Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл"

Иосиф тогда сказал:

– Все вы, мои сородичи, кто от Стола Святого Грааля, следуйте за мною; пускай лишь грешники дожидаются иной помощи.

Он проследовал по линии, которую проложил по реке олень, переходя ее, и первым достиг другого берега, где все его спутники воссоединились с ним, кроме двух великих грешников, Симеона и Ханаана.

У Ханаана же этого было двенадцать братьев, кои все умоляли Иосифа не оставлять его покинутым. Уступая их мольбам, Иосиф вновь перешел Колису и взял за руки двоих отставших. Но, вопреки его примеру и увещеваниям, он не мог их убедить ступить ногою на воды, так что вынужден был один вернуться на ту сторону. К счастью, показался корабль купцов-язычников, проходящий мимо. Ханаан и Симеон стали просить взять их на корабль, чтобы перевезти на другой берег. Язычники согласились доставить их к остальным христианам: но едва их высадили, как поднялась буря; ужасный вихрь поглотил корабль и тех, кто на нем был.

– Бог наказал сих идолопоклонников, – изрек тогда Иосиф, – как видно, за то, что они привезли нам двух ложных христиан, недостойных пребывать среди нас.

Затем он им растолковал виденное ими касательно того большого оленя.

– Это, – сказал он, – образ Сына Божия, белый, ибо он избавлен от скверны. Цепь на его шее напоминает об узах, коими был привязан Иисус Христос перед смертью, четыре льва – это четыре Евангелиста.

Лес Дарнант примыкал к лесу Броселианды. Христиане углубились в его хитросплетения и добрались до приюта весьма древней постройки. Сюда и унесено было тело Моисея и брошено в склеп из раскаленного камня, откуда извергалось пламя, чей жар распространялся далеко вокруг.

– Ах! Иосиф, – вскричал несчастный, увидев приближение того, – ах! достопочтенный епископ Иисуса Христа, упроси Господа нашего хоть ненамного облегчить мои страдания; не прекратить их, нет, ибо освободить меня будет дано лишь тому, кто в царствование Артура займет погибельное место Круглого Стола.

Молитвою Иосифа над гробницей Моисея пролился благодатный дождь, умерив ярость пламени до того, что вполовину унял страдания бедного грешника. Иосиф и его спутники продолжили свое странствие. Отдохнув на прекрасной равнине, они на другой день рано утром явились за благодатью, сиречь к Столу Грааля, где все насытились в полной мере, не считая Ханаана и Симеона, отца Моисеева. Будучи отвержены, они тем менее стали достойны причастия по причине зависти, коей тут же прониклись к добрым христианам, и от желания учинить гнусную месть своим собратьям.

– Это ли не позор нестерпимый, – говорили они себе, – быть единственными, кто так обойден милостью, расточаемой нашим братьям и столь многим другим?

– Пусть остерегаются меня, – сказал Ханаан, – и более всех мои братья, ибо я решил непреложно, что не дам им пережить грядущую ночь.

– А я, – сказал Симеон, – беру на себя Петра, моего двоюродного брата.

– Хорошо сделаешь, – промолвил Ханаан. – Первый из нас, кто закончит, пусть дожидается другого под смоковницей[276]276
  Смоковница, или инжир (Ficus carica), в Британии не растет. Скорее всего, это дерево попало сюда из «флоры» библейских текстов. (Прим. перев.).


[Закрыть], что виднеется по эту сторону поля.

Ночь настала; когда Ханаан счел, что братья его видят первый сон, он подкрался с кривым ножом в руке. Все двенадцать были зарезаны насмерть. Пока он спокойно возвращался, чтобы сесть под смоковницей, гнусный злодей Симеон, вооружась отравленным клинком, приблизился к спящему Петру и хотел нанести удар в самое сердце; но нож только пронзил ему плечо, так что пробужденный Петр не позволил ему ударить дважды и воззвал изо всех сил: На помощь! К нему подбежали, приникли:

– Что с вами, Петр?

– Видите сами по крови, что течет из раны; это Симеон, я его узнал, это он пришел погубить меня.

Разыскали Симеона, привели его; он, не колеблясь, сознался в содеянном; он замышлял убить Петра. Так же повинился и Ханаан, когда, увидев двенадцать братьев, лежащих бездыханными, христиане спросили, не он ли убийца.

– Да, я не мог стерпеть, что они более меня осенены милостью и дарами Стола Грааля.

Приведя их к Иосифу-сыну, Брону, Богатому Рыболову и прочим, все сказали, что должно совершить суровый суд. Приговорили похоронить их заживо, на том самом месте, где было учинено злодейство.

Первая могила была вырыта для Симеона. Когда его вели к ней, с руками, связанными за спиною, небо внезапно потемнело, огненные мужи пронеслись по воздуху, схватили Симеона и унесли его вдаль, оставив прочих христиан в неведении, в какое место его доставят.

Ханаана в свою очередь подвели к могиле, ему предназначенной. Его стали закапывать в землю, и когда он был в ней уже по плечи, то выказал столь глубокое раскаяние в содеянном, что все как один были растроганы.

– Ах! сир Иосиф, – воскликнул он, – я величайший грешник в мире; однако нет такого греха, как велик бы он ни был, коего Господь наш не простил бы, как отец своему дитяти, если Он видит, что дитя воистину раскаялось. Пусть тело мое претерпит мучения, пусть скорби мои продлятся по ту сторону смерти, лишь бы душа моя не была осуждена навеки пребывать среди нечестивых! А вы, мои сородичи, мои давние друзья, окажите милость, развяжите мне руки, и пусть похоронят двенадцать братьев, коих я лишил жизни, вокруг моей могилы. Быть может, их невинность прикроет мою неправедность; быть может, надписи, что вы начертаете на камнях, побудят путников помолиться за них и за меня!

Иосиф и христиане умилились его раскаянию и сделали, как он пожелал. Его похоронили с развязанными руками, выкопали вокруг его могилы двенадцать других, положили туда двенадцать братьев, и каждую накрыли большим камнем, на котором было начертано имя жертвы; на могиле Ханаана было написано: Здесь покоится Ханаан, рожденный в городе Иерусалиме и из зависти предавший смерти двенадцать своих братьев.

Иосиф тогда сказал:

– Мы позабыли о важном деле: тринадцать братьев, нами похороненные, носили оружие и не раз выказывали свою отвагу и честь; подобало бы оставить на могильных камнях знак, что они были рыцарями. Положите туда их мечи и знайте, что никому не будет дано сдвинуть их с места.

Сделали, как призывал Иосиф, а назавтра все были изумлены, когда увидели мечи стоящими на остриях клинков, хотя никто до них не касался. А могила Ханаана пылала, точно сухое полено, брошенное на горящие угли.

– Огонь этот, – сказал Иосиф, – не угаснет до времен короля Артура и будет потушен рыцарем, хотя и грешным, но превосходящим своих соратников в рыцарских достоинствах. По причине его доблести и вопреки позорному греху, коим он будет запятнан, ему дано будет погасить пламя сей могилы. Его нарекут Ланселотом; им будет зачат во грехе славный рыцарь Галахад, который чистотою своего нрава и безмерностью своей отваги положит конец временам злоключений Великой Бретани.

Так соизволил Иосиф предречь то, что должно было случиться впоследствии, изъяснив, как сопрягутся диковинные вещи, коим они были свидетелями, с тем, что узрят люди иного века. Когда же он призвал своих спутников продолжить хождения и проповеди, один из них, священник Фаран, стал просить дозволения остаться у могилы, воздвигнуть там часовню и в ней блюсти службу ежедневно, призывая милосердие Божие на душу Ханаана. Часовня, тогда же заложенная, была завершена, когда обратился в Христову веру владетель той страны, граф Базен. Она и поныне еще такова, какой возвел ее Фаран.

VIII. Приключения Петра. Обретение им дома

Петр, о котором романист до сих пор едва упоминал, будет теперь играть в повествованиях роль, по-видимому, обязанную кое-чем легенде о Тристане[277]277
  Имеется в виду история о ранении Тристана отравленным мечом и о его исцелении в Ирландии, куда его челнок приплыл по воле волн. (Прим. перев.).


[Закрыть].

Симеон поразил Петра отравленным мечом; рана его, вместо того чтобы затянуться, день ото дня открывалась все шире и больней. Он не мог последовать за Иосифом в его последних странствиях и поневоле остался подле могилы Ханаана, уже оберегаемой священником Фараном, изрядно сведущим в искусстве врачевания. Никому не пришло на ум, что железо, его ранившее, было отравлено, и потому не прибегли к должному снадобью, так что Петр сказал Фарану, видя, что боль усугубляется день ото дня:

– Вижу я, милый друг, что здесь мне не исцелиться; не иначе как Богу угодно, чтобы я наведался в другую страну, дабы там обрести здоровье. Извольте же отвести меня на берег моря; он не так уж далек, может быть, там я найду толику облегчения.

Фаран раздобыл осла, на спину которому он усадил своего бедного друга. Они достигли побережья и нашли у кромки воды лишь легкий челн с парусом, поднятым и готовым к отплытию. Петр возблагодарил Господа.

– Дорогой мой друг, – промолвил он, – спустите меня и уложите в этот челн; он понесет меня по воле Божьей и уж конечно туда, где я найду избавление от моих недугов.

– Ах! сир, – ответил Фаран, – вы ли, столь слабый и страждущий, хотите тягаться с морем? Позвольте мне сопровождать вас, по крайней мере.

– Сначала отнесите меня в челн, – проговорил Петр, – а после я вам выскажу свое пожелание.

Фаран, весь в слезах, взял его на руки и отнес в челн бережно, как только мог.

– От души благодарю, милый, дорогой друг, – сказал Петр, – вы сделали то, что я просил: теперь же я желаю отплыть один. Возвращайтесь в свою часовню и просите Господа даровать мне исцеление. Если вы увидите Иосифа, скажите ему, что у меня были весомые причины удалиться от него. Сердце мне говорит: я вновь обрету здоровье в тех краях, куда Господь приведет меня.

Фаран, рыдая, вышел из челна. Тотчас же ветер надул парус; Фаран провожал его взором, пока мог распознать его вдали; затем он снова сел на осла и, опечаленный, вернулся в часовню, размышляя об опасностях, грозящих Петру, и о том, как невелика надежда вновь когда-либо свидеться с ним.

В продолжение четырех дней челнок стремился по водам, не приближаясь ни к одной земле. На пятый день Петр заснул, истощенный голодом, сморенный усталостью. То было самое знойное время, и, удобства ради, он с превеликим трудом освободился от кафтана и рубахи; как вдруг челнок вынесло к острову, где неподалеку от берега высился громадный замок, жилище короля Оркана. Среди язычников о нем в те годы шла молва как об одном из сильнейших рыцарей.

Пока челнок приставал к берегу, королевская дочь, прекрасная и любезная, вышла туда же погулять на воле и повеселиться с подругами. Она подошла к лодке и была крайне изумлена, найдя в ней нагого спящего мужчину. При виде раны, разъедавшей ему верх плеча, она промолвила:

– Видите, до чего человек этот бледен и худ; как он не умер от столь жестокой раны? По правде говоря, было бы очень жаль; несмотря на худобу, телу его нельзя отказать в красоте. Отчего бы не препоручить его тому христианину, что заперт у моего отца в темнице; он-то знает, как исцелить самые тяжкие раны!

Слова эти, сказанные вполголоса, пробудили Петра, немало удивленного при виде множества богато одетых девиц у своего челнока. Когда он открыл глаза, дочь короля спросила:

– Кто вы, юноша?

– Госпожа, я христианский рыцарь, рожденный в Иерусалиме: я пустился в море в надежде отыскать человека, умудренного настолько, чтобы распознать мой недуг и вылечить его.

– Возможно ли, – вскричала девица, – что вы христианин! Увы! мой отец ненавидит христиан и не терпит их на своей земле. И все же, видя, что вы так больны, я от души желаю посодействовать вашему излечению. Разве не могу я уложить вас в наших покоях! я приведу вам знахаря вашей веры, он, конечно же, найдет снадобье, потребное вам. Но если мой отец прознает об этом, мы с вами пропали.

– Ах! сударыня, – ответил Петр, – ради вашего Бога, не для меня самого, но из чистой любезности и гостеприимства, дайте мне перемолвиться с христианином, о котором вы говорите.

Когда она услыхала от него столь учтивые речи, то взглянула на своих спутниц, как бы ожидая услышать их суждение.

– Если вы так желаете добра этому человеку, – промолвила одна из них, – то его исцеление в ваших руках. Нам всем не составит труда его поднять, достать из челна и отнести ко входу в ваш сад; оттуда мы перенесем его во внутренний двор, а из двора в вашу опочивальню[278]278
  Это устройство обширного дома – сад, внутренний дворик и жилые помещения – имеет некоторую связь с нашими домами, где сад открывается перед окнами обширным газоном и более или менее протяжен вдаль. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. А там уж вы легко найдете способ уведомить христианина, чтобы он пришел взглянуть на рану сего страждущего рыцаря.

Затем они все разом подняли его бережно, как только могли, опустили на сушу и перенесли в сад, из сада во двор, а из двора в покои девицы, дочери короля. Они устроили его на ложе, чтобы дать ему покой, насколько то было достижимо при его страданиях.

– Как вы себя чувствуете? – спросили они.

– О! совсем скверно, сударыни, наверное, я не доживу до конца дня.

– Тогда нам нельзя терять времени.

И дочь короля поспешила переговорить с тюремным надзирателем своего отца; она так его упрашивала, что он на несколько часов доверил ей христианина, коего обязан был стеречь.

– Ах! госпожа, – молвил узник, когда снимали с него цепи, – что вы задумали со мною сделать? Что вам пользы в моей смерти?

– Я не желаю вашей смерти, – отвечала она, – следуйте за мной в мою опочивальню; увидите, почему я вызволяю вас отсюда.

Затем она повела его за собою; когда они прибыли, она сказала:

– Вот христианин, которого мы нашли на взморье. Он очень болен; если вы сумеете его исцелить, я освобожу вас из темницы и отошлю, вознаградив сторицей, ибо я чувствую великое сострадание к его горестям.

Узник, радуясь, что может облегчить участь единоверцу, подошел к Петру и спросил, давно ли тот болен.

– Больше двух недель; рана моя зияет все шире; до сих пор знахари не могли в ней ничего уразуметь.

– Госпожа, – сказал узник, – велите вынести больного во двор, я лучше увижу природу раны.

Когда сделали, как он просил, он с величайшим вниманием осмотрел уязвленное место.

– В ране, – изрек он, – есть яд; чтобы с нею совладать, надобно вначале удалить его. Однако не падайте духом, я берусь излечить вас менее чем за месяц.

Затем он отошел, поискал по всему лугу трав, какие хотел употребить, смешал их, сделал из них примочку, наложил на рану, и не прошло и месяца, как Петр явился перед девицею в полном здравии, еще краше, чем в лучшие свои годы, когда покидал Иерусалим.

В то время был в Ирландии король по имени Марабан, вассал короля Луция[279]279
  Луций – легендарный король Британии II века н. э. Беда Достопочтенный упоминает, что Луций послал письмо Папе римскому Элевтерию, желая принять христианство для себя и своего народа. Эта альтернативная легенда о христианизации Британии, естественно, не устраивала автора романа. В конце главы мы увидим его сетования по этому поводу. (Прим. перев.).


[Закрыть] из Великой Бретани. В тот самый день, когда девица нашла Петра, он прибыл повидать короля Оркана, тоже Луциева вассала, как и он сам. Случилось так, что виночерпий Оркана, желая отомстить за некую обиду, подлил яду в кубок сыну Марабана, и юноша оттого скончался; Ирландский король, будучи убежден, что яд был ему дан по приказу Оркана, явился ко двору короля Великой Бретани и потребовал правосудия. Оркан на вызов ответил, преступный умысел отрицал, внес заклад против своего обвинителя и объявил, что готов выйти биться сам или выставить одного из своих рыцарей[280]280
  Речь идет о судебном поединке, на котором противники не обязательно сражались друг с другом лично, но могли выставлять вместо себя других бойцов – шампионов. Перед поединком рыцарь представлял сеньору материальный заклад и заложника как гарантию уплаты штрафа, к которому будет приговорен побежденный. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Он оговорил себе это право, ибо король Марабан слыл за сильнейшего соперника и за храбреца, каких давно не видано. Заклады были приняты, заложники представлены и день поединка назначен.

Тогда, желая узнать, есть ли среди его людей боец, сильнее и проворнее, нежели он сам, Оркан решился на хитрость, которая бы ему сие прояснила. Он притворился, что сильно занемог, и когда его спросили о причине недуга, то сказал:

– Я в глубокой печали. Я проведал, что король Марабан послал сюда рыцаря, который похваляется, будто в один день сразит двенадцать моих лучших мужей. Каждое утро на рассвете он будет ждать под Круглой Сосной. Что нам делать? Неужели не окажется никого, кто сумеет сбить с него спесь; и воротясь в Ирландию, вправе ли он будет кичиться, что не нашлось в моей стране ни единого рыцаря, кому хватило бы храбрости померяться с ним?

– Вовсе нет, – ответили рыцари, – завтра мы выйдем навстречу ему всею дюжиной, а если понадобится, сможем найти и сверх того, дабы образумить этого Ирландца.

Король их поблагодарил, а затем попросил оставить его поспать. Когда же настала ночь, он призвал своего сенешаля.

– Велите принести доспехи, в которых меня не опознают[281]281
  Такими доспехами странствующие рыцари заменяли части своего обычного снаряжения. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], покройте темной попоной моего коня: я хочу выехать до зари и не вернусь до вечера. Ежели кто запросит встречи со мною, говорите, что я чересчур болен и не принимаю.

А главное – остерегайтесь сказать хоть слово о моем отъезде и возвращении.

Король надел доспехи, сел на коня, перешел крепостной мост и подъехал к Круглой Сосне, где прождал до Первого часа. Тут прибыли двенадцать рыцарей во всеоружии, не считая копий, ибо их во все времена в изобилии находили под Сосной, в месте, обычно избираемом для поединков, турниров и битв. Как только лошади перевели дух, каждый из них схватил то копье, какое ему было пригодно; король же, изготовясь соответственно, подпустил первого рыцаря и сшиб его с первого удара. Второй явился и последовал за первым; также и десять остальных, победу над коими король встретил с неудовольствием; ибо, как бы силен и храбр он ни был, он знал, что король Ирландии был бойцом еще сильнейшим. Обратясь тогда к спешенным рыцарям, он промолвил:

– Сеньоры, садитесь снова на ваших коней, ведь вы мои пленники, и я могу располагать вами по своему разумению. Ступайте к королю Оркану и сдайтесь ему. Он поймет, кто я таков, узнав, что я победил вас; ибо мы не раз делали дела вместе.

После того как они удалились, король укрылся в соседнем лесу, дабы не быть узнанным; а как только настала ночь, он вернулся в замок, проехал садом и подошел к подножию башни, где поджидал его сенешаль. Когда с него сняли доспехи, он улегся в постель и велел впустить баронов, которые осведомились, как он себя чувствует.

– По-прежнему довольно скверно, – отвечал он, – но я надеюсь излечиться; не тревожьтесь и возвращайтесь к своим очагам.

Назавтра он устроил прием. Побежденные рыцари явились повиниться в своей неудаче и сдаться ему в плен.

– Да, – отвечал им король, – думается мне, я знаю, кто этот рыцарь. И стыжусь за вас, услыхав, что одного человека хватило вас одолеть. Надеюсь, явятся другие и поддержат честь моего рыцарства лучше вас.

Но молва о поражении двенадцати рыцарей, слывших наилучшими бойцами земли Орканской, отбила у других охоту испытывать удачу; и посему каждый день король, коего все мнили больным, выезжал рано утром и возвращался вечером, ни с кем не сразившись, и никому притом невдомек было, кто такой рыцарь Круглой Сосны.

Весть об этих неурядицах и о победе Ирландского вассала достигла ушей Петра, который после излечения жил, тайно поселясь в покоях дочери короля.

– Что с вами? – спросила его однажды девица, – вы задумчивы более обыкновенного. Неужели нет никакого средства, чтобы облегчить ваше сердце?

– Это средство, госпожа, в вашем распоряжении.

– Расскажите, и вы увидите, что я готова его применить.

– Вот что я вам скажу: молва о доблести сего рыцаря из Ирландии заставила меня сильно призадуматься; когда же я узнал, что король Оркан велел бросить клич, призывая своих баронов сразиться с оным, я сказал себе, что если бы клич этот был возглашен в стране, где я родился, то и ценою целого королевства я не отказался бы вновь надеть доспехи и выйти испытать себя против него. Оттого вы и видите меня столь унылым и печальным, что нынче мне невозможно это сделать.

Тогда дочь Оркана подумала, что если бы рыцарь этот не обладал великой отвагою, он не вел бы такие речи.

– Утешьтесь же, Петр, – сказала она ему, – вы не упустите поединка за неимением доспехов или коня. Я сама предоставлю их вам; но я трепещу при мысли, что вы подвергнетесь великой опасности, меряясь силами с тем, кому доселе не нашлось победителя.

Не теряя ни минуты, она велела принести ему добрые доспехи и дать коня. Затем она вывела Петра за руку из двора в сад, указав ему дорогу до самой Круглой Сосны. Петр провел остаток ночи в ближнем лесу; он снял с коня сбрую и седло и заснул до рассвета. Пробудившись, он вернулся к своему коню, взнуздал и оседлал его снова, надел свой шлем, взял щит, сел на коня и повернул к Сосне, где уже стоял король, поджидая без особой надежды рыцаря, согласного померяться с ним силами.

Обменявшись приветствиями, они разъехались и устремились друг на друга с быстротой оленя, преследуемого собаками. И такова была мощь их первого удара, что щиты не выдержали, и они ощутили, как железо вонзается в их белую нежную плоть. Но копье короля переломилось, копье же Петра заставило того перелететь через круп его коня и оглушило так, что Оркан долгое время и помыслить не мог, чтобы подняться.

Тогда Петр сошел с коня, вынимая меч из ножен.

– Рыцарь, – сказал он, – вы проиграли поединок; но, возможно, вы будете удачливее, взявшись за меч.

С этими словами он поднял клинок и прикрыл голову щитом. Король оборонялся, как мог; но он более нуждался в покое, чем в битве.

Однако бой был долгим и упорным. Кровь лилась и с одной стороны, и с другой; сотню раз они поранили друг друга, будучи оба несказанно удивлены, что нашли столько доблести в противнике. Наконец король, истощив силы, упал без движения, обливаясь кровью. Петр немедля сорвал с него шлем:

– Признайте себя побежденным, рыцарь, или вы погибли.

– Нет, – слабо ответил король, открывая глаза, – ты можешь меня убить, но не вынудишь сказать ни слова, за которое краснел бы я сам и другие короли.

– Как! сир, – воскликнул Петр, – значит, вы коронованный король?

– Да, вы победили короля Оркана.

Слова эти отозвались горечью и сожалением в сердце Петра. Он протянул королю его меч.

– Ах! сир, – сказал он, – простите меня; я никогда не стал бы состязаться с вами, если бы знал, кто вы.

– Воистину, – сказал Оркан, – впервые вижу, чтобы победитель просил милости у побежденного. Но кто же вы?

– Сир, я рыцарь из чужой страны, из города Иерусалима. Имя мое Петр, и я христианин. Случай привел меня в ваш замок. Когда я появился здесь, меня мучила отравленная рана; я вновь обрел здоровье благодаря Богу, вашей дочери и христианину, вашему узнику. До меня дошел слух о вызове на поединок, который вы велели объявить; дочь ваша любезно предоставила мне коня и доспехи; но я весьма сожалею, что так дурно отплатил за добрый прием, оказанный мне под вашим кровом и вашей же дочерью. Простите меня за мою победу.

– Я не только вас прощаю, – сказал король, – но буду числить вас среди лучших моих друзей, хоть вера ваша мне и претит. Теперь же я намерен просить вас о превеликой услуге. Не откажитесь сразиться за меня с королем Марабаном, возводящим на меня вину за злодейство, коего я не совершал. Потом же я буду согласен на все, без малейших изъятий, что вы только пожелаете требовать от меня. Однако позаботьтесь о том, чтобы скрыть ваше имя и вашу веру; ибо, если Марабан проведает, что вы христианин, он может отказаться выйти на бой против иноверца.

Затем они вернулись в замок, где сенешаль, отперев, подбежал к стремени Оркана, а после и его спутника. Петра провели в покои короля; как только с них сняли доспехи, Оркан послал привести дочь, которая, заметив милого Петра, затрепетала всеми своими членами.

– Дочь моя, – спросил король, – знаком ли вам этот человек?

– Нет, сир, не думаю.

– Ну же, не стоит далее притворяться, и если вы хорошо с ним обходились доселе, надо обойтись с ним во сто крат лучше, как с достойнейшим в мире рыцарем, с тем, кто одержал победу надо мною. Он обещал мне и более того, согласившись быть моим шампионом против Марабана.

Девица не скрывала радости, которую доставили ей эти слова, и пообещала повиноваться отцу, оказывая Петру наилучшее обхождение, на какое была способна.

Оба они были покрыты ранами; но призванные на помощь врачи заявили, что среди них нет ни одной, которая не затянулась бы на протяжении месяца. Итак, ровно месяц спустя предстояло увидеть Марабана на поле боя.

И вот день настал: Оркан с Петром направились в Лондон, где уже был Марабан, и тот перед Луцием вновь огласил прежнее свое обвинение. Король Бретани спросил короля Оркана, намерен ли он биться сам или выставить шампиона. Петр немедленно вышел вперед и передал свой заклад, который Луций присовокупил к закладу Марабана.

Во дворце понапрасну гадали, кто этот рыцарь, столь дерзкий, чтобы померяться силами с королем Ирландии. Было лишь известно, что он из баронов короля Оркана. Исход же битвы показал, что Петр отнюдь не чрезмерно полагался на свои силы. После яростной схватки, длившейся от Первого часа до Девятого, Марабан был повержен; Петр отсек ему голову и явился показать ее королю.

– Сир, – сказал он, – полагаете ли вы, что мой сеньор король Оркан очищен от навета, на него возведенного?

– Несомненно, – ответил Луций, – вы в том преуспели достаточно, чтобы заставить меня признать вас лучшим рыцарем нашего времени. И я жажду вас удержать при себе. Согласны ли вы на это?

– Покамест, сир, я должен вернуться туда, откуда пришел.

Надеясь залучить к себе Петра, Луций известил Оркана, что посетит его через неделю и что тогда ему понадобится переговорить с рыцарем – победителем Марабана.

По возвращении Оркан и Петр увидели, что перед ними собрались все жители страны, усыпая их путь цветами и восклицая: «Приветствуем тебя, лучший из лучших, победитель короля Марабана!»

Когда они отдохнули, король промолвил, отведя Петра в сторону:

– Сир рыцарь, я не забыл своего обещания не отказывать ни в чем, что вам угодно будет потребовать, будь это даже моя корона.

– Благодарю вас, сир; я попрошу у вас лишь единственную вещь, и она обернется для вас большею пользой, чем вы можете полагать в сей момент. Согласитесь стать христианином.

Не ожидая от короля ответа, он изложил ему новую веру, ложность его идолов, истину Евангелия и свидетельства оной истины. Вследствие чего король после двух дней наставления отринул свои заблуждения, уверовал и испросил крещения. Отшельник, обитавший тайно в лесу Круглой Сосны, очистил его в святой воде. Все жители острова последовали столь доброму примеру, и никто не проявил при том большего рвения, чем юная дочь короля. Над купелью Оркану сменили имя на Ламер; а в память о его прежнем имени остров, ему подвластный, с того времени был известен не иначе как Оркания[282]282
  В англоязычной традиции – Оркнейские острова; во французской – Оркады. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

– Теперь, милый Петр, – сказал король Ламер, – я сделал то, что вы от меня требовали; я же попрошу взаимно одного подарка от вас, мой добрый друг; пожалуете ли вы мне его?

– Разумеется, если это в моих силах.

– Вот и прекрасно! вы знакомы с моей дочерью Камиллой; она рождена от короля и королевы. Я вас прошу взять ее в жены и намереваюсь при этом наделить вас моими землями и моей короной. И тем вы сумеете сделать меня счастливейшим из людей.

– Ах! сир, – вымолвил наш Петр, – я не смел и надеяться на такое счастье. Я полюбил всею душой вашу прекрасную дочь; но никогда бы она о том не узнала, если бы вы загодя не позволили мне высказаться ей.

Король протянул ему руки, они облобызали друг друга в уста в знак обоюдного доверия. Камилла была тотчас же помолвлена с Петром; следом состоялись бракосочетание и свадьба, на которых присутствовал король Луций. Он хоть и сетовал, что Петр христианин, но все еще питал надежду, что тот согласится последовать за ним до самого Лондона.

Однако, прибыв, он был далек от мысли, что наставления Петра возымеют такую силу и явят ему тщету богов, в которых он верил, и истинность, добротность учения Иисуса Христа. Луций дал согласие креститься, на том условии, что Петр возьмет его в соратники по оружию и по рыцарству. И пока Петр был жив, он любил Луция, как никто иной, и не упускал случая оказать ему услугу.

Вот так, проповедями Петра, был обращен в христианство король Луций, а с ним и все его подданные. Мессир Робер де Борон, до нас переведший сию книгу с латыни на французский, всецело согласуется с этим, так же как и старинное предание. Однако книга «Брут» об этом не говорит и нимало с этим не сходится. Причина же кроется в том, что переведший ее на романский язык вовсе не знал о великой истории Святого Грааля. Этого довольно, чтобы объяснить молчание, коим он обходит нашего Петра. Но, дабы скрыть свое невежество, он довольствуется тем, что добавляет к перенятому им повествованию слова: «Так об этом рассказывают некоторые люди»[283]283
  Есть много о чем сказать по поводу этого пассажа. Этот переводчик истории Брута, без сомнения, наш Вас. Так же, как и Беда Достопочтенный, Вас приписывает обращение короля Луция и его народа миссионерам, посланным папой Элевтерием в 156 г. от Р. Х. И заметим, что наш романист, вместо того, чтобы цитировать Гальфрида Монмутского, ссылается здесь лишь на его французского переводчика, откуда мы вправе заключить, что латинской книги он не знал. Это еще один довод за то, что он писал во Франции и был французом. Если бы он писал в Англии, он бы вряд ли не знал грамоты, то есть латыни; общественное мнение побудило бы его скорее познакомиться с Historia Britonum англичанина Гальфрида, чем с романом Брут нормандца Васа. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].