Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл"

Полен Парис
Романы Круглого Стола. Бретонский цикл

Памяти Игоря Степановича Мальского и Тамары Константиновны Горышиной, зачинателей этого проекта

От издателей

Романы Круглого Стола (или рыцарские романы Артуровского цикла) не принадлежат к числу произведений, хорошо известных русскоязычному читателю. Наверное, не будет ошибкой предположить, что ближайшая ассоциация, возникающая у многих при имени легендарного короля, – это веселая пародия Марка Твена «Янки при дворе короля Артура», а при упоминании рыцарских романов – воспоминание о тех книгах, которыми зачитывался Дон Кихот Ламанчский и которые, в конце концов, свели с ума «рыцаря печального образа». Более эрудированный читатель наверняка вспомнит стихотворные романы Кретьена де Труа, роман о Тристане и Изольде и самое капитальное издание артуровских легенд (точнее, их английской ветви), собранных английским писателем XV в. Томасом Мэлори и вышедших в русском переводе в серии «Литературные памятники» («Смерть Артура», 1974 г.).

Ко времени написания этой последней книги уже сформировался целый пласт рыцарской литературы – фантастическая вселенная, полная приключений, с ее идеалами верности королю и прекрасной даме. На протяжении нескольких веков эта литература играла неоспоримую роль в формировании культуры и менталитета европейских народов. Но распространялись эти произведения в рукописной форме, то есть медленно, с неизбежными неточностями и вариациями. Сэру Томасу Мэлори несказанно повезло: незадолго до создания его книги было изобретено книгопечатание. Этот фактор оказался решающим для дальнейшей судьбы Артурианы: именно английская версия завоевала наибольшую популярность у читателей, и последующие поколения поэтов, художников, кинематографистов черпали вдохновение в основном из нее.

Однако изначально артуровская «вселенная» зародилась не среди англосаксов, к каковым принадлежал и Мэлори, а гораздо раньше среди кельтских племен: в Уэльсе и затем в Бретани (Франция), куда бежала часть кельтов, побежденных саксонцами. И именно во Франции на рубеже XII–XIII вв. возникли первые романы на эту тему, сначала стихотворные, а затем и прозаические.

В подготовленном переводном издании читатель найдет одно из наиболее полных собраний главной (можно сказать, магистральной) ветви артуровских легенд: цикл самых ранних французских рыцарских романов. Это интереснейший сплав устных кельтских преданий, бродячих сюжетов со всего мира, усвоенных французскими жонглерами, латинских хроник ученых монахов и библейских апокрифов (иногда откровенно еретических), возникших в ходе христианизации Британских островов.

Романы эти исходно несли совсем другую идеологию и смысловую нагрузку, чем позднейшая компиляция Мэлори, хоть он и ссылается постоянно на некую «французскую книгу», бывшую ему образцом. Основная идея артуровского цикла по бретонской версии заключается в мистической связи Артура и его рыцарей с чашей Грааль. В первой книге читатели как раз и увидят завязку этого сквозного сюжета. И эта завязка неожиданно приводит нас… к евангельскому апокрифу. Мы встретим здесь, в частности, историю происхождения Круглого Стола от стола Тайной Вечери; Понтия Пилата, умывающего руки именно в той чаше; легенду о крещении Великой Бретани Иосифом Аримафейским – хранителем Грааля и первым епископом, рукоположенным самим Иисусом Христом. Впоследствии Грааль таинственным образом исчезает, и его поиски станут главнейшей целью странствий рыцарей будущего. Его обретет рыцарь без страха и упрека – последний потомок Иосифа, который должен явиться при дворе короля Артура и занять предназначенное для него пустующее место за Круглым Столом, нейтрализовав тем самым предательство Иуды. Таким образом, свод бретонских романов представляет собой связную, логически выстроенную эпопею от момента крестных мук Иисуса до подвигов сэра Галахада и до последней битвы рыцарей Круглого Стола.

Как мы видим, вся история «времен превратностей и приключений» Великой Бретани здесь носит отчетливо религиозный, а не светский характер. Только на бретонском материале можно с самого начала наблюдать эволюцию жанра рыцарского романа, который в дальнейшем будет становиться все более куртуазным и занимательным; по живости диалогов и по степени проработки характеров эти романы, на наш взгляд, явно превосходят свой англоязычный аналог.

Вторая уникальная возможность, которую предоставляет нам бретонский цикл, – возможность проследить ход и обстоятельства рождения многих классических стереотипов и мифов, связанных со средневековьем. Из этих текстов многое можно узнать и об истинном положении «прекрасных дам», и о коллизиях, возникавших при толковании рыцарского кодекса чести, и о средневековом судопроизводстве, и об организации военных действий. В XII веке это еще живая практика; ко времени же написания «Смерти Артура» смысл ее во многом утрачен, и это подчас порождает нелепицы, которых Мэлори просто не осознает. В самом деле, чего у него только нет: оруженосцы сражаются бок о бок с рыцарями; король (а не священник) крестит сарацина; на турнирах сплошь и рядом применяют боевое оружие; герои и героини поголовно грамотны и обмениваются тайными письмами. А в чем состоит для рыцаря ужас поездки в телеге, в XV веке вообще непонятно. Все эти нюансы для наших бретонских авторов совершенно очевидны, и подчас они-то и становятся двигателями сюжета.

Есть еще один интересный нюанс: и король Артур, и его кельтские друзья и сородичи постоянно воюют с захватчиками-саксонцами. В XV веке, когда Артур становится общенациональным героем Британии, англосакс Мэлори политкорректно умалчивает о таких эпизодах или, на худой конец, заменяет саксонцев сарацинами.

Наконец, интереснейший аспект сюжетов этой ранней версии – пронизывающая их идеология «бытового христианства» и христианского мифотворчества, густо замешанного на языческих представлениях, которые сохранились у кельтских христиан еще со времен римского владычества. К примеру, тайна происхождения чародея Мерлина связана с противостоянием Бога и дьявола и сопровождается очень выразительным описанием деятельности инкубов. Книжная культура позднего средневековья уже воспринимает те христианские идеи, которые были нормальны для XI–XII веков, как противоестественные и даже еретические, и в позднейших версиях они буквально выкорчеваны. Чего стоит, например, утверждение, что текст книги «Святой Грааль» собственноручно написан Иисусом Христом, или легенда о сотворении мира из четырех первоэлементов! Да и научные идеи из ранних романов специфичны для этого времени: вряд ли мы услышим впоследствии, скажем, о «землях, образующих последний окоем Океана».

Наш перевод основан на единственном издании свода бретонских рукописей, подготовленном известным медиевистом XIX в. Поленом Парисом (тт. 1–5, 1865–1877). «Романы Круглого Стола, переложенные на современный язык Поленом Парисом и сопровождаемые исследованиями происхождения и особенностей этих великих сочинений» – таков полный заголовок этого труда. В нашей стране это издание практически неизвестно. Одна из его частей очень кратко пересказана в книге А. Свентицкого «Книга сказаний о короле Артуре и о рыцарях Круглого стола». Эта небольшая книга, вышедшая в 1923 г. малым тиражом, давно уже стала библиографической редкостью. Упоминание о труде Париса есть в послесловии А. Д. Михайлова к русскому переводу книги Т. Мэлори «Смерть Артура», где этот пятитомник приводится в качестве характерного примера «череды пересказов, переделок, транскрипций» артуровских легенд. Это не совсем справедливо. Конечно, это не точный перевод со старофранцузского, а переложение; но не только оно. Если бы Парис ставил перед собой только цель пересказать легенды Круглого Стола, ему достаточно было бы воспользоваться более поздними сводными изданиями, как это делали другие «обработчики» в последующие годы. Но он был не пересказчик, а ученый-исследователь, профессор языка и литературы Средних веков в крупном парижском образовательном центре Коллеж де Франс; и потому он обратился к первоисточникам. Будучи главным хранителем отдела рукописей Национальной библиотеки, он использовал множество рукописных текстов артуровских легенд, записанных анонимными «собирателями», как их называет сам Парис. Многие из них были также и сочинителями различных вставок и новых эпизодов, которые они охотно добавляли к уже прославленным романам; ибо, как пишет один историк французской литературы, в те времена подделка состояла не в том, чтобы поставить свое имя на творении другого, но имя другого на своем творении. Скрупулезной работе над рукописями – чтению, исследованию текста, сопоставлению вариантов, переписке с учеными коллегами – Парис отдал 36 лет. В конце последнего тома он, очевидно, с полным правом говорит о себе: «…из всех моих современников я, быть может, единственный, кто полностью прочитал легенды Артуровского цикла, первых предков всех тех сказаний, которые потом стали обозначать словом Романы».

Фактически Парис сделал для Артурианы во Франции то же, что Мэлори в свое время сделал в Англии на доступном ему материале. Но к тому же, будучи историком и литературоведом, он щедро снабжает свой труд комментариями, сносками, цитатами, научной полемикой, иногда довольно язвительного свойства. Обширное Введение Париса включено в текст этого тома; не менее обширное Приложение будет включено во второй. В нем Парис, предвидя, что не успеет осуществить все задуманное, публикует целыми страницами необработанный старофранцузский текст и только отчасти пересказывает его, как делал прежде. Мы намеренно не стали состязаться с автором в эрудиции и глубине анализа и в своем предисловии не описываем подробно ни историю кельтских племен, ни историю рыцарских романов, ни культурную среду средневековой Европы вообще и феномен рыцарства в частности. В отношении выводов и гипотез о взаимосвязи романов и об их авторстве тоже уступаем слово Парису.

Впервые мы опубликовали наш перевод первых двух его томов в виде четырех отдельных выпусков в 2016–2020 гг. во французском издательстве Clément Courrèges éditeur тиражом всего по 100 экземпляров. Это издание было ориентировано на менее подготовленного читателя: в нем было сильно сокращено «Введение» Париса, а во вступительной статье разъяснялись многие вещи, хорошо известные тем, кто глубоко интересуется историей Средних веков. Издание не попало в российские библиотеки, по причине его иностранного происхождения, и скоро, видимо, станет практически недоступно для читателей. Однако материал этот, безусловно, заслуживает переиздания, притом в полном виде, к чему мы и приложили усилия в дальнейшем.

В данном переводе мы опустили только часть справочного аппарата: например, «Грамматические заметки и наблюдения», в которых Парис комментирует происхождение некоторых современных ему французских слов и выражений от старофранцузских корней. Эти специальные подробности, как нам кажется, не слишком информативны для русскоязычного читателя.

Написание имен собственных в основном соответствует правилам перевода с французского языка, но имена главных героев даны в форме, традиционно сложившейся в «артурианской» литературе: Артур, а не Артюс; Гвиневра, а не Женьевра; Кей, а не Кё, и т. д. Есть также герои, написание имен которых варьирует и у самого Париса. В таких случаях мы тоже отдавали предпочтение тем вариантам, которые близки к традиционным. Возможно, некоторые наши версии будут спорными, особенно если учесть, сколько вариантов имен подчас можно найти для одного и того же персонажа.

Немного конкретнее скажем о тех романах, которые входят в первый том публикуемого сборника.

Том открывается прозаической версией романа Робера де Борона «Иосиф Аримафейский» (XIII в.). Роман в стихотворной форме публиковался в России, но его переложение в прозе у нас неизвестно. Здесь еще нет ни слова о короле Артуре, но закладываются многие сюжетные линии и ходы, которые получат продолжение в дальнейшей Артуриане.

Далее идет уникальный текст VIII века «Обретение Книги Грааль», где Грааль – еще даже не чаша, но книга! Несмотря на очень небольшой объем, эта новелла задает идеологическую направленность всему циклу. Ее сюжет – приключения монаха, будущего переписчика Артурианы, отправившегося на поиски оригинала романа о Святом Граале, написанного «собственноручно Иисусом Христом».

Следом опубликован и сам «Святой Грааль», роман неизвестного автора XIII в. (по мнению Париса – Вальтера Мапа). Это один из наиболее ранних европейских образцов «обрамленной повести», жанра, воспринятого от арабов при посредстве крестоносцев и паломников к Гробу Господню. Основной сюжет о миссионерских деяниях Иосифа и его сподвижников в Британии прерывается многочисленными вставными рассказами и апокрифами о пророческом корабле царя Соломона, о смысле одежды епископа, о приключениях великого врача Гиппократа при дворе римского императора Тиберия (великолепная сказка в духе Боккаччо) и т. д. В конце его мы уже видим имена Гавейна, Агравейна и других рыцарей будущего Круглого Стола.

«Мерлин» – это снова сюжет Робера де Борона, основательно переработанный позднейшими авторами. В этом романе Парис впервые представляет не только пересказы и компиляции старинных текстов, но и обширные фрагменты подлинных старофранцузских рукописей. Уникален сюжет о зачатии и рождении Мерлина и о его деяниях во младенчестве.

Завершает книгу роман «Король Артур» неизвестного автора. Об этом, казалось бы, знакомом персонаже мы здесь узнаем много нового: в основном роман посвящен молодости героя, истории его сватовства к Гвиневре, первым управленческим ошибкам на королевской стезе и, конечно, войне с саксонцами.

Поскольку жизни Артура и Мерлина тесно связаны между собой, то в романе о короле Артуре чародей Мерлин является одним из полноправных действующих лиц, и наоборот. Тексты сохранили множество утраченных в позднейших переработках «языческих» и «еретических» деталей и легенд.

В т. 2 войдет впервые публикуемый на русском языке «Ланселот Озерный». Этот роман по объему в полтора раза превосходит все предыдущие вместе взятые и охватывает всю жизнь легендарного рыцаря. Характер этого рыцаря обрисован яркими и подчас неожиданными красками, делающими его скорее романтическим, чем эпическим героем, совершенно удивительным для рубежа XII–XIII века. В толщу этого романа вплетаются сюжеты «Рыцаря Телеги» (у нас известна стихотворная версия Кретьена да Труа) и заключительной книги «Смерти Артура».

Надеемся, что мы достигнем нашей скромной цели – познакомить российских читателей с этим сокровищем кельтской, французской и общеевропейской культуры. Мы будем рады, если эта книга привлечет внимание не только широкой публики, но и исследователей, которые, несомненно, смогут найти здесь благодатный материал.

Все замечания и пожелания будут приняты с интересом и благодарностью.

Екатерина Мальская (Россия)

Денис Колен (Франция)

Введение

Перевод Т. К. Горышиной, Е. Н. Мальской

Название Романы Круглого Стола относится к серии книг, написанных на французском языке, отчасти стихами, а отчасти прозой, и посвященных либо сказочной истории Утер-Пендрагона и его сына Артура, либо приключениям других принцев и доблестных рыцарей, бывших якобы современниками этих королей. Через четыре литературных столетия Средневековья эти книги пронесли идеал рыцарского совершенства: во множестве знатных семей детям, даже при крещении, охотно давали имена этих вымышленных героев, которым присваивали гербы, дабы иметь удовольствие их позаимствовать. Дело заходило еще дальше: их покровительству вверяли состязания, турниры, иногда даже судебные поединки. В сочинительстве этого рода несколько религиозных преданий, присущих галло-бретонской церкви, стали тем основным стволом, от которого, подобно ветвям и побегам, очевидно, и произросли во множестве первоначальные повести. Взаимосвязь и в самом деле весьма удачная, хотя, может быть, она должна была заявить о себе сама, чтобы придать вид подлинности самым невероятным измышлениям, далеким от всякого правдоподобия.

О происхождении этих прославленных сочинений все нынче единодушны во мнении. Это отблеск преданий, распространенных в двенадцатом веке среди бретонцев Англии и Франции. Сами же эти предания проистекали из трех различных источников:

– памяти о долгом сопротивлении островных бретонцев саксонскому господству;

– лэ, или поэтических песнопений, избежавших забвения – судьбы старинных летописей – и постоянно лелеемых народным воображением;

– легенд, связанных или с утверждением христианской веры в островной Бретани, или с обладанием некими реликвиями и их утратой.

Следует еще добавить к этим трем отечественным источникам ряд заимствований с Востока, распространяемых во Франции и особенно в Бретани, с начала двенадцатого века, паломниками из Святой земли, испанскими маврами и иудеями всех стран.

Таким образом, наши романы достаточно хорошо представляют собрание исторических, поэтических и религиозных сказаний древних бретонцев, хотя и измененных более или менее при их вхождении в иностранную литературу. Изучать Романы Круглого Стола значит, с одной стороны, прослеживать действие в старинных бретонских легендах; а с другой, – наблюдать превращения, которые претерпевали эти легенды при своем, так сказать, вторжении в литературу других стран. Одна и та же основа окрашивается в различные оттенки при переходе от исходного наречия к любому другому. Но я не намерен прослеживать истории Круглого Стола во всех видоизменениях, которым они могли подвергнуться: предоставляю другим писателям, более сведущим в германских языках, заняться их изучением в немецком, фламандском и даже английском варианте. Франция почерпнула их из бретонского свода и открыла другим нациям, подав пример, как извлечь из этого пользу: я же ограничил поле моих исследований различными формами, в которые бретонские сказания облеклись во французской литературе. Это дело еще довольно долгое, и если я счастливо достигну цели, то будет проторена дорога для тех, кто захочет постичь сочинения того же рода на других европейских языках.

I. Бретонские лэ

В первой половине двенадцатого века в аббатстве, расположенном на границе Уэльса, бенедиктинский монах Гальфрид переложил на латынь ряд сказочных повествований, украсив их заголовком Historia Britonum. Сейчас я расскажу, перевел ли он всего лишь – как он сам утверждал – некую книгу, в старину написанную на бретонском; вправду ли у него не было иного источника, кроме книги на чистой латыни; и не добавлял ли он более или менее к исходному тексту. Но даже если допустить, что Гальфрид Монмутский сверялся лишь с одним письменным источником, нельзя утверждать, что все сказания, добавленные к этому первоначальному документу, были плодом его воображения. Еще задолго до первой трети двенадцатого века бретонские арфисты пересказывали легенды, позже подхваченные французскими романистами. Поясним, кто же эти бретонские арфисты.

Чтобы доказать их существование и их популярность в старые времена, необязательно приводить знаменитые цитаты из Атенея, Цезаря, Страбона, Люциана, Тацита. Достаточно вспомнить, что в четвертом веке, при полном расцвете христианства, во Франции еще была школа друидов; Аузоний[1]1
  Децимий Магнус Аузоний (310–395) – римский поэт, живший в г. Бурдигале (совр. Бордо), столице провинции Аквитания. (Прим. перев.).


[Закрыть] дает тому неоспоримое свидетельство. Фортунат в седьмом веке дважды слагал воззвания к арфе и к роте[2]2
  Рота (ротта) – старинный музыкальный инструмент, по конструкции близкий к лире, распространенный в Западной Европе. (Прим. перев.).


[Закрыть] бретонцев. В начале одиннадцатого века Дудо Сен-Кантенский, норманнский историк, дабы разнести по миру славу герцога Ричарда I, призывал армориканских арфистов прийти на помощь писцам Нормандии. Таким образом, хорошо установлено, что французские бретонцы

 
Jadis suloient, par proesse,
Par curteisie et par noblesse,
Des aventures qu’il ooient
Et qui à plusurs avenoient,
Fere les lais, por remembrance;
Qu’on ne les mist en obliance[3]3
  Мария Французская. Лэ об Эквитане. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].
 
 
[Некогда имели обыкновение,
Из доблести своей, учтивости и благородства,
О приключениях, ими слышанных
И бывших со многими,
Складывать лэ на память,
Чтобы не кануть им в забвение (ст. – фр.)].
 

Значит, под названием «лэ» понимались сказы, исполняемые бретонскими арфистами. Между тем эти лэ принимали определенную стихотворную форму и подчинялись ясно выраженным мелодиям, требующим состязания голоса и музыкального инструмента. Ведение голоса в лад с инструментом, несомненно, имело для наших предков особое очарование: ведь в самых давних наших французских поэмах затем и поминают бретонских жонглеров, чтобы воздать должное нежности их песен, равно как и занимательности их историй. Мой ученый друг, г-н Фердинанд Вольф, чью недавнюю кончину оплакивает вся Европа, столь превосходно изучил все, связанное с бретонскими лэ, что теперь мне нет нужды доказывать их значение и былую популярность: я ограничусь подборкой из нескольких от рывков, которые смогут лучше обосновать или завершить его блестящие исследования. И в первую очередь, у нас есть довольно веские причины полагать, что даже в глубокой древности форма лэ предписывала двенадцать двойных строф определенного размера. Французский трувер Рено, переводчик весьма старинного лэ об Иньоресе, считает, что в память о двенадцати дамах, отвергших всякую пищу после того, как им поднесли на обед сердце их друга[4]4
  Два лэ, об Иньоресе и о Гироне, послужили образцом для прекрасного романа Кастелян из Куси, написанного в начале четырнадцатого века. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], история их злоключений была поделена таким образом:

 
D’eles douze fu li deuls fais,
Et douze vers plains a li lais.
 
 
[Из них двенадцать надели траур
И двенадцать полных строф сложили для лэ (ст. – фр.)].
 

Такова же была, вероятно, и обычная форма других лэ; по крайней мере, в четырнадцатом веке ее требовали от того, что сочиняли в подражание им французские поэты. «Лэ, – говорит Эсташ Дешан[5]5
  Французский поэт (1346–1406). (Прим. перев.).


[Закрыть], – дело долгое и труднодостижимое; ибо надобны двенадцать строф, и каждая поделена надвое». Но в переводах двенадцатого и тринадцатого веков эту форму не сохраняли. Мария Французская и ее соперники воспроизводили лишь общую основу бретонских лэ, не приноравливаясь ни к особому ритму, ни к мелодии, им сопутствующей. Однако все были согласны, что эта мелодия придавала приятность изначальным лэ, и в конце лэ о Гижмаре Мария говорит:

 
De ce conte qu’oï avés
Fu li lais Gugemer troves,
Qu’on dit en harpe et en rote.
Bone en est à oïr la note.
 
 
[Из этой повести, вами слышанной,
Сложили лэ о Гижмаре,
Что сказывают под арфу и роту:
Приятны слуху его тона (ст. – фр.)].
 

А в начале лэ о Грэлене[6]6
  Авторство здесь точно не установлено. Некоторые исследователи полагают, что это анонимное лэ, по сюжету похожее на Ланваля Марии Французской, но, возможно, созданное раньше. (Прим. перев.).


[Закрыть]:

 
L’aventure de Graelent
Vous dirai, si com je l’entent.
Bon en sont li ver à oïr,
Et les notes à retenir.
 
 
[Приключение Грэлена
Расскажу вам, как умею.
Стихи его хороши, чтобы внимать,
А ноты, чтобы запоминать (ст. – фр.)].
 

Музыкальная слагаемая лэ была столь же разнообразна, сколь и основа повествований; то мягкая и нежная, то оживленная и громкая. Французский автор аллегорической поэмы о Замке любви говорит нам, что балки в этом здании были сотворены из нежных бретонских лэ:

 
De rotruenges estoit tos fais li pons,
Toutes les planches de dis et de chansons;
De son de harpe les staches des fons,
Et les solijes de dous lais des Bretons.
 
 
[Из припевов был сложен весь мост,
Все доски из сказов и песен,
Из звуков арфы глубинные крепления,
А балки из нежных бретонских лэ (ст. – фр.)].
 

А с другой стороны, автор романа о Трое, современник Гальфрида Монмутского[7]7
  Бенуа де Сент-Мор (ум. 1173) – французский трувер, служивший при дворе Генриха II. (Прим. перев.).


[Закрыть], желая изобразить, какой шум поднялся в кровавой битве от ударов копий и от криков раненых, говорит, что рядом с этими воплями бретонские лэ показались бы жалкими всхлипами:

 
Li bruis des lances I fu grans,
Et haus li cris, à l’ens venir;
Sous ciel ne fust rien à oïr,
Envers eus, li lais des Bretons.
Harpe, viele, et autres sons
N’ert se plors non, enviers lor cris…
 
 
[Великий шум там был от копий
И громкие крики звенели оттуда;
Против них бы не было слышно под небом
Никакого бретонского лэ.
Арфа, виола и прочие звуки —
Перед этими криками жалкие всхлипы (ст. – фр.)].
 

Конечно, не таким был лэ, который сочиняла и пела для развлечения белокурая Изольда:

 
En sa chamber se siet un jour
Et fait un lai piteus d’amour;
Coment dans Guirons fu surprise
Por s’amour et la dame ocis
Que il sor totes riens ama;
Et coment li cuens puis dona
Le cuer Guiron à sa mollier
Par engine, un jour, à mangier.
La reine chante doucement,
La vois acorde à l’instrument:
Les mains sont beles, li lais bons,
Douce la vois et bas li tons.
 
 
[В своем покое сидела однажды
И слагала жалостный лэ о любви;
Как Гирон был застигнут и убит
За свою любовь и за даму,
Которую любил превыше всех других;
И как потом однажды граф
Сердце Гирона своей супруге
Обманом подал на обед.
Нежно поет королева,
Голос вторит инструменту:
Руки ее красивы, лэ хорош,
Сладок голос и негромок звук (ст. – фр.)].
 

Заметим здесь, что эти лэ о Горионе, или Гороне, или Грэлене пели не только в Бретани, но во всех концах Франции. Свидетельство тому дает жеста[8]8
  Жеста (chanson de geste [песнь о деяниях]) – эпическая поэма о героях, в которой, согласно идеалам раннего Средневековья, прославляются их подвиги, их воинская доблесть и сила. Жесты предназначались для пения или распевной декламации. Примером жесты является знакомая русскоязычному читателю «Песнь о Роланде». (Прим. перев.).


[Закрыть] об Ансеисе Картахенском. В одной из рукописей, содержащих ее, читаем:

 
Rois Anséis dut maintenant souper:
Devant lui fst un Breton vieler
Le lai Goron, coment il dut fner.
 
 
[Теперь королю Ансеису за ужин пора:
Перед ним на виоле Бретонец играл
Лэ о Гороне, каков ему будет конец (ст. – фр.)].
 

В другой рукописи той же поэмы находим такой вариант:

 
Li rois sor un lit à argent,
Por oblier son desconfortement
Faisoit chanter le lai de Graelent.
 
 
[Король на серебряном ложе,
Чтобы забыть свои горести,
Велел запеть лэ о Грэлене (ст. – фр.)].
 

В жесте про Вильгельма Оранского, когда фея Моргана[9]9
  Образ волшебницы Морганы, как и многих других героев Артурианы, восходит к кельтскому фольклору, в котором имя Морриган носила богиня войны и смерти; сходное имя было у одной из богинь воды. (Прим. перев.).


[Закрыть] увезла Ренуара на остров Авалон:

 
Sa masse fait muer en un faucon,
Et son vert elme muer en un Breton
Qui doucement harpe le lai Gorhon.
 
 
[Тело его обернулось соколом,
А его зеленый шлем обернулся Бретонцем,
На арфе нежно играющим лэ о Гороне (ст. – фр.)].
 

Наконец, сам Роланд числил среди лучших своих друзей юного Грэлена, которого автор жесты об Аспремоне изображает бретонским жонглером:

 
Rolans appellee ses quatre compaignons,
Estout de Lengres, Berengier et Hatton,
Et un damsel qui Graelent ot non,
Nés de Bretaigne, parens fu Salemon.
Rois Karlemaine l’avoit en sa maison
Nourri d’enfance, mout petit valeton.
Ne gisoit més se en sa chamber non.
Sous ciel n’a home mieux viellast un son,
Ne mieux deist les vers d’une leçon.
 
 
[Роланд зовет четырех своих друзей,
Эстольта из Лангра, Беранже и Отона
И юношу по имени Грэлен,
Что родом из Бретани, отец его Соломон[10]10
  Соломон (Салаун) (годы правления 857–874) – герцог, а затем и король Малой Бретани, был убит и впоследствии канонизирован как мученик. (Прим. перев.).


[Закрыть].
Король Карл Великий у себя в дому
Воспитывал в детстве его, совсем юнцом.
Но он в покое своем не сидел,
Под небом, не дома любил на виоле играть
И любил говорить стихи из урока (ст. – фр.)].
 

Эти отрывки, безусловно, подтверждают высокую репутацию бретонских лэ. Наши французские поэты знали их хотя бы по названиям; но им нравились песни, хотя не всегда были понятны слова. Тогда им случалось путать, как в предыдущем примере, имя героя с именем автора или композитора.

Из всех этих древних песенных преданий более всего прославились те, которые молва приписывала Тристану: такие как Смертный лэ, Лэ о Слезах, Влюбленные и Жимолость.

Сам Тристан напоминает своей возлюбленной об этих произведениях в одной из старинных поэм, посвященных его приключениям, от которой сохранились, к сожалению, лишь немногие фрагменты:

 
Onques n’oïstes-vous parler
Que moult savoie bien harper?
Bons lais de harpe vous apris,
Lais Bretons de nostre païs.
 
 
[Вы никогда не слыхали,
Что я весьма умелый арфист?
Я научу вас хорошим лэ на арфе,
Бретонским лэ из наших краев (ст. – фр.)].
 

А Мария Французская с особым очарованием поведала нам, по какому случаю Тристан сочинил лэ о Жимолости: они были, говорит она об Изольде и Тристане,

 
Come del chevrefeuil estoit
Qui à la codre se prenoit.
Ensemble pooient bien durer,
Mais qui les vousist deserver,
Li codres fust mors ensement
Com li chievres, hastivement.
“Bele amie, si est de nus:
Ne vus sans mei, ne jo sans vus”.
Pour les paroles remembrer,
Tristans qui bien savoit harper
En avoit fet un novel lai;
Assez briefment le numerai:
Gottlief, l’apelent en engleis,
Chievre le noment en franceis.
 
 
[Как жимолость была,
Что прильнула к орешнику[11]11
  В наших северных широтах этот образ совершенно не работает. Но надо учесть, что на родине этого лэ жимолость – не куст, а лиана; орешник – тоже не кустарник из подлеска, а довольно высокое и крепкое дерево, пригодное для опоры. (Прим. перев.).


[Закрыть].
Вместе им бы долго жилось,
Но если бы кто желал их разлучить,
Орешник умер бы тотчас,
Равно как и жимолость.
«Милый друг, это же про нас:
Ни вы без меня, ни я без вас».
Чтобы запомнить эти слова,
Тристан, искусный в игре на арфе,
Сложил из них новый лэ;
Назову его вполне кратко:
Goatleaf зовут его по-английски,
Chèvrefeuille[12]12
  На обоих языках «жимолость» буквально значит «козий лист». (Прим. перев.).


[Закрыть] именуют по-французски (ст. – фр.)].
 

Между тем этот лэ о Жимолости уже в двенадцатом веке считался одним из самых древних. Автор жесты о Гарене Лотарингском дает ему прозвучать на свадебном пиру:

 
Bondissent timbre, et font feste moult grant
Harpes et gigues et jugléor chantant.
En lor chansons vont les lais vielant
Que en Bretaigne frent jà li amant.
Del Chevrefoil vont le sonnet disant
Que Tristans fst que Iseult ama tant.
 
 
[Взлетают звуки, украшая пир,
Напевы арф, и скрипок, и жонглеров.
За пеньем лэ вступает под виолу,
В Бретани сложен некогда влюбленным.
Про Жимолость в ней говорил Тристан,
Так неразлучный с милою Изольдой (ст. – фр.)].
 

Кроме того, не следует думать, что все сюжеты, излагаемые в бретонских лэ, относятся к делам бретонским. Мария Французская в своей версии лэ о Терновнике говорит о некоем ирландце[13]13
  Ирландские барды были популярны в Англии и даже во Франции, как можно заключить из этого отрывка. Добавим, что во времена правления Стефана был один принц из Северного Уэльса, Грифидд ап Конан, который пригласил ирландских сказителей, чтобы наставить и переобучить валлийских бардов. (Прим. П. Париса).


[Закрыть], воспевавшем историю Орфея:

 
Le lai escoutent d’Aelis
Que un Irois doucement note.
Mout bien le sonne en sa rote.
Aprés ce lai autre commence.
Nus d’eux ne noise ne ne tense.
Le lai lor sone d’Orféi;
Et quant icel lai est feni,
Li chevalier après parlerent,
Les aventures raconterent
Qui soventes fois sont venues,
Et par Bretagne sont séues.
 
 
[Внимают лэ об Элисе,
Что нежно наигрывает Ирландец.
Прекрасно он звучит на его роте.
За этим лэ начинается другой.
Ни один из них не гремит, не напрягает.
После звучит лэ об Орфее;
А когда этот лэ окончен,
Рыцари заговорили,
Стали рассказывать случаи,
Какие часто приключались
И по всей Бретани известны (ст. – фр.)].
 

Арфисты бретонские, валлийские, шотландские и ирландские обогащали свой репертуар сказаниями, пришедшими, прямо или косвенно, из Греции или Италии: драгоценными обломками, спасшимися при крушении античной цивилизации. Но, передаваясь по памяти, без записи, лэ легко смешивали в себе сюжеты разных времен и народов и становились примерами самой замысловатой путаницы. В наших романах Круглого Стола мы без труда различим частые заимствования из легенд о Геракле, Эдипе и Тезее; из «Метаморфоз» Овидия и из Апулея. И мы не будем воздавать должное личной эрудиции романистов, чтобы пытаться оспорить древность этих лэ; ибо многие из этих мифологических сюжетов, вероятно, давно уже составляли достояние бретонских менестрелей.

Из всех народов Европы бретонские племена были в самом благоприятном положении, чтобы сохранить почти нетронутыми и свой изначальный язык, и свои традиции.