Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл"

Островные бретонцы, став жертвой англосаксов, замкнулись в угрюмой покорности, но так и не смогли и не захотели воспринять привычки завоевателей. В Уэльсе они вели себя, подобно иудеям во всем мире: они сохранили свою веру, свои надежды, свои антипатии. Те из них, что пришли во Францию и дали армориканскому полуострову имя, которое англичане похитили для своей родины, никогда не смешивались с французской нацией. Поэтому у них скорее можно найти хранилище галльских преданий, чем у галло-романцев, ставших французами. Когда-то бретонцев объединяли с галлами общие обычаи и вера; изменилась вера, но не самая суть обычаев, не древние объекты народного поклонения. Епископам, при всей поддержке церковных соборов, так никогда и не удалось искоренить у них страх перед некоторыми деревьями, лесами, источниками. Было ли причудливое расположение камней Карнака, Мариакера[14]14
  Карнак – поселение (совр. коммуна), а Мариакер – лес в департаменте Морбиан (Бретань). В этом департаменте действительно есть мегалитические памятники: Карнакские камни, Диссиньяк и др. (Прим. перев.).


[Закрыть] и Стоунхенджа их творением или же предшествующих племен, памяти о которых история не сохранила, но они питали к этим громадам почтение, смешанное с ужасом и не подвластное никаким разумным доводам. Ничто не могло избавить их от суеверий о людях, обернувшихся волками, оленями, борзыми собаками; о женщинах, наделенных знанием, которое давало им власть над всеми силами природы. А поскольку они считали старинные лэ верным отображением прошлых времен, отсюда они заключали, а их соседи во Франции и в Англии склонны были думать вслед за ними, что обе Бретани давным-давно были, а возможно, и поныне остаются миром колдовства и чудес.

Вот, однако, хорошо установленный литературный факт. Лэ, поэтические сказания и песнопения бретонцев, разносились по всей Франции, иногда бретонскими арфистами и жонглерами в изначальной форме, а иногда французскими труверами и жонглерами в чисто повествовательных переводах, причем задолго до XII века. Эти лэ собрали в себе великое множество более или менее давних преданий и могли тягаться в области народной поэзии разве что с жестами и нравоучительными историями, одним из первых примеров которых стал Роман о Семи Мудрецах. На три главных источника сочинительства ссылаются такие стихи в Песне о Сенах[15]15
  Сенами здесь и в романах Круглого Стола именуются саксонцы – германские племена, жившие в Северной Европе, в основном на территориях, примыкавших к Северному морю. В V–VI вв. Британию завоевали саксонцы вместе с другими германскими племенами – англами и ютами; однако Гальфрид Монмутский и его пересказчики собирательно называют саксонцами всех завоевателей. Дополнительную остроту вражде к пришельцам придавало то, что саксонцы (сены) были язычниками, а бритты (бретонцы) – христианами. (Прим. перев.).


[Закрыть]:

 
Ne sont que trois materes à nul home entendant:
De France, de Bretagne et de Rome la grant.
Et de ces trois materes n’I a nule semblant.
Li conte de Bretagne sont et vain et plaisant,
Cil de Rome sont sage et de sens apparent,
Cil de France sont voir chascun jour aprenant.
 
 
[Для человека сведущего есть лишь три рода материй:
Из Франции, из Бретани и из Рима Великого.
И ни одна из трех материй не имеет себе подобных.
Рассказы из Бретани вздорны и забавны,
Из Рима – благоразумны и, бесспорно, здравы,
Из Франции – что ни день, поучают (ст. – фр.)].
 

Впрочем, понятно, что бретонские лэ после перевода французскими труверами неизбежно теряли мелодическое начало, самую узнаваемую часть оригиналов. Это судьба всех музыкальных произведений: они быстро устаревают; лишь самые красивые арии остаются надолго и перепеваются; но иначе обстоит дело с хорошо рассказанными историями и приключениями. Потому-то и сохранились исходные сказания и забылась музыка, некогда главное их украшение, и тем скорее, чем чаще ее слушали вначале.

Между тем в этих старинных мелодиях наши предки десятого, одиннадцатого и двенадцатого веков находили столько же прелести, сколько мы находим ныне в неаполитанских или венецианских песнях, в красивейших ариях Моцарта, Россини, Мейербера. Будучи разделены на несколько двойных куплетов, демонстрируя разнообразие ритмов и звучаний, объединив в себе вокальную и инструментальную музыку, бретонские лэ стали нашими первыми кантатами. Кто-то сказал: если мир – это семейный портрет, то прошедшие века должны иметь немало родственных черт с настоящим. Почему бы поколениям, столь полюбившим многоречивые сказы о войне, любви и приключениях, позволившим их исполнителям создать обширный и деятельный цех, почему им было не постичь мелодических созвучий, могучего воздействия музыки? Почему им было не иметь своего Марио, своей Патти, своего Малибрана, Шопена, Паганини? Музыкальное чувство не ждет, пока объединятся несколько сотен инструментов и певцов, чтобы обнаружить себя: оно воздействует на человеческую душу во все времена, во всех странах, как род неосознанной тяги к наслаждениям, превосходящим все земные. Это чувство нелегко определить; еще труднее от него избавиться. Исключения я здесь не беру в расчет; я говорю о большей части человечества. Есть среди нас и те, кто видит в системе мира лишь ход механизмов, издавна заведенных неведомо кем и неведомо зачем. Другим даже в сладчайших мелодиях слышится один шум, тем более терпимый, чем менее он длится. Эти исключительные и, я бы сказал, внечеловеческие натуры повредят музыкальному чувству не больше, чем идее Провидения[16]16
  Когда наши предки приглашали певцов и инструменталистов на все свои пиры и во все военные походы, они подавали нам пример, который мы усвоили. Нынче нет ни одного полка, в составе которого не было бы музыкантов. Только вместо велеречивых военных песен у нас есть мощное звучание инструментов, так же ценимое лошадьми, как и людьми. В Средние века король менестрелей часто бывал всего лишь дирижером группы музыкантов, а я припоминаю, как в 1814 году видел войска, полки казаков верхом на неоседланных лошадях, с пиками в руках, а перед ними несколько шеренг певцов, которые и без инструментов производили необычайно сильное впечатление. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], столь же глубинной и врожденной.

Да, наши предки – и здесь я намеренно говорю обо всех классах нации, не давая привилегии высшим перед низшими, – были отзывчивы к прелести музыки и поэзии никак не менее, чем мы это приписываем себе сейчас. Какой круг собравшихся мы увидели бы сегодня на многолюдных площадях Парижа, этой столицы искусств и словесности, вокруг бедного исполнителя, пришедшего прочесть или спеть поэму во много тысяч строк, будь это даже поэма Ламартина или Виктора Гюго? Так вот, что уже невозможно сегодня, то бывало во всех уголках Франции в столь усердно бранимые (вероятно, потому, что плохо известные) времена Гуго Капета и Людовика Толстого. А для поколений, столь падких на песни и стихи, конечно, нужны были артисты, жонглеры, музыканты, труверы и сочинители, обладающие известным мастерством и гуманитарным образованием. Что они не знали греческого и не были великими латинистами, что они часто не обременяли себя умением писать и даже читать, это я вполне допускаю. Но их память не страдала из-за такой малости: она от этого становилась только лучше и крепче, уснащенная преданиями, восходящими к самым отдаленным истокам и собранными со всех частей света; преданиями тем более заманчивыми, что они преодолели огромное время и пространство, заиграв отблесками, придавшими им особую самобытность. У жонглеров имелись наготове песни любой длительности, сказания любого рода. Чтобы понравиться наверняка, они должны были много знать, хорошо петь и говорить, учитывать произношение, обычное для той публики, к которой они обращались, владеть искусством удерживать внимание, не утомляя его. Эта профессия давала достаточно большие преимущества, чтобы поддерживать среди тех, кто ею занимался, благотворное соперничество и чтобы побуждать их непрерывно искать новые источники сказаний и песен. Они немедленно усвоили и главнейшие лэ Бретани, и самые занимательные повести Востока, придавая этой более-менее экзотической добыче французскую форму сказа, фаблио, авантюрного романа.

Неоспоримая древность и приоритет бретонских лэ по отношению к романам Круглого Стола устраняют одно затруднение, которое давно меня занимало. Как объяснить, спрашивал я себя, характер и возникновение второго Святого Грааля, Ланселота и Тристана среди общества, которое до сих пор слушало и знало лишь жесты, отражение столь грубых, жестоких и примитивных нравов? Каким образом Гарен Лотарингский, Вильгельм Оранский, Карл Великий, Роланд могли столь внезапно уступить место учтивому Артуру, томимому любовью Ланселоту, роковому Тристану, любострастному Гавейну? Как неукротимую Людию, неистовую Бланшефлер, гордую Орабль могли так быстро сменить столь нежные и утонченные героини, как Изольда, Гвиневра, Энида и Вивиана? Как, наконец, такие разные произведения – выражение двух столь противоположных состояний общества – могли близко столкнуться в двенадцатом веке?

Именно в двенадцатом веке, и даже раньше того, во Франции существовали два поэтических течения, два выразительных начала одного и того же общества. Французские труверы черпали из одного источника, бретонские арфисты – из другого. Первые выражали нравы, характер и чаяния франкских племен; вторые, отделенные от прочего населения Франции своим языком и обычаями, лелеяли в стороне воспоминания о былой независимости и хранили культ патриотических традиций. Они предпочитали картинам битв и сражений французских баронов легенды о былых приключениях, где причиной была любовь, или те, что утверждали суеверия, с которыми тщетно боролось христианство. Мелодичные формы бретонской поэзии разносились далеко и вскоре завоевали сердца французов в других наших провинциях; арфистов хорошо принимали за пределами Бретани; затем появился интерес и к сюжетам песен, которым так охотно внимали слушатели. Постепенно французские жонглеры обратили это себе на пользу и поняли, сколь привлекательны могут быть все эти лэ о Тристане, Орфее, Пираме и Тисбе, Горионе, Грэлене, Иньоресе, Ланвале и т. д. Во Франции хорошо принимали любые сказки и истории, сочиненные для развлечения; долгое время их продолжали ценить наравне с жестами, этим великим и мощным творением древней нации франков; но слушали все-таки сказки из Бретани, и жесты день ото дня теряли ту почву, которую отвоевывали лэ и бретонские легенды, внедряясь в средневековое общество. Благодаря их влиянию нравы становились мягче, чувства нежнее, характеры гуманнее. Сказаниям о ссорах феодалов, о войнах против мавров, которые более не угрожали Франции, с каждым днем все явственнее предпочитались картины придворных турниров, любовных испытаний и сверхъестественных приключений, составляющих основу бретонской поэзии.

Но эта достопамятная революция произошла не в один день: Франция еще только готовилась к ней, когда Гальфрид Монмутский написал книгу, которой довелось стать предтечей и привести к созданию Романов Круглого Стола.

II. Ненний и Гальфрид Монмутский

Прежде всего следует заметить, что в начале двенадцатого века возродились интерес и вкус к изучению истории, заброшенной и почти забытой со времен Карла Великого. Немало способствовал этого рода ренессансу наглый фальсификатор, который под именем архиепископа Тюрпена выпустил в свет лживое описание похода Карла в Испанию. Дискредитируя народные песни-жесты, прежде единственные источники исторических преданий, подменяя сказки жонглеров не менее фантастическими байками, но опиравшимся на авторитет архиепископа, уже прославленного известными певцами, испанский монах, автор этого благоговейного подлога, приучал современников верить только тем рассказам, которые подтверждались книгами видных духовных лиц. Вскоре после этого Сюжер, знаменитый аббат из Сен-Дени, не довольствуясь личным примером в составлении современной ему истории, возложил на своих монахов труд объединить старинные тексты наших анналов, начиная с Эмуана, собирателя трудов Григория Турского, до историков – современников первого Крестового похода, не исключая и этой фальшивой хроники Тюрпена. В это же время Ордерик Виталий[17]17
  Ордерик Виталий – английский хронист французского происхождения (1075 – ок. 1142), автор «Церковной истории». Вероятно, этот «светоч» и имеет в виду Парис. (Прим. перев.).


[Закрыть] воздвиг своего рода светоч для истории Нормандии, отблеск которого падет на всю Францию; а в Великой Бретани Генрих I и его внебрачный сын Роберт, граф Глочестерский, провозгласили себя щедрыми покровителями многих видных духовных особ, таких как Вильям Мальмсберийский[18]18
  Вильям Мальмсберийский (ок. 1019–1143) – английский историк, монах-бенедиктинец, автор «Истории английских королей» и «Новой истории». (Прим. перев.).


[Закрыть], Генрих Хантингдонский[19]19
  Генрих Хантингдонский – внук Генриха Шотландского, архидьякон Хантингдона, автор многотомной «Истории англов». (Прим. перев.).


[Закрыть] и Карадок из Лланкарфана[20]20
  Карадок из Лланкарфана (ум. 1156) – валлийский клирик, автор «Жития Св. Гильдаса» и «Жития Св. Кадога». В последнем в качестве одного из персонажей фигурирует король Артур. (Прим. перев.).


[Закрыть], трудившихся над тем, чтобы собрать по крупицам историю острова Альбион и народов, один за другим населявших его.

Эти историки, столь достойные благодарности потомков, обыкновенно не датировали свои труды; и все же они, как и Ордерик Виталий, отмечали время, когда труд завершен, предоставляя нам угадывать, когда они его начали и сколько времени отвели на его исполнение. Как правило, они не особо пускали в оборот первую версию, внося в исходную рукопись то или иное число изменений и переделок, отчего и плодилось в последующие годы столько редакций, значительно пересмотренных и дополненных. Так что мы можем только утверждать, что книги Вильяма Мальмсберийского, Генриха Хантингдонского, Ордерика Виталия и Сюжера вышли в свет между 1135 и 1150 годами.

Такую же примерную датировку имеет и Historia Britonum Гальфрида Монмутского. Но у нас есть все основания полагать, что книга подверглась нескольким редактурам, довольно далеко разнесенным во времени[21]21
  Эта часть Введения была прочитана в Академии надписей и изящной словесности, когда мой почтенный друг, сэр Фредерик Мэдден, прислал мне исследование О Гальфриде Монмутском, только что опубликованное им, в обмен на мою работу. Я с превеликим удовольствием вижу, что выводы английского ученого-историка в точности совпадают с моими по части двойной датировки выхода в свет Historia Britonum. Если бы я узнал об этом раньше, я бы удовольствовался переводом всего, что он так хорошо изложил по поводу этой двойной даты. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Генрих Хантингдонский определенно говорит в заключительном слове своей Historia Anglica, что в 1139 году аббат из Бека показывал ему в своей монастырской библиотеке экземпляр Historia Britonum и что он пожалел, что не знал о нем раньше. С другой стороны, Гальфрид Монмутский сам уведомляет в начале седьмой книги, что он вставил туда пророчества Мерлина, идя навстречу пожеланию Александра, епископа Линкольского, в свое время самого щедрого и самого превозносимого из прелатов. Однако эти последние слова не сходятся с датировкой, которую приводит Генрих Хантингдонский: ведь епископ Линкольнский Александр, которого явно уже не было в живых, когда Гальфрид так говорил о нем, умер только в августе 1147 года[22]22
  См. M. T. Wright. On the literary history of Geoffroy of Monmouth. In-4, 1848, p. 7. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Так что в том экземпляре Historia Britonum, на который мог ссылаться Генрих Хантингдонский в 1139 году, предисловия к седьмой книге не было; и, что еще более затрудняет сверку дат, все сочинение в целом посвящено Роберту, графу Глочестерскому и, как я сейчас докажу, задолго до его смерти, случившейся в октябре того же самого 1147 года. Чтобы свести все это, приходится признать, что Гальфрид Монмутский несколько раз переделывал свой труд.

Вот как у него возникла мысль сочинить его. Примерно в 1130 году Вальтер[23]23
  Гальфрид не дает нам родовое имя архидьякона Вальтера, или Готье. Но, сверившись со списками прежних духовных чинов Оксфорда, мы нашли там Вальтера Валлингфордского, предполагаемого современника Гальфрида Монмутского. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], архидьякон Оксфордский, которому приписывали обширные познания в истории, привез из Франции книгу, якобы написанную на бретонском языке и содержавшую – по-бретонски ли, или по-латыни – историю древних королей острова Британия. Вальтер показал свой том Гальфриду Монмутскому и поручил ему, если верить собственным словам того, перевести ее на латынь. «В то самое время, – добавляет Гальфрид, – мне довелось в интересах других изысканий окинуть взором историю королей Британии; и я был удивлен, не найдя ни у Беды[24]24
  Беда Достопочтенный (ок. 672–735 гг.) – бенедиктинский монах англосаксонского происхождения, живший в Нортумбрии, впоследствии канонизирован. Автор трудов по богословию, риторике и граматике, а также «Церковной истории народа англов», за которую почитается как «отец английской истории». (Прим. перев.).


[Закрыть], ни у Гильдаса[25]25
  Гильдас (Гильда) Премудрый (500–570 гг.) – британский проповедник и святой, бритт по происхождению, автор исторического труда «О погибели Британии». (Прим. перев.).


[Закрыть] упоминания о государях, чье правление предшествовало рождению Иисуса Христа; и даже ни слова об Артуре и государях, правивших в Британии после воплощения Христова. Однако славные деяния этих королей оставались знамениты во многих странах, где о них слагали благозвучные сказания, словно бы могли подкрепить их письменным свидетельством. Я исполнил пожелание Вальтера, хотя и не был искушен в красноречии и не мог бы наплести ворох изящных оборотов, позаимствованных у сочинителей. Я употребил скромный стиль, мне присущий, и сделал точный перевод бретонской книги. Если бы я украсил ее цветами риторики, я вызвал бы досаду моих читателей, удержав их внимание на моих словах, а не на сути истории. Какова она ни есть, эту книгу, благородный граф Глочестерский, я ныне смиренно преподношу вам. Следуя вашим советам, я намерен ее исправить и довольно проявить в ней ваше благотворное влияние, чтобы она перестала быть ничтожным созданием Гальфрида и стала творением королевского сына, того, в ком мы почитаем видного философа, превосходного ученого, доблестного воина, великого полководца; одним словом, правителя, с приходом которого Англия рада обрести второго Генриха».

Эти строки Гальфрида Монмутского дают нам возможность выдвинуть первую датировку его книги. Характер похвал, расточаемых графу Глочестерскому, подходит для времени, когда этот внебрачный сын Генриха I, не признавая власти своего брата-короля, взялся за защиту прав и интересов своей сестры, императрицы Матильды, графини Анжуйской, – несомненно, в тайной надежде самому получить изрядную долю в наследстве покойного короля-отца. Эта гражданская война, первые успехи в которой сменились долгими невзгодами, еще продолжалась в 1147 году, когда графа Глочестерского настигла смерть. Стало быть, Гальфрид Монмутский посвятил ему свою книгу раньше этого срока, а скорее всего, около 1137 года, в начале войны. В то время валлийцы под предводительством того Вальтера Эспека, о котором говорится в хронике Жоффруа Гаймара[26]26
  Жоффруа Гаймар – англо-норманнский клирик, историк и поэт, живший в первой половине XII в. Перевел с латыни первую часть «Истории бриттов» Гальфрида, позже на ее основе с привлечением других источников создал собственную стихотворную «Историю англов». (Прим. перев.).


[Закрыть], только что одержали знаменательную победу, которая, казалось, предвещала окончательный триумф Матильды и падение ее брата Стефана I. Но после долгой череды неудач, последовавшей за мимолетным успехом 1137 года, Гальфрид, очевидно, уже не стал бы обращаться в тех же выражениях к своему патрону, графу Глочестерскому. По крайней мере, ясно, что он даже не дождался смерти этого правителя, чтобы посвятить королю Стефану другой экземпляр своей книги, ныне хранящийся в библиотеке Берна.

В только что приведенном предисловии содержится несколько явных противоречий. Если Гальфрид перевел бретонскую книгу, только уступив настояниям архидьякона Оксфордского, почему он посвящает ее графу Глочестерскому?

Если он ограничился тем, что честно и без чуждых прикрас изложил эту старинную бретонскую книгу, почему он заранее благодарит графа Роберта за добрые советы и за изменения, которым подвергнет эту книгу? Наконец, почему мы находим здесь пророчества Мерлина, уже опубликованные им задолго до того?

Добавлю, что, по его собственному признанию, начиная с одиннадцатой книги, он дополнял предполагаемый бретонский текст личными воспоминаниями Вальтера Оксфордского, этого столь глубокого знатока исторической науки. Ut in britannico praefato sermone inveni, et a Gualtero Oxinefordensi in multis historiis peritissimo viro audivi[27]27
  Как я обнаружил вышеупомянутое на британском языке и слышал от Вальтера Оксфордского, мужа отменно сведущего во многих историях (лат.). (Прим. перев.).


[Закрыть].

Так что, существовала бретонская книга или нет, очевидно, что Гальфрид Монмутский не довольствовался ее переводом или пересказом: он ее приукрасил, развил и дополнил. Подтверждением тому мы имеем его собственные слова.

Впрочем, я не питаю никаких сомнений, не выдвигаю никаких возражений против существования некой книги, прообраза и первоисточника книги Гальфрида Монмутского. Я даже весьма склонен согласиться с г-ном Ле Ру де Ленси, автора ценных исследований о происхождении романа Брут[28]28
  Стихотворный «Роман о Бруте» (1155 г.) – произведение нормандского поэта Васа, написанное по-французски и посвященное мифической истории Брута, потомка Энея и предка британских королей. Многие мотивы этого романа взяты из книги Гальфрида Монмутского. В этом романе впервые появляется образ Круглого Стола, столь популярный в позднейших рыцарских романах. Король Утер-Пендрагон якобы собственноручно изготовил стол круглой формы, за которым все равны, чтобы избежать распрей и обид среди своих воинов. Позже это изобретение стали приписывать Мерлину. (Прим. перев.).


[Закрыть], что книгу-оригинал привез из Нижней Бретани Вальтер Оксфордский и что именно благодаря Вальтеру Гальфрид Монмутский ознакомился с ней.

Но осмелюсь утверждать, что книга, привезенная из Малой Бретани, либо никогда не была написана по-бретонски, либо сразу по прибытии в Англию была переведена Гальфридом Монмутским на латынь. И эта книга – в точности та самая, которую именуют хроникой Ненния[29]29
  Ненний – валлийский монах и историк IX века, автор книги «История бриттов». В русскоязычном переводе эта книга издана как дополнение к «Истории бриттов» Гальфрида Монмутского (см. список литературы). (Прим. перев.).


[Закрыть].

Как мы только что видели, Гальфрид Монмутский удивляется, что не читал ни у Беды Достопочтенного, ни у Гильдаса Премудрого ничего, что относилось бы к древним бретонским королям и даже к прославленному и всеми любимому Артуру. В самом деле, ни Беда, ни Гильдас не говорят обо всем этом ни слова, а если бы Гальфрид Монмутский смог прочитать «Церковную историю» Ордерика Виталия, увидевшую свет в то время, когда сам он принимался за работу, он бы и там ничего не нашел об этих королях и героях. Но было все же одно повествование, задолго до «Церковной истории» Ордерика, из которого он, Гальфрид Монмутский, наверняка узнал бо́льшую часть тех самых имен и которое имел под рукой, поскольку мог переносить оттуда целые фразы в собственное сочинение. Это и была хроника Ненния, в самых древних списках безымянная, а в некоторых других приписываемая Гильдасу Премудрому. Несмотря на более позднюю датировку рукописей (самые старые относятся к середине двенадцатого века), невозможно отрицать, что сочинена она в очень отдаленную эпоху. Она восходит к девятому веку, а в самом верном ее тексте – к 857 году или же, согласно гг. Пэрри и Дж. Шарпу, к 858, к четвертому году правления Св. Эдмунда, короля Восточной Англии. Но она, вероятно, не была известна в Англии до двенадцатого века; ибо первые два историка, которые на нее ссылаются, – это Вильям Мальмсберийский и Генрих Хантингдонский. Мальмсбери взял из нее историю о любви Вортигерна к прекрасной Ровене[30]30
  В русскоязычном издании – Ронуэн. (Прим. перев.).


[Закрыть], дочери Хенгиста, и все, что он счел нужным упомянуть о древнем вожде бретонцев Артуре. «Сей Артур, – говорит он, – родоначальник стольких глупых бретонских небылиц; однако вполне достоин внушить вместо лживых россказней и подлинное к себе почтение, будучи когда-то благородной опорой шаткой своей отчизны и отважным зачинателем сопротивления иноземному гнету»[31]31
  De Gestis Angliae Regum [О деяниях английских королей (лат.)], кн. I. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

В этом высказывании Вильям Мальмсберийский, как нам кажется, выражает двоякого рода сожаление: и о краткости Ненния, и о феерическом многословии Гальфрида Монмутского, ставшем уже чрезвычайно модным. Последние строки Монмута не оставляют сомнения в том, что Historia Britonum появилась раньше, чем Historia Regum Anglorum Мальмсбери. «Я завещаю труд рассказать о саксонских королях, которые правили в Уэльсе, – говорит он, – Карадоку Лланкарфанскому, Вильяму Мальмсберийскому и Генриху Хантингдонскому. Однако я заклинаю их хранить молчание о королях бретонских, пока они не увидят бретонскую книгу, привезенную Вальтером Оксфордским, которую я перевел на латинский язык». Но эта якобы бретонская книга определенно была, повторяю, краткой латинской хроникой Ненния, и Гальфрид тешил себя иллюзией, думая, будто он один об этом знает; ведь Мальмсбери, прежде чем в последний раз приложить руку к своей бесценной истории английских королей, смог с нею свериться и распознать, что чистосердечно рассказал старый летописец, а что самовольно добавил туда Гальфрид Монмутский.

Но пока Мальмсбери учинял такое испытание историческому здравомыслию, два других современника-летописца, Генрих Хантингдонский и Альфред Беверлийский, принимали рассказы того же Гальфрида на веру. Первый, дабы утешиться, что узнал их слишком поздно, свел их в эпистолу, приложенную к новейшим спискам с его труда; второй воспроизвел всю Historia Britonum фразу за фразой, если не слово в слово[32]32
  Alvredi Beverlacens. Annales, seu Historia de gestis regum Britanniae, lib. IX [Альфред Беверлийский. Анналы, или История деяний королей Британии в девяти книгах (лат.)]. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Я возвращаюсь к Неннию. Уортон и лучшие критики единодушны в том, чтобы рассматривать хронику, носящую это имя, как творение армориканского бретонца, а г-н Томас Райт убежден, что этот текст попал в Англию лишь в первой половине двенадцатого века[33]33
  «Самое примечательное обстоятельство, связанное с ранними рукописями Ненния, состоит в том, что они, по-видимому, были написаны за рубежом и на самом деле никогда не были в Англии… И вправду, из всех рассуждений следует, что эта книга была в Англии новинкой, когда попала в руки Вильяму Мальмсберийскому и Генриху Хантингдонскому; и нам вполне позволительно предположить, что она была привезена из Франции». (On the literary history of Geoffroy of Monmouth. London, In-4, 1848, f. 7). Это мнение тем более ценно, что г-н Райт не выводит никакого следствия из континентального происхождения [книги] Ненния и ее запоздалого появления в Англии. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Более того, с проницательностью, которая, думается нам, могла бы привести его и к другим прозрениям, мой ученый друг установил, что у Гальфрида Монмутского была перед глазами эта хроника двенадцатого века и что он даже буквально списывал оттуда целые фразы и страницы. Так, например, Гальфрид присовокупляет к пути, проделанному троянцем Брутом, историю из Ненния о походе одного египетского вождя, который якобы заселил Ирландию. Вот для начала Ненний:

«И он сорок два года странствовал со своими по Африке; миновав Озеро Солеварен, пришли они к Филистинским Алтарям и, пройдя мимо Рузикады и гор Азарских, миновали реку Мальву и, перейдя Мавританию, достигли Геркулесовых Столбов, и пустились по Тирренскому морю[34]34
  Пер. с латинского А. С. Бобовича. Здесь и далее цит. по изданию: Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. – М.: Наука, 1984. (Прим. перев.).


[Закрыть]», и т. д. (§ 15).

А вот Гальфрид Монмутский (кн. 1, § 17): «И после тридцатидневного плавания достигли берегов Африки… Затем они подошли к Алтарям Филистимлян и к Озеру Солеварен и проплыли мимо областей Руссикады и гор Азары… Переправившись затем через реку Мальва, они пристали к берегам Мавритании… Нагрузив захваченным свои корабли, они направились к Геркулесовым столбам… Они все же ускользнули от них и вошли в Тирренское море».

Эти географические данные, точность которых Гальфриду, пожалуй, было бы трудновато проверить и которые он просто добавляет к мифическому путешествию Брута, чтобы раздуть бретонскую легенду за счет легенды ирландцев, вполне очевидно принадлежат перу единственного из двух авторов, а именно Ненния, старейшего из них. И многие другие фразы не дают усомниться в воздействии первой истории на вторую: например, рассказ о появлении Амброзия (у Гальфрида – Мерлина) при дворе Вортигерна; описание пира, на котором прекрасная Ровена, дочь Хенгиста, пьет за здравие бретонского короля. Но если учесть, что Гальфрид Монмутский, имея перед глазами хронику Ненния, мог говорить будто бретонская книга – единственная, где сохранилась память об Артуре и его предшественниках, придется вполне естественно усомниться в его полной искренности и по искать причины подобному притворству. Так мы без особых усилий придем к догадке, что эта латинская хроника Ненния и была исходным текстом или переводом бретонской книги, привезенным с материка архидьяконом Оксфордским. Этой гипотезе не стоит опасаться сверки с бретонской книгой, сохранившейся под названием Brut y Brennined; поскольку сейчас общепризнано, даже среди бретонских любителей древностей[35]35
  Мне очень жаль, что я вынужден исключить из их числа моего многоопытного и ученого друга, г-на де ла Вильмарке, который упорно придерживается всех положений У. Оуэна. (Прим. П. Париса).
  Эрсар де ла Вильмарке в 1860 г. издал объемистый аналитический труд Les Romans de la Table Ronde et les Contes des anciens Bretons [Романы Круглого Стола и легенды древних бретонцев]. (Прим. перев.).


[Закрыть], которых их пристрастность завела весьма далеко от реальности, что эта вторая книга есть не что иное, как перевод Historia Britonum Гальфрида Монмутского, перевод относительно недавний, по мнению лучших экспертов, гг. де Курсона и де ла Бордери, у которых я потрудился спросить совета. Правда, если сослаться на свидетельство Уильяма Оуэна, главного редактора Myvyrian Archaeology of Wales, то якобы до конца прошлого столетия дошел собственноручный манускрипт архидьякона Оксфордского, в конце которого можно прочесть: Я, Вальтер, перевел эту книгу с валлийского на латынь, а в старости моей перевел с латыни на валлийский. Но не может ли быть, что следует опустить первую часть этой фразы и ограничиться второй: в старости моей перевел с латыни на валлийский? Иначе для нас непостижимо, зачем Вальтеру, владельцу и первооткрывателю бретонского оригинала, понадобилось перевести его на латынь, а потом с собственного перевода обратно на валлийско-бретонский. В любом случае этот перевод Вальтера Оксфордского, латинский или бретонский, относится лишь к самой книге Гальфрида Монмутского, а не к той, которая ее породила.

У нас есть и другие способы показать, что Гальфрид постоянно имел перед глазами хронику Ненния и не пользовался никаким другим письменным текстом. Вначале, как и Ненний, он придает острову Бретань столько же миль в длину и в ширину; как и Ненний, он описывает плодородие, общий вид, горы, реки, побережье этого края; он ничего не меняет в хронологии первого автора, от легендарного Брута и до сказочного Артура. Только вместо одного слова или строчки, посвященных каждому королю, Гальфрид пишет по целой строке на слово, а вместо одной фразы – параграф или главу. Все у него становится материалом для дальнейшего развития. Если вы сравните его текучую речь с первоисточником, вы увидите, как тот оказался напитан то затверженной школьной премудростью, то национальными легендами, бытовавшими у певцов и жонглеров островной и материковой Бретани; но не другими бретонскими или валлийскими книгами, коих, возможно, еще и на свете не было. Но особенно часто Гальфрид прибегает к латинским сказаниям, черпая оттуда краски, наносимые на первоначальную основу. Путешествие Брута и появление сирен взяты из Энеиды. Жрица Дианы, задержавшая Брута, чтобы предсказать ему судьбу, списана с одной главы Солина[36]36
  Гай Юлий Солин – римский писатель III века н. э., автор трактата по географии «Собрание достопамятных сведений». (Прим. перев.).


[Закрыть]. История Утер-Пендрагона и Игрейны – плагиат из мифа об Амфитрионе. Король Бладуд со своими восковыми крыльями – это Дедал из Метаморфоз. Битва Артура с великаном с горы Святого Михаила – имитация битвы Геркулеса с Каком. Вряд ли кому придет в голову, что все эти прекрасные эпизоды, оставленные Неннием без внимания, могли оказаться в книге, написанной на нижнебретонском наречии задолго до двенадцатого века. Но нетрудно принять, что человек искусный, каковым и был на деле Гальфрид Монмутский, мог прибегнуть к Вергилию, к Овидию, чтобы расцветить узорами простую основу Ненния, и всегда легко удастся распознать долю каждого из них. Так сверкающие краски витража не мешают проследить свинцовые швы, которые его оправляют и удерживают. Однако я не хочу сказать, что Гальфрид Монмутский обязан всем, что он прибавил к Неннию, одним только латинским поэтам: он взял из местных преданий то, что написал о друидических камнях Стоунхенджа, перевезенных с ирландских гор на равнину Солсбери; из бретонских лэ почерпнуты еще трогательная история короля Лира, последняя битва Артура, его смертельное ранение и отплытие на остров Авалон.

Вот последнее доказательство тесных уз, связывающих хроники Ненния и Гальфрида. Первая останавливается на перечислении двенадцати битв Артура[37]37
  Все, что следует за этим местом в рукописи хроники Ненния, уже к делу не относится. Это добавления, которые переписчики даже старались хорошенько отделить от предыдущего; такие как житие Св. Патрика, рассказ о миссии Августина, и т. д., и т. п. Я рад был увидеть, что мое мнение об истинной датировке хроники Ненния разделяют гг. Пэрри и Дж. Шарп. «Есть веские основания полагать, что все, содержащееся в Historia Britonum после перечисления подвигов Артура, – это последующая вставка». (Monumenta historica Britannica, т. I, предисловие, стр. 64). (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. С этого места Гальфрид, предвидя нужду в другом провожатом, извещает нас, что он дополнит найденное им в бретонской книге услышанным из собственных уст архидьякона Оксфордского. Мог ли он яснее признаться в том, что лишился посоха, на который до сих пор опирался? Ведь, повторив народные легенды во всем, что касалось Артура, он лишь бегло упоминает о событиях, связанных с историей англо-саксонского завоевания. Он принимает как есть известные рассказы, не прибегая вновь к своим школярским воспоминаниям, чтобы исказить их. Это был единственный способ придать им некую совместимость с легендами, собранными прежде. В самом деле, возникало искушение отчасти поверить этим легендам при виде того, как близок их собиратель к рассказам всех прочих историков, говоря о временах более знакомых.

Но здесь я предвижу возражение даже со стороны тех, кто, подобно мне, всей душою расположен видеть в труде Ненния первоисточник Historia Britonum. Почему бы нам не признать без колебаний, что эта хроника Ненния была написана по-бретонски и в таком виде привезена с материка в Англию?

Я отвечу, что Ненниева латынь скорее выдает не перевод двенадцатого века, а подлинник девятого, и что вряд ли ее можно приписать без оглядки таким церковным чинам, как Вальтер Оксфордский или Гальфрид Монмутский. Эта латынь сохраняет всю закоснелость, весь облик второй половины девятого века; однако она напоминает творение человека, не привыкшего писать по-латыни; живя во времена, когда единственными читателями были церковники, когда никто еще и думать не мог написать книгу по-бретонски, он кое-как изложил на латыни то, что наверняка выразил бы яснее на привычном ему наречии. Латынь Григория Турского, Фредегара[38]38
  Франкский летописец VII в., автор «Хроники Фредегара». (Прим. перев.).


[Закрыть] и монаха из Санкт-Галлена[39]39
  Санкт-Галлен – город в Швейцарии, возникший в VII в. вокруг бенедиктинского монастыря Св. Галла. Монастырь назван в честь ирландского монаха, его основателя, мощи которого покоятся в местной базилике. Монастырь славился своей библиотекой, и его монахи изготовляли множество рукописей. Неизвестно, какого монаха имел в виду Парис. (Прим. перев.).


[Закрыть], современника Ненния, – это не латынь Сюжера, Мальмсбери или Гальфрида Монмутского. Впрочем, если бы книга была бретонской, как бы удалось Гальфриду Монмутскому воспроизвести многие места, буквально совпадающие в латинской версии? Кто-то еще, возможно, скажет, что архидьякон Вальтер мог перевести бретонскую книгу, а Гальфрид следовал этому переводу; но, повторяю, архидьякон перевел бы ее не столь неуклюжей латынью. И потом, решив однажды сделать вид, что есть некий бретонский текст, чтобы было чем разбавить ее содержимое, Гальфрид наверняка желал скорее сокрытия, чем приумножения той книги, которая разоблачила бы его собственные выдумки. И можно заключить, что если он присвоил из нее так много, значит, был уверен, что экземпляр, бывший у него на руках, никому и никогда не будет известен.