Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл"

X. Потомки. – Заключение

Петр был королем Оркании после Ламера и породил со своей женою сына, нареченного именем Херлан. Перед смертью он просил, чтобы тело его было погребено в церкви Святого Филиппа, которую он возвел в городе Оркании. Ему наследовал сын его Херлан, государь честный и мужественный, который от дочери короля Ирландии имел сына по имени Мелиан. Мелиану наследовал его сын Аргист, наделенный великой мудростью и взявший в жены высокородную Саксонку. Он имел от нее сына, короля Хедоса, одного из лучших рыцарей Оркании. Жена Хедоса, дочь короля Норгаллии, была матерью короля Лота Орканийского, женатого на сестре Артура, прекрасной и всем любезной. От этого брака произошли четыре сына, чьи имена будут долго помниться в истории. Первый и славнейший из всех, согласно бретонским книгам, был Гавейн, добрый рыцарь с отважною рукой, но нравом чересчур невоздержанный. Второй – Агравейн, не столь любострастный, но и не столь храбрый рыцарь и спесивейший из людей. Третий – Гарет, прекрасный, доблестный и смелый, – много выстрадал в жизни и погиб довольно бесславно от руки то ли короля Богора Ганнского, то ли Ланселота, не ведаю, которого. Четвертый, Гахерис, был наделен отвагой и верностью; то был, пожалуй, лучший из четверых и по достоинствам равный Гавейну, что бы ни говорили бретонские писания. Пятый рыцарь, Мордред, также слыл повсеместно сыном короля Лота: истина же в том, что король Артур зачал его с собственной сестрой, королевой Оркании, в ночь, когда он был убежден, что делит ложе с прекрасной дамой из Ирландии. И он, и королева весьма раскаивались, когда узнали, как они обманулись. Это было, впрочем, прежде его брака с благородной и прекрасной Гвиневрой[284]284
  Отсюда видно, каким образом этот знаменитый Гавейн принадлежал к роду Иосифа Аримафейского, которому Петр, его первый предок, приходился двоюродным или троюродным братом. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Проследим теперь последние деяния обоих Иосифов. Элиаб, или Энигея, жена Иосифа Аримафейского, умерла в Гальфорде и была погребена в соседнем аббатстве. Иосифу Аримафейскому пришлось в свою очередь покинуть мир, дабы воссоединиться с Иисусом Христом, так его возлюбившим. Его похоронили в аббатстве Глар, в Шотландии[285]285
  Обычно местом захоронения Иосифа Аримафейского называют аббатство Гластонбери (графство Сомерсетшир, Англия). Об этом говорит и Парис в своем Введении. (Прим. перев.).


[Закрыть].

Оставались епископ Иосиф и его брат Галахад.

Покинув Петра с Фараном у могилы Ханаана, Иосиф направился в Шотландию и сеял благую весть во всех пределах этого королевства и в Ирландии. Он вернулся в Гальфорд и возблагодарил Бога, увидев, что город прирос церквями, аббатствами и людьми.

Сверх того, ему удивительно было найти своего брата Галахада, коего он оставил во младенчестве, красивым, сильным, толковым, ловким во владении оружием и посвященным недавно в рыцари рукою его дяди Насьена, короля Нортумбрии.

Вскоре он получил послание от имени жителей королевства Офелиза с просьбой найти им короля вместо того, которого они лишились. Иосиф не желал им отвечать, не переговорив прежде с герцогом Ганором и королем Насьеном.

– Сир, – сказали они, – по нашему разумению, вы не могли бы выбрать государя, более достойного править этой страной, чем ваш брат Галахад, коего доблесть и честь уже известны. И если мы укажем на него, то не столько из почтения к вам, сколько помышляя сделать дело, угодное Господу.

Иосиф не удовольствовался сим первым советом. Он пригласил дюжину честнейших и мудрейших из страны Офелизы, чтобы переговорить с ними; он спросил их суждения о короле, коего им подобает выбрать. Все они дали тот же ответ; так что Иосиф, призвав Галахада, сказал:

– Послушайте, милый брат, я вас жалую королевством Офелизой по совету почтенных мужей этой страны. Я знал, что вы достойны носить корону; но, поскольку вы мой брат, я бы не выбрал вас, если бы другие сами по доброй воле не указали на вас.

Они отправились в страну Офелизу: Иосиф, Насьен, Ганор и Галахад. Встреченный народом сей страны с превеликим ликованием и пышными празднествами, Галахад был торжественно коронован в день Пятидесятницы[286]286
  В католической традиции Пятидесятница (день сошествия Святого Духа на апостолов) не совпадает с Троицей, а приходится на неделю раньше. (Прим. перев.).


[Закрыть] в городе Палаге, главнейшем в стране в те времена. Сам епископ Иосиф освятил его воцарение и помазал его священным миром. Галахад царствовал славно и снискал такую любовь, что в память о нем страна утратила свое старинное имя Офелиза, приняв имя Галлия[287]287
  Galles (pays de Galles) – французское название Уэльса, действительно дошедшее до наших дней. Его не следует путать с Gaule – названием исторической Галлии, находившейся на территории современной Франции. (Прим. перев.).


[Закрыть], каковое и сохранит до скончания веков.

Однажды вечером король Галахад ехал один верхом через большую равнину после целого дня охоты; он потерял след своей свиты и своих собак, не сумел найти дорогу и только заблудился больше прежнего. Луна, долго светившая ему, померкла; и тогда, в полуночный час, он заметил впереди большое пламя, которое, чудилось, вырывалось из отверстой могилы. Он приблизился и тут услышал голос:

– Галахад, милый кузен, это мой грех навлек на меня муки, претерпеваемые мною.

Удивленный король молвил в ответ:

– Ты, говорящее со мною и зовущее себя моим кузеном, скажи, кто ты.

– Я Симеон, о котором ты слышал нередко. Я тот, кто хотел убить Петра. Я не прошу тебя молиться, чтобы мучения мои закончились вполне; не откажи только воззвать к милости Господней, дабы он был не столь жестокосердным и суровым.

– Симеон, – ответил Галахад, – я много слышал о тебе. Как-никак ты мне родня, значит, можешь быть уверен, что я исполню твою просьбу. Я выстрою аббатство, где будут молиться за тебя непрестанно, и распоряжусь, чтобы туда перенесли мое тело, когда душа моя расстанется с ним. Но скажи мне, придет ли однажды конец мукам, терпимым тобою?

– Да, но лишь во времена короля Артура, когда явится освободить меня рыцарь с тем же именем, что у тебя. Ему одному дана будет власть погасить огонь, истязающий меня, ибо он будет целомудренней и чище всех, кто жил прежде него.

Галахад, покинув Симеона, вновь нашел потерянную дорогу, вернулся к своим людям и, не теряя времени, созвал каменщиков и плотников, дабы построить аббатство, которое он учредил во имя Святой Троицы. Там его и похоронили, согласно его завещанию, облачив в доспехи, шоссы[288]288
  Воинское облачение, которое покрывало нижнюю часть тела. (Прим. П. Париса).
  Обычно это были чулки кольчужного плетения. (Прим. перев.).


[Закрыть] и кольчугу[289]289
  Боевая одежда, закрывавшая грудь, спину, голову и руки. Ее вытеснила кольчужная рубашка, которая оканчивалась у основания шеи. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], со шлемом рядом и короной в ногах. Копье, положенное на его тело, дано было поднять никому иному, как Ланселоту Озерному, как видно будет в продолжении этой повести. А женат был Галахад на дочери короля Дальних Островов; он имел от нее сына по имени Лианор, ставшего королем Уэльса после него. От Лианора по прямой линии происходил король Уриен Уэльский, который совершил такое обилие подвигов во времена Артура и был рыцарем Круглого Стола. Уриен расстался с жизнью на равнинах Солсбери, во время той последней битвы, где умер Мордред и где был смертельно ранен король Артур.

Вот так короли Уэльса вели свой род прямо от Иосифа Аримафейского, отца Галахада.

Иосиф-сын утешился после смерти отца и матери, получив послание Увечного короля, с просьбой навестить того.

– Сир, – промолвил при виде его Мордрен, – добро пожаловать! Я жаждал увидеться с вами снова. Как обстоят ваши дела?

– Лучше, чем когда-либо, сир король; ибо еще до ближайшего Первого часа я должен отбыть из мира сего в жизнь вечную.

– Увы! – воскликнул Мордрен со слезами, – неужели и с вами придется проститься и жить одному изгнанником на этой земле! Ведомый вами и светом, коим вы меня озарили, я покинул свою страну и свой народ. Ежели я вас лишусь, оставьте мне, по крайней мере, ваши доспехи, они послужат мне утешением и памятью.

– Буду только рад, – ответил Иосиф, – велите принести тот щит, что я дал вам, когда вы шли на бой с Толомеем Серастом.

Когда щит принесли, у Иосифа сильно пошла кровь носом. Он омочил пальцы в струящейся крови и начертал на щите большой алый крест.

– Вот, сир, память, которую я вам оставляю. Пока цел этот щит, крест, на нем нанесенный, сохранит свою яркость и свежесть. Пусть не пытается никто навесить щит себе на шею, если не хочет быть наказан сей же час, пока не явится последний из достойных, доблестный, чистый душою Галахад, коему будет дано его носить.

Король пожелал, чтобы щит поднесли к его лицу; он облобызал его многократно, потом спросил Иосифа, в каком месте подобает его хранить.

– Он останется здесь, – сказал Иосиф, – вплоть до того дня, когда вы узнаете, какое место Насьен изберет для своего погребения. Велите возложить щит на его могилу, оттуда и возьмет его славный рыцарь Галахад, через пять дней после своего посвящения.

Иосиф почил наутро следующего дня и был погребен в аббатстве Глар, в Шотландии, рядом со своим отцом. В то время, когда душа его отошла в мир иной, в Шотландии был великий голод; он тотчас прекратился по прибытии его тела. Случились и иные чудеса, возвестившие людям этой страны, сколь благоговейно надлежит им чтить его мощи отныне и во веки веков.

Не следует упускать из виду, что Иосиф перед кончиной передал своему кузену Алену Толстому дар Святого Грааля, дав ему волю вручить после себя оный тому, кого он сочтет достойнейшим подобной чести. Ален удалился из Гальфорда, взяв с собою братьев, которые все были женаты, кроме Иошуа. Он шел, ведомый единственно лишь Божьим промыслом, и так достиг Чужедальних Земель, где король, с давних пор пораженный проказой, принял крещение в награду за свое чудесное исцеление. Короля этого звали Калафер; Ален же, окрестив его, сменил ему имя на Альфазан. У Альфазана была дочь, которую тот выдал за Иошуа, брата Алена.

Сей последний поставил священный сосуд в большую залу во дворце Альфазана; король же, в ночь свадьбы своей дочери, пожелал ночевать в смежном покое. Проспав немного, он открыл глаза и огляделся. На круглом серебряном столе стоял Грааль; перед ним некто в церковном облачении, как видно, отправлял службу; вкруг него многоголосие возносило хвалу Господу. Альфазан не видел, откуда исходят песнопения, он слышал только неисчислимое плесканье крыл, словно там собрались все птицы небесные. Когда служба завершилась, святой сосуд был снова водружен в большой зале, а король увидел, как вошел пламенеющий муж, вооруженный мечом.

– Альфазан, – рек он ему, – среди ныне живущих едва ли найдется человек, чьей святости довольно, чтобы он мог покоиться здесь, не будучи наказан за свою дерзость.

При этих словах он взмахнул мечом и пронзил ему насквозь оба бедра.

– Место сие, – сказал он, – Дворец приключений, куда впредь никому не дозволено будет проникнуть, кроме как наилучшему из славных рыцарей.

На другой день король поведал о том, что с ним случилось, и о каре, его постигшей. Несколько дней спустя он скончался. В дальнейшие времена любого рыцаря, отважившегося презреть оный запрет, назавтра находили мертвым в его постели. Один лишь Гавейн, в заслугу за его немалые подвиги, вышел оттуда живым, но натерпелся столько стыда и досады, что отдал бы королевство Логрское, чтобы не входить туда[290]290
  Имеется в виду эпизод из романа «Ланселот Озерный». (Прим. перев.).


[Закрыть].

Дворец приключений был возведен посередине нового города, названного в честь Святого Грааля Корбеник – слово, по-халдейски значащее то же, что наше святейший сосуд. Король Альфазан был похоронен в церкви этого города, освященной в честь Пресвятой Богородицы.

От Иошуа и дочери короля Альфазана родился Альмонадап, женатый затем на одной из дочерей короля Великой Бретани Луция. Наследниками его были славный Картелуа, Мануэль и Ламбур, все – короли Чужедальних Земель, все прозванные Богатыми Рыболовами.

Сей последний, король Ламбур, вынужден был вести войну против могучего соседа по имени Нартан, недавно обращенного. Нартан, будучи побежден в большом бою, бежал до самого моря, где увидал плывущий к берегу корабль, столь чудно прекрасный, что, движимый любопытством и стремлением ускользнуть от погони победителей, он взошел на него и увидел на ложе меч, о коем уже было рассказано. То был в самом деле корабль, который некогда Насьен видел приставшим к Вертлявому острову; то было творение великого царя Соломона.

Нартан вынул меч из ножен, повернулся вспять и, повстречавшись с королем Ламбуром, занес клинок и ударил им по шлему; и столь разящей была сталь, что рассекла на двое шлем, туловище короля и коня под ним. Таково была первое испытание меча Соломона. Но гибель короля стала провозвестницей великих бедствий; Чужедальние Земли и Уэльс долго оставались невозделанными, и было время, когда к обоим королевствам пристало имя Опустошенных, или Пустынных Земель. Что же до короля Нартана, то, смочив обильно меч для первой пробы, он собрался пойти и вернуть его в ножны. Но в тот миг, как он возлагал его на место, самого его поразила внезапная смерть возле ложа, и его тело осталось покоиться там до того дня, когда его пришла взять оттуда девственница, в конце времен превратностей и приключений. Ибо надпись, видимая у входа на корабль Соломона, не допускала далее никого, кто внимал ей.

Ламбуру наследовал король Пелехан, прозванный Увечным за то, что утратил способность владеть обеими ногами. Исцелить его мог один лишь Галахад[291]291
  Этот случай, повторение истории Мордрена, служит для оправдания одного эпизода в Поисках Грааля. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], достославный витязь. От Пелехана произошел король Феллес, а точнее, Пеллес, прекрасный рыцарь, дочь которого превзошла красотой всех прочих женщин Великой Бретани, кроме королевы Гвиневры. С этою девицей Ланселот и породил Галахада, того, кому назначено было положить конец всем приключениям. Истинно, что он был зачат во грехе; но для Бога значимы были лишь те великие и доблестные государи, от коих он происходил, и его собственные добрые деяния.

Перейдем теперь к Насьену, королю Нортумбрии, и к его сыну Селидонию, королю Норгаллии. В один и тот же день скончались обе сестры, Сарацинта и Флежетина, и король Насьен. Королевы были погребены в аббатстве, приюте Увечного короля, а Насьен избрал для упокоения аббатство более отдаленное, куда Мордрен не преминул передать щит, который лишь Галахаду дозволено было повесить на шею.

Селидоний пережил своего отца на двенадцать лет и был любим своими подданными не менее, чем сам он любил Господа. Он был весьма учен и сверх того умел читать по звездам; так что, узнав о приближении многих лет неурожая, он велел, пока они не настали, сделать изрядные запасы зерна, отчего и сохранялось в Норгаллии изобилие, тогда как все прочие страны пребывали во власти голода. Но мало того: проведав, что в королевстве Норгаллия есть зерно, Саксонцы вооружили флот и высадились на взморье. Селидоний, предуведомленный звездами об их прибытии, не дал им времени спустить своих коней на сушу; он явился во главе грозной армии и истребил их, не встретив ни малейшего отпора.

Селидоний был погребен в Камалоте и имел наследником своего сына Нарпуса. Нарпусу наследовал Насьен II, Насьену II – Элен Толстый, Элену – Ионас. Ионас же этот, покинув отчую землю ради похода в Галлию, женился на дочери короля Матанаса. Его сын, по имени Ланселот, вернулся в Великую Бретань, унаследовал Норгаллию и взял в жены дочь короля Ирландии. Но он отослал в Галлию двух сыновей, которые разделили владения короля Матанаса, своего предка. Старший, Бан, стал королем Беноика; второй, Богор, стал королем Ганна. Бан имел двух отпрысков, одного побочного, другого законного. Побочным был Гектор Болотный, другим же – прославленный Ланселот Озерный. Что до короля Богора, у него были два сына, Лионель и Богор. И ныне, когда мы сочли королевское потомство рода Иосифа Аримафейского, мы под конец расскажем о том, что произошло с королем Ланселотом, отцом двух королей, Бана и Богора.

Близ одного города в его владениях высился замок Прекрасной Стражи, где обитала родственная ему дама, одна из самых красивых и добродетельных женщин своего времени: она жила в постоянном уничижении плоти; но, вопреки ее стремлению избегнуть чужого внимания, она была подобна свече, свет которой не утаить, когда она горит в подсвечнике. Король Ланселот услышал о совершенствах дамы и пожелал ее лучше узнать. Скоро ее общество стало для него столь приятно, что через посредство общих чувств добродетели и благочестия между ними установились самые нежные и чистые дружеские отношения. Редкий день проходил без того, чтобы они не навестили друг друга, так что злые люди не преминули заметить это, чтобы позлословить. «Король, – говорили они, – безумно любит эту даму, и непонятно, как это ее мужу не пришло на ум ни малейшего подозрения». Брат шателена сказал ему однажды:

– Как вы терпите, чтобы король Ланселот жил с вашей женою подобным образом? Что до меня, я бы давно уже за это отомстил.

– Брат, – ответил шателен, – поверьте, если бы я полагал, что имею доказательство тех намерений, коими вы наделяете короля, я не потерпел бы ни минуты.

Но брат наговорил ему столько, что муж уверился в своем бесчестии. Было это в последние дни поста, и поскольку святость этих дней добавляла усердия даме и королю, они наслаждались более, чем когда-либо, разжигая взаимно свою любовь к возвышенным материям. В день Страстной пятницы король выехал, чтобы посетить скит, расположенный посреди Погибельного леса, и присутствовать там на богослужении. С ним были только двое слуг. Он приехал, исповедовался, повернул назад той же дорогой и вскоре, почувствовав жажду, остановился перед чудесным родником и наклонился, чтобы зачерпнуть в нем воды. Герцог тайно следовал за ним; когда он увидел, как тот склонился над водой, он подкрался и ударил его мечом; голова, отсеченная от туловища, упала в родник. Не довольствуясь тем, что убил короля Ланселота, он хотел взять голову и разрезать ее на части; но едва он погрузил руку в родник, как вода, до тех пор очень холодная, вскипела с такою силой, что герцог едва успел отдернуть свои обваренные пальцы. Так он узнал, что оскорбил Бога и что жертва его была невиновна в преступлении, за которое, мнилось ему, он совершил возмездие.

– Возьмите это тело, – сказал он двум слугам, – предайте его земле, и пусть никто не узнает, какой смертью умер король.

Они похоронили Ланселота возле кельи и направились вновь по дороге к замку. Когда они к нему приближались, к герцогу подошел ребенок и сказал:

– Вы не знаете новости, сир? Тьма накрыла ваш замок, те, кто там внутри, не видят ни зги, и так начиная с полудня.

А то был в точности час, когда герцог сразил короля.

– Вижу, – молвил он своим спутникам, – что мы поступили дурно; но я хочу сам составить понятие об этой тьме.

Он подъехал, переступил порог первых ворот; и тут часть зубца, отколовшись от стены, рухнула на него и раздавила. Такова была месть Господа нашего за смерть короля Ланселота. С тех пор родник в Погибельном лесу кипел не переставая до того дня, когда к нему пришел Галахад, сын Ланселота Озерного.

Было и другое великое чудо, превосходящее прочие. Из могилы, куда положили тело короля, стали появляться с того дня капли крови, обладавшие свойством исцелять телесно тех, кто смачивал ими свои язвы. И потому на дороге, ведущей к роднику, было скопище раненых, приходящих туда искать облегчения.

А однажды случилось так, что лев, преследующий оленя, настиг его у той могилы и убил. Когда же он начал пожирать его, явился второй лев, претендуя на ту же добычу: они пустили в ход зубы и когти, пока не прекратили, устав от борьбы, исполосованные смертельными ранами. Один из львов растянулся на могиле и, увидев, что из нее выступают капли крови, собрал их языком и стал лизать свои раны, которые немедленно закрылись. Другой лев последовал его примеру и был точно так же исцелен; вследствие чего оба зверя, поглядев друг на друга, потеряли всякую охоту во зобновить битву и, более того, стали превеликими друзьями и не желали отныне расставаться. Один улегся в изголовье, другой в ногах могилы, будто стараясь скрыть ее от чужих глаз. Когда к ней приходили рыцари, чтобы окропить свои раны целительной кровью, львы не давали им подойти и душили тех, кто все же пытался это сделать. Когда их одолевал голод, один отправлялся на охоту, другой оставался на страже у могилы. И длилось это чудо до времен Ланселота Озерного, который победил львов и предал обоих смерти.

КОНЕЦ СВЯТОГО ГРААЛЯ

Переход к «Мерлину»

Робер де Борон предупредил нас в последних стихах Иосифа Аримафейского, что он оставляет сюжетные ветви о Броне, Алене, Петре и Моисее, обещая вернуться к ним, когда он сможет прочитать недавно опубликованный роман о Святом Граале. Этот роман дал нам продолжение историй, начатых Робером; в самом деле, мы находим в нем завершение приключений Петра, Алена и Брона; кажущийся вставным фрагмент по поводу Моисея подготавливает нас к тому, что должно быть сказано об этом в конце Ланселота. Стал бы Борон продолжать свою поэму на том же материале или отказался бы от продолжения, для нас неважно: он мог бы лишь следовать линии, намеченной автором Святого Грааля. Таким образом, с одной стороны, он мог отказаться от своего рода обязательства, принятого им; с другой, понятно, что не стоило бы большого труда удержать в памяти последовательность его первых повествований, если бы он и в самом деле стал их продолжать.

Ожидая, когда эта книга о Граале попадет ему в руки, Борон занялся другой легендой – о Мерлине. Чтобы сочинить ее, ему не нужен был Святой Грааль; ему достаточно было открыть роман Брут нашего Васа[292]292
  Я уже отмечал, что Борон много раз цитирует Брута и ни разу Historia Britonum. Отсюда вывод, что он не знал латинского текста и что он писал свою книгу во Франции. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], переводчика Historia Britonum Гальфрида Монмутского, и на основе этих первоначальных сведений немного дать волю своему воображению. Эту книгу он писал еще в стихах, как продолжение Иосифа Аримафейского. От этого продолжения сохранилось лишь около пятисот начальных стихов; остальные поглотило время. Но, как мы уже говорили, все произведение в целом, к счастью, было пересказано в прозе в конце двенадцатого века, спустя совсем немного времени после опубликования поэмы; и многочисленные экземпляры, списанные с этого умелого переложения, заменяют оригинал, который так и не найден. Мерлин заканчивается рассказом о коронации Артура; в большинстве списков, которые до нас дошли, его продолжили вплоть до смерти бретонского героя. Так из двух произведений, сочиненных двумя авторами, получилось единое творение одного автора. Это смешение следует приписать собирателям тринадцатого века. То, что называют второй частью Мерлина, должно носить имя романа об Артуре и не может принадлежать Роберу де Борону; нам легко будет это доказать.

I. Робер де Борон, рассказав о коронации Артура, признанного королями и баронами-вассалами сыном и наследником Утер-Пендрагона, заставив архиепископа Дубриция освятить его, а королей и баронов – возложить корону, говорит в заключение следующие слова:

«И так стал Артур королем королевства Логр, и долго держал землю и королевство в мире» (рук. 747, л. 102).

Но в начале Артура, первая глава которого непосредственно следует за последней Мерлина, мы видим вассальных королей, возмущенных тем, что их созвал король-выскочка, которого они не признавали сыном Утер-Пендрагона и не короновали. Из-за этого они объявили ему войну не на жизнь, а на смерть.

Неужели один и тот же автор, переходя от одной линии к другой, будет так себе противоречить?

II. Робер де Борон обещал, заканчивая Иосифа Аримафейского, возобновить ряд приключений Алена Толстого, когда он прочтет большую книгу о Граале, где они должны быть описаны и где они описаны в самом деле.

Святой Грааль появился в то самое время, когда он заканчивал Иосифа, значит, он мог его читать, когда писал Мерлина. Вот почему, оказавшись тогда в состоянии выполнить часть ранее данных обещаний, он заканчивает Мерлина следующими строчками, которые сохранила для нас одна-единственная рукопись:

«И долго держал королевство в мире. А я, Робер де Борон, завершающий эту книгу…, не должен более говорить об Артуре столь пространно, сколь говорил я об Алене, сыне Брона, и сколь я мудрствовал о том, откуда пошли беды Британии; и, поскольку книга об этом повествует, мне более подобает говорить о том, что за человек был Ален, какую жизнь он вел, и о его потомстве. А когда будет время и место, я поведу речь об Артуре, его жизни, об избрании и посвящении» (рук. № 747, л. 102v)[293]293
  Сюжет об Артуре в отдельных рукописях, как в № 370, открывает том. В других, как в № 747, он четко отделен от Мерлина, в котором только последние строки используют начало вступительного verso [стиха]. В некоторых их разграничение довольно хорошо отмечено крупными буквицами; но есть и такие, где обе части не разделены даже красной строкой. После последних слов они продолжают: «и после середины августа, когда король Артур был коронован, этот король держал большой и чудесный двор…». В этом произвольном смешении нетрудно узнать руку собирателей. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Эти строки, которые собиратели сочли нужным опустить, явно принадлежали к первой редакции в прозе поэмы о Мерлине и соответствуют последним стихам этой поэмы. Но вместо того, чтобы найти после Мерлина эту историю Алена и его потомков, как заявлял Робер де Борон, мы ныне приступаем без перехода к рассказу о войнах, начатых баронами сразу после коронации Артура.

Вот какое заключение следует из этого двойного сопоставления:

Робер де Борон не принимал участия в книге о Святом Граале, написанной в то же время, когда он сочинял Иосифа Аримафейского.

Ознакомившись с Граалем, он намеревался продолжить если не историю Брона и Петра, то, по крайней мере, историю Алена Толстого.

Собиратели, найдя, что история Алена достаточно освещена в Граале, оставили в стороне ее поэтический вариант, сделанный Робером де Бороном; они заменили ее книгой об Артуре, удовольствовавшись тем, что кое-как приспособили ее к книге о Мерлине в качестве ее продолжения.

Итак, книга, которую ныне называют романом о Мерлине, содержит две различные части. Первая, за которой только и должно сохраниться название Мерлин, – это пересказанное прозой творение Робера де Борона. Вторая, истинное название которой – Роман об Артуре, вышла из-под безымянной руки, возможно, той же, которой мы уже обязаны Святым Граалем.

Я так долго колебался, прежде чем остановиться на этих выводах, что мне, может быть, простят мое неоднократное возвращение к ним, как бы для того, чтобы лучше подтвердить результат моих последовательных изысканий. Не весь туман я рассеял, не все темные места прояснил; но открытое мною я, по-моему, увидел ясно; и если я не заблуждаюсь, это еще один шаг в области истоков нашей литературы.

Великолепное начало Мерлина связано со всей совокупностью традиций и верований бретонцев. Чтобы придать авторитет пророчествам, приписанным этому персонажу, нужно было признать за их автором свойства и способности, превосходящие природу и способности других людей. Рассказчик не осмеливается свести Мерлина напрямую с Богом и поместить в один ряд с Даниилом и Исайей; но полагает, с одной стороны, что его рождение спровоцировал демон, с другой – что он был очищен от этого непомерного родимого пятна благочестием, невинностью и целомудрием своей матери. По-видимому, именно Роберу де Борону мы можем поставить в заслугу создание этой прекрасной матери Мерлина: чистой, скромной и благочестивой, такой, как нам представляется сама Дева Мария. Сын ангела тьмы, врага рода человеческого, Мерлин скорее бы стал приходить на помощь злодеям, угнетателям своей страны; он не знал бы тайн будущего, ибо, как заметил об этом Вильям Ньюбургский[294]294
  См. об этом во Введении П. Париса, стр. 60. (Прим. перев.).


[Закрыть], демоны знают то, что было, а не то, что таит будущее. Но мать Мерлина, жертву невольной иллюзии, нельзя было наказывать таким сыном. Так что Бог даровал Мерлину сверхъестественные способности, которые, образовав своего рода баланс с теми, что он сохранил от своего отца, позволили ему распознавать справедливость и истину, одним словом, выбирать между дорогой, нисходящей в ад, и той, что восходит в рай. Значит, можно было верить в его пророчества, не оскорбляя Бога, и Бретань могла почитать его как самого усердного защитника ее независимости. И тем самым демон, выпустивший его в мир, чтобы сделать орудием своей воли, проиграл в своих намерениях и обрел только лишний повод для расстройства.

Из этого первоначального творения поэтическое воображение бретонского народа сумело извлечь восхитительный образ. Мерлин не только превосходно знает будущее и прошлое; он может принимать любые формы, изменять вид любых предметов. Он видит, что может привести начинание к успеху; он, естественно, добр, справедлив, готов прийти на помощь. Однако дьявол не теряет всех своих прав; Мерлин не может преодолеть зова плоти; он не повелевает своими чувствами; к слабостям своих друзей он проявляет попустительство, которое трудно оправдать. Сам он до того безоружен перед женщинами, что, ясно видя пропасть, в которую хочет его увлечь Вивиана, он не найдет сил отвратиться от нее.

Я говорил, что Робер де Борон нашел элементы книги о Мерлине у Гальфрида Монмутского: однако что за огромная дистанция между байками бенедиктинского монаха и величественной сценой, которой открывает действие французский романист! Сцена совершенно библейская, которую почтут за счастье позаимствовать величайшие поэты трех последних веков – Тассо, Милтон, Гете и Клопшток. Однако никто из них, скорее всего, не знал творения, которое им предшествовало; но когда некая форма введена в область выражения и развития чувств, это новый элемент созидания, доступный для всех; и тем, кто не поленится им воспользоваться, нет нужды знать, кто использовал его впервые. Впрочем, начало Мерлина само многим обязано первым главам Книги Иова и прекрасному диалогу в стихах из пасхальной литургии: Attollite portas, Principes vestras… – Quis est iste rex gloriae?[295]295
  «Поднимите, врата, верхи ваши… Кто сей Царь Славы?» (лат.) (Пс. 23). (Прим. перев.).


[Закрыть] – стихам, в свою очередь, заимствованным из апокрифического евангелия Никодима[296]296
  Начало Мерлина уже подготовлено в первых строках Иосифа: мы видим там, как первородный грех ссорит человека с божественной справедливостью и делает нас неизбежной добычей дьявола, если Бог не согласится принести себя в жертву для нашего искупления. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Остановимся и передадим слово Роберу де Борону.