Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл"

VII. Победа Сенов над союзными королями. – Бракосочетание Артура. – Турнир в Кароэзе. – Опасности для Гвиневры. – Лже-Гвиневра и Бертоле Рыжий. – Примирение Лота и других королей с Артуром. – Возвращение в Лондон

Союзным королям приходилось вести двойную войну. После того как король Артур разбил их дважды, они неосмотрительно стали нападать на Сенов порознь и потерпели полное поражение у замка Камбеник.

Мы избавим наших читателей от пересказа этих многочисленных сражений. Достаточно упомянуть, что Сенам, застигнутым врасплох бретонцами в своем лагере, хватает времени прийти в себя и прогнать нападающих; что, обнаружив через несколько лье тех же самых бретонцев, храбро возобновивших атаку, Сены выдерживают этот новый удар и наносят своим противникам вдвое больший урон. Как мы уже говорили выше, эти два рассказа относятся к одной и той же стычке; это удвоенное изложение, привычка к которому у наших романистов свидетельствует хотя бы о том, что оригинальные лэ могли не совпадать между собой во всех подробностях. Если романы о Мерлине и Артуре удостоятся чести быть изданными заново, будущий издатель поступит мудро, слив воедино в своем тексте эти двойные приключения и сохранив лишь сколько-нибудь интересные варианты.

Возвратясь с Галльской войны, король Артур наведался в Логр, где пробыл всего три дня, а затем отправился в Кармелид, все так же вместе с королями Баном и Богором, которых он хотел позвать свидетелями на свое бракосочетание[445]445
  В католическом обряде бракосочетания допускается участие нескольких свидетелей с каждой стороны. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Леодаган выехал им навстречу на целых два лье; в Кароэзе все улицы перед ними устлали коврами, землю усыпали свежескошенными травами, во время их шествия дамы, кавалеры и девицы танцевали и водили хороводы, юноши состязались и преломляли копья. В зале, куда их привел Леодаган, Гвиневра подбежала к Артуру с распростертыми объятиями. При всех она поцеловала его в уста; они взялись за руки и поднялись во дворец, где ожидалось обильное угощение.

На другой день Леодаган перешел с Артуром к делу и спросил, не думает ли он, что пришло время заключить брак.

– Я жажду этого сильнее вас, – ответил Артур, – но я бы дождался возвращения моего доброго друга Мерлина, который обещал мне прибыть вовремя; полагаю, что он не задержится более недели.

В самом деле, Мерлин появился, когда уже все было готово для церемонии. Ведь от него ничто не было укрыто, и он знал, что Артуру не терпится свидеться с ним; знал он и о кознях тех, кто не желал добра ни королю Логрскому, ни королю Кармелидскому. Мы уже поведали вам историю второй Гвиневры, дочери короля Леодагана и жены сенешаля Клеодалиса. Родные Клеодалиса, верные нравам и обычаям своих предков, приняли весьма близко к сердцу обиду, нанесенную жене их сородича; и чтобы не навлечь на себя бесчестие, коим бывает запятнан род, будучи оскорблен в лице одного из своих членов, они поклялись отомстить за позор, причиненный сенешалю. Умысел их состоял в том, чтобы привлечь наставницу или прислужницу Артуровой невесты и убедить ее привести вторую Гвиневру на брачное ложе вместо первой. Улучив момент, когда новобрачная спустится в сад из дворца, они схватят ее и увлекут на приготовленный загодя корабль, в то время как другая Гвиневра будет передана в руки неверной наставницы. Мы скоро увидим, чем увенчалось их вероломство.

На другой день по прибытии Мерлина Артур и его спутники вошли во дворец. Леодаган велел облачить свою дочь в самые роскошные одежды; но еще более восхищала всех ее непревзойденная, несравненная красота. Весь двор направился в церковь Святого мученика Стефана. Артур и Леодаган открывали шествие, за ними последовали все бароны: сначала Гавейн и Мерлин, затем Сагремор и Галескен, Агравейн и Додинель, Гахерис и Ивейн Побочный, Кэй и его отец Антор. Невеста выступала следом, сопровождаемая двумя королями, Баном и Богором: лицо открыто, на голове золотой чепец, платье из тисненого шелка, расписанного сезамом (cysamus)[446]446
  Латинизированная версия в скобках приведена самим Парисом, видимо, не уверенным в точности перевода. Нам не удалось выяснить, идет ли речь о растительном узоре, действительно связанном с сезамом (кунжутом), или о неких элементах орнамента, пришедших из города Cysamus на острове Крит (современный Киссамос). (Прим. перев.).


[Закрыть], длинное настолько, что оно влачилось по земле на полтора туаза. За нею шла Гвиневра, дочь жены сенешаля, ведомая Грифлетом; затем рыцари недавно посвященные, рыцари Круглого Стола, бароны и рыцари Кармелида, наконец, благородные дамы из поместий и горожанки. Дубриций, архиепископ Логрский, встретил их в церкви, а монсеньор Амюстан, главный капеллан короля Леодагана, благословил их и сочетал браком. Архиепископ отслужил мессу, Амюстан прочел из Послания и из Евангелия[447]447
  Вероятно, отрывки из Послания апостола Павла к Ефесянам (Еф 5:20–33) и из Евангелия от Иоанна (Иоан. 2:1–11), которые и сейчас читаются при венчании. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Дары были велики и богаты; по окончании службы все вернулись во дворец, в разгар состязаний жонглерок и менестрелей. Праздник длился до самой трапезы и возобновился, как только поднялись из-за стола.

В лугах Кароэзы была поставлена кентена, и вновь посвященные рыцари наперебой принялись ее разить. Потом изъявили желание биться на копьях: с одной стороны большинство новопринятых и тридцать три соратника Артура, с другой двести пятьдесят рыцарей Круглого Стола, которые, превосходя числом, легко овладели полем боя. Весть об их триумфе дошла до Гавейна, бывшего тогда во дворце. Тут он поднялся, потребовал своего коня, повесил щит на шею, а поверх платья надел кольчугу двойного плетения, с которой уже свыкся и которую носил всю жизнь. Прибыв на ристалище, он вихрем ворвался в бой вместе со своими всадниками, шедшими за ним в числе восьмидесяти. Такое подкрепление вынудило рыцарей Круглого Стола остановиться, чтобы начать решающую пробу сил. Бойцы разделились на две стороны, числом примерно равные. Вновь посвященные и прочие рыцари Артура признали своим предводителем Гавейна; среди них были Ивейн Большой, Гарет, Сагремор, Галескен, Грифлет, Лукан, Ланваль, Кэй-сенешаль и Додинель Дикий. Четыре короля с Бретелем, Ульфином, Артуром и Мерлином, а с ними многие дамы и девицы подошли к окнам дворца, чтобы лучше судить об ударах. Перед сигналом к бою Гавейн обратился с речью к двумстам пятидесяти рыцарям Круглого Стола.

– Уговоримся между собой, – сказал он им, – оставаться в том числе, в каком мы есть, и не заменять никого из тех, кто будет пленен с одной или с другой стороны.

Рыцари на том и порешили, и начался поединок между Адрагеном Смуглым и Додинелем Диким. Вот копья их ломаются, и встречный удар до того силен, что оба в один и тот же миг вылетают из седел. С обеих сторон подбегают, подсаживают их, и битва захватывает всех. Теперь по всей равнине только и слышен нескончаемый шум от ударов глеф и мечей о шлемы и кольчуги. В гуще схватки Гавейн встречается с Насьеном; они немного расходятся, прежде чем начать яростный бой. Но, как бы ни ловок и отважен был Насьен, против Гавейна он выстоять не мог; дерзко сорвав с него шлем, тот приказал ему сдаваться в плен.

– Никто и никогда не заставит меня произнести столь мерзкое слово!

И, напрягши все силы, он все же настиг Гавейна и разбил ему вдребезги щит. Гавейн сразил его еще раз, откинул ему наголовник[448]448
  Напомним, что в эпоху создания романа кольчуга имела капюшон. (Прим. перев.).


[Закрыть] и снова велел сдаваться, если он не хочет умереть.

– Убейте меня; а сдаться – никогда!

– Как, рыцарь, может ли быть, что вы предпочтете смерть позору пленения?

– Разумеется.

– Так что же я, – промолвил Гавейн, – упаси меня Боже убить столь благородного мужа; вот только вы у меня уж точно останетесь негодны для седла.

– Поступайте, как вам угодно, – ответил Насьен, – я не сдамся.

Восхищенный таким бесстрашием, Гавейн проявил великодушие, поистине выше всяческих похвал. Он взял Насьена за руку:

– Поднимайтесь, сир, – сказал он ему, – возьмите мой меч; отдаю вам его как человеку, меня поразившему.

Тогда уже Насьену подошел черед выразить смирение:

– Ах! Сир, – воскликнул он со слезами, – не говорите так; это вы должны забрать мой меч; отдаю его вам, я побежден; если я в том и не признавался, то ведь немало рыцарей видели, как было дело; беда моя в том, что я никогда не смогу принять столь чистосердечную уступку.

И тогда оба рыцаря бросились друг другу в объятия; затем они вскочили на коней и затерялись в гуще схватки.

День выдался недобрым для сотрапезников Круглого Стола. Вынужденные убраться восвояси, они развернули коней к городу; но в досаде своей решили перекрыть обратный путь для тех, кто прогнал их с поля боя. Это было первое вероломство, и оно обошлось им дорого. Гавейн, извещенный об опасности, грозящей его друзьям, схватил крепкий дубовый сук, кем-то оброненный в поле, отбросил свой турнирный меч, устремился на рыцарей Круглого Стола и новым своим оружием стал крушить тех, кто посмел его подстеречь. Никто из них не ушел бы живым, если бы Мерлин не надоумил короля Артура объявить конец сражению. Но Гавейн, опьяненный кровью и местью, не слышал сигнала. Понадобилось самому Мерлину явиться перед рыцарями Круглого Стола и провозгласить, воздевая руку к дубовой ветви, обращенной Гавейном в столь грозное оружие:

– Сир рыцарь, вы взяты в плен, сдавайтесь мне. Довольно вы уже сделали на сегодня.

Так закончился турнир, но рыцарям Круглого Стола их поражение не давало покоя, и досада их обратилась в замысел мести, который они вскоре привели в исполнение.

Во дворце, когда отслужили вечерню и стали собираться ко сну, наемники Клеодалисовой родни притаились под деревьями сада, в числе десяти, вооруженные только мечами; с ними была вторая Гвиневра. Горничная новой королевы, едва увидев, что приглашенные прощаются с королями, сказала Гвиневре разуться и раздеться, чтобы лечь в постель; а прежде чем ее уложить, повела ее в сад справить свои надобности[449]449
  Чтобы пописать. Вариант: Чтобы помочиться (рук. 749, л. 269). (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Только они сошли с крыльца, как выскочили злодеи, завладели королевой и, передав другую Гвиневру на руки старухе, перенесли свою драгоценную добычу на берег моря около дворца. Они намеревались уложить ее, лишенную чувств, в ожидавшую их ладью; но Мерлин предупредил Бретеля и Ульфина, и те, тайно вооружась, были наготове, чтобы расстроить заговор. Подобно молнии, обрушились они на похитителей, одних убили, других заставили отпустить добычу; так что потом, обратив их в бегство и сбросив виновную прислужницу с прибрежного утеса в море, они вернули Гвиневру во дворец, где ни в тот вечер, ни наутро никто не догадался, какая опасность ей угрожала. Что же до второй Гвиневры, они отвели ее к себе домой, ни одной душе не сказав, кто она и почему оказалась с ними.

Все тот же Мерлин взялся уведомить короля Леодагана о том, что случилось накануне. Он попросил его прислать трех девиц в покои королевы, чтобы прислуживать ей вместо горничной. Король, дабы убедиться в правдивости этой престранной истории, пришел вместе с тремя девицами, утешил свою дочь, все еще заплаканную, и пожелал присутствовать при ее укладывании. Когда служанки ее раздели, Леодаган подошел к ложу, поднял полог, и поясница его дочери, отмеченная короной, развеяла все сомнения, какие еще могли у него остаться. Не говоря ни слова, он вышел из спальни, оставив трех девиц в сильном изумлении от его поступка. Затем явился король Артур, девицы вышли, и нет нужды говорить, что эта ночь была для молодых супругов отраднейшей в целом свете.

Назавтра Ульфин и Бретель послали к Клеодалису, прося его наведаться к ним. От них он узнал по секрету о тяжкой измене, орудием которой не побоялась стать его дочь.

– Она мне не дочь, – сказал в ответ Клеодалис, – моя дочь никогда бы не пошла на измену.

Пока они вели беседу, пришли Леодаган и Мерлин, которым они втроем поведали о вчерашнем приключении; те и сами знали об этом не хуже. Король после краткого раздумья сказал Клеодалису:

– Сир сенешаль, сир сенешаль, я люблю вас и желаю, сколь могу, преумножить ваши почести; Бог свидетель, ни за что на свете не хотелось бы мне растравить вашу стыдливость; но у вас есть дочь, над которой надобно свершить правосудие; вы же были столь отважны, столь преданы мне, что я не в силах наказать ее по заслугам. И потому я предлагаю вам самому отослать ее за пределы королевства и навсегда запретить ей сюда возвращаться.

– Сир, – ответил сенешаль, – эта несчастная никогда не была моей дочерью; как бы то ни было, я последую вашей воле; но, ей-Богу, я предпочел бы, чтобы ее сожгли прилюдно или схоронили заживо. Никогда ей не достанется от меня ни крохи.

– Не будем об этом, – возразил король, – она уедет, и вы сможете располагать в ее пользу моим имуществом и моими деньгами.

Клеодалис отбыл на другой день и вскоре достиг рубежей Кармелида вместе с той, что слыла его дочерью. В соседнем краю они постучались в ворота одного аббатства, окруженного невозделанными полями. Там и приютили Гвиневру, до того дня, когда явился Бертоле, чтобы забрать ее и сделать орудием еще одной измены[450]450
  Мизерикорд (мизерикордия) – кинжал с тонким 3– или 4-гранным клинком, способным приникать в сочленения рыцарских доспехов. Он появился в XII веке и применялся либо для избавления тяжелораненных от мук (отсюда название misericorde – «милосердие»), либо для «тихого» убийства вне поединка. (Прим. перев.).


[Закрыть].

Бертоле этот с давних пор был одним из почтеннейших баронов Кармелида; но, во исполнение мести рыцарю, убившему одного из его кузенов за то, что тот обесчестил его жену, Бертоле, не снизойдя до жалобы королю, бросил вызов своему врагу, настиг его в день Артуровой свадьбы и пронзил мизерикордом[451]451
  См. роман «Ланселот Озерный». (Прим. перев.).


[Закрыть], носимым под плащом. Совершив это, он вернулся к себе домой, а тем временем два оруженосца, сопровождавшие жертву, подняли тревогу; со всех сторон сбежались с головнями, факелами, фонарями; и узнали, что убийцей был Бертоле, по прозвищу Рыжий.

Леодаган возвращался с мессы, когда повстречал родственников убитого и выслушал их жалобы. Он немедленно призвал Бертоле, и тот явился с большой свитой рыцарей.

– Сир барон, – спросил король Леодаган, – почему вы закололи этого рыцаря?

– В моем поступке не было измены, я его вызвал и докажу это в поединке всем и каждому: все знают, что у меня были на то причины, ибо он убил моего кузена, когда тот опозорил его жену. Я же стою на том, что, когда врагу уже брошен вызов, можно чинить ему любое мыслимое зло.

– Нет, – возразил король, – вот если бы вы подали мне жалобу, если бы я отказал вам в правосудии, вы могли бы взять месть на себя; но вы не настолько чтите меня, чтобы взывать ко мне о помощи.

– Сир, – сказал Бертоле, – говорите, что вам угодно; но я своего долга перед вами не нарушал и никогда не нарушу.

– Так пусть это решится судом, и пусть дело отдадут на усмотрение моих баронов.

Избрали судей в числе десяти, а именно: королей Артура, Бана и Богора; мессира Гавейна; мессиров Ивейна, Сагремора, Насьена, Адрагена, Хервиса Ринельского и Гиомара. Мнения их разнились долгое время, но наконец они сошлись на приговоре, коим надлежало лишить Бертоле имения и изгнать из страны. Королю Бану, который слыл самым красноречивым, доверили огласить приговор.

– Сир, – обратился он к Леодагану, – наши бароны сочли, что Бертоле Рыжий подлежит лишению всех земель, какими он владеет от вас, и выдворению из страны на срок в три года, за то, что самовольно учинил суд над рыцарем и умертвил его среди ночи; ибо судить – не его дело, у вас же был тогда при дворе большой прием, на котором каждый мог невозбранно прийти и уйти.

Король Бан сел на место, и Бертоле, который бы оспорил приговор, будь он вынесен не столь сановитыми особами, удалился без единого слова, сопутствуемый до пределов королевства целой толпою рыцарей, нередко получавших от него дары и награды. Распростившись с ними со всеми, он прибыл в то аббатство, куда недавно проводили вторую Гвиневру. Там он и остановился и вскоре начал измышлять способы отомстить и королю Артуру, и королю Леодагану. Но еще не пришло время открыть, как он привел в исполнение свои злобные помыслы.

Над королевой же Гвиневрой нависла другая опасность. Король Лот Орканийский, все еще коря себя за то, что впутался в злочастную битву с новым королем Логра, с горечью узнал, что четверо детей покинули его, доверившись Артуровой фортуне; а жену его только с тем и вызволили от Сенов, чтобы отвезти в город Логр, где Гавейн намерен был держать ее, пока отец не помирится с Артуром. Желая отомстить, а заодно заставить короля Логрского вернуть ему жену, он с семью сотнями латных рыцарей[452]452
  В комментариях к «Ланселоту Озерному» Парис поясняет, что речь идет не полных латах (которых тогда у бретонцев не было), а о своего рода кирасе, закрывающей грудь и спину. (Прим. перев.).


[Закрыть] стал у входа в Сарпенский лес, на пути следования Артура и Гвиневры из Кармелида в Логр. Успех начинания, казалось, был обеспечен: ведь Артур, прежде чем проститься с Леодаганом, велел Гавейну упредить себя на несколько дней, чтобы привести войско в Логр и устроить все для скорого прибытия королевы. Гавейн повиновался, но был неспокоен; он предвидел недобрые встречи, грозящие королю в пути. Артур выехал из Кароэзы с Гвиневрой и пятью сотнями человек, половину из которых составляла дружина рыцарей Круглого Стола. Подойдя к лесу, где поджидал его Лот, слуги, ведшие впереди вьючных лошадей, услышали конское ржание; они тут же повернули назад, чтобы предупредить Артура об опасности. Король тотчас велел своим людям вооружиться и дал наказ сорока рыцарям охранять королеву и проводить ее в безопасное место, если исход битвы будет несчастливым. Разгорелся бой; вскоре орканийским рыцарям досталось от бретонских остриями копий, а затем и лезвиями мечей. Но сколь бы жестоко ни рубились три короля – Артур, Бан и Богор, королева неминуемо оказалась бы во власти орканийцев, если бы не вернулся Гавейн. Завершив в Логре все, чего ожидал от него Артур, он первым делом собрал пять сотен рыцарей и направился по дороге, где должен был проследовать его дядя. Он явился как нельзя более кстати, чтобы вызволить королеву и сойтись врукопашную с Лотом, которого не узнал.

Здесь стоит перевести текст нашего романиста[453]453
  Т. е. перевести со старофранцузского дословно, а не изложить сокращенно, как Парис имеет обыкновение делать. (Прим. перев.).


[Закрыть]:

Случилось монсеньору Гавейну сойтись с Лотом, своим отцом, который уже сразился с Артуром, а в руке держал чудесной силы глефу. Но глефа эта обломилась о щит Гавейна, а тот ударил неприятеля столь жестоко, что пробил его щит, порвал кольчугу, пронзил живую плоть, отворил алую кровь. Не по своей воле покинув седло, король Лот уже не помнил себя и не видел ничего вокруг. Гавейн вынул железо и проскакал мимо, но тотчас развернулся и, увидев короля Лота распростертым на земле, трижды или четырежды проехал по телу, топча его копытами коня. Потом он спешился, вонзил древко в землю, вытащил из ножен свой добрый меч Эскалибур, подошел к королю, отвязал его шлем и промолвил, откинув ему на плечи кольчужный наголовник:

– Вы умрете, если не сдадитесь мне в плен.

– Ах! благородный сударь, – отвечал король слабым голосом, – не убивай меня; я перед тобою ни в чем не виновен.

– Нет, виновны, – возразил Гавейн, – вы и все, бывшие в засаде, чтобы перекрыть дорогу, по которой проезжал мой дядя.

– Как! – воскликнул Лот, – кто же вы такой, чтобы называть Артура своим дядей?

– Что вам за дело? Я не желаю вам рассказывать; делайте, что я говорю, или вы умрете.

– Сир, ради того, что вам дороже всего на свете, скажите мне сначала ваше имя.

– А вы-то сами, кто вы?

– Увы! я Лот, король Оркании и Леонуа, которому давно уже ни в чем нет удачи. Теперь скажите, кто вы.

Гавейн, уразумев, что сраженный им – его отец, ответил:

– Я Гавейн, племянник короля Артура.

При этих словах Лот нашел в себе силы подняться и протянуть руки, чтобы обнять его.

– Ни шагу более, – говорит Гавейн, – я вам не сын и не друг до тех пор, пока вы не помиритесь с моим дядей Артуром и не присягнете ему перед всеми его баронами. А иначе я вам твердо обещаю лишь одно: что вы сложите здесь свою голову.

После таких слов Гавейна король снова упал на землю, словно в беспамятстве; потом, открыв глаза, проговорил:

– Пощадите, милый сынок! Я сделаю все, что вам угодно; возьмите мой меч, отдаю его вам.

Гавейн взял его, не сдержав слезы под шлемом и сожалея, что так дурно обошелся с отцом; но он постарался не выдать свое волнение; и, вернувшись к своим коням, они сели на них, разняли воюющих и предстали перед королем Артуром.

– А, дорогой мой племянник, – воскликнул тот, – добро пожаловать! Как это вам удалось появиться так вовремя, чтобы расстроить эту гнусную западню?

– Сир дядюшка, – ответил Гавейн, – я ее предугадал; у меня сердце было не на месте с тех пор, как я расстался с вами. Но благодарите Бога за этот случай!

– Почему? – спросил Артур.

– Потому, сир, что напавшие на вас – люди короля Лота, моего отца, и король Лот просит у вас пощады как у своего владетельного сеньора.

И пока Артур воздевает руки ко Всевышнему, вознося ему хвалы, бравый король Лот спешивается, подходит, сняв шлем и спустив на плечи капюшон кольчуги; тогда и Артур сходит с коня, и Лот, преклонив колени, подает ему свой обнаженный меч со словами:

– Возьмите, сир, я предаюсь вам как виновный в отступничестве. Делайте что вам угодно со мною и моими землями, или примите меня как вашего покорного слугу.

Тут Артур подхватил его за правую руку:

– Встаньте, сир, довольно с вас; вы столь благородный муж, что стоило бы простить вам и бо́льшие заблуждения; и даже если бы я вас до смерти ненавидел, ваши дети сослужили мне столь великую службу, что отняли у меня охоту и решимость чинить вам зло. Забудем это; вверяю вам себя и все, что имею, ради вашего сына Гавейна, человека, который мне дорог больше всех на свете. Хотя, – добавил он, указав на двух королей, – вот перед вами еще два благородных мужа, им я никогда не сумею сполна отплатить любовью за все, что они сделали для меня.

Так примирясь между собою, они снова двинулись к Логру, где были встречены с великой радостью. Город был не столь обширен, чтобы вместить несчастных Бретонцев, прибывающих из соседних земель в надежде спастись от ярости Сенов; пришлось разбить шатры и возвести деревянные дома[454]454
  Интересная деталь: деревянные дома явно воспринимались как временные сооружения. (Прим. перев.).


[Закрыть] на окрестных равнинах. Невзирая на это, король Артур объявил при дворе торжества, когда получил присягу от короля Лота и утвердил его во власти над землями, которой тот был облечен прежде. С того дня оба короля непрестанно оказывали друг другу помощь и желали всевозможных благ.

В середине августа, в праздник Пресвятой Богородицы, настало время королю Артуру устроить большой придворный сбор и показаться вместе с новой королевой, надев корону. Накануне этого великого дня он роздал боевых и парадных коней, оружие, деньги золотом и серебром; Гвиневра же одарила всех чистыми и новыми одеждами. Люди не могли нахвалиться добродетелями столь щедрой королевы: она была всем дамам дама, а Артур – величайший на свете король. Летучая молва быстро разнесла весть о примирении короля Логрского и короля Орканийского; и из вассалов, бунтовавших против сына Утер-Пендрагона, многие пожелали последовать его примеру; однако другие поклялись скорее умереть, чем сложить оружие.

После праздничной мессы король позвал своих рыцарей за собою в залу, где уже были расставлены столы и расстелены скатерти. За столом короля Артура гостей обносили двадцать восемь баронов, и вот их имена: мессиры Гавейн, Кэй-сенешаль и Лукан-бутельер; Ивейн Большой, Грифлет, Сагремор, Додинель Дикий, Кэй Эстрауский, Каэдин Малый, Каэдин Красавчик, Эглис Долинный, Галегантен, Блиоберис, Галесконд, Калогренан, Агловаль, Ивейн Буйный, Ивейн Лионельский, Ивейн Белорукий, Гиомар, Синадос, Оссенен Храброе Сердце, Агравейн Гордый, Гахерис, Гарет, Ланваль, Атес и Алес. За остальными столами прислуживали сорок башелье.

Под конец большого пиршества король Артур взял слово:

– Я благодарен и признателен вам всем, сеньоры, что собрались к моему двору в таком великом множестве. Послушайте, что я намерен учредить во славу моего правления. Клянусь перед Богом, что всякий раз, как мне доведется надеть корону, я не примусь за трапезу, пока мне не расскажут случай, сулящий приключение; и я берусь довершить оное приключение силами одного из тех, кто, ища чести и славы, примкнут к моему двору как друзья, сотрапезники и соратники.

Рыцари Круглого Стола, не колеблясь, откликнулись на обет короля и доверили Насьену держать речь за них.

– Сир король, – провозгласил Насьен, – перед Богом, перед вами и перед всем миром братство Круглого Стола дает обет, что всегда, до скончания века, какая бы дама или девица ни явилась ко двору, требуя справедливости, она найдет здесь одного из нас, указанного ею, готового биться за нее против любого другого рыцаря.

Не нашлось в зале никого, кто бы не рукоплескал этой клятве. А Гавейн спросил у рыцарей короля, которые избрали его своим главой, не хотят ли и они возложить на себя обет. Все стали его упрашивать сделать это за них и заранее одобрили все, что ему будет угодно сказать. Тогда, подойдя к королеве, он произнес:

– Госпожа, мои соратники и я, Гавейн, покорнейше просим вас избрать нас рыцарями Вашего величества и Вашего дома. Когда мы будем в чужедальних странах и нас спросят, откуда мы и кто такие, мы отныне вправе будем отвечать, что мы из страны Логр, рыцари королевы Гвиневры.

– Дорогой племянник, – не замедлила ответить королева, – благодарю вас и ваших соратников. Я признаю вас моими сеньорами и друзьями; и как вы предаетесь мне, так и я вам предаюсь чистым и верным сердцем.

– Теперь, – продолжал Гавейн, – вот наш второй обет: Кто бы ни пришел просить у вас помощи и покровительства, он всегда найдет одного из нас, готового защищать его дело один на один, и может положиться на того, кого он укажет как шампиона. Он возьмет его с собою сколь угодно далеко, и если спустя месяц о них не будет вестей, каждый из нас отправится искать его и проведет в поисках один год и один день. В конце этого срока он вернется и расскажет о том, что с ним приключилось хорошего и плохого, не утаив ничего, что послужит к его чести или позору.

Рукоплесканиям и радости всего двора не было конца. Король, поднявшись снова, сказал королеве:

– Сударыня, коль скоро вы приняли эту беспримерную почесть от стольких храбрых и верных рыцарей, надо, чтобы власть ваша отвечала тому, что они вправе от вас ожидать. Я передаю вам свою казну, распоряжайтесь ею по вашему усмотрению.

– От души благодарю, мой господин, – сказала королева, преклонив колени перед королем, – и уж если вам угодно оказать мне столь великую милость, выслушайте меня, дорогой племянник Гавейн: я хочу нанять четырех писцов, которым только и будет дело, что записывать приключения за вами и вашими друзьями; так что подвиги каждого останутся после его кончины, будут переданы в рассказах и сохранятся в памяти тех, кто придет после вас.

Воля королевы была соблюдена, и рыцари Круглого Стола подтвердили, что они принимают эти обеты в том виде, в каком они были сказаны. С этого дня Гавейн и его соратники стали называться Рыцарями Королевы.

Из всех, кто рукоплескал обетам рыцарей и речам короля с королевой, больше всех шумел Дагонет Карлантенский. Однако по природе своей он был непутевый малый и первейший трус на белом свете. Он вскакивал, хлопал в ладоши и кричал, что прямо на рассвете идет искать приключений.

– Не пойдете ли со мною, мессир Гавейн? довольно ли вы уверены в себе, хватит ли у вас мужества решиться на это? Обо всех прочих, об этой братии Круглого Стола, я знаю наперед, что они не отважатся меня сопровождать.

Эти слова развеселили тех, кто их слышал. Ему, впрочем, случалось облачаться в доспехи. Тогда он уходил в леса; увидев высокий дуб, он вешал там свой щит и так по нему колотил, что обдирал весь лак; потом, вернувшись, говорил, что побывал в сражении и убил одного или двух рыцарей; но, если ему доводилось повстречать вооруженного всадника, он тут же спасался бегством. Бывало, он замечал впереди рыцаря, который ничего не видел и не слышал вокруг, углубившись в любовные мечтания. Тогда Дагонет подъезжал поближе, брал в руки поводья коня и вел его, будто он взял пленника[455]455
  Этот комический эпизод есть в романе «Ланселот Озерный». (Прим. перев.).


[Закрыть]. Таков был Дагонет, хотя и видный собою, и высокородный: его можно было принять, за человека добросердечного и здравомыслящего, пока он не начинал говорить.