощью своего старшего товарища Уистена подставил правосудию вместо себя Патрика О'Хару, которого и осудили на пожизненное заключение за преступление – взрыв «Боинга» в аэропорту Хитроу – которое совершил не он, а люди Криса, и обвинить его, О'Коннера в причастности к этой «акции» англичане не могли при всем своем желании – дело Криса Коннера было закрыто, а Патрик почти год или немногим больше просидел в специальной тюрьме города Шеффилда. Совершенно неожиданно, вскоре после того, как он был выпущен оттуда, О'Хару вновь арестовали – главное обвинение, обвинение в причастности к взрыву «Боинга» было с него снято, как в свое время и обещали Уистен и Крис, однако нежданно-негаданно и для того, и для другого, да и для самого Патрика, всплыла та давнишняя история, когда О'Хара со своим непутевым братом воровал цинковые листы с крыш центральных зданий Белфаста и был принят полицейским патрулем за снайпера Ирландской Республиканской Армии.

Короче говоря, Патрик, пробыв на свободе всего только несколько недель, вновь очутился в тюрьме, на старом месте, в том же Шеффилде, и теперь вторично ожидал решения своей участи; а в том, что он действительно имел отношение к террористам, в том, что действительно входил в число боевиков ИРА, никто из судей больше не сомневался.

Да, этот факт сильно беспокоил Криса – он боялся, что О'Хара, не выдержав всех потрясений, признается и сдаст полиции и его, и Уистена.

Кроме того О'Коннер чувствовал себя виноватым перед этим человеком – виноватым, и обязанным ему…

Но теперь, когда за самим О'Коннером была установлена слежка, сидеть сложа руки было все равно нельзя: невозможно было и мысли допустить, чтобы он, Крис, был арестован именно в Белфасте.

Сперва Кристофер отправился на юг Англии, в Оксфорд, к своему дяде Джону и, оставив тому инструкции, спокойно сдался в руки полиции: улик для серьезных обвинений против него у тех все равно было недостаточно…

И теперь, сидя в камере предварительного заключения, Крис с интересом просматривал газеты, надеясь найти в одном из выпусков информацию о той «акции», которую он поручил осуществить своему дяде.

Как ни странно, но Кристофер О'Коннер был абсолютно уверен в том, что Джон О'Коннер исполнит поручение: во-первых, его дядя был аббатом, и это вряд ли могло вызвать какие-то подозрения, во-вторых, он никогда не был замешан ни в одной из акций ИРА, в-третьих – дядя Джон всегда отличался исполнительностью и, в-четвертых, и это наверное было самым главным – аббат О'Коннер был как раз тем человеком, о котором можно было сказать, что он – настоящий ирландский патриот…

Правда, Крис, вспоминая Патрика, иногда мучился угрызениями совести, но тут же успокаивал себе тем, что рано или поздно этот Патрик выйдет на свободу и получит обещанное – Уистен сказал, что постарается помочь разыскать О'Харе его детей.

Через несколько дней после своего ареста Крис, которому действительно не смогли предъявить ни одного мало-мальски серьезного обвинения, вышел на свободу под залог до окончания разбирательства, и первая новость, которую он узнал от встречавшего его О'Рурка, была такая: друзьям Ирландской Республиканской Армии удалось добиться перевода Патрика О'Хары из специальной тюрьмы Шеффилда в один лагерь на севере Шотландии, на Оркнейских островах – обвинение в обстреле полицейского патруля хотя и были достаточно серьезными, однако ни в коей мере не могло сравниться с теми обвинениями, которые были предъявлены О'Харе в предыдущий раз.

Несмотря на суровый климат, условия содержания на севере Шотландии были намного лучше, чем в Шеффилде, да и бежать оттуда было много легче…

II. ОРКНЕЙСКИЕ ОСТРОВА – ОКСФОРД
Патрик

Часто, очень часто люди, попав в какую-нибудь сложную жизненную ситуацию, начинают винить в своих бедах других, подчас – совершенно посторонних людей, обвиняя в своих несчастьях кого угодно, кроме себя.

Таких людей на свете подавляющее большинство, и не стоит их осуждать за подобное заблуждение – так уж устроена человеческая природа.

Люди же склонные к самоанализу и самокритике (их куда меньше) – такие, например, как Лион Хартгейм – после долгих и мучительных размышлений над ситуацией, в которую они попали, рано или поздно приходят к выводу, что виной всему – они сами.

К подобному людей принадлежал и Патрик О'Хара, отец Уолтера и Молли.

Когда Патрика пришли арестовывать вторично, предъявив ему обвинение в том, что полтора года назад он, снайпер террористической организации, стрелял по полицейскому патрулю с крыши выселенного дома в Белфасте, он не был удивлен.

Он был внутренне готов ко всему – и к такому повороту событий в своей жизни прежде всего.

Он знал, что рано или поздно это должно было случиться, потому что он переступил запретную черту, это неминуемо, неизбежно должно было произойти, и потому сидя в зарешеченном фургоне, по дороге в полицейский участок, он говорил себе: «Так надо. Это неизбежно».

Наверное, это было просто самоуспокоение – не иначе…

Или скорее то, что сам Патрик когда-то определил в себе как «защитную реакцию», – да, в критические минуты жизни людям подчас ничего другого и не остается, как вести себя подобным образом, тем более – людям, достигшим зрелого возраста, и – как ни тяжело в этом признаться – ставшим неудачниками.

Оставалось разве что искать спасения в немудреной философии.

Действительно, ведь Патрик О'Хара был уже немолод – ему было около тридцати пяти лет – критический возраст, время подведения промежуточных итогов в жизни, время сбора плодов…

И пожалуй единственное, о чем он жалел – так это о том, что за эти недолгие дни, проведенные на воле, ему так и не удалось напасть на след своих детей – чиновники из соответствующих ведомств, к которым он обращался, лишь равнодушно пожимали плечами:

– Извините, мистер О'Хара, мы прекрасно понимаем ваши отцовские чувства, но не в праве разглашать тайну усыновления… Ваш случай очень сложный и может быть решен только в судебном порядке. Никто и никогда не раскроет вам тайну усыновления. Советуем вам, мистер О'Хара, обратиться в коронный суд.

– Но ведь это – мои дети, – возмущался Патрик, – и меня выпустили из тюрьмы, теперь я не буду отбывать пожизненное заключение!

Клерки, в очередной раз выслушивая исповедь отца, только сочувственно кивали головами.

– Ваш случай сложный, очень сложный… Ведь в тот момент, когда детей усыновляли, вы были приговорены к пожизненному заключению, – терпеливо объясняли они назойливому посетителю, – и никто не знал, что все обернется именно таким образом. Закон, как известно, обратной силы не имеет.

– Что же мне делать? – уже не спрашивал, а кричал Патрик, теряя свою обычную сдержанность, – что же мне теперь делать?

– Ничем не можем помочь… Обращайтесь в Коронный суд…

– Но ведь пока суд разберет это дело; дети наверняка позабудут меня!

Чиновники только пожимали плечами, давая таким образом понять, что дети, память об отце, семейные проблемы и все, что с этим связано – не в их компетенции.

Тогда Патрик так и сделал, он подал апелляцию, но в суде ему недвусмысленно ему дали понять, что ждать придется долго, очень долго, несколько лет – лет пять, наверное, если не больше – британские бюрократы всегда славились своей медлительностью.

– Может быть, мне стоит нанять адвоката? – интересовался Патрик у клерков.

– Вряд ли это ускорит рассмотрение вашего дела, – говорили те.

– Но ведь дело-то неотложное!

– В Коронном суде множество таких же неотложных дел, – следовал обычный ответ.

Однако после повторного ареста О'Хары судебная бюрократическая машина заработала без проволочек, и спустя каких-то полтора месяца Патрик вновь оказался в Шеффилде – по злой иронии судьбы в той самой камере, где он провел в заключении целый год; сам О'Хара увидел в этом факте нечто вроде знамения свыше.

Следствие по его делу располагало только видеозаписью да свидетельскими показаниями полицейских, однако этого было недостаточно, чтобы упрятать О'Хару за решетку на долгие годы, и наверное потому (О'Хара сам так посчитал, хотя на самом деле тут, по всей видимости, не обошлось без вмешательства людей Кристофера и Уистена) он вскоре был переведен из Шеффилда на север Шотландии, на Оркнейские острова, в один из исправительных лагерей, которые в последнее время повсюду заменяли тюрьмы…

Патрик отнесся к такому неожиданному повороту стоически – можно сказать безразлично.

Теперь он уже твердо знал, что детей не увидит никогда.

Постепенно он даже смирился с этой мыслью, и жизнь его катилась по инерции – иногда ему казалось, что он уже не живет, а только существует, что теперь его тело – то, к чему обращались как к «Патрику О'Харе» – ни что иное как какая-то оболочка, совершенно пустая, а душа давно покинула ее.

После того, как он выяснил, что Уолтер и Молли вряд ли когда-нибудь будут с ним, что едва ли он даже сможет их увидеть, его охватило полнейшее безразличие ко всему на свете – даже к собственной судьбе…

Условия содержания в этом островном исправительном лагере были куда лучше, чем в суровой, мрачной одиночной камере специальной тюрьмы Шеффилда – заключенным разрешалось почти все – читать, смотреть телевизор, ходить в собственной гражданской одежде, играть в карты, писать на волю сколько угодно писем, и сколько угодно – получать, заниматься своими делами, в любое время встречаться с посетителями, – короче, разрешалось все, кроме одного – выходить за территорию лагеря, да и то, некоторые из заключенных в знак поощрения «за примерное поведение» изредка награждались увольнительными в небольшой городок, точнее в убогий рыбацкий поселок, что стоял в нескольких милях от лагеря…

Получилось так, что в лагере почти четверть заключенных были ирландцами – выходцами из Ольстера – правда, большинство было осуждено за обычные уголовные преступления, однако попадались и такие, и было их немало, которых осудили «за связь с террористами».

Вскоре после водворения в лагерь Патрика посетил адвокат, который вел его дело – он представился «другом мистера О'Рурка» и сказал, что Патрик может не волноваться за свое будущее.

О'Хара, безразлично посмотрев на посетителя, негромко произнес:

– А я и не волнуюсь. Честно говоря, мне теперь все равно. Теперь мне безразлично, где находиться – на воле, в тюрьме…

Адвокат улыбнулся.

– Ну, мистер О'Хара, не надо быть пессимистом… Вас интересуют ваши дети?

Патрик невольно вздрогнул – наверное потому, что ждал этого вопроса: ведь тогда, после освобождения из Шеффилда, Уистен О'Рурк вроде бы дал понять ему, что еще не все потеряно…

– Да. Вы знаете что-нибудь о них?

– Дело в том, – ответил адвокат, – дело в том, мистер О'Хара, что разглашение тайны усыновления – серьезное преступление, и тайна эта ревниво охраняется государством… Но, – он поднял вверх палец, словно желая указать собеседнику на нечто невидимое обычному взгляду но, тем не менее, очень важное, – но нам удалось преодолеть бюрократические препоны… Когда вы выберетесь на свободу, мы поможем вам…

У Патрика все так и оборвалось внутри.

– То есть?

– Мы поможем вам найти ваших детей… Но сперва – поможем вам и еще некоторым нашим друзьям выбраться отсюда.

Растерянно пожав плечами, О'Хара спросил:

– Что – меня вновь досрочно освободят?

– Нет.

– Тогда – что же?

Оглянувшись в сторону охранника – тот стоял в конце комнаты, равнодушно взирая на заключенных, адвокат прошептал:

– Мы организуем вам побег…

– Побег?

– Ну да… А почему это вас так удивляет? – спросил адвокат.

– Но зачем?

– Разве вы не хотите воссоединиться со своей семьей?

– Хочу. А что, неужели нет никаких шансов на законное освобождение? Ведь следствие располагает только видеозаписью и свидетельскими показаниями полуторагодичной давности, а этого, как вы мне сами говорили, явно недостаточно… По закону меня вполне могут освободить под залог…

– Однако, этих показаний более чем достаточно, чтобы продержать вас тут неопределенное время – всегда можно найти причину.

Патрик удивленно поднял брови.

– Это почему?

– Потому что общественное мнение относительно ИРА и всего, что касается североирландского вопроса, накалено в Великобритании до последнего градуса. В последнее время обстановка в Ольстере значительно осложнилась, и не в интересах многих, – адвокат снова многозначительно поднял указательный палец вверх, намекая на какие-то высшие сферы, – не в их интересах выпускать вас… Это может вызвать нежелательные кривотолки.

После недолгой паузы О'Хара, пожевав губами, поинтересовался:

– Даже если мою вину никому не удастся доказать? А ее и не удастся доказать, вы мне сами об этом говорили… Да и я сам это знаю не хуже вас.

– Даже если ни по одному пункту обвинения не будет вынесено положительного решения. – Друг Уистена О'Рурка немного помолчал, а затем вновь повернул беседу в первоначальное русло:

– Так что, мистер О'Хара, разве вы не хотите вновь обнять Уолтера и Молли? Разве вы не воспользуетесь возможностью бежать? Неужели вы не хотите попасть на свободу?

– Хочу конечно…

– По вашему виду можно решить, что вам это безразлично, – возразил адвокат.

– Нет, теперь, – О'Хара сделал сознательное ударение на этом слове, – теперь мне это уже небезразлично… Но я никак не могу поверить, – продолжил Патрик пересохшими от волнения губами, – никак не могу поверить, что это действительно возможно…

Он имел в виду не предстоящий побег, а возможную встречу с детьми.

Как, он увидит Уолтера и Молли? После всего?

Адвокат, однако, понял последнюю реплику собеседника по-своему.

– Организовать побег куда трудней… Кстати, не только вам, но и многим другим. Это будет групповой побег, наверное, самый крупный за всю историю английской пенитиционарной системы. – Адвокат еще раз обернулся в сторону охранника и свистящим полушепотом добавил:

– Ваши дети находятся в Оксфорде, в одной очень богатой, почтенной семье… Кстати, женщина, их приемная мать – ирландка. Я думаю, что вам удастся с ней договориться, – пообещал адвокат на прощание. – Когда вы окажетесь на свободе, то позвоните вот по этому телефону, – он протянул собеседнику вырванную из записной книжки страничку с номером телефона, – и там вам все объяснят все более подробно…

Сложив листок вчетверо, О'Хара положил его в нагрудный карман.

– Что это за телефон? – с надеждой в голосе спросил он.

– Это – новый телефон мистера О'Рурка. А теперь послушайте…

После разговора с адвокатом Патрик словно бы помолодел лет на десять – плечи его распрямились, походка приобрела пружинистость, уверенность, и сам Патрик стал будто бы даже немного выше ростом.

Да, теперь в его жизни появился смысл – дети, его дети.

Уолтер и Молли.

Как – неужели он скоро увидит Уолтера и Молли, неужели он действительно обнимет их, поцелует, неужели это реально?

Патрик и верил, и не верил в это.

Он твердо знал одно: сейчас, когда ему уже не на что надеяться, надо воспользоваться такой возможностью, надо попытаться бежать.

Во всяком случае, ему нечего было терять…

Побег из исправительного лагеря был назначен на субботу восемнадцатого октября – в этот день Патрику О'Харе исполнялось тридцать пять лет.

Заключенные, по плану, составленному и разработанному на воле, решили воспользоваться предстоящим футбольным матчем с охранниками лагеря, столь кстати придуманным начальником, капитаном Брэфордом.

И оба моторных баркаса со сменой охранников (многие лишь приезжали на службу, предпочитая жить в поселке, а не в казарме), кстати, должны были быть у побережья к четырем часам, не позднее.

Об этом стало известно от рыжеволосого Оливера – того самого солдата из охраны, которого друзья Уистена и Кристофера вроде бы успели обработать, точнее говоря – подкупить. В этой операции он обещал оказать заключенным помощь.

И вот уже больше суток узники не смыкали глаз – ожидание всегда так мучительно и невыносимо.

К тому же начальник лагеря, капитан Брэфорд, самый гадкий, самый сволочной человек из всей администрации, настоящий садист, мелочный и злобный, словно заподозрив что-то недоброе, приказал охране устроить повальный обыск во всех бараках.

Не найдя ничего подозрительного Брэфорд в конце концов распорядился отобрать четырех заключенных и наказать их авансом.

Этот Брэфорд, законченный алкоголик, скрытый честолюбец, не находил своим силам никакого иного применения, как затевать разборки и впадать в беспробудное пьянство; он всегда поступал подобным образом, когда напивался до полусмерти. Он постоянно стращал узников, говоря, что делает так, «чтобы неповадно было и впредь», а потом мрачно шутил, что таким образом «пресекает зло в самом его зародыше».

В ледяной ночи до самого рассвета разносились по всему лагерю ругательства наказуемых.

Нет, люди капитана не били заключенных, если бы факт хотя бы одного избиения выплыл наружу, и сам Брэфорд, и его подчиненные попали бы под суд, скандал на всю страну был бы неминуем, и капитан после этого не только бы распрощался с погонами, но, чего доброго, и сам бы угодил за тюремную решетку…

Но разве мало способов сделать человеку больно, не избивая его?

Разве нельзя заставить заключенных болтаться на продуваемом всеми ветрами турнике почти всю ночь, выдавая это за «оздоровительные процедуры»?