Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл"

– Господь всемогущий! столь же истинно, как я, недостойный, узрел частицу Ваших тайн, повелите же, чтобы никто не дерзнул повесить сей щит себе на шею, не будучи тотчас наказан, кроме одного, кому суждено завершить чудеса сего смутного королевства и принять право хранить драгоценный сосуд после меня.

Как видно будет впоследствии, Бог благосклонно принял эту молитву.

С того часа Увечный король не вкушал никакой иной пищи, кроме облатки, освященной отшельником, которую тот вкладывал ему в уста после службы. А прибыл он в приют в году 58 от Рождества Христова, в канун дня святого апостола Варфоломея.

Королева Сарацинта устояла перед всеми уговорами Насьена, Ганора и обоих Иосифов вернуться в Гальфорд вместе с ними. Она предпочла остаться подле Увечного короля вплоть до тех дней, когда, выносив свое бремя, возвратилась в Гальфорд произвести на свет дитя, ей предреченное, которое назвали Элиэзером. Покинем же теперь Великую Бретань, где родились королевичи Насьен, Галахад и Элиэзер, и напоследок обратим взоры на Сирию и Египет[262]262
  Любопытный эпизод с Гримо, который последует далее, опущен в большинстве рукописей и в двух готических изданиях XVI века. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

VI. История Гримо

Гримо, как упомянуто, был побочный сын короля Мордрена. После отъезда отца он прибыл в Орберик, дабы защитить этот город, осажденный королем Египетским, наследником Толомея Сераста. Было ему тогда шестнадцать лет, и это был уже несравненный юноша: высокий, пригожий, ловкий, смелый, исполненный мудрости. Он был искусен в пении, он изучил словесность как христианскую, так и языческую.

Его прибытие в Орберик, снова пробудив храбрость в осажденных, дало начало целому ряду удачных вылазок и атак, в которых он всегда брал верх. Рассказ об этих многочисленных баталиях, кажется, служит романисту все новым и новым источником вдохновения. Это сплошные налеты, военные хитрости, жестокие битвы, благоразумные отступления. Гримо всегда составляет самые лучшие планы, всегда сражается в первых рядах, убивает самых грозных главарей и лучше всех умеет использовать свои преимущества.

Устояв на протяжении семи лет перед Египтянами, жители Орберика были едины в желании видеть в нем преемника Мордрена, своего короля, на возвращение которого уже не надеялись. Но Гримо полагал, что неправедно будет принять корону, прежде чем он удостоверится, что отец от нее отрекся. И когда он увидел, что не может более противиться воле соплеменников, он покинул город украдкою. После того, едва только найдя себе укрытие от погони, он послал единственного оруженосца, бывшего при нем, известить Агенора, правителя Сарраса, что решил наведаться на Запад, в надежде там отыскать своего отца и склонить его вернуться.

Он начал свои розыски, войдя под полог леса к исходу дня. Птичье пение и приятная погода погрузили его в глубокие грезы, из коих он вышел не иначе, как посредством древесного сука, вперившись в оный лбом. Он вступил на малоизведанную тропу; думал продолжить путь, но скоро повстречал сорок египтян-разбойников, грозивших смертью несчастному отшельнику, ежели тот не откроет им сокровище, спрятанное, говорили они, близ его обители. Напасть на злодеев, поразить их, одних убив, других обратив в бегство, для Гримо было делом одного мгновения; добрый отшельник в благодарность оставил его ночевать в своем убежище и предрек ему наилучшую фортуну, если он посреди своих странствий будет помнить три правила: первое – выбирать торные дороги супротив узких и нехоженых; второе – рыжего человека ни за что не брать ни в доверенные, ни в спутники; третье – никогда не искать ночлега у старого мужа молодой жены. Гримо пообещал следовать добрым напутствиям благочестивого старца. Затем он вновь облачился в доспехи, не надев только шлема, сел на коня и продолжил свой путь по лесу. Вскоре он набрел на караван купцов, собравшихся вокруг прекрасного ручейка в тени большой сикоморы. Путники эти отдыхали, пустив своих лошадей пастись. Гримо их приветствовал; купцы, распознав по его доспехам, щиту и боевому коню, что перед ними рыцарь, встали и просили его разделить с ними трапезу. Гримо согласился и, в свой черед, предложил свои услуги.

– Нам надобно, – сказали купцы, – до прихода ночи добраться к дому одного нашего приятеля; но на пути туда есть переход, довольно трудный; мы вас покорнейше просим сопровождать нас и ночевать под тем же кровом.

– Согласен; только поезжайте вперед и держитесь самой проторенной дороги, а я не замедлю вас догнать.

Они отъехали, тогда как Гримо, привлеченный приятностью места, предался сну. Пробудившись, он вновь сел на коня и последовал самой лучшей дорогой вплоть до выхода из леса; но, прибыв туда, услыхал громкие крики и звонкое бряцание оружия. Случилось так, что купцы, прельщенные узкой тропкою, что показалась им прямее, были застигнуты шайкой из пятнадцати воров, в железных шлемах и стеганых доспехах, вооруженных мечами, острыми ножами и большими булавами, налитыми свинцом. От людей же, не имевших иного оружия, кроме мечей и палок, отпор был невелик. Многие оказались ранены, другие рассеялись кто куда, взывая о помощи, пока разбойники обирали сорок лошадей, груженных драгоценнейшим товаром. Услышав вопли, Гримо поспешил надеть свой шлем и повернул вспять до той развилки дорог, где купцы имели неосторожность уклониться, вопреки его совету; он нагнал злодеев и сразил первых же, какие попались под руку. Пока он их спешивал, разбежавшиеся купцы вернулись к нему и добивали тех, кого он поверг наземь. Спасенные отвагой неведомого рыцаря, они отблагодарили его тысячекратно.

– По крайней мере, – промолвил Гримо, – пусть это научит вас никогда не покидать большой дороги, ища короткого пути.

Замок, сиречь укрепленный город, где находился дом купцов, назывался Метониас. Его окружали стены и прекрасные крепкие башни, где обитали несколько богатых и имущих горожан. Хозяин, у которого они остановились, был в преклонных годах; у него была жена, молодая и красивая, но гордая до того, что не соглашалась разделить ложе своего старого супруга.

Купцы спешились первыми; Гримо, подъехав, увидел сего почтенного господина у дверей, а рядом жену его, сияющую и богато украшенную, будто для большого праздника, какой случается раз в году. Он припомнил совет отшельника и повернул свою лошадь.

– Как, сир! – сказали ему купцы, – вы не хотите разделить с нами кров? Хозяин богат и любезен, вам незачем бояться, что вас плохо примут.

– Каков бы он ни был, но я нахожу этот дом опасным для вас и для себя. Я найду постой вблизи вас, но не с вами.

Он постучался в соседний дом, занятый башелье[263]263
  Башелье – молодой человек, который мог надеяться впоследствии быть посвященным в рыцари. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] с едва пробившейся бородой, жена которого – темноволосая, прекрасная собою, добросердечная и одного с ним возраста, любила своего мужа не менее, чем он любил ее. Шестеро из купцов, дабы не оставлять Гримо без компании, пожелали перейти под тот же кров. Башелье и дама вышли им навстречу и приняли их, как подобает самым благовоспитанным людям. Отведя лошадей в конюшню, дали им вдоволь подстилки, овса и сена; хозяин принял у рыцаря копье, щит и шлем; дама взяла его меч и проводила его в прекрасную комнату, где сняла с него доспехи; она приготовила горячую воду, в которой соизволила собственноручно омыть его лицо и шею, почерневшие и взопрелые от доспехов и недавних битв; она осушила их мягким белым полотном, затем накинула ему на плечи зеленый плащ, подбитый беличьим мехом, чтобы избежать чересчур внезапного перехода от прохлады к излишнему жару. Тогда рыцарь поднялся в верхние покои; прежде чем думать об отдыхе, он подошел к окну вдохнуть свежего воздуха; ибо дело было летом, и зной был силен.

Блуждая взором по сторонам, он приметил дьяка, рыжеволосого, но изящно одетого, который прохаживался перед домом почтенного старика. Молодая супруга того вскоре показалась головою наружу, и дьяк, дав ей понять, что намерен провести с нею ночь, удалился. Гримо между тем отправился занять место за ужином, обильным и прекрасно поданным. Когда убрали со стола, башелье, шестеро купцов и Гримо пошли погулять по саду, а дама тем временем велела постелить в одной из нижних комнат, дверь и окна которой при надобности открывались на улицу. Сделав это, она присоединилась в саду к гостям.

– Все готово, – сказала она им, – и вы можете идти отдыхать, когда пожелаете.

Лошадям задали еще зерна, и башелье откланялся. Гримо подремал немного, оделся, подошел к окну и прислушался, все ли спокойно на улице.

Было около полуночи. Совсем скоро Гримо услышал, как дьячок стучится в дверь, за которой почивала хозяйка того дома. Он увидал, как она вышла в сорочке, окутав тело лишь легким и коротким плащом. Они тут же обнялись и утолили взаимную страсть прямо на дороге, прежде чем сообща вернуться в дом. Спустя малое время после того, как они затворили за собою дверь, Гримо услышал пронзительные вопли и приглушенные стоны. Он взял свой меч и вышел, никем не замеченный. Шум усилился, послышались крики: «Держи вора! держи вора!». И в это время дьяк, забравшийся в верхние покои, не решаясь выйти там, где вошел, кинулся через окно на дорогу. Но один из купцов его упредил и пытался сбить с ног палкой; дьяк ловко уклонился от удара; но тут подоспел Гримо с мечом наголо; не различив толком дьяка во тьме ночи, он попал ему лишь по пятке, которую отсек и подобрал, пока дьяк, превозмогая боль от раны, убегал со всех ног; Гримо же вернулся в свое пристанище, улегся снова и проспал до наступления дня.

Наутро купцы были несказанно удивлены, увидев, что два их товарища ранены, тела их и шеи залиты кровью, и они вот-вот испустят дух. Сумки их были открыты, но не пусты, ибо вору, который обошелся с ними столь жестоко, не достало времени. Кто же был в сем повинен? Как могли подстроить подобную западню в доме, столь достопочтенном и известном? Все терялись в подозрениях и догадках. Злодей выбежал из дома, услыхав крики «Держи вора!»; его видели, а один из купцов даже досягнул ударом; стало быть, судья и шателен потакали ворам в городе; кому же отныне придет охота в нем пребывать, ежели здесь безнаказанно творятся подобные бесчинства? Шателен, человек весьма честный и порядочный, был глубоко огорчен; но ни малейшая улика не наводила его на след злодеев.

Гримо обратился к шателену:

– Если вы мне доверяете, сир, велите провести перед телами трех жертв всех жителей этого города без изъятия. Когда наступит черед виновных, нанесенные ими раны, без сомнения, откроются вновь и начнут кровоточить.

– Я сделаю, – промолвил шателен, – так, как вы просите.

Всем жителям, без различия возраста и пола, приказано было явиться на площадь, где выставили тела. Когда они проходили, Гримо велел им показывать пятки, не поясняя, зачем. Когда прошли все горожане, Гримо сказал:

– Теперь очередь церковников.

Их призвали, и напрасно рыжий дьяк скрывался и прикидывался больным, пришлось ему явиться, как и прочим. Едва лишь он ступил на площадь, как раны мертвецов разверзлись и пролили потоки крови. Гримо приблизился и заставил его обнажить ноги.

– Почему у вас только одна пята?

– Потому, – вымолвил тот, – что я по оплошности отсек ее, раскалывая полено.

– Вы лжете, – ответил Гримо, – вы потеряли ее сразу после того, как выпрыгнули из окна; и вот тому свидетельство: я ее подобрал, вот она.

Приложили пятку к ноге, ее утратившей, и дьяк, не в силах более притворяться, признался во всем, что он натворил.

– Что же ты замыслил, рыжий душегуб?

– Убить всех купцов, похитить все их добро и уйти в дальние страны с той дамой, что одарила меня своей любовью.

– Благодарю тебя за признания, – проговорил шателен, – но скажи мне, хозяин и хозяйка дома были ли осведомлены и одобряли ли то, что ты намеревался сделать?

– Ни он, ни она, – сказал дьяк. – Лучшего человека, чем муж, на свете не бывает; что до его жены, она сделала все возможное, чтобы отвратить меня от моих замыслов. Мне пришлось даже пригрозить ей смертью, если она проговорится кому-либо; и что же? уходя, она принялась стонать так громко, что перебудила всех, и крики вынудили меня спасаться бегством.

– Остается лишь свершить правый суд, – сказал шателен.

Привели сильного коня; дьяка крепко привязали к его хвосту и поволокли по улицам города и через поля, до тех пор, пока члены его, отделяясь один за другим, не оказались раскиданы повсюду. А даму заточили в башню до конца ее дней. Почтенный старик сохранил доброе имя, какового он и заслуживал; трех убитых купцов похоронили, прочих перевязали или исцелили; и, поскольку на морском побережье, в семи лье от Метониаса, их ожидал корабль, чтобы переправить их в Великую Бретань, Гримо принял их предложение довезти его. Купцы, расставаясь со своим хозяином, оставили ему в знак признательности одну из лошадей, брошенных лесными разбойниками. Гримо прослушал обедню, оседлал коня и вновь облачился в свои доспехи, не надев только шлема (ибо в те времена рыцари не пускались в путь невооруженными). Потом он простился со своим хозяином и с шателеном, в котором Гримо признал близкого родича и который оказал ему наилучший прием.

Они отыскали корабль на побережье и вышли в море. Первые дни плавания были прекрасны; с попутным ветром они миновали остров Гиппократа и без ущерба обогнули скалу Погибельной Гавани. Но на шестой день сильная буря выкинула их на берег острова, называемого Онагрина.

На острове Онагрине жил Тарус Большой, свирепый великан, ростом не менее четырнадцати пье[264]264
  Пье – старинная французская мера длины, равная футу (примерно 0,3 м). (Прим. перев.).


[Закрыть], по мерам нашего века, питавший непреодолимую ненависть к христианам; оттого он предавал смерти всех, кого подозревал в приверженности новой вере.

Он похитил дочь короля Ресуса Аркоменийского, прекрасную Ресессу, которая страдала, будучи вынуждена принимать его ласки, и томилась в ожидании того дня, когда будет избавлена от этого чудовища. И сколь мерзок был жителям острова великан Тарус, столь сильно они любили и жалели прекрасную и добродетельную Ресессу. Из окон своего замка Тарус увидел купеческий корабль, гонимый на берег неистовыми волнами. Он встал, потребовал свои доспехи, змеиную кожу, служившую ему шлемом, свою булаву, фошар[265]265
  Оружие с искривленным лезвием, заточенным с одной стороны и насаженным продольно на конец длинного древка. (Прим. перев.).


[Закрыть] и три дротика. Вооружась всем этим, он отправился бросить вызов Гримо, который, не теряя ни минуты, надел свой шлем и вскочил на коня.

Долго живописуемая битва, сочные краски которой – не что иное, как общие места из зарисовок такого рода, окончилась, как и следовало ожидать, гибелью Таруса и освобождением жителей острова, большая часть которых, следуя примеру принцессы Ресессы, испросила и получила крещение. Дама сохранила свое имя, означающее Исполненная блага, а что до остальных, то каждый обрел имя, которое с этих пор должен был носить начертанным на ладони. Однако нашлось сколько-то язычников, которые отказались от крещения. Они даже повели жестокую войну против новых христиан, как будет рассказано позже в других ветвях романа.

Увидев своего доблестного освободителя, дама не могла не проникнуться желанием упасть в его объятия; и все говорит за то, что Гримо охотно пошел бы навстречу ее ожиданиям, если бы не вспомнил, что он только что стал ее крестным отцом. Вот как она рассказала свою историю.

– Крестный, – сказала она, – отец мой, король Ресус, отъехал навестить одного из своих братьев в Арфании, когда внезапно в наших краях у Аркомении[266]266
  Аркомения – Орхомен Минийский, город в Беотии (Греция). Упоминается также в средневековом «Романе о Трое». Где находилась Арфания, нам установить не удалось. (Прим. перев.).


[Закрыть] явился большой флот с людьми из Корнуая[267]267
  Корнуай (Cornouaille) – область в юго-западной части Бретани. Считается, что ее заселили в начале Средних веков выходцы из британского Корнуолла. (Прим. перев.).


[Закрыть], потомками расы великанов. Противиться им не стали. Тарус был один из них; заметив меня на берегу моря, когда я играла с подругами, он похитил меня и, прельщенный моей красотою, моей юностью, увез меня вскоре на этот остров Онагрину, унаследованный им после гибели дяди, коего победил и убил герцог Насьен Орберикский. Пришлось мне покориться участи его наложницы и делать вид, что питаю чувства, весьма далекие от моих истинных. Ибо, как говорит пословица: «Часто разуваешь ту ногу, которую лучше бы отсек». Вы освободили меня от сего гнусного тирана; но что теперь со мною станет? Как вернуться к отцу, который не простит, что я отвратилась от почитания его кумиров? Как остаться здесь, когда жители мне не присягали и когда я – не наследная государыня? Они окажут мне почтения не более, чем им заблагорассудится, и уж, вне сомнения, не изберут женщину своею королевой. Ах! если бы я могла уповать на доблестного и отважного рыцаря, который бы разделил со мною королевские почести, будущность моя внушала бы мне меньший трепет.

Гримо утешил ее, как мог. Затем он собрал новообращенных христиан перед дворцом и исторг у них клятву, что они признают своей государыней принцессу Ресессу, которая приняла их присягу и с той поры перестала тревожиться. Гримо и купцы расстались с нею и после нескольких дней плавания пристали к берегам Норгаллии, в виду знаменитой Чудной Башни.

– В какую страну мы приплыли? – спросил Гримо у шестерых купцов.

– Сир, – ответствовал один из них по имени Антуан, – мы миновали Норгаллию и пришли в Нортумбрию[268]268
  Этот путь правдоподобен, если принять, что Норгаллия – это все-таки Северный Уэльс, а не Камбрия, как считает Парис. (Прим. перев.).


[Закрыть], туда, где начинается герцогство Гальфордское, главный замок которого в четырех галльских лье отсюда.

– Гальфорд? – повторил Гримо. – Но как узнать, не тот ли это город, так именуемый, который я ищу?

– Разумеется, тот, – ответил Антуан, – ведь во всей Великой Бретани нет другого замка с таким названием.

– Скорее же на коней, мне не терпится попасть туда. Они помчались верхом между двумя долинами, среди прекрасных деревьев, осенявших тучные пастбища; тенистые луга эти простирались на два дня пути в Нортумбрии и на три дня в Норгаллии, горою отделенной от замка Гальфорд. Перед прибытием они повстречали много рыцарей, в коих прежде всего признали христиан, а затем – придворных новых королей страны. Первым из них был Гламасид, один из баронов Сарраса, ставший сенешалем Нортумбрии. Они поведали друг другу о том, что с ними приключились, как город Саррас был взят, а Орберик осажден; как Насьен стал королем Нортумбрии, а Селидоний королем Норгаллии и супругом дочери короля Лабеля; как Мордрен стал Увечным и для исцеления своего должен ожидать пришествия последнего из его рода; как, наконец, Энигея, жена Иосифа, произвела на свет Галахада, а королева Сарацинта – Элиэзера, к тому дню уже десятилетних. Рассказы сии изумили Гримо, обрадованного всем, что он узнал о юном Элиэзере. При встрече Гримо с королевой Сарацинтой, с Элиэзером, Насьеном, Селидонием и Увечным королем немало было пролито сладких слез. Сговорились на том, что Элиэзер испросит у своих родителей позволения вернуться на Восток вместе с Гримо и войском, которое король Мордрен одиннадцатью годами ранее привел в Бретань. Королева Сарацинта с грустью согласилась отпустить сына. Затем все вместе они направились в приют, где пребывал Увечный король; тот одобрил замыслы Гримо и разделил свои земли в Сирии между ним и Элиэзером. Гримо, хотя и был бастардом, получил владения короля Лабеля, сиречь бывшую страну Мадиан, к коей присоединили герцогство Орберикское, прежний удел Насьена. Элиэзер, посвященный в рыцари Увечным королем, стал королем Сарраса, который им предстояло отвоевать.

Оставим их возвращаться на Восток, прогонять Египтян, убить короля Оклефоса Сераста и двух его сыновей, получить, наконец, присягу от жителей Сарраса, Орберика и Мадиана. Если мы еще и услышим о них, то это будет в других ветвях цикла.

VII. Моисей, Симеон и Ханаан. – Огненные могилы. – Воздетые мечи

Иосиф-сын, покинув Увечного короля, вернулся на стезю проповедника. Отец, сын и обращенные Иудеи, те, что последовали за ними на Запад, осели вначале в городе по имени Камалот[269]269
  Ныне Колчестер, на окраине графства Сассекс. Это бывший Camulodunum. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], и таково было действие их увещеваний, что весь народ той провинции испросил и получил крещение. Король Авред (Альфред) Рыжий, не смея противиться всеобщему влечению, прикинулся сам обращенным и, дабы лучше обмануть Иосифа, принял крещение из его собственных рук. Но едва лишь христиане покинули город, намереваясь продолжить проповедовать и оставив в Камалоте двенадцать священников, призванных взращивать добрый посев, как злобный Авред сбросил личину, отрекся от крещения и принудил своих подданных последовать своему порочному примеру. Двенадцать священников воспротивились: их схватили, привязали к большому кресту, который Иосиф велел воздвигнуть близ города; их высекли розгами, а после побили камнями те самые люди, что незадолго до того признали новую веру. Преступление сие не могло остаться безнаказанным. Авред, придя вторично измарать грязью новый крест, повстречал на пути свою жену, сына и брата; тут же, в порыве адского исступления, он набросился на них и задушил всех троих, вопреки стараниям людским вырвать их из его рук. А после, кружа по улицам, будто одержимый, он подбежал к печи, только перед тем разожженной, и ринулся в горящее пекло, обратившее в пепел его окаянное тело. Устрашась всего виденного, люди Камалота не усомнились более в могуществе Бога христиан и поспешили отправить к Иосифу послов, чтобы умолять его простить их и упразднить их вероотступничество. И вот Иосиф-сын вернулся на прежнее место, окропил их всех святой водою, вновь получил с них клятву жить и умереть христианами и изрек, окинув взором крест, еще запятнанный кровью двенадцати мучеников и грязью, в него брошенной:

– Сей крест отныне будет называться Черным Крестом, в память о черном предательстве Авреда Рыжего.

Имя это сохранилось до сих пор. Прежде чем покинуть Камалот во второй раз, Иосиф назначил епископа и велел выстроить красивую церковь во имя святого мученика Стефана.

Во время странствий Иосифа-сына по провинциям Великой Бретани случилось так, что припасы стали иссякать и спутники его обеспокоились грядущим голодом. Иосиф остановил ковчег и велел устроить посреди равнины стол о четырех углах. Сотворив молитвы, он поставил священный сосуд посреди стола и воссел первым, пригласив христиан последовать его примеру, дабы вкусить божественную пищу, предназначенную для всех, чьи помыслы остались чисты и целомудренны[270]270
  Здесь наш романист снова принимается за поэму Робера де Борона. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Иосиф позаботился оставить между собою и своим отцом промежуток для одного пустого сидения. Брон поместился подле Иосифа-отца, за ним все остальные, согласно степени их родства, тогда как стол сам собою продлевался сообразно числу тех, кто достоин был к нему приблизиться. Лишь один из родичей Иосифа не мог найти, где сесть; его звали Моисей. Тщетно ходил он с одной стороны на другую; лишь одно место оставалось незанятым – то, что оставили между собою оба Иосифа.

– Отчего бы мне не сесть там? – сказал он себе, – я так же достоин этого, как и всякий другой.

Между тем Иосиф-сын поставил перед собою Грааль, скрытый пеленою с трех сторон, не обращенных к его лицу; он почуял приближение благодати, и все сидящие христиане не замедлили разделить ее и вкусить в благоговейном молчании.

Моисей приблизился на шаг; когда он вознамерился занять пустое место, Иосиф-сын воззрился на него с удивлением, отразившимся и во взорах других христиан, лишенных благодати за их грехи. Те же, кто сидел, узрели тогда, как три руки спустились из белого облака, колеблющегося, подобно влажному полотнищу; одна из них ухватила Моисея за волосы, две другие под руки; и так вознесли его ввысь; затем, внезапно объятый пожирающим пламенем, он был увлечен далеко от глаз сотрапезников. История гласит, что его перенесли в Арнантский (или Дарнантский) лес и что тело его пребывает там посреди пламени, не сгорая.

Кара, постигшая Моисея, не омрачила блаженства, коим наслаждались сородичи в числе шестидесяти двух. В Третьем часу, как только они вновь обрели себя, они не преминули, вставая, спросить Иосифа-сына, что стало с Моисеем.

– Не спрашивайте меня; вы узнаете об этом позже.

– По меньшей мере, – сказал Петр, – объясните нам, каким образом этот стол, по виду сделанный для тринадцати едоков, продлевается согласно числу пришедших.

– Он продлится, – отвечал Иосиф, – для любого, кто достоин сесть за него. Тот, кто займет место подле меня, будет девственным и непорочным; прочие должны оставаться чужды всем смертным грехам. Пустое место являет собою то, что занимал Иуда на Тайной Вечере. После его преступного деяния никто не садился туда, пока Матфей не был сочтен достойным сего[271]271
  Эта фраза неясна, т. к. Тайная Вечеря не повторялась. Романист, по-видимому, ссылается на какую-то не дошедшую до нас апокрифическую легенду. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Господь, избрав меня, дабы я по примеру апостолов нес слово Его в иные земли, дал мне на хранение священный сосуд, в коем Его божественное тело ежедневно источает святость и благодать. Позже, в дни короля Артура, будет учрежден и третий стол, явив тем самым Святую Троицу.

Они продолжили свой путь к Шотландии, оставили позади прекрасные леса и достигли широкой равнины, орошаемой прозрачным прудом. Тогда их обуял голод, и Иосиф-сын призвал их всех готовиться принять благодать – мала и велика, праведных и грешных. Затем, обратясь к Алену Толстому, меньшему из сыновей Брона, он приказал ему пойти поставить сеть в пруду. Ален повиновался и выловил огромную рыбу, которую тут же положили на угли и приготовили, как подобает. Иосиф велел расставить столы и расстелить скатерти; они уселись на свежей траве, в привычном порядке.

– Петр, – сказал Иосиф, – возьмите священный сосуд, обойдите с ним столы, пока я разделю рыбу.

Как только Петр сделал то, что его просили, все преисполнились благодати и мнили, что вкушают нежнейшие пряности, вкуснейшие яства. Они пребывали в этом блаженстве до Третьего часа.

Тогда Брон спросил племянника, что он собирается делать со своими двенадцатью сыновьями.

– Узнаем у них, – ответил Иосиф-сын, – каковы их намерения.

Первые одиннадцать пожелали взять жен, дабы продолжить свой род; один лишь Ален Толстый объявил, что не хочет жениться. Его и нарекут с тех пор в предании Богатым Рыболовом, как и всех, кто после него вверял себя Святому Граалю и носил корону. Однако сей Ален не был королем, подобно им, и не пристало смешивать его с королем Аленом, или Хеленом, потомком Селидония. Добавим, что пруд, где была поймана огромная рыба, с того дня стал называться пруд Алена.

Христиане наши перешли из тех земель к пределам Броселианды[272]272
  Есть опасность спутать ее со знаменитым одноименным лесом Малой Бретани, о котором так часто будет идти речь в других ветвях. (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Близ того места, где они остановились, высился замок Скалы, иначе называемый Рошфор[273]273
  Rochefort, букв. – «Крепкая Скала». (Прим. перев.).


[Закрыть]. Некий язычник во всеоружии предстал перед Иосифом-сыном и потребовал ответа, что намерены он и его спутники делать в этих краях.

– Мы христиане, и в намерениях наших – провозгласить истину по всей стране.

– В чем же ваша истина?

Иосиф тогда изъяснил основы христианского вероучения. Язычник, чей ум был изощрен, воспротивился, пытаясь оспорить то, что ему было поведано об Иисусе Христе и Его милосердной матери.

– Но, право же, – добавил он, – если ты не лжешь в том, что наговорил нам о своем Боге, вот тебе превосходный случай дать тому свидетельство. Я иду нынче к моему брату, пораженному язвою, якобы неизлечимой, согласно приговору всех лекарей; если ты преуспеешь в исцелении оной, обещаю тебе стать христианином и склонить своего брата последовать моему примеру.

– А я, – отвечал Иосиф, – если речи ваши чистосердечны, обещаю сделать вашего брата здоровее, чем когда-либо прежде.

Он подал знак своим спутникам, чтобы ждали его, и последовал за конным язычником. Когда они были уже у входа в замок, вдруг из ближней чащи выскочил лев[274]274
  Поселив в лесах Британии льва, романист отдает дань сказочной традиции. Но на юге Европы в то время львы еще встречались. (Прим. перев.).


[Закрыть], прянул на Агрона (таково было имя язычника) и удушил его, словно цыпленка. Иосиф продолжил свой путь, не выказав волнения; но местные жители, видев, как лев напал на Агрона, обвинили Иосифа в том, что он вызвал его своею ворожбой; они схватили его, связали и отвели в крепость. Когда же они вознамерились бросить его в темницу, он сказал им:

– Ах, вот как! я пришел вернуть здоровье вашему герцогу Матаграну, а вы так обходитесь со мною!

Едва он произнес эти слова, как сенешаль того края подступил к нему в гневе и ударил его мечом, ровно в то место, что некогда было поражено ангелом. Клинок переломился надвое, и верхний обломок остался в ране.

– Я пришел исцелять больных, – молвил Иосиф, – а вы меня раните! Отведите меня или к вашему господину, или в храм богов ваших, и вы увидите, не ошиблись ли вы со мною.

Его отвели в храм, и он немедля принялся проповедовать святой закон. Народ слушал его со вниманием.

– Если, – сказали ему, – вы вернете здоровье всем нашим недужным, мы уверуем в вашего Бога.

Иосиф тотчас преклонил колена и вознес усердную молитву; не успел он подняться, как грянул гром, огненный луч низвергся на идолов Жюпена, Махона, Тервагана и Каху и обратил их в пепел. Те из собравшихся, кто страдал от всяческих хворей – хромые, слепые, кривые, – ощутили себя избавленными от недугов, так что немало было тех, кто, вопия во весь голос, просил о крещении.

Матагран, извещенный молвою, в свой черед направился в храм; задолго до того его поразило стрелой, от коей острие осталось в его голове.

– Христианин, – сказал он Иосифу, – если ты меня исцелишь и если вернешь жизнь брату моему Агрону, я приму крещение, как и все эти люди.

Иосиф, не отвечая, принудил герцога Матаграна распрямиться; он простер руки вокруг его головы и наложил крестное знамение на уязвленное место. И тотчас все увидели, как железный наконечник стрелы показался и вышел наружу, а Матагран вскрикнул, радуясь тому, что не чувствовал отныне ни малейшей боли.

Оставался Агрон, чье тело ему принесли уже бездыханным. Иосиф воздел руки, сотворил крестное знамение, и тут же видно стало, как сомкнулись две разверстые части горла; Агрон поднялся и вскричал, что он воротился из чистилища, где начал уже гореть жарким пламенем. Легко уразуметь, что после стольких чудес оба брата расположены были поверить в истинность нового вероучения. Что же до сенешаля, нанесшего Иосифу рану, он пришел смиренно просить прощения. Иосиф коснулся обломка меча, засевшего в бедре, и тот вышел из раны, которая тут же закрылась. Взяв затем обе части клинка, он промолвил:

– Да будет угодно Богу, чтобы сей добрый меч соединил лишь тот, кому дано будет завершить злоключения гибельного места Круглого Стола, во времена короля Артура; и да иссякнет кровь на острие, прежде чем срастутся обе части.

Предустановив тем самым судьбу меча, Иосиф назначил в этом краю священников, дабы отправлять там божественную службу в новой церкви, которую он посвятил Пресвятой Богородице. В ней возложили меч в прекрасном ларце; в ней же предали земле тело Матагранова брата, который прожил всего неделю после своего воскресения[275]275
  Но, прежде чем умереть, «Матагран велел записать все слова, которые Иосиф предрек о мече; и через это они сеялись из уст в уста, и живы еще до сих пор» (рук. 2453, л. 313). (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Иосиф затем вернулся к своим спутникам, стоявшим на реке Колисе, и поведал им обо всех чудесах, кои Бог совершил его трудами.

Названная река Колиса впадала в морской пролив и была проходима для больших судов. Она пересекала Броселиандский лес и преграждала им путь. Как пересечь ее?

– Вы преодолели и более обширные воды, – молвил Иосиф. – Молитесь, и Господь придет вам на помощь.

Они пали на колени, обратив лица к Востоку. И вскоре они увидели, как из Броселиандского леса выступает большой белый олень с серебряной цепью на шее и со свитой из четырех львов. Иосиф приветствовал их, едва узрев; олень направился к Колисе и спокойно пересек ее вместе со львами, замочив лапы не более, чем если бы они перешли замерзшую реку.