Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл"

VIII. Мерлин при дворе Утера. – Пляска Великана, или Стоунхендж. – Первый Круглый Стол

Мерлин расстался с Вортигерном, известив его, что сыновья Константа скоро взойдут на борт «Голубой Бретани»[320]320
  Название судна отсылает нас к конкретной области Малой Бретани – графству Поэр, в то время богатому лесами. В бретонском языке зеленый и голубой цвета обозначаются одним словом. Вполне понятный первоначальный эпитет «Зеленая Бретань» позже во французской интерпретации сменил цвет и превратился в Bretagne Bleue. (Прим. перев.).


[Закрыть], чтобы отомстить за брата. Пендрагон и в самом деле прибыл и вынудил тирана запереться в крепости, где тот погиб, объятый пламенем. Новый король не замедлил оценить пользу советов и покровительства Мерлина. Пока он держит Сенов в осаде в их неприступном укрытии, колдун находит плутовское удовольствие в том, чтобы показаться мельком и исчезнуть, прежде чем его опознают вполне. Он преграждает путь ищущим его, прикинувшись дровосеком: топор на шее, ноги в больших башмаках, дырявый кафтан, всклокоченные волосы и длинная грязная борода.

– Вы, – говорит он, – плохо исполняете повеление своего господина; вы не найдете того, кого ищете.

– А что! вы его знаете?

– Несомненно; и знаю, где он живет. И более того, он поручил мне сказать вам, что за вами он следовать не желает. Передайте вашему сеньору, что замок Сенов ему не взять, пока жив Хенгист, а если надобно ему видеть Мерлина, пусть сам придет его искать в этом лесу.

Пендрагон, получив от посланцев донесение, предоставляет своему брату Утеру продолжать осаду и углубляется в Нортумбрийский лес.

Случилось так, что один из его людей нашел большое стадо скота и человека, весьма уродливого и безобразного, пасшего этот скот, и спросил, откуда он? Тот ему сказал: из Нортумбрии, в работниках у хозяина. И спросил он у того работника: Не могли бы вы сказать мне вестей о человеке по имени Мерлин? И добрый человек ответил: никак нет, но я служу у человека, который говорил, что король придет искать его в этом лесу. Пришел ли он, вы ничего об этом не знаете? И тот ответил, что король его ищет. Смог бы ты его направить? И он говорит: Я скажу королю то, что не скажу вам. А тот ответил: Я отведу тебя к королю. А он сказал: Тогда я плохо буду стеречь свою скотину; у меня-то в нем никакой нужды нет. Но если бы он пришел ко мне, я бы сказал ему о том, кого он ищет. И тот сказал: Я приведу его к тебе. Затем он ушел от него и стал искать короля, пока не нашел. И когда нашел, то рассказал ему, кого он видел и встретил. И король сказал: Веди меня к нему. Тогда он отвел его туда, где нашел того человека. И сказал ему: Вот видите короля, я вам его привел. А тот ответил: Сир, я хорошо знаю, что вы ищете Мерлина; но так вам его не найти, пока он не захочет, чтобы вы его нашли. Идите в один из ваших добрых городов здесь в округе, и он к вам придет, когда будет знать, что вы его ждете. Тогда король сказал: Откуда мне знать, что ты говоришь правду? А он ответил: Если вы мне не верите, так не делайте, как я вам говорю. Ибо глупо верить дурным советам. И когда король это услышал, он его спросил: Значит, ты говоришь, что твои советы дурны? А он сказал: Нет, но ты так говоришь. Знай же, что я потому тебе советую в этом деле, что ты сам не смог бы себе дать совет. И король говорит: Я тебе поверю[321]321
  Эти мелкие детали и вся сцена, конечно, малоинтересны. Рассказчик мог бы сразу свести Мерлина и Пендрагона лицом к лицу. Но диалог, тем не менее, имеет свою прелесть и право на существование. Он дает нам понять обычное настроение Мерлина, не склонного ни раздавать советы у себя, ни открыть место своего убежища. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

На этом проделки Мерлина с королем не кончились. В город, где тот надеялся его увидеть, является один почтенный господин, хорошо одетый и обутый, приятный с виду, который просит отвести его к королю. Это был Мерлин.

– Сир, – говорит он ему, – я пришел от Мерлина; он желает сообщить тебе, что пастух, стороживший стадо, был не кто иной, как он сам. Он был бы не прочь выказать себя, но у тебя еще нет нужды в нем.

– Ах! – отвечает король, – у меня в нем превеликая нужда и превеликое желание свидеться.

– Если так, он поручил мне передать тебе добрые вести. Хенгист мертв, и убил его твой брат Утер.

Посылают проверить эту новость, а почтенный господин исчезает. Некоторое время спустя приходит другой господин, одетый еще лучше первого, который сначала долго водит за нос всех придворных, потом называет себя; это он, Мерлин. Следуют новые превращения. Как посланник любви, он вручает Утеру письмо от дамы, которую тот любил; вернувшись в свой первоначальный облик, он обещает служить им всеми силами и вновь появляться каждый раз, как у них будет истинная нужда в нем.

Но, как обыкновенно бывает, все бароны, состоявшие при дворе у Пендрагона, косо смотрели на большой фавор Мерлина и на вес, который он имел в делах. Один из них, чье недоверие, быть может, шло от чистого сердца, предлагает подвергнуть ученость волшебника решающему испытанию. Он притворяется больным и, когда слух о его близкой кончине разнесся широко, спрашивает Мерлина, в присутствии короля, какой смертью он должен умереть.

– Я вам скажу, – ответил спокойно чародей, – вы упадете с лошади и сломаете себе шею.

Когда Мерлин ушел, господин этот говорит королю:

– Для такого рода смерти, как назвал ваш колдун, нет ни малейших видимых причин. Позвольте мне испытать его вторично.

Пендрагон соглашается; господин этот покидает город, затем возвращается немного погодя, облаченный в скромные одежды, изменив до неузнаваемости возраст и черты лица; он ложится в постель и передает королю просьбу привести сюда его чародея.

– Мерлин, – говорит Пендрагон, – не угодно ли вам пойти с мною в дом одного бедного больного? Мы возьмем туда с собою тех, кого вы укажете.

– Сир, – отвечает Мерлин, – за королем должны следовать повсюду по меньшей мере двадцать человек.

Они приходят в указанный дом; при их приближении жена больного бросается в ноги королю:

– Ах! Сир, спросите вашего чародея, пусть он скажет, умрет ли мой дорогой сеньор от этого недуга.

– Нет, – говорит Мерлин, – недуг этого человека не из тех, от которых умирают.

– Но, господин чародей, – взывает тогда больной, – скажите, какой смертью мне суждено умереть.

– В твой последний день, – говорит Мерлин, – тебя найдут повешенным.

Вымолвив эти слова, он удаляется.

– Сир, – говорит барон, – вот еще лучшее доказательство, что колдун ваш – обманщик; как я могу и умереть, упав с лошади, и быть повешенным? Однако я хотел бы испытать его в третий раз.

Он направился в некое аббатство и получил от аббата позволение выдать себя за одного из монахов. Затем он улегся в постель, а аббат пришел просить короля посетить его обитель и привести с собою мудрого волшебника.

И так они ехали верхом, пока не прибыли в аббатство, в одно прекрасное утро, как раз когда служили мессу; и когда король прослушал мессу, аббат подошел к нему с большой толпой монахов и просил короля во имя Бога, чтобы он посетил одного их больного монаха и чтобы привел своего ведуна. И вот они пришли туда, куда привел их аббат, и тот спросил короля: Сир, ради Бога, позвольте мне спросить у вашего ведуна, может ли сей добрый человек исцелиться когда-либо. А Мерлин сделал вид, что сердится, и сказал: Он может встать; он ничуть не болен и ничем не страдает; но да будет всем известно, что в день своей кончины он сломает себе шею и будет повешен и утоплен. И кто будет жив, тот увидит. А тот поднялся на своем ложе и сказал королю: Сир, вот наконец вы можете распознать его безумие; ибо он не ведает, что говорит. Как возможно то, что ему довелось изречь, – что в день, когда я умру, я сломаю себе шею и буду повешен и утоплен? Так что учтите, Сир, если вы разумны, что за человеку вы верите и даете возглавить ваш совет. А король ответил: Я ни в чем не разуверюсь, пока не узнаю, какой смертью вы умрете[322]322
  Эта история, которую Робер де Борон также позаимствовал из Vita Merlini Гальфрида Монмутского, широко известна. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Спустя долгое время этому господину, едущему верхом в большой компании, случилось проезжать деревянный мост, переброшенный через большую реку; его лошадь оступается, и всадник, вылетев вперед, падает и ломает себе шею. Тело переворачивается так, что плащ застревает в одной из частей моста; человек оказывается подвешен за ноги, тогда как голова его погружена в воду. Шум по сему поводу был немалый. Мерлин же, упрекнув обоих государей в потворстве, проявленном ими к завистникам, заявляет, что вопросы, которые непрестанно ему задают, ему досадны и тягостны; впредь он будет делать лишь те предсказания, смысла которых никто не поймет, пока они не исполнятся.

Впредь я буду говорить перед народом и при дворе не иначе как смутно; пусть они не будут знать, о чем я сказал, пока не увидят это.

Мерлин превосходно сдержал свое слово, и все ведуны, его предтечи или последователи, стали подражать его примеру.

Но король Пендрагон и все люди, извещенные о решении Мерлина, начал с тех пор брать на заметку все, что он сказал или еще скажет.

Тогда каждый сказал сам себе, что они не выслушают ни единого слова о будущем, не записав его. И так были начаты книги Пророчеств Мерлина; то, что сказал он о короле Англии, и обо всех прочих делах, о коих он вещал впоследствии. И потому не сказано в этих книгах, кто такой Мерлин и кем он был, что писали они лишь то, о чем он говорил… И когда Мерлин сказал Блезу, что они запишут его слова, Блез его спросил: Они сделают такую же книгу, как и я? И Мерлин ответил: Ничуть; они запишут лишь то, чего не могут знать, пока оно не случится. И тогда Мерлин стал говорить темные речи, из коих составлены были книги его пророчеств, чтобы нельзя было их понять, прежде чем они исполнятся[323]323
  Борон хочет здесь объяснить, каким образом была составлена книга Пророчеств (которую уже более или менее прямодушно изложил на латыни Гальфрид Монмутский, следуя бретонской традиции) и как получилось, что в этой книге Пророчеств нельзя найти всего того, что он сам собирается рассказать о делах и подвигах пророка. Тем самым он желает, по своему обыкновению, предупредить возражения и недоверие читателей. «То, что вы нам тут рассказываете, – могли бы ему сказать, – это ваши измышления, ибо этого нет в книге пророчеств, которую все мы знаем». – «Это верно, – отвечал Борон, – но книга пророчеств была составлена не Мерлином; те, кто ее создавал без его согласия, желали лишь запечатлеть то, что он говорил, чтобы сравнивать с событиями по мере того, как они будут происходить. А потому они не могли рассказать о жизни Мерлина, который только сам мог ее надиктовать, как он это и сделал в книге, предлагаемой ныне вашим взорам».
  И на это нечего было возразить. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Мы приступаем к известной легенде о Стоунхендже, об этой ограде из друидических камней, воздвигнутой на равнине Солсбери. История, по обыкновению, не дает никаких средств, чтобы объяснить и подтвердить ее. И Гальфрид Монмутский, и Робер де Борон присовокупляют ее к истории Мерлина; у обоих камни прибывают из Ирландии в Великобританию[324]324
  Сооружение Стоунхенджа относят к эпохе неолита – II тысячелетию до н. э. Среди современных историков бытует гипотеза, что некоторые гигантские камни действительно были доставлены туда водным путем. (Прим. перев.).


[Закрыть]; но Гальфрид приурочивает это событие ко времени царствования Аврелия Амброзия (по Роберу – Пендрагона), который якобы пожелал таким образом освятить место, где покоились прославленные Бретонцы, павшие в битве с Саксонцами. Роберу де Борону хочется, напротив, чтобы доставка камней имела место не иначе, как при Утере, брате и преемнике Пендрагона: вот еще одно свидетельство того, что в литературных трудах сказители не более согласны между собой, чем историки.

Гальфрид говорит:

Аврелий Амброзий отправился посетить близ Каэркарадока[325]325
  Ныне Солсбери. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] место погребения графов и военачальников, заколотых по приказу Хенгиста. При виде этого длинного ряда могил король не мог сдержать слез и решил воздвигнуть монумент на долгую память о стольких благородных жертвах. Он призывает плотников и каменщиков, и те заявляют, что не способны выполнить его волю.

– Никто, кроме Мерлина, – говорит тогда Тремун, архиепископ Карлеонский[326]326
  Название Карлеон часто встречается в артуровских легендах: в дальнейшем мы услышим об этом замке как о самой известной резиденции короля Артура. Сейчас это город Карлион-на-Эске в графстве Монмутшир (Южный Уэльс, Великобритания). В нем сохранились развалины крепостных укреплений и амфитеатр. (Прим. перев.).


[Закрыть], – не смог бы сделать то, что вы желаете.

Долго ищут Мерлина; наконец, находят его вблизи ручья Галаб в стране Гевиссеев[327]327
  Гевиссеи – по Гальфриду Монмутскому, одно из племен бриттов. Галаб – ныне долина Амсбери возле города Солсбери. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Когда он прибывает, король вначале просит его о предсказании.

– Сир, – говорит Мерлин, – приоткрывать будущее следует лишь в случае великой нужды. Если я буду потакать пустому тщеславию, то дух, на меня снисходящий, перестанет меня вдохновлять и не явится в другой раз.

Король не настаивал и заговорил с ним о памятнике, который намеревался воздвигнуть. Мерлин сказал:

– Если вы желаете достойно почтить могилы сих прославленных мужей, велите взять Пляску Великана на горе Киллараус, в Ирландии. Это сочленение камней, которые можно стронуть с места не иначе, как через глубокое знание науки механики. Если удастся переместить их сюда в том порядке, в каком они пребывают теперь, они останутся в нем до скончания веков.

Король рассмеялся:

– Вот так дело, – промолвил он, – тащить в подобную даль столь тяжкие грузы! разве мало в Бретани камней?

– Не смейтесь, – ответил Мерлин, – эти ирландские камни обладают тайными свойствами, великими целебными силами. Великаны стародавних времен перенесли их с берега Африки, удаленнейшего от Ирландии, когда они населяли сей остров. Они намеревались сложить из них чаны и устроить там купальни для больных[328]328
  Наиболее обычная форма саркофагов могла подать идею сделать из них ванны. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]; ибо в купальнях искали они исцеления от всех своих недугов. И так же точно лечили они все раны, примешивая к воде сок некоторых трав. Среди этих камней нет ни единого, который не был бы наделен некоей особой силой.

Бретонцы решили пойти забрать эти камни и сразиться с Ирландцами, если те попытаются их защитить. Утер, брат Амброзия, отплыл с пятнадцатью тысячами воинов и, что было во стократ важнее, в сопровождении Мерлина. Корабли причалили к Ирландии. Король этой страны, по имени Гилломаний, узнав о причине прибытия Бретонцев, не мог удержаться от смеха.

– Воистину, – сказал он, – надо ли теперь удивляться, что Бретонцы дали себя поработить трусливому чужеземному племени, раз они столь неотесанны и глупы, что явились напасть на нас, чтобы отобрать у нас камни ценою не более тех, что у них в стране.

Битва была немалая, и победители Бретонцы взобрались на гору Киллараус и с великим восхищением воззрились на Пляску Великана.

– Теперь, – сказал Мерлин, – посмотрите, как вы сможете двигать эти камни.

Все взялись за работу; пошли в ход канаты, колеса, рычаги, но все напрасно. Волшебник смеялся над их тщетными усилиями; наконец, он счел, что надо бы помочь им немного. Он взял каждый из камней, один за другим, и, подняв их с необыкновенной легкостью, перенес на корабли. Бретонцы вернулись с торжеством; камни, без труда доставленные на кладбище в Солсбери, самим Мерлином были расположены в том же порядке, в каком они пребывали на горе Киллараус.

Он не мог бы, говорит в заключение Гальфрид Монмутский, дать более наглядного доказательства превосходства умения над телесной силой.

Перейдем теперь к повествованию Робера де Борона.

Мерлин предвидел скорое прибытие флота Саксонцев, жаждущих отомстить за смерть Хенгиста и повторно завоевать остров Бретань. Король Пендрагон изготовился как нельзя лучше, чтобы устроить им добрый прием и завлечь подалее от рек. Саксонцы, не встретив поначалу никакого отпора, двинулись вглубь страны, а Утер разместился между ними и морем, так, чтобы оттеснить их на самые равнины Солсбери. Тут они увидели перед собою и вдоль Темзы армию Пендрагона, тогда как армия Утера развернулась позади них, готовая воспрепятствовать их возвращению. И вот Мерлин предупредил обоих бретонских государей, чтобы они разом напали на Саксонцев, как только заметят в воздухе красного дракона, изрыгающего пламя из разверстой пасти. Это знамение не заставило себя ждать; битва была ужасающей, и, как и предрекал Мерлин Утеру, в ней был убит король Пендрагон. От армии же Саксонцев не уцелел ни один воин.

Первой заботой Утера было собрать тела всех рыцарей, сраженных насмерть в этой великой битве.

Каждый сложил там тела своих друзей, гуртом одних подле других; и Утер велел принести тело своего брата вместе с его людьми; и каждый сделал надпись на могиле своих друзей, кто они были; а Утер велел поднять своего брата выше прочих, и сказал, что он не будет писать на нем его имя; ибо весьма глупы будут те, кто увидит его могилу и не распознает, что это могила властелина тех, кто там покоятся.

Совершив это, Утер направился в Лондон; бароны короновали его, а прелаты освятили помазанием. Мерлин явился к нему две недели спустя и сказал ему, что дракон, которого он видел парящим, знаменовал собою близкую смерть короля, его брата, и что сам он, коль скоро дракон явился ему как бы вися в воздухе, должен к своему имени Утер прибавить имя Пендрагон[329]329
  Пример ложной этимологии, явно заимствованной из французского языка (фр. pendre – висеть). Комментаторы Артурианы обычно приводят другое толкование имени Пендрагон: в переводе с кельтского оно означает «Ужасный Главный Дракон». Гальфрид Монмутский переводит его как «Утер – Голова Драконья». (Прим. перев.).


[Закрыть].

Вскоре после того был основан Круглый Стол, и мы сразу скажем, что, относя это решающее установление к царствованию Утер-Пендрагона и выбирая первых сотрапезников Круглого Стола среди довольно малоизвестных воинов, Робер де Борон уже выдает, что он был непричастен к сочинению второй части романа о Мерлине. Ибо в этой второй части те самые рыцари, некогда столь безупречные, столь чуждые дурным страстям, столь крепко сплоченные друг с другом и с Утер-Пендрагоном, их властелином, становятся вероломными, завистливыми, враждебными Артуру и в конце концов уступают свои места более добродетельным и отважным. Продолжатели наверняка изъяли бы этот первый скромный опыт, если бы публикация поэмы Робера и ее переложения в прозе не опередила их роман и не лишила их такой возможности.

Здесь намечена схема, которая представляла главной целью этого третьего Стола[330]330
  Отсчет ведется от стола, за которым собиралась Тайная Вечеря; второй стол учредил Иосиф Аримафейский со своими сподвижниками (см. стр. 119). (Прим. перев.).


[Закрыть] поиски Грааля; но, вероятно, задним числом. Место, оставшееся пустым, будет занято лишь тем, кто должен занять то же место за столом Иосифа. Здесь Круглый Стол – это собрание вассалов, подчиненных короля, по четырем большим праздникам года: на Рождество, Пасху, Пятидесятницу и Иванов день; и здесь еще остается явное намерение романистов отнести к старинному двору бретонских королей происхождение всех обычаев, которых придерживались крупнейшие монархи двенадцатого века: Людовик VII[331]331
  Французский король из династии Капетингов, правил в 1137–1180 гг. Многое сделал для политического объединения франкских земель. (Прим. перев.).


[Закрыть], Филипп-Август[332]332
  Сын Людовика VII (пр. 1180–1223). Первым закрепил за собой титул «король Франции». (Прим. перев.).


[Закрыть] и Генрих Английский[333]333
  Генрих I Боклерк, сын Вильгельма Завоевателя (пр. 1100–1135). Его двор находился не в Англии, а в Нормандии. При нем бретонская культура не только была в моде среди норманнской знати на материке, но и активно проникала обратно на острова, что впоследствии привело к созданию «английской Артурианы». (Прим. перев.).


[Закрыть].Собирать двор и собирать Круглый Стол означало тогда одно и то же, и первый образец его стремились возвести к пророку Мерлину и королю Утер-Пендрагону, так же как и обычай раздавать придворное платье и делать подарки дамам, которые приезжали украсить собою эти большие сборы. Кроме того, два брата, Пендрагон и Утер, якобы первыми велели поднять во главе своих войск во время похода знамя, или штандарт Золотого дракона, который еще и в одиннадцатом веке несли в первом ряду французской армии. Так мы сможем увидеть истоки большей части важных традиций феодальной эпохи, произвольно соотносимых с легендарными обычаями при дворе Артура. В этом русле идей третий Круглый Стол выражает намерение, по сути своей мирское и светское; он учрежден на благо всем, кто дорожит придворной жизнью и понятиями о чести того века[334]334
  Кодекс чести, возводимый к морали артуровских рыцарей, заслуживает того, чтобы привести его здесь полностью. Вот как выглядел этот кодекс в представлении бельгийского автора XV века Пьера а Тимо (Pierre à Thymo), оставившего нам труд «Обычаи рыцарей Круглого Стола».
  1. Никогда не складывать оружия.
  2. Искать самых опасных и гибельных приключений.
  3. Защищать слабых.
  4. Ни над кем не совершать насилия.
  5. Ни в чем не вредить друг другу.
  6. Сражаться за спасение своих друзей.
  7. Не щадить своей жизни за родину.
  8. Ничего не искать для себя, кроме чести.
  9. Не нарушать обещания ни под каким предлогом.
  10. Блюсти свою веру со всем тщанием.
  11. Оказывать гостеприимство, по своим средствам, любому пришедшему.
  12. Точно извещать о случившемся, хоть славном, хоть постыдном для рассказчика, тех, кто должен вести летопись подвигов. (Прим. перев.).


[Закрыть].

Место, которое оставалось там незанятым, как и за двумя первыми столами, надлежало заполнить лишь впоследствии; вот как Мерлин позаботился разъяснить это Утер-Пендрагону:

И это свершится отнюдь не в твое время; но во время короля, который придет после тебя. Но прошу тебя, чтобы отныне ты устраивал свои ассамблеи и великие сборы в этом городе (Кардуэле Уэльском)[335]335
  Прекрасный обзор исторических и мифических городов, которые в разных вариантах артуровских легенд описаны как резиденции Утера и впоследствии Артура, можно найти в книге В. Эрлихмана «Меч Артура». По мнению автора, под именем Кардуэл может подразумеваться Карлайл, где действительно найдены остатки крепости VI века (правда, не имеющей отношения к Артуру и его отцу). (Прим. перев.).


[Закрыть], и чтобы ты собирал там свой двор трижды в год и по всем годовым праздникам. И ответил король: Сделаю так.

Я не буду останавливаться на испытании пустого места, предпринятом одним из приближенных короля и тотчас же наказанном, как некогда попытка Моисея за столом Грааля. Следующая глава приводит нас снова к тексту Гальфрида Монмутского, которому она дает умелое и поэтичное развитие. Это повествование о любви короля Утер-Пендрагона к Игрейне.

IX. Любовь Утер-Пендрагона и Игрейны. – Зачатие и рождение Артура

На одном из тех празднеств, которые король давал в Кардуэле[336]336
  По Гальфриду Монмутскому – в Лондоне. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] со времен основания Круглого Стола, он приметил среди дам прекрасную Игрейну, жену герцога Тинтагельского[337]337
  Гальфрид Монмутский называет этого герцога Горлуа (Горлойс). Тинтагель находился на берегу Корнуэля выше Лотвита: ныне там можно видеть величественные руины. (Прим. П. Париса).
  Корнуэль – нынешнее графство Корнуолл в Великобритании, на полуострове Корнуолл. Руины, упомянутые Парисом, принадлежат более позднему замку (XIII в.), при раскопках же были обнаружены остатки строений V–VIII вв. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Вначале он довольствовался тем, что с превеликим удовольствием смотрел на нее; дама это заметила; и, будучи столь же мудра, сколь и прекрасна, она избегала, как могла, оставаться с ним наедине. Утер разослал всем дамам в дар драгоценности, дабы иметь возможность одарить ими герцогиню[338]338
  Гальфрид Монмутский не говорит, приняла герцогиня любовь короля или нет. Горлуа заметил нечто, хотя она ему об этом не говорила, и ревность заставила его покинуть двор. Робер де Борон почуял, что следовало привлечь больший интерес к той, которой предстояло произвести на свет Артура. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Она не могла найти причин от них отказаться, вполне догадываясь об истинных намерениях короля.

По окончании празднества король отъехал довольно далеко провожать герцога Тинтагельского[339]339
  Это один из распространенных в ту эпоху знаков уважения: чем дольше человека провожают верхом при расставании и чем дальше выезжают навстречу, ожидая в гости, тем больше ему оказано почета. В нашем цикле романов будет немало подобных примеров. (Прим. перев.).


[Закрыть] и не преминул выказать ему самые лестные знаки дружбы; затем, подъехав к Игрейне, он произнес вполголоса, что она унесла его сердце с собою. Дама притворилась, что не слышит. И на следующих собраниях Утеру не довелось вкусить большего; но любовь эта столь занимала его, что он не мог сдержаться, чтобы не поведать о ней двоим из ближайших своих приспешников. Ульфин[340]340
  Ульфин Рикарадокский (по Гальфриду Монмутскому). (Прим. П. Париса).


[Закрыть] сказал ему:

– Сир, вы затеваете дело, требующее строгой тайны. Если вы поедете к даме в имение, то неизбежно начнутся пересуды. Лучше снова устроить большой сбор и пригласить ваших баронов провести в Кардуэле две недели, вместе с женами и со всеми людьми.

Но на очередном сборе прекрасная Игрейна всемерно старалась избегать короля. Она держалась среди дам; Утер-Пендрагон сохранял проблески надежды, лишь беседуя о ней с Ульфином:

Всякий час готов он был умереть, когда ее не видел, а когда он ее видел, боль его стихала немного, и недолго смог бы он прожить, не утолив своей любви.

Чтобы его утешить, Ульфин сказал ему:

Сир, вы совсем плохи, коли собрались умереть от тоски по женщине; хоть я и бедный человек, но если б любил ее так же, как вы, и не подумал бы оттого умирать; ибо ни разу еще я не слышал о женщине, что могла бы устоять, если ее попросить по-хорошему и дать ей за это драгоценностей, и любить и уважать всех, кто ее окружает.

Ульфину, который подавал столь добрые советы, поручено было смягчить непреклонность прекрасной герцогини. И в то время как король удвоил свое внимание к герцогу Тинтагельскому, он следовал по пятам за Игрейной, без конца преподнося ей новые подарки:

Так что настал день, когда Игрейна призвала Ульфина на совет и сказала ему: Почему вам угодно давать мне эти драгоценности и эти обильные дары? Ульфин ответил: За вашу великую мудрость, вашу красоту и ваше простое обхождение. Я не могу вам ничего дать; ибо все богатство королевства Логр в вашей власти, весь сонм его подданных к вашим услугам. А она ответила: Как это так? И Ульфин сказал: Потому что вы владеете сердцем того, кому все прочие должны повиноваться. А Игрейна ответила: О каком сердце вы мне говорите? И Ульфин ей сказал: О сердце короля. И она подняла руку, перекрестилась и молвила: Боже! как двуличен этот король, если он делает вид, что любит моего сеньора, но хочет опозорить меня! Ульфин, берегись, чтобы никогда больше не случилось тебе говорить мне таких слов, ибо знай, что я расскажу о них герцогу, моему господину, и если он об этом узнает, он предаст тебя смерти, я же умолчу о тебе только на сей раз. Ульфин ответил: Для меня было бы честью умереть за моего сеньора; не бывало еще, чтобы дамы устояли против того, что отвергаете вы; но надеюсь, что вы шутите. Госпожа, ради Бога, имейте снисхождение к моему господину и к себе самой; ибо, если вы не будете милосердны, вам предстоит весьма скверное будущее, и ни вы сами, ни герцог, ваш супруг, не сможете защитить вас от воли нашего сеньора короля. И Игрейна ответила, плача: Если Богу угодно, ничего не случится, и я сумею себя уберечь.

Эта неудача не обескуражила короля. Он сказал:

Так и должна была ответить добропорядочная дама, и никогда добропорядочная дама не покорялась так скоро.

Праздник, на который он созвал своих подданных, близился к концу. На одиннадцатый день, по совету Ульфина, Утер посадил герцога по правую руку от себя и, заметив возле него очень красивый золотой кубок, сказал:

Вот прекрасный кубок: попросите Игрейну, вашу жену, чтобы она взяла его и выпила из любви ко мне, а я ей пошлю его, наполненный этим добрым вином, с одним из ваших рыцарей. Герцог ответил, как человек, не помышляющий ни о чем дурном: Сир, премного благодарен! она охотно возьмет его. И герцог зовет одного своего рыцаря, весьма ему преданного, и говорит ему: Бретель, возьмите этот кубок и отнесите вашей госпоже, от имени короля, да скажите ей, что я ее прошу испить его из любви ко мне и к нему. Бретель взял кубок, и вошел в залу, где пировала Игрейна[341]341
  На пирах дамы ели в отдельном помещении. Гальфрид Монмутский по этому поводу замечает: «Ведь, соблюдая древний троянский обычай, бритты привыкли отмечать праздники врозь – мужчины с мужчинами, женщины с женщинами». (Прим. перев.).


[Закрыть], и преклонил перед нею колена, и сказал ей: Госпожа, король посылает вам этот кубок, а мой господин просит вас, чтобы вы его приняли и испили из любви к нему. Когда она это услышала, она весьма устыдилась и покраснела, и не осмелилась перечить приказам герцога; и вот она взяла кубок и осушила, и вознамерилась с тем же посланцем вернуть его королю, а Бретель сказал ей: Сударыня, мой господин велел, чтобы вы оставили его себе. Услышав это, она решила, что ей приличествует взять его. И Бретель вернулся к королю и поблагодарил его от имени Игрейны, которая не проронила ни единого слова.

Ульфин вскоре после того пришел в залу, где она была, чтобы проверить, как она себя держит. Он нашел ее задумчивой и сердитой. Она сказала ему:

Ваш сеньор послал мне этот кубок, но только знайте, что этим он ничего не добьется, кроме великого позора. Завтра же мой господин герцог узнает о предательстве, которое вы с ним замышляете. Ах, госпожа, отвечает Ульфин, вы же не настолько глупы! Вы знаете прекрасно, что никогда муж не станет доверять жене, если получил от нее такое признание. – Позор тому, кто этого боится! ответила она.

Когда король поел и умылся[342]342
  На средневековых пирах ели руками, а после еды мыли руки. (Прим. перев.).


[Закрыть], он взял герцога за руку: – Пойдем навестим этих дам, – сказал он, смеясь. Они вошли в залу, где Игрейна сидела в застолье с другими дамами; но она не выказала ни малейших признаков печали или радости и затаила свое горе до ночи, когда настал час возвращаться в свои покои.

Герцог пришел туда и нашел ее в слезах и мятущейся в ее опочивальне. Герцог весьма удивился и обнял ее, как тот, кто преисполнен к ней любви. А она сказала ему, что хотела бы умереть. Герцог спросил, почему. Я ничего от вас не утаю, ибо никого так не люблю, как вас.

Король говорит, что он меня любит, и все эти его придворные сборы, и все прочие дамы, которых он зовет сюда и приглашает, он сказал, что все это делает единственно из-за меня, и чтобы вам иметь случай меня привезти, и с прошлой ассамблеи я это прекрасно знаю; и я весьма ловко отбилась от него и его даров; ни разу я ничего из них не взяла; но вот вы вынудили меня взять кубок и устами Бретеля повелели, чтобы я его осушила из любви к нему; и оттого мне хочется умереть. И я вас прошу и требую от вас, моего господина, чтобы вы меня увезли в Тинтагель, ибо я не хочу более оставаться в этом городе.

Возмущенный герцог тотчас собрал своих друзей, велел им седлать лошадей и отбыл, не прощаясь. Король весьма огорчился его отъездом; он сетовал на оскорбление, якобы нанесенное ему герцогом, и вскоре выехал осаждать одну из двух крепостей Корнуэля, где, как он полагал, была и герцогиня. Осада сильно затянулась, и король, узнав, что Игрейна еще прежде покинула этот замок, чтобы укрыться в Тинтагеле, очень сокрушался, что так долго жил вдали от мест, где пребывал предмет его любви.

Так что настал день, когда он был в своем шатре и плакал; и когда его люди увидели его плачущим, они скрылись и оставили его одного. Пришел Ульфин и спросил его, почему он плачет. Король ответил: Вам ли не знать, почему: ведь я умираю от любви к Игрейне, и, как видно, придется мне умереть, ибо я потерял охоту пить, и есть, и спать; потому я и жалею сам себя. Когда Ульфин выслушал короля, он сказал: Слишком вы слабы и податливы сердцем, если собираетесь умереть от любви к женщине. Но велите найти Мерлина, не может быть, чтобы он не сумел дать вам совет, если вы взамен дадите ему все, чего пожелает его душа.

Трудность была в том, чтобы найти Мерлина: ведь он когда-то советовал королю не пытаться привести его, но он якобы сам будет знать, когда ему следует явиться. Однажды посреди лагеря Ульфин встречает незнакомца, который просит поговорить с ним наедине.

– Я старый человек, – говорит он ему, – а в молодости меня считали изрядным мудрецом. Я прибыл из Тинтагеля, где узнал от одного почтенного человека, что ваш король любит жену герцога; если бы вы обещали вознаградить меня как подобает, я бы отвел вас к тому, кто сумеет дать королю добрый совет в его любовных делах.

Ульфин идет рассказать об этой встрече королю, который назавтра вместе с Ульфином отправляется на свидание со стариком. Когда они выходили из лагеря, они заметили хромого, по виду слепца, который вскричал, когда они шли мимо:

– Король, дай тебе Бог то, чего ты жаждешь более всего! а ты подари мне то, что тебе всего дороже.

Король промолвил, обращаясь к Ульфину:

– Не желаешь ли ты оказать мне большую услугу?

– Любую, даже если придется умереть.

– Ладно же! Подойди к этому увечному, скажи, что я отдаю ему человека, которого люблю больше всех на свете.

Ульфин не говорит ни слова и идет отдать себя увечному. И когда увечный его замечает, то спрашивает: Зачем вы пришли? И Ульфин говорит: Король посылает меня к вам, чтобы я был ваш. Когда тот услышал, то рассмеялся и сказал Ульфину: Король догадался и знает меня лучше, чем ты. Старик, которого ты видел вчера, послал меня к тебе. Ступай к королю и скажи ему, что он, видно, натворит большую беду, чтобы добиться своего, и что все уже разгадано; и что лучше так тому и быть. А Ульфин говорит: Я не осмелюсь спросить, кто вы. Спроси у короля, говорит увечный, он тебе скажет.

Король и в самом деле угадал, что это был Мерлин, который глумился над ними. Вскоре пророк появился в шатре короля в своем обычном обличье. Зная все, чего желал король, Мерлин не хотел ничего обещать, пока не заставил короля с Ульфином поклясться «на великих святынях, лучших, какие у него были, и на книге[343]343
  Т. е., на Библии. (Прим. перев.).


[Закрыть]», что они отдадут ему то, что он у них попросит, на другой день после того, когда король свидится с Игрейной и все его желания буду исполнены.

Тогда сказал Мерлин[344]344
  Теперь Борон следует рассказу Гальфрида Монмутского. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]: Вам подобает действовать по-благородному; ибо она женщина весьма мудрая и весьма верная своему господину. Но я придам вам сходство с герцогом, так что ни единый человек не отличит вас от него. А у герцога есть два рыцаря, сильно ему преданных; одного зовут Бретель, другого Жорден. Ульфину я дам облик Жордена, а сам приму облик Бретеля; я велю открыть ворота и уложить вас ночевать там. Но вам следует выйти оттуда рано утром, а когда мы выйдем, мы услышим престранные вести.

И король поспешил, как только мог, и когда он так сделал, он пришел к Мерлину и сказал: Я свое дело сделал, подумайте же о своем. И Мерлин сказал: Вот теперь пора трогаться. Они поехали верхом, пока не прибыли к Тинтагелю, и промолвил Мерлин королю: Теперь оставайтесь здесь, а мы с Ульфином пойдем туда. И, отлучившись от них, он после подошел к королю и принес ему некую траву, и сказал ему: Натрите этой травой свое лицо и руки. И король взял ее, и натерся ею, и стал вполне и явственно подобен герцогу; и промолвил Мерлин: Теперь извольте припомнить, видели ли вы когда-либо Жордена. И король сказал: Я его прекрасно знаю. И Мерлин вернулся обратно к Ульфину, и преобразил его наружностью в Жордена на глазах у короля, а когда Ульфин узрел короля, то перекрестился, а король его спросил: Ульфин, что ты скажешь обо мне? Ульфин сказал: Я ни за кого вас не признаю, кроме как за герцога. И по прошествии малого времени они взглянули на Мерлина и вполне уверились, что это и вправду Бретель. А когда настала ночь, они подошли к воротам Тинтагеля; и Мерлин позвал; и пришли привратники и стражи, охранявшие ворота, и он им сказал: Отворите! герцог здесь; и они отворили, ибо подумали, как видно, что это Бретель с герцогом и Жорденом. Немало было и тех, кто пошел сказать об этом герцогине, и они доехали верхом до дворца. И так они вошли туда все трое, до самого спального покоя Игрейны, которая там возлежала. Спешно, как только могли, они раздели и уложили своего господина и вернулись к воротам, где и пробыли до утра.