Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл"

Кроме того, остаются в полной силе и другие возражения, которые можно выдвинуть против существования бретонской хроники девятого века. Для кого могла быть написана эта книга? Для тех, кто понимал только по-бретонски? Но они так же не умели читать по-бретонски, как и по-латыни. Читать учились, только принимаясь за латынь, и именно умением читать духовные лица отличались от всех прочих французов, англичан и бретонцев[40]40
  Однако я не собираюсь отрицать, что некоторые бретонские предания могли быть записаны даже раньше, чем предпринята попытка написать книгу по-французски. Хотя мне не случалось это видеть, это вполне возможно: бретонским вождям и их бардам могло понадобиться зафиксировать письменно некоторые пророческие стихи, генеалогические списки, местные легенды и суеверия. Но если эти записки и были во времена Гальфрида, можно с уверенностью сказать, что он к ним не обращался и нигде не позволяет заподозрить, что он знал эти триады, эти валлийские поэмы с пятого по одиннадцатый век, по поводу которых вышло так много шума и так мало толку. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Предположим обратное: что в девятом веке некоему церковнослужителю пришла в голову хорошая идея пойти по стопам Беды Достопочтенного, записав на единственном в ту пору литературном языке подлинные или выдуманные предания своих соотечественников; и трудности, которые нас смущали, тут же исчезают. Эта хроника, редко копируемая в Нижней Бретани, где она родилась, лишь в двенадцатом веке будет занесена в островную Бретань руками архидьякона Оксфордского; Гальфрид Монмутский получит доступ к ней и, полагая, что она совершенно неизвестна, возьмет ее за основу более крупного сочинения. Но поскольку, если бы он признал источник, откуда черпал, с него могли бы спросить за все им добавленное, он заранее предупредит возражения, допустив существование другой книги, совершенно отличной от той, что у него на руках.

При этом если ни первопроходец Гильдас, ни Беда Достопочтенный ничего не говорили о бретонских королях, упомянутых в хронике Ненния, то истолковать их молчание очень легко. Все эти царственные особы, мифические потомки троянского Брута, были пока известны только в маленькой Бретани, где их превратили в естественных соперников Франка и Бавона[41]41
  Франк – легендарный основатель династии Меровингов, предок Карла Великого, также ведущий свою родословную от троянцев. Бавон Гентский (622–659) – святой, почитаемый и в католической, и в православной традиции. (Прим. перев.).


[Закрыть] из французских и бельгийских легенд. Если Беда ни разу даже не написал имени Артура, это, может быть, оттого, что память о бретонском герое сохранялась только среди обитателей Уэльса и Арморики. Беде, англосаксу по происхождению, и не было нужды вникать в бретонские сказки, описывая историю англичан[42]42
  Мне кажется, тем не менее, что стоит отметить довольно очевидный пропуск в «Церковной истории» Беды как раз в том месте, где могло стоять имя Артура, вождя бретонских воинов, во времена правления Аврелия Амброзия. Это в главе XVI его первой книги, которая заканчивается так: «Вождем их в то время (ок. 450 г.) был некий Амброзий Аврелиан… Под его водительством бритты собрали силы, вынудили своих победителей к битве и с помощью Божьей победили. С того времени побеждали то бритты, то их противники, до года битвы у горы Бадон, где бритты сразили немалое число своих врагов спустя сорок четыре года после прибытия тех в Британию. Но об этом после». [Здесь и далее цит. по изд.: Беда Достопочтенный. Церковная история народа англов / Пер.: В. В. Эрлихман. СПб.: Алетейя, 2001]. Здесь речь идет о победе у Бата, или у горы Бадон, честь которой все дружно приписывают Артуру. Однако после слов но об этом после, которые надо понимать как но об этом мы поговорим после, следует ожидать, что Беда вернется к этим важным событиям в последующих главах. Между тем там об этом ничего нет: он переходит к истории пелагианской ереси, рассказывает, как бретонцы победили благодаря молитве и храбрости святого Германа, затем переходит к обращению саксонцев, начавшемуся почти через сто лет после победы при горе Бадон. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Что же до святого Гильдаса, ему нечего было сказать об отважных попытках Артура противостоять натиску англичан на тех немногих страницах, где перечислены несчастья и грехи его соплеменников. Тем не менее, Артур существовал: он действительно боролся против вторжения саксонцев, и память об этих славных битвах хранилась в памяти бретонцев, укрывшихся кто в горах Уэльса, а кто в области Франции, населенной их бывшими соотечественниками.

Он стал героем множества лэ, основанных на реальных подвигах. Но народная фантазия не замедлила преобразить его: с каждым днем прославлявшие его лэ претерпевали все более причудливые превращения. Из более-менее удачливого защитника своей островной родины он стал таким образом победителем саксонцев; правителем трех королевств; покорителем Франции, Исландии и Дании; грозой римского императора. Более того, избавив его от общей участи, феи перенесли его на остров Авалон; они якобы держат его там, чтобы однажды он возвратился в мир и дал бретонцам их былую независимость. Таким Артур был уже в бретонских песнях, задолго до сочинения Гальфрида Монмутского. Эти песни, особенно распространенные в Арморике, с большим интересом слушали по всей Франции в то самое время, когда победа норманнов обеспечила им столь же благожелательный прием в Англии. Именно тогда Гальфрид Монмутский, опираясь на безыскусную хронику Ненния, ввел эти сказочные предания в латиноязычную литературу, откуда они вскоре перешли в наши Романы Круглого Стола.

Но в области подлинной истории Ненний занимает то место, на которое лишил себя права Гальфрид. Если он и собрал немало сказочных легенд, он сделал это от чистого сердца. В его книге больше узнаются плоды драгоценной и неподдельной памяти. Страсть Вортигерна к дочери Хенгиста, коварство саксонцев, тщетные усилия бретонцев изгнать этих страшных союзников – все это из области реальных фактов. Автор, чуждый приемам литературной композиции, с полным простодушием доводит до нас оба мнения о происхождении бретонцев, бытовавшие в его время. «Одни, – говорит он, – производят нас от Брута, внука Троянца Энея; другие утверждают, что Брут был внуком Алена, того из потомков Ноя, который пришел населить Европу». Вот так, хоть и донося отголоски народных сказаний, Ненний не склоняется в пользу ни одного из них и соблюдает ту меру, которую можно ожидать от честного историка. Он даже говорит не о Мерлине, а о некоем Амброзии, от которого произвели первоначальное имя мифического пророка бретонцев. Для Ненния Амброзий еще не сверхъестественное существо, это сын римского графа или консула. Он не рассказывает о любовных делах Утер-Пендрагона и Игрейны, об этой новой версии Овидия. Он довольствуется рассказом об Артуре, который стоял во главе бретонских войск и одержал двенадцать славных побед над врагами своего отечества. «Во времена Окты, сына Хенгиста, – читаем мы в конце его книги, – Артур сопротивлялся Саксам или, скорее, Саксы нападали на бретонских королей, у которых Артур был предводителем их войск. Хотя были Бретонцы и знатнее его, он двенадцать раз был избран, чтобы возглавить их, и столько же раз одержал верх. Первая из этих битв была в устье реки Глейн (на краю Нортумбрии); четыре последующих на другой реке, которую Бретонцы называют Дуглас (у южного края Лотиана); шестая на реке Бассас (близ Норт-Бервика); седьмая в Целидонском лесу (возможно, Калидонском или Каледонском); восьмая у замка Гурмойс (близ Ярмута). В тот день Артур носил на своем щите образ Пресвятой Девы, Богородицы, и милостью Господа нашего и святой Марии он обратил в бегство Саксов и долго преследовал их, учинив им великое побоище. Девятая была в городе Легиона, называемом Карлион (Эксетер); десятая на песках у реки Риброит (в Сомерсетшире); одиннадцатая на горе под названием Агнед Кабрегониум (Кэтбери); наконец, двенадцатая, о которой долго и оживленно спорили, у горы Бадон (Бат), где ему удалось утвердиться. В этой последней битве он собственноручно убил девятьсот сорок врагов. Бретонцы одержали верх во всех этих баталиях; но никакая сила не могла превозмочь предначертания Божьего. Чем более Саксы терпели неудач, тем более они просили подкрепления у своих собратьев из Германии, которое непрестанно прибывало до времен Иды, сына Эоппы и первого правителя саксонского племени, который воцарился в Бернике и в Йорке».

Тому, что мы находим о бретонском герое в книге Гальфрида Монмутского, далеко до этого свидетельства, возможно, вполне исторически достоверного.

Г-н Томас Райт уже совершенно признал, что большая часть добавлений к Неннию, внесенных английским бенедиктинцем, не могла быть переведена с некой бретонской книги. Пройдемся беглым взором по этим добавлениям. История Брута, или Брутуса, изложена здесь с такой уверенностью и ясностью, как будто речь идет о современном правителе. Нам приводят его письма, прения его совета, речи его собственные и обращенные к нему, чествования на его свадьбе. Прежде чем войти в возраст своих дальних странствий, подновленных странствий из Энеиды, он причаливает к галльскому побережью, где Турн, один из его капитанов, строит город Тур – как уже поведал Гомер, прибавляет Гальфрид. Разумеется, никто во времена Гальфрида не был способен отыскать у Гомера упоминание подобного факта. Но рассказчик прекрасно знал, что ему поверят на слово[43]43
  Пожалуй, эту небылицу можно будет найти в «Романе о Трое» Бенуа де Сент-Мора, поэта-современника Гальфрида Монмутского. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Наконец, герой прибывает на остров Альбион, указанный оракулом Дианы как конечная цель и награда за его труды. Он нарекает эту страну своим именем и перед смертью возводит большой город, который называет Новой Троей, или Триновантом, в память о Трое: имя, впоследствии замененное на Лондон. «Из Лондона, – добавляет Гальфрид, – чужеземцы (то есть, очевидно, норманны) сделали Лондр[44]44
  Londres – так действительно звучит название английской столицы по-французски. (Прим. перев.).


[Закрыть]».

Фантастическая история наследников Брута почерпнута в меньшей мере из Вергилия и в большей – из устных сказаний Бретани. В случае с королем Гудибрасом Гальфрид проявляет довольно неожиданную щепетильность: «Когда этот правитель, – говорит он, – возводил стены Шефтсбери, слышали, как заговорил орел; и я привел бы его слова, если бы этот факт не показался мне менее внушающим доверие, чем вся прочая история» (кн. II, § 9). Пророчества Шефтсберийского орла славились у древних бретонцев: в своей двенадцатой и последней книге Гальфрид будет уверять, несмотря на выраженный вначале скепсис, что в 688 году король Малой Бретани Ален обращался к ним в то же время, что и к книгам Сивилл и Мерлина, чтобы узнать, отдавать ли ему свои корабли под начало Кадвалладру.

После Гудибраса следуют Бладуд, основатель Бата; – Леир, или Лир, столь прославленный в балладах и у Шекспира; – Бренний, завоеватель Италии; – Элидур, Передур, которых позже присвоят немецкие поэты; – Кассивелаун, противник Цезаря. Наконец, в царствование Луция, около 170 года н. э., христианская вера впервые проникла в Великую Бретань с миссионерами папы Элевтерия. Здесь Гальфрид переводит Ненния и никак не ссылается на другое русло бретонских сказаний, относивших начало евангелических проповедей к Иосифу Аримафейскому, как это показано в романе Святой Грааль. Я поясню попозже, почему он обошел их молчанием.

Дальше Гальфрид напомнит, пожалуй, даже с большей скрупулезностью, чем ныне принято, о великом исходе бретонцев в Арморику в эпоху тирана Максимиана: он расскажет историю про одиннадцать тысяч девственниц, а затем про прибытие Константина, брата Альдроена – короля Малой Бретани. Константин провозглашен королем острова Альбион, и вот начиная с истории этого государя Гальфрид Монмутский оказывается соучастником автора или авторов романов о Мерлине и Артуре. Далее я остановлюсь только на тех местах из Historia Britonum, которым вторят или подражают наши романисты.

Константин оставил после себя трех сыновей: Константа, Аврелия Амброзия и Утер-Пендрагона.

Старший, Констант, вначале был отослан в монастырь; но Вортигерн, один из главных советников Константина, извлек его оттуда, чтобы объявить королем. При этом слабом и смирном правителе власть Вортигерна была безгранична; и потому он, сам примеряясь к короне, окружил короля-монаха свитой, набранной из пиктов; а эти чужаки под предлогом недовольства, внушаемого честолюбивым сановником, казнили несчастного короля, которого призваны были защищать. Они рассчитывали на благодарность от главного зачинщика преступления; они обманулись. Вортигерн вкусил плоды убийства, но, едва надев корону, велел повесить убийц того, от кого ее получил.

Однако никто не сомневался в том, какую роль он сыграл в гибели Константа. Опекуны двух других сыновей Константина поспешили обезопасить им жизнь, перевезя их в Малую Бретань, где король Будиций принял их и позаботился дать им образование.

Узурпатор Вортигерн вскоре почуял угрозу: с одной стороны, от пиктов, желавших отомстить за убийц Константа, а с другой – от двух братьев, чей престол он занял. Чтобы предотвратить эту двойную опасность, он призвал на помощь саксонцев. Здесь Гальфрид долго рассказывает вслед за Неннием о прибытии Хенгиста, о любви Вортигерна к прекрасной Ровене, о его раздорах с саксонцами. Но автор романа о Мерлине умолчал обо всех этих подробностях и только повторил вслед за Гальфридом: «Так сделал Анжис и добился, чтобы Вортигер взял одну его дочь в жены, и да будет известно всем, кто слушает этот рассказ, что она была той, которая первой в этом королевстве произнесла: Garsoil»[45]45
  «За ваше здоровье» (ст. – фр.). См. роман «Мерлин», стр. 308. (Прим. перев.).


[Закрыть].

По Гальфриду Монмутскому, короля Вортигерна приглашают на роскошный пир, и когда он сидит там, дочь Хенгиста входит в зал, держа в руке золотой кубок, полный вина; она подходит к королю, учтиво кланяется и говорит ему: Lawerd King, Wevs heil[46]46
  «Дорогой король, будь здоров!» (древнеангл.) (Прим. перев.).


[Закрыть]! Король, воспламенясь внезапно при виде ее несравненной красоты, спрашивает у своего толмача, что сказала юная дама и что ему следует ответить: «Она вас назвала господином королем и предлагает выпить за ваше здоровье. Вам надобно ответить ей: Drinck heil[47]47
  «Пью за здоровье!» (древнеангл.) (Прим. перев.).


[Закрыть]! Вортигерн так и сделал, и с того времени в Бретани установился обычай, когда пьют за кого-то, говорить ему Wevs heil и от него получать ответ Drinck heil». – От этого обычая, вероятно, происходит наше французское слово trinquer[48]48
  Чокаться, выпивать. (Прим. перев.).


[Закрыть] и столь известное старинное выражение vin de Garsoi, или Guersoi, то есть вино, наливаемое для заздравного тоста в конце застолья. Впрочем, это пусть англичане нам нынче скажут, какая форма слова лучше: Garsoil или Wevs heil, и насколько у них еще почитают этот древний и патриотический обычай.

Вортигерн, жертва доверия, оказанного им саксонцам, удалился в Камбрию или Уэльс. Тогда его колдуны или астрологи посоветовали ему возвести башню, достаточно мощную, чтобы не бояться никаких своих врагов. Местом для этого строительства он выбрал гору Эрири; но каждый раз, как постройка начинала подыматься, камни рассыпались и рушились один за другим. Король требует от своих колдунов наложить заклятие на это чудо; сверившись со звездами, они отвечают, что надо найти ребенка, рожденного без отца, и окропить его кровью камни и раствор, идущие в дело. На поиски ребенка отряжают посланников; однажды, проходя по городу, называемому с тех пор Каэрмердин[49]49
  Kaer-Merdin, город Мердина; ныне Кармартен в Южном Уэльсе. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], они замечают нескольких юнцов, играющих на площади; и тут же разгорается спор: «Ты еще смеешь пререкаться со мной! – сказал один из них. – Разве мы по рождению ровня? Во мне королевская кровь и по отцу, и по матери. А ты вообще неизвестно кто; у тебя никогда не было отца». Услышав эти слова, посланники подошли к Мерлину; они узнали, что ребенок в самом деле никогда не знал своего отца и что мать его, дочь короля Деметии (Южный Уэльс)[50]50
  Деметия (с начала V в. – Дивед) – область на юго-западе Уэльса, населенная кельтским племенем деметов. (Прим. перев.).


[Закрыть], жила уединенно при церкви Св. Петра, среди монахинь. Мать и сына тотчас доставили к Вортигерну, и дама ответила, будучи допрошена: «Мой властительный сеньор, клянусь вашей и моей душой, я совершенно не знаю, что со мною случилось. Знаю только, что однажды, сидя с моими подружками в наших покоях, я увидела перед собой прекраснейшего юношу, который обнял меня, поцеловал, а после исчез. Много раз он приходил опять, когда я была одна, но не появлялся на глаза. Наконец, я его видела несколько раз в облике мужчины, и он оставил меня с этим ребенком. Клянусь вам, что никогда я не имела сношения ни с кем, кроме него». Удивленный король призвал мудреца Могантия. «Я нашел, – сказал тот, – в книгах философов и в преданиях древности, что многие люди рождены таким образом. Апулей учит нас в книге о Демоне Сократа[51]51
  Любопытно, что у Апулея это сочинение называется «О Божестве Сократа», хотя речь там действительно идет о демонах. (Прим. перев.).


[Закрыть], что между луной и землей обитают духи, коих мы зовем инкубами. В них есть нечто и от человечьей природы, и от ангельской; они могут по своей воле принимать человеческий облик и общаться с женщинами. Возможно, один из них посетил эту даму и заронил дитя в ее лоно[52]52
  Гальфрид Монмутский, который уж точно нашел это рассуждение не в старинной бретонской книге, вернется к разговору об этом классе духов-посредников в поэме Vita Merlini:
At cacodaemonibus post lunam subtus abundat,Qui nos decipiunt et temtant, fallere docti,Et sibi multotiens ex aere corpore sumptoNobis apparent, et plurima saepe sequuntur;Quin etiam coitu mulieres aggrediunturEt faciunt gravidas, generantes more prophano.Sic igitur coelos habitatos ordine ternoSpirituum fecit…(Vita Merlini, v. 780).[Ниже простор под луной зловредных демонов полон:Нас искушают они и морочат, обманам учены,Часто, себе сотворив из воздуха тело, воочьюДемон является нам и с нами ведет разговоры;К женщинам даже порой приходят они для соитья,Так что, понесши от них, те рождают в нечестье и в сраме.Вот как устроил господь небеса и тройному сословьюДухов назначил в них жить…(Пер. А. С. Бобовича)].  Апулей, в любопытной книге о Демоне Сократа, в самом деле говорит об этих полудемонах, но он умалчивает про инкубов, о чьи деяниях и подвигах напоминает св. Августин в XV книге своего труда О граде Божием. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]».

И история о двух драконах, обнаруженных в основании башни, и их жестокая схватка, и толкования, данные Мерлином, и постройка высокой башни, – все было у Ненния, прежде чем Гальфрид Монмутский это развернул, а Робер де Борон в точности воспроизвел. Посреди своего рассказа Гальфрид вставляет пророчества Мерлина, которые, по его словам, он перевел с бретонского по просьбе Александра, епископа Линкольнского. Эти пророчества добавлены в довольно многие списки романа о Мерлине; но невозможно отрицать, что они суть творения Гальфрида Монмутского, по крайней мере, в своей латинской форме. Как и бретонские лэ, они хранились в памяти арфистов и певцов из народа; и из этих-то зыбких и мимолетных баек, какими и подобает быть пророчествам, Гальфриду надо было извлечь ту версию, которая осталась нам и вскоре получила такой широкий отклик во всей Европе[53]53
  Вера в пророчества Мерлина в Средние века была огромна. Ученые посвящали целые тома их толкованию и поискам примеров их исполнения. Например, в них находили предсказание спасения Франции девой (Жанной д’Арк). Дошло до того, что в XIV веке английский король Эдуард III обосновывал пророчеством Мерлина свои претензии на корону Франции. Только с XVI века отношение к этим текстам становится прохладным, а затем они вызывают и прямые насмешки. У Шекспира их высмеивает шут короля Лира, а Рабле в «Гаргантюа и Пантагрюэле» говорит об одной загадке «в стиле пророка Мерлина»: «вычитывайте в ней любые иносказания, придавайте ей самый глубокий смысл, выдумывайте, сколько вашей душе угодно». (Прим. перев.).


[Закрыть].

Вот еще эпизоды из Historia Britonum, которые присвоил автор романа о Мерлине и которые Гальфрид нашел не у Ненния.

После первого испытания Мерлиновой мудрости Вортигерн желает узнать, что еще ему может грозить и какой смертью он умрет. Мерлин советует ему избегать огня от сыновей Константина. «Эти королевичи уже плывут к берегам Бретани; они изгонят Саксонцев, они вынудят тебя искать убежища в башне, которую предадут огню. Хенгист будет убит, Аврелий Амброзий коронован. Наследовать ему будет его брат Утер-Пендрагон».

События подтверждают его предсказание; но у романиста Мерлин вмешивается постоянно и более решительно. Перевозка камней из Ирландии на равнину Солсбери, тех самых камней, известных под названием Стоунхендж или Пляска великанов, лучше и подробнее рассказана у Гальфрида; это событие приурочено к правлению Амброзия-Утера, который таким образом решил освятить место погребения убитых саксами бретонцев, чьи тела лежали на равнине; тогда как у романиста эти камни прибывают немного позже и ставятся вокруг могилы самого короля Амброзия, старшего брата Утер-Пендрагона.

Опять же у Гальфрида романисты позаимствовали историю любовной связи Игрейны и Утера и рождения Артура. Но у латиниста Артур наследует своему отцу, не проходя испытания мечом, вонзенным в наковальню на каменной плите.

Многих второстепенных героев наших романов Гальфрид упоминает, но весьма бегло; это наводит на мысль, что их популярность была еще не особенно велика. Таковы три брата Лота, Уриен и Агизель Шотландский. Лот, женатый здесь на сестре Артура, как и в романах, имеет двух сыновей: знаменитого Вальвания, или Гавейна, и Мордреда, который предаст своего дядю Артура. Артур женится на Геневере (прекрасной Гвиневре[54]54
  Имя Гвиневры, одного из главных женских образов Артурианы, производится от валлийского Gwenhwyfar – «Белый призрак». (Прим. перев).


[Закрыть]), наследнице знатного римского рода. Первым его противником становится норвежец Рикульф, он же король Рион, который в романе об Артуре пожелает прибавить к двадцати четырем королевским бородам на своей мантии бороду короля Леодагана Кармелидского, отца Гвиневры. Фролло, король Галлии, тоже проигрывает Артуру, а вскоре после этого римский император Луций вторгается на равнины Лангра и собственной жизнью платит за то, что имел дерзость объявить войну Бретонцам.

Прекрасное описание празднования коронации Артура, плод воображения и классического образования Гальфрида, не повторяется в романе, где оно, возможно, было бы уместнее. Но французские сказители позаимствовали у Гальфрида историю о схватке Артура с великаном с горы Святого Михаила. Через несколько дней после великой победы, одержанной над римлянами и галлами, Артур получает известие о бунте Мордреда и неверности Геневеры. Убив своего племянника, он сам оказывается смертельно ранен, и его переправляют на остров Авалон, на котором, как дает нам понять Гальфрид, не говоря об этом прямо, феи исцелили его от ран и держат наготове ради грядущего освобождения бретонцев.

Мы не станем прослеживать Historia Britonum после смерти Артура. Две последние книги относятся к наследникам бретонского героя и уже не представляют интереса для изучения собственно Романов Круглого Стола. Нам достаточно было упомянуть те эпизоды латинской книги, которыми явно воспользовались романисты. То, что Гальфрид Монмутский говорит о Геневере, якобы она презрела свой прежний брак и взяла в супруги Мордреда, доказывает, что этот историк или, скорее, сказитель не имел никакого понятия о романе про Ланселота. Впрочем, его пропуски в длинном списке именитых персон, бывших на празднике в честь коронации Артура, также позволяют думать, что большинство героев Круглого Стола – Ивейн, Агравейн, Лионель, Галеот, Гектор Болотный, Сагремор, Бодемагус, Блиоберис, Персеваль, Тристан, Паламед, король Марк, прекрасная Изольда и Вивиана – не существовали или, по крайней мере, еще не вошли в литературные сочинения. То же можно сказать и о самом Круглом Столе, о котором Гальфрид не обмолвился ни разу. Утер-Пендрагон, Артур и Мерлин – вот три портрета, первыми набросками к которым он обеспечил романистов, и, выйдя отсюда, они попали во все те прекрасные легенды, которыми много веков подряд будет пленяться весь мир.

Historia Britonum произвела огромное впечатление во Франции и в Англии. Ее переписывали множество раз; все церковники желали немедленно получить ее в руки. Гальфрид Монмутский, вскоре после этого назначенный епископом Сент-Асафским, получил прозвище «Артуров» [d’Arthus], по имени героя, славу которого он увековечил[55]55
  В предисловии к русскому переводу «Истории бриттов» утверждается, что Гальфрид был сыном капеллана по имени Артур; в таком случае речь должна идти не о прозвище, а об обычном родовом имени. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Его книга была своего рода нежданным откровением для Генриха Хантингдонского, для Альфреда Беверлийского, для Робера из Мон-Сен-Мишеля[56]56
  Робер де Ториньи, первый аббат монастыря Сен-Мишель. (Прим. перев.).


[Закрыть], которые ничуть не усомнились ни в существовании бретонского оригинала, ни в точности перевода. Но не везде эти фантастические истории были приняты с одинаковым доверием. В самом Уэльсе, если и не в исходном, то во вторичном источнике бретонских вымыслов, нашлись возражения, автор которых, современник, вообще весьма доверчивый по натуре, – Гиральд Уэльский, или Камбрийский, – выступил проводником идей довольно забавного свойства. А именно, он говорил про одного валлийца, обладавшего способностью вызывать и заклинать злых духов. Этот человек, узнав, что один из его соседей одержим бесами, догадался положить на грудь больного Евангелие от Иоанна; бесы тотчас разлетелись, как стая птиц. Он решил, не сходя с места, произвести другой опыт: вместо Евангелия он положил книгу Артурова Гальфрида; бесы сейчас же вернулись толпой, покрыв всю книгу и тело одержимого, и стали мучить его гораздо сильнее, чем прежде[57]57
  Girald. Cambr. Walliae Descriptio, Cap. VII (цит. по г-ну Т. Райту). (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Испытание как нельзя более убедительное, надо признать.

Но еще одним свидетельством, куда более почтенным для критического разума современников Гальфрида Монмутского, явился труд Вильяма Ньюбургского, De rebus anglicis sui temporis libri quinque[58]58
  Вильям Ньюбургский (1136–1198) – английский каноник и историк, автор «Истории Англии». Название упомянутого труда буквально переводится как «О делах английских в свое время, в пяти книгах» (лат.). (Прим. перев.).


[Закрыть], хроника которого была опубликована в конце двенадцатого века. Говорят, что он питал особую ненависть к бретонцам и что он ополчился на книгу Гальфрида, чтобы утолить жажду личной мести. Это неважно: с нас довольно того, что придется признать в его нападках солидную аргументацию и подтверждение, что все или почти все кажется вымыслом уже в той книге, которой он, впрочем, не отказывал ни в древности, ни в бретонском происхождении.

«Бретонская нация, – говорит Вильям Ньюбургский, – населившая вначале наш остров, обрела в лице Гильдаса первого историка, коего редко где можно встретить и с коего редко делали списки, по причине его грубого и пресного стиля[59]59
  Cum enim sermone sit admodum impolitus atque insipidus, paucis eum vel transcribere vel habere curantibus, raro invenitur [Ибо, поскольку он весьма невежествен и безвкусен в своей речи, редко можно найти, чтобы его переписывали либо хранили те немногие, кому это небезразлично] (лат.). – Здесь возможно, что Вильям Ньюбургский под книгой Гильдаса имел в виду ту, что мы приписываем Неннию; во многих рукописях двенадцатого века она имеет эту атрибуцию. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Однако же это драгоценный памятник прямодушию. Хоть и Бретонец, он не колеблясь бранит своих соплеменников, предпочитая сказать о них мало хорошего и много плохого, чем погрешить против истины. От него мы узнаем, сколь неопасны они были как воины и сколь ненадежны как граждане.

Вопреки Гильдасу, в наше время явился перед нами писатель, который, дабы стереть пятна с доброго имени Бретонцев[60]60
  Pro expiandis his Britonum maculis [Чтобы искупить эти пятна Бретонцев] (лат.). (Прим. П. Париса).


[Закрыть], сплел повествование, до нелепости баснословное, и, движимый глупым тщеславием, представил нам оных превосходящими в воинской доблести Македонян и Римлян. Человек этот, по имени Гальфрид, получил прозвание Артуров за то, что возвел в ранг истории и издал на латыни басни, выдуманные об Артуре древними Бретонцами и изрядно им самим приукрашенные. Он совершил и более того, записав на латинском языке, как творение серьезное и подлинное, насквозь лживые пророчества некоего Мерлина, к коим и от себя добавил немало. Там он являет нам Мерлина рожденным от женщины и демона-инкуба и великим ясновидцем – несомненно, по причине святости его отца; тогда как здравый смысл, вкупе со священными книгами, учит нас, что демоны, будучи лишены божественного просветления, не прозревают ничего из вещей, еще не бывших, и способны лишь угадать продолжение неких событий по знакам, столь же доступным им, как и нам. Нетрудно признать ложность этих предсказаний Мерлина касательно тех событий, что произошли в Англии после смерти сего Гальфрида. Он говорит, что перевел эти нелепицы с бретонского; в любом случае, он подкрепил их собственными домыслами, о чем следует известить тех, кто соблазнился бы принять их хоть с малейшим доверием. Для событий, случившихся прежде времени его труда, он мог привнести в эти пророчества все необходимые добавления, дабы привести их в согласие с истиной; но что касается книги, которую он назвал Историей Бриттов, надо быть совершенным невеждой в старинных хрониках, чтобы не видеть наглой и дерзкой лжи, нагромождаемой им без конца. Я опускаю все, что он нам повествует о подвигах Бретонцев до Юлия Цезаря – подвигах, возможно, сочиненных другими для удовольствия, но представляемых им как подлинные. Я опускаю то, что он добавляет во славу Бретонцев, начиная с Юлия Цезаря, который держал их в повиновении до времен Гонория, когда Римляне оставили остров, чтобы позаботиться о своей собственной защите на материке. Как известно, у Бретонцев, покинутых таким образом на милость своих врагов, был тогда королем Вортигерн, первый, кто запросил помощи у Хенгиста, вождя Саксов или Англов. Те же, оттеснив Пиктов и Скоттов, поддались соблазну, открываемому перед ними, с одной стороны, плодородием острова, с другой – трусостью тех, кто призвал их на помощь. Они поселились в Бретани, усмирили тех, кто пытался устоять против них, и вынудили жалкие остатки своих противников – тех, кого ныне называют Валлийцами – искать убежища на высотах или в лесах, одинаково недоступных. Победителями-Англами правили один за другим три всемогущих короля, и среди них внучатый племянник Хенгиста, Этельберт, который, объединив под своим скипетром всю Англию вплоть до реки Хамбер, принял учение Евангелия, возвещенное Августином. Альфред добавил к прежним завоеваниям Нортумбрию, одержав великую победу над Бретонцами и Скоттами. Эдвин последовал за ним; Освальд явился после Эдвина и не встретил на целом острове ни малейшего отпора. Все это в точности установил Беда Достопочтенный, свидетельств коего не отвергает никто. Итак, надо признать баснословным все, что этот Гальфрид пишет об Артуре и его преемниках, следуя кому-либо или себе самому. Он собрал эти выдумки, отчасти злонамеренно искажая истину, отчасти стараясь понравиться Бретонцам, кои в большинстве своем, говорят, настолько глупы, что по сию пору ждут Артура и полагают, что он не умер. Наследником Вортигерна он сделал Аврелия Амброзия, который якобы победил Саксов и отвоевал весь остров. После Амброзия у него правил брат того, Утер-Пендрагон, столь же почтенный. Сюда он и присовокупил столько лживых бредней касательно Мерлина. Артур, мнимый сын сего мнимого Утера, был бы четвертым королем Бретонцев, начиная с Вортигерна; в то время как, по правдивой истории Беды, четвертым королем Саксов, начиная с Хенгиста, был Этельберт, обращенный Августином. Таким образом, правление Артура должно быть современным таковому Этельберта. Но нетрудно здесь видеть, на чьей стороне истина. Именно эпоху правления Этельберта он выбрал, чтобы превозносить славу и подвиги своего Артура; чтобы заставить его победить Англов, Скоттов и Пиктов; свести к досадной помехе его оружию Ирландию, Швецию, Оркады, Данию, Исландию; нескольких дней ему хватило, чтобы победить даже Галлию, с коей Юлию Цезарю едва удалось справиться за десять лет; не иначе как мизинец этого Бретонца был более могуч, чем хребет славнейшего из кесарей. Наконец, после стольких триумфов, он возвращает Артура в Бретань возглавить большое празднество с покоренными князьями и королями, в присутствии трех архиепископов из Лондона, Карлеона и Йорка, хотя у Бретонцев в то время не было ни одного архиепископа. Довершая все эти выдумки, наш сказитель учиняет большую войну с Римлянами: вначале Артур выходит победителем великана необычайных размеров, даром что со времен Давидовых никто из нас не слышал ни о каком великане. В этой войне с Римлянами ему впору помериться силами со всеми народами земли: с Греками, Африканцами, Испанцами, Парфянами, Мидянами, Ливийцами, Египтянами, Вавилонянами, Фригийцами, кои все гибли в подобных битвах, тогда как у Александра, известнейшего из завоевателей, покорение такого множества разных народов заняло более двенадцати лет. Как же все историографы, приложившие столь много усердия, чтобы поведать события прошлых веков, передавшие нам даже те из них, важность которых весьма сомнительна, как могли они обойти молчанием деяния столь несравненного героя? Как же они ни словом не обмолвились и про Мерлина, великого пророка, равного Исайе? Ибо единственная разница между ними в том, что Гальфрид не посмел предварить пророчества, приписанные им Мерлину, словами: «Так сказал Господь», и устыдился заменить их другими: «Так сказал дьявол». Заметьте, наконец, что, изобразив Артура смертельно раненным в битве, он удаляет его из его королевства, дабы залечивать раны на острове, что зовется Авалоном в бретонских сказках; и он не осмеливается сказать, что тот умер, из страха разонравиться Бретонцам, или, скорее, Бриттам, кои по-прежнему ожидают его возвращения».

По-моему, вряд ли современная критика могла бы еще что-либо добавить против знаменитой книги Гальфрида Монмутского. Люди здравомыслящие воспринимали ее как собрание историй, вымышленных для развлечения, которые только бретонцы могли принимать всерьез.

Но само это суждение способствовало взлету воображения и поэтических фантазий. Гальфрид подал пример, в котором нуждались наши романисты и которому они не замедлили последовать. Краткая, незамысловатая и, тем не менее, ценная хроника Ненния воодушевила Гальфрида Монмутского; и чем Ненний был для него, тем Гальфрид Монмутский стал для Робера де Борона и для авторов других романов в прозе и стихах, сочинения которых, как нам кажется, Франция вправе была ожидать и которым суждено было произвести целую революцию в литературе и даже в нравах всего христианского мира.