Текст книги "Романы Круглого Стола. Бретонский цикл"

Артур ничего не ответил, но она продолжает:

– И довершили еще, когда у ворот на предмостье убили того, кто спешил отца второй раз, и когда рисковали смертельно, чтобы снова посадить его на коня. Если бы не вы, он не вернулся бы в Кароэзу.

Так говорит Гвиневра; король Артур молчит, но берет кубок, осушает его и приглашает девицу сесть. Уже чересчур долго простояла она на коленях. Леодаган, ее отец, подошел, чтобы это прекратить. Когда скатерти были убраны, король Бан промолвил:

– Сир, я удивляюсь, как это вы, такой признанный мудрец, до сих пор не выдали замуж вашу дочь, красавицу и умницу, за какого-нибудь высокородного барона. Он помог бы вам вести войну и оберегать ваши владения. Ибо сдается мне, что других детей у вас нет, и вам пора подумать о том, что станет с этой землей после вашей кончины.

– Сир, – ответил Леодаган, – война, которую вот уже семь лет ведет со мною Рион, не дает мне поразмыслить об этом. Но могу сказать, что доведись мне знать простого башелье, храброго в бою, способного разделить со мною бремя войны, я охотно отдал бы за него свою дочь, коль скоро он ее пожелает, а заодно и мое наследство; и тут уж я не посмотрел бы ни на знатность, ни на богатство. И дай Бог, чтобы это был тот, кто у меня на уме! Ей достался бы в супруги молодой, красивый и отважный башелье, и, если я верно сужу, еще познатнее, чем она.

Услыхав от него такие речи, Мерлин и Бан заулыбались: они угадывали тайную мысль короля. Но они сменили разговор и повели речь о другом, отчего Леодаган решил, что они не намерены выслушивать его мечтания. А девица, не уступая в том отцу, чутко внимала знакам уважения и почтения, с которыми оба брата-короля и их рыцари обращались к Артуру. И потому она уже страстно желала, чтобы он был ее господином; и пусть же записано будет в истории, что из всех женщин Бретани Гвиневра была самой мудрой, как была она самой прекрасной, а вскоре и самой любимой.

Но здесь мы покидаем сей приятный предмет, дабы проследить за битвой, которую короли-вассалы вели против Сенов.

Романы Круглого Стола, видимо, первыми ввели в современную литературу обычай вести эти повествования, перемежающиеся, прерванные и вновь продолженные, к которым приучил нас божественный автор Неистового Роланда и которые, хоть и вызывают у читателя мимолетное нетерпение, созвучны в украшении целого. У древних ни в поэзии, ни в истории мы не найдем ничего подобного; его не встретить еще и в настоящих жестах[407]407
  Имеется в виду chanson de geste (песнь о деяниях), жанр эпической поэзии, распространенный в средневековой Франции. Подробнее об этом см. во Введении П. Париса, ч. I. (Прим. перев.).


[Закрыть]. Причина этого легко постижима: жесты предназначались для пения или декламации в полный голос, а не для чтения в тиши кабинета; слушатели жест не могли бы приноровиться к этим рассказам, внезапно прерываемым как раз на том месте, где их внимание оказывалось более всего заинтересовано. Не то было с книгами, сложившимися при помощи старинных лэ и созданными для чтения: в них романист мог по своей воле начинать, оставлять и возобновлять несколько сюжетных линий с тем, чтобы позднее свести их к общему центру. И вот, даже если бы у нас не было других причин признать двух авторов книги о Мерлине, нам достаточно было бы заметить, что эти удачные переходы, эти выверенные перебивки не встречаются ни в прозаической версии поэмы об Иосифе Аримафейском, ни в первой части Мерлина. Они включены только в Святой Грааль и в Артура, продолжение Мерлина. Значит, именно романисту, автору этих двух произведений, следует приписать внедрение этого нового приема – акт истинного искусства, с которым история литературы как-никак должна считаться.

Прерывание почти всегда возвещалось одной и той же формулой: Но здесь рассказчик покидает эту историю и возвращается к разговору о некоей другой. Эти слова дали название «лесса»[408]408
  От слова laisser (фр.). – покидать, оставлять. (Прим. перев.).


[Закрыть] каждой из таких частей общего повествования. Так, например, один жонглер хвастался, что знает «больше сорока лесс – и о Гавейне, и о Тристане».

Я не буду следовать нашему романисту в нескончаемом рассказе об этой войне с Сенами. Ее можно изложить в нескольких словах: каждый из королей-вассалов, вернувшихся в свои владения, выступает из своего главного города, идет навстречу Сенам, вынужден бывает отступить, до той самой минуты, когда соседний король, вовремя извещенный или неожиданно прибывший, изменяет расклад сторон и заставляет Сенов в свою очередь обратиться в бегство, оставив при этом изрядное число убитых на поле боя. Точно так же неоднократно – причем число Сенов увеличивается с каждой повторной атакой – бретонские короли избегают неминуемого разгрома благодаря появлению юного Гавейна, его братьев и кузенов, которых Мерлин под разными личинами извещает об опасности, грозящей этим государям. Тут же из башни Логра, Камалота или из замка Арондель выступают добрые молодцы, обращают Сенов в полное бегство и с триумфом приводят обратно королей, которых они освободили.

Вполне вероятно, что все эти отчеты об отдельных вылазках и о более или менее спорных успехах, которые, заметим, ничего не меняют в расстановке сил нападения и обороны, заимствованы из более древних лэ, хорошо известных современникам нашего романиста. Тот, кто взялся бы сочинять эти повести в XII веке, постарался бы поточнее привязать их к легенде об Артуре и не стал бы прерывать ее, чтобы пуститься в рассказы о битвах, в которых герой не принимает ни малейшего участия и от которых, видимо, ни один читатель не требовал особых откровений. Вся польза, которую из него извлекут самые неутомимые читатели, состоит в более полном знакомстве с персонажами, которые впоследствии займут на сцене больше места, – такими, как Гавенет, или Гавейн, первейший среди всех; его братья Гахерис, Гарет и Агравейн; Галескен, сын Нотра; Сагремор, юнец из Константинополя; сыновья Идера Уэльского – Ивонет, или Ивейн Большой, и Ивейн Побочный; Адраген Смуглый, Додинель Дикий; Ивейн Белорукий; четвертый Ивейн – Лионельский[409]409
  Есть предположение, что это тот самый персонаж, которому посвящен роман Кретьена де Труа «Ивейн, или Рыцарь со львом» (lionel – уменьшительное от lion, т. е. «лев»). (Прим. перев.).


[Закрыть]; Госуэн Эстрангорский; Кэй Эстрауский и Каэдин Малый.

IV. Рождение сына Мордреда[410]410
  У Париса здесь явная ошибка: «Гавейна» вместо «Мордреда». (Прим. перев.).


[Закрыть] у королевы Оркании, сестры Артура. – Любовь Вивианы и Мерлина в Бриокском лесу

Единственный эпизод борьбы королей-вассалов против Сенов, который связан с общим сюжетом, касается Лота, короля Оркании и Леонуа, которого языческий король Эррант[411]411
  Весьма говорящее имя: в буквальном переводе – «скиталец», «кочевник». (Прим. перев.).


[Закрыть] держал в осаде в его столице.

Отчаявшись долго продержаться против множества врагов, Лот решил[412]412
  Так же, как это сделает позднее король Бан Беноикский. (Прим. П. Париса).


[Закрыть] под покровом ночи достичь укрепленного замка Глоседон с тем, что имел самого дорогого на свете с тех пор, как уехали четверо старших сыновей, а именно со своей супругой – Артуровой сестрой – и младенцем Мордредом, отцом которого он мнил себя. Небольшая кавалькада выбралась через потайную дверь, выходящую в сад: королева на иноходце, дитя в колыбели, порученной верному оруженосцу. Проехав целый день, они внезапно встретили войско в три тысячи Сенов под началом короля Торуса, ведшее к королю Эрранту богатый обоз из стоянки под Аронделем. Не миновать было неравной схватки. И пока король Лот волей-неволей отступал на поле боя, королева очутилась в плену, а оруженосец с доверенной ему драгоценной ношей бежал в сторону Аронделя.

Гавенет, его братья и прочие молодые воины, сыновья, племянники или кузены короля, пребывали тогда в том самом городе Аронделе. Пока они с высоты стен озирали поля, вдруг подъехал на расстояние оклика рыцарь, в добротных доспехах, на дюжем боевом коне. Щит его местами был пронзен, кольчуга изорвана, подпруга коня покраснела от крови, сочившейся из свежих ран.

– Есть ли среди вас боец, – крикнул он, – такой смелый, чтобы пойти со мной без охраны, не считая меня самого?

Гавейн в ответ:

– За вами? в какую сторону?

– Кто вы, молодой человек?

– Ратник, сын короля Лота Орканийского; меня зовут Гавейн.

– Ей-богу! – ответил рыцарь, – вот вас-то это и касается. Там у въезда в лес Сены увозят целую гору добычи, награбленной у христиан; если вы у них ее отобьете, вам зачтется распрекрасный подвиг: но вы слишком трусливы, чтобы такое предпринять. Попробую-ка я в одиночку.

Услышав, что его назвали трусом, Гавейн покраснел от стыда.

– Хоть бы я там умер на месте, – сказал он, – но мы пойдем вдвоем.

Тот же, посмеиваясь в плащ, сделал вид, что не слышит, и отдалился.

– Подождите же меня! – закричал ему Гавейн, – я вправду собрался ехать с вами; но обещайте мне, по крайней мере, что вы не замышляете никакой измены.

– Если только в этом дело, я вам обещаю, – ответил рыцарь.

Гавейн тут же потребовал свои доспехи, и пока его облачали, прочие бойцы получили от неведомого рыцаря дозволение участвовать в походе. Они вышли из Аронделя числом семь сотен, отборные и на отборных конях. Проехав весь день и всю ночь, на восходе солнца они услыхали громкий шум и крики. К ним подбежал оруженосец, весь перепуганный, неся в руках колыбель.

– Кто вы, – спросил Гавейн, – и почему так бежите?

Признав в них христиан, тот ответил:

– Я из людей короля Лота, его здесь недалеко на краю поля застигли Сены. Когда мы пробирались к Глоседону, где думали укрыться, Сены напали на нас и захватили в плен королеву. Король отступил, ничего тут не поделать, а я бежал в надежде спасти дитя, вот это, в колыбели. А вы, ради Бога, не ходите дальше, там столько нехристей, что вам против них не устоять.

– Слушай, что тебе надо делать, – ответил Гавенет. – Не выходи из этого леса, пока не придет от нас вестей, и ты не пожалеешь, будь уверен.

Оруженосец согласился делать, как сказано, и добрался до леса со своей драгоценной ношей.

Гавенет, его дружина и ведший их рыцарь миновали еще один лес, вышли на край пустоши и разглядели в одной стороне короля Лота, скачущего во весь опор к Глоседону; а в другой, посреди луговины, даму превеликой красоты, которую свирепый Торус держал за распущенные косы. Преданная в руки нечестивцев, дама взывала: «Святая Мария, Матерь Божья, приди мне на помощь!» Торус зажимал ей уста железной перчаткой, бил ее до крови; затем дама упала, словно замертво, запнувшись в своем длинном платье, и Торус положил ее распростертой на своего коня; но она была не в силах там удержаться, и он снова ухватил ее за длинные волосы и поволок за собою. Гавейн, увидя это, пришпорил коня и скоро признал в истязаемой даме свою мать-королеву.

– Блудодейское отродье! – воскликнул он, потрясая острой пикой, – несдобровать тебе за то, что ты посмел поднять руку на эту даму! С тебя любой расплаты будет мало!

Услыхав угрозы, Торус оставил даму, взял крепкое копье и стал поджидать Гавенета, который налетел на него, как буря. Копье Торуса обломилось, Гавенет вонзил пику ему в грудь и бросил его на луг бездыханным. Тут подоспели Агравейн, Гахерис и Гарет; первый отсек ему голову, двое других – руки; они изрубили его тело в сотню кусков, а после сообща ринулись на Сенов; те противились долго, но отступили и убрались прочь. Гавейн немедля возвратился к матери; он сошел с коня, обнял ее, расцеловал. Увы! она уже не подавала признаков жизни. Сын кусал локти, рвал на себе волосы, пролил столько слез, будто на него низвергли бочку воды. Вопли его, преисполненные отчаяния, проникли в душу несчастной матери; она тихо открыла глаза, узнала своего милого Гавенета и проговорила, воздевая руки к небу:

– Сынок, перестаньте, не плачьте; у меня нет ран, от которых можно умереть; мне просто плохо сейчас; где ваши братья?

– Мы здесь, – сказали они, подойдя.

– Слава Богу! А малютка Мордред, а король – неужели я их больше не увижу?

– Могу вам сказать хотя бы о Мордреде, – ответил Гавенет. – С ним ничего не случилось; везший его оруженосец сумел его защитить и прячет в этом лесу; там мы их и найдем.

Немного утешившись, дама попросила воды умыть лицо, запачканное землей и кровью. Оруженосцы отыскали родник и зачерпнули из него железными шлемами. Когда она умылась, ей соорудили носилки, устланные тканью и свежими травами, бережно ее уложили и направились к Аронделю. Едва они отошли, как их догнал страж колыбели Мордреда. Так они въехали в город, где пробыли неделю, чтобы дать время королеве поправить здоровье. Оттуда они прибыли в Логр, и там четверо братьев поклялись, что король Лот не увидится со своею женой, пока не помирится с Артуром. Что же стало, однако, с тем рыцарем, который из Аронделя привел их на поле боя, дабы отомстить за поражение короля Лота? Он исчез, и юнцы нипочем не догадались бы, кто сослужил им столь добрую службу, если бы не До Кардуэльский, шателен Логра, который, зная всегдашние проделки Мерлина и пристрастие того к королю Артуру и его племянникам, не усомнился, что он-то и принял облик рыцаря, чтобы вызволить королеву и поквитаться за неудачу Лота. Не впервые уже направлял он Бретонцев посреди величайших опасностей, чтобы дать им случай, вырвав победу у Сенов, показать, на что они способны.

Нынче же пророка ждало путешествие в Галлию: неодолимая сила влекла его прочь с этих берегов. Напрасно он пытался себя обмануть, воображая, что спасти державы королю Бану и королю Богору – повод достаточный, чтобы пуститься в дорогу; голос куда более властный говорил ему, что там он встретится с великой чаровницей, будущей владычицей его судьбы. С тем Мерлин и отправился за море. Прибыв в королевство Беноик, он предстал перед Леонсом Паэрнским, которому поведал, что король Клодас Пустынный недавно заключил союз с королем Галлии и оба направились в Рим, чтобы там присягнуть императору. А тот возьмется снарядить им преогромную армию под началом Понтия Антония. С такой подмогой Клодас надеялся сполна отомстить за свои прежние неудачи: вступить на земли Ганна и Беноика и отнять у обоих братьев их родовые уделы. К Понтию Антонию, королю Галлии и Клодасу намеревался еще примкнуть могучий герцог Алеманский[413]413
  Алеманы – германское племя, обитавшее на западном берегу Рейна. До XI века здесь существовало герцогство Алеманское. Память об этом осталась в современном французском языке: Allemagne – Германия, les Allemands – немцы. (Прим. перев.).


[Закрыть] по имени Фролло, кузен Понтия Антония, прославленный многими ратными делами.

– Чтобы отвести угрозу, – сказал Мерлин, – надо спешно созвать всех, кто носит оружие; вооружите свои замки и города; укройте свой скот, зерно и фураж; Римляне, проходя по вашим землям, не должны найти ничего, что бы их прокормило и поддержало. Если они пойдут приступом на ваши бастионы, защищайте их всеми силами; но не давайте выманить себя в открытое поле, пока не подойдет большая помощь, которую приведет король Артур. Великая битва грянет в среду на Святого Иоанна у замка Треб, между двумя реками, Луарой и Арси. Вы же приготовьтесь стоять в Арнантском лесу, ожидая знака, который вас призовет вступить в бой.

Леонс Паэрнский обещал последовать этим советам; и Мерлин простился с ним, сказав, что у него есть дела в другом месте.

– Куда же вы собираетесь? – спросил Леонс.

– Не знаю; но когда я покину землю Галлии, я подамся в Кароэзу в Кармелиде, чтобы научить бретонских королей, как им одолеть Сенов и изгнать их из нашей пресветлой Бретани.

После этих слов Мерлин исчез, и, пока Леонс озирался по сторонам в тщетной надежде его отыскать, он направился к прелестной усадьбе, возведенной на краю Бриокского леса, в ту пору на диво изобильного оленями и косулями, ланями и дикими кабанами.

Прежде чем начать рассказ о любовных похождениях нашего пророка, я должен отвлечься на кое-какие пояснения, за что, я надеюсь, меня простят.

Валлийцы полагали, что Мерлин обычно обитал в Бредиганском лесу – в Нортумбрии, на границе с Шотландией. Там он и пророчествовал; он редко выходил оттуда, и притом в разных обличьях, чтобы избежать назойливого любопытства. Во многих преданиях, воспроизводимых в поэме Vita Merlini, он рисуется там потерявшим рассудок и одержимым непреодолимой тягой к лесам и к диким животным, с которыми он нашел общий язык.

Что касается Нижних Бретонцев, они верили, что Мерлин оказался взаперти в их Броселиандском лесу, расположенном между Лоеаком в епископстве Сен-Мало и Карэ в епископстве Кемпер, в Корнуае. Именно в этом обширном лесу, от которого сохранились еще довольно пространные перелески, держала его в плену Вивиана, и вполне может быть, что держит по сей день в магическом круге, который не дано заметить непосвященным[414]414
  Барантонский, или Беллантонский камень или же родник, вероятно, находился между Плермелем и Монфором, неподалеку от замка Компер. Лонгрю говорит, что Компер расположен «на краю леса». Там и следует искать камень Мерлина. Вот что мы находим в Обычаях и нравах Бресильенского леса, написанных по распоряжению графа Лаваля, владельца этого леса, 30 августа 1467 г.:
  «Упомянутый лес весьма обширен и зовется матерью-чащобой, имея семь лье в длину и более двух в ширину; населен во множестве аббатами, общинами монахов и монахинь. В упомянутом лесу есть четыре замка и укрепленных дома, много красивых озер и лучшие охотничьи угодья, какие только можно найти. Там же, в упомянутом лесу, есть две сотни деревянных загонов, каждый под своим особенным именем, и, как говорят, столько же родников, носящих свои имена.
  Среди прочих загонов упомянутого леса есть один, именуемый «У Сеньора», в коем никогда не живет и жить не может ни одна ядовитая тварь; тотчас умирает. И когда пасущийся скот одолевают мухи, и он может укрыться в упомянутом загоне, внезапно оные мухи исчезают и улетают прочь из этого загона.
  Близ упомянутого загона есть другой, прозванный Беллантонским, а при нем родник, называемый Беллантонским родником, у коего бравый рыцарь Понтус совершал свои подвиги, как видно из написанной о том книги.
  Там же, рядом с упомянутым родником, есть большой камень, называемый Беллантонской Плитой, и всякий раз, когда Сеньор Монфорский приходит к оному роднику и водою его орошает и смачивает плиту, то как бы ни было жарко, откуда бы ни дул ветер, и кто бы что ни говорил, будто погода вовсе не располагает к дождю, в скором и недалеком времени, иной раз и раньше, чем названный Сеньор сможет укрыться в своем замке Компер, а иногда позже, но так или иначе до конца этого дня идет дождь или садится туман, столь обильный, что земля и озерные угодья орошаются им, и много от того пользы».
  (Cartulaire de Redon, издано г-ном A. de Courson, Éclairsissements, p. 386). (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. Безусловно, армориканское предание более поэтично, и романисты Круглого Стола вряд ли колебались, когда предпочли его валлийскому. Однако наши авторы сохранили в нем то, что могло согласоваться с первым. Так, Мерлин часто ведет беседы в Бредиганском лесу, где пребывает Блез и где позднее найдется Король-рыболов, хранитель Святого Грааля; но любовь, неодолимая сила, вновь уводит пророка в Галлию, в Броселианд, который пленит его навеки силою чар, им же самим не утаенных. Название Броселианд вполне могло иметь смысл земля Бриока; в самом деле, благочестивые предания гласят, что город Сен-Бриё обязан своим происхождением некоему аббату Бриоку, которому первый герцог Думнонии примерно в пятом веке якобы уступил свой дворец. Лес у Кентена часто именовали Сен-Бриё, а его первое название, видимо, было Бриок или Бриоск. Во всяком случае, к северу он наверняка сливался с Броселиандским лесом, несмотря на то что два этих названия, Бриок и Броселианд, не относятся к одной и той же местности. Согласно нашему романисту, история Бриокского леса такова:

Бриокский лес поначалу был владением отчасти герцога Бургундского, отчасти же короля Бана Беноикского. Но герцог Бургундский, выдав одну из племянниц за молодого и прекрасного собою рыцаря Дионаса, вознаградил его за добрую службу, подарив ему свои угодья в этом лесу; ибо он знал страсть Дионаса к охоте, к лесным и речным забавам. Спустя недолгое время Дионас взял наемных рыцарей у короля Бана, и в войне, где ему довелось вдесятером сразиться против Клодаса, он нанес королю Буржскому немалый урон; после чего оба брата прониклись к нему большой приязнью. Бан уступил ему свою долю Бриокского леса, а Богор к этому дару добавил много земель, доходных и завидных.

Тогда Дионас избрал этот лес обычным своим обиталищем. Он велел выстроить красивый приют у большого и многорыбного озера. Там он и любил охотиться, а потом отдыхать вдали от шума и людей. Не единожды принимал он там богиню лесов Диану, которой приходился крестником и которая нарекла его своим именем. В последний свой приход она пожаловала ему один дар.

– Дионас, – сказала она, – ежели боги моря и звезд на то согласны, я хочу, чтобы первую же дочь, зачатую твоей прекрасной и мудрой супругой, полюбил и страстно возжелал мудрейший из людей, рожденных под властью Вортигерна; мудрец этот доверит ей все свои лучшие познания в некромантии[415]415
  Некромантия – гадание о будущем или о скрытых от людей делах и вещах путем вызывания душ усопших. (Прим. перев.).


[Закрыть]; с первого же дня, как он ее увидит, он будет всецело ей подвластен и не откажет ни в чем, что она соизволит у него попросить.

Дочь эта родилась в свое время и получила при крещении имя Вивиана, что по-халдейски означает Ничего не поделать[416]416
  «Каковой смысл и обратился на Мерлина, как гласит о том предание». (Прим. П. Париса).


[Закрыть]. В двенадцать лет Вивиана была самым прекрасным созданием, какое только может пригрезиться. Преподав Леонсу Паэрнскому меры для защиты земель Беноика от короля Клодаса, о чем мы уже вели речь, Мерлин присел в Бриокском лесу на камне у родника с чистой водой, прозрачным песком и серебристой струей. Он принял облик юного пажа. А Вивиана, как ему было известно, нередко приходила побыть в этом приятном месте. Она пришла; Мерлин, не говоря ни слова, вперился в нее долгим взором. «Какой же я, однако, безумец, – думал он, – что увязаю в своем грехе, рискуя утратить знание и разум, данные мне Богом, ради того, чтобы услаждать простую девчонку!» Сии премудрые размышления не помешали ему приветствовать ее. Она, как девица благоразумная и хорошо воспитанная, отвечала:

– Да придаст мне Ведающий тайные помыслы сил и желания угодить вам! Да укроет Он вас от всех опасностей и дарует вам все, чего вы, верно, желаете другим!

Под эти ласковые речи Мерлин пересел на берег ручейка.

– Кто вы, сударыня? – спросил он.

– Я дочь вавассера этого края; отсюда вы видите его усадьбу. А вы, любезный друг?

– Я бродячий подмастерье, в поисках наставника, который бы меня обучил.

– Так вы учитесь? какому же ремеслу?

– Сударыня, – ответствовал Мерлин, – к примеру, поднять на воздух замок, подобный тому, что виден вам, будь он даже окружен осаждающими и полон осажденных; или же пройтись по этому озеру, не замочив пальцев ног; или пустить реку по равнине, прежде иссушенной.

– Вот ведь чудесная премудрость, – говорит девица, – и я многое бы дала, чтобы выучиться подобным секретам.

– Ах! юная госпожа, знавал я и еще чудеснее, еще приятнее. Нет на свете забавы, которой я не мог бы предаваться столько времени, сколько пожелаю.

– О! – говорит девица, – если вас не затруднит, я была бы рада взглянуть на что-нибудь из этих забав, даже на том условии, что мне понадобится всю жизнь быть вашей подружкой – не буду скаредничать.

– Сударыня, – отвечает Мерлин, – вы мне кажетесь столь добронравной, что ради вашей чистой любви я сделаю что угодно.

Она дала ему слово; Мерлин отступил немного, очертил круг, вернулся к Вивиане и вновь уселся на краю родника. Мгновение спустя девушка взглянула и увидела, как из Бриокского леса выходят дамы и рыцари, благородные юноши и девы, держась за руки и затевая такое зрелище, краше которого не бывает в целом свете. Вот вокруг линии, начертанной Мерлином, выстроились жонглеры и жонглерки и принялись играть на барабане и прочих инструментах. Вот задвигались танцы и хороводы, несказанно прекрасные и грациозные. Чтобы смягчить дневную жару, в нескольких шагах оттуда вырос на глазах прохладный фруктовый сад, увешанный отборными плодами и усеянный цветами, непревзойденными по красоте и ароматам. При виде стольких чудес Вивиана не знала, куда смотреть и что слушать; она жалела, что у нее всего два глаза. Она тщетно пыталась понять, о чем поют певцы, и различала лишь слова припева:

 
Весела любовь вначале,
А кончается в печали.
 

Праздник длился от полудня до заката. Когда кончились танцы, дамы и девицы уселись на траву, посреди нового сада установили кентену[417]417
  Кентена – столб или чучело для метания копий и дротиков. Согласно словарю, приводимому Парисом в Приложении, кентеной называлась также «игра копьем против вращающегося кола, на котором находился какой-нибудь военный трофей». (Прим. перев.).


[Закрыть], юноши взяли свои щиты и копья и состязались, пока заход солнца не стал сигналом к возвращению.

– Ну что, юная госпожа, – говорил между тем Мерлин Вивиане, беря ее за руку, – как вам это показалось?

– Ах! милый друг, я вся ваша.

– Так вы соблюдете наш уговор?

– Разумеется, – ответила она.

– Ведь вы обучены книжной премудрости, – сказал Мерлин, – я мог бы открыть вам больше тайн, чем ведала когда-либо хоть одна другая дама.

– Как вы узнали, что я обучена книжной премудрости?

– Это потому, что мой наставник ничего не скрывает от меня из людский деяний.

– Вот это, – говорит Вивиана, – из всех ваших забав самая желанная. А о том, что должно случиться, вы знаете что-нибудь?

– Да, сударыня, многое.

– Если так, я не вижу, какого наставника вы себе ищете и чему вас еще можно научить.

Когда молодые рыцари кончили состязаться, они снова взяли за руки дам и девиц и, танцуя, повели их к лесу, откуда они вышли накануне и где они вскоре затерялись. Только прекрасный сад оставлен был по просьбе Вивианы и получил от нее название Приют радости и веселья.

– Сударыня, – сказал затем Мерлин, – я распрощаюсь с вами; у меня много дел вдали отсюда.

– Как? – воскликнула Вивиана, – вы не научите меня никакой из ваших забав?

– Я об этом поразмыслю позже, но это требует щедрого досуга и долгого пребывания. К тому же вы мне еще не дали никакого свидетельства любви, которую посулили.

– Какого же залога вы желаете? Я готова вам его дать.

– Я хочу, – сказал Мерлин, – чтобы ваша любовь была всецелой и чтобы вы мне ни в чем не отказывали, если я попрошу.

Вивиана задумалась, потом ответила:

– Я согласна, но лишь с того дня, когда вы меня обучите всем забавам, какие я захочу узнать.

Мерлин сказал:

– Принимаю это условие.

И тогда он научил ее одной забаве, которой она с тех пор частенько предавалась. Была она в том, чтобы пустить большую реку течь по всем тем местам, какие ей вздумается указать. Мерлин поведал ей и другие тайны, которые она, чтобы не забыть, записывала на пергаменте. Расставаясь, она спросила, когда он вернется.

– В канун дня Святого Иоанна[418]418
  То есть, несомненно, на другой день после великой битвы, в которой потерпят поражение король Клодас и его союзники. (Прим. П. Париса).


[Закрыть].

Канун этот наступил. Вивиана ждала его у родника и, едва увидев, что он подошел, повела его в свои покои так скрытно, что никто этого не заметил; затем она принялась его расспрашивать, записывая каждый его ответ. Когда она почуяла, что избыток любви в нем берет верх над ясновидением и рассудком, то спросила, как бы ей усыпить человека на столько времени, сколько ей будет угодно. Мерлин угадывал ее мысли; но таково было его ослепление, что он боялся открыть себе истину. И все же он возразил:

– Зачем вы так стремитесь узнать эту тайну?

– Чтобы суметь обратить ее против отца и матери, когда я имею счастье быть с вами. Разве вы не знаете, что они убили бы меня, если бы догадались хоть однажды о наших любовных делах?

Вивиана много раз принималась настаивать снова, и Мерлин всегда находил способ уклониться. Однажды, когда они сидели у родника, Вивиана обняла его, положила его голову к себе на колени, и столько нежности сумела она вложить в свои взоры, что желанная тайна сорвалась у него с уст.

В придачу она обрела знание другого чародейства, которое берегло ее от любых сомнений в целомудрии Мерлина. Это были три слова; довольно было написать их на спине того, с кем делишь ложе, чтобы не бояться никаких его притязаний.

Он научил ее трем словам, кои пишутся на спине всякий раз, когда бы он с ней ни возлег, и исполнены столь великой силы, что, пока они там пребудут, он не сможет к ней подступиться. И потому станет ли кто отрицать, что женщина искуснее, чем дьявол.

Но, добавляет романист, эта предосторожность была излишней: что-то не видно, чтобы Мерлин когда-либо посягал на добродетель Вивианы или любой другой женщины. За неделю, которую он провел с нею в этот раз, он преподал ей еще массу других волшебных секретов, которые она поспешила записать и которые, может быть, когда-нибудь найдутся.

Долгое время спустя, когда король Артур уже убил великана с горы Святого Михаила, прогнал демона, в облике черного кота, охранявшего Лозаннский мост, и на равнинах Отёна полностью разгромил римскую армию императора Луция[419]419
  Парис перечисляет эпизоды, которые изложены далее (гл. XII–XIII). (Прим. перев.).


[Закрыть], Мерлин появился при дворе Логра и в Бредиганском лесу в последний раз.

Расставаясь с королем Артуром и своим воспитателем Блезом, Мерлин известил их, что неодолимая сила принуждает его вернуться в Малую Бретань к своей подруге и что он не вернется оттуда никогда.

– Но если так должно быть, – возразил ему Блез, – зачем же вы идете навстречу своей погибели?

– Я обещал, – отвечал Мерлин, – а если бы и не обещал, то сила моей любви такова, что я не смог бы против нее устоять. Той, которая влечет меня, я дал способ меня обмануть; тем, что она знает, она обязана мне, и я ей расскажу еще более; ибо не могу противиться ни одной ее просьбе.

С этими словами Мерлин ушел от Блеза; нескольких часов хватило ему, чтобы оказаться возле своей подруги, которая выразила ему величайшую радость. Они долго оставались вместе; Мерлин предупреждал ее желания, открывал ей все свои тайны и был до того перед нею беззащитен, что люди говорили и говорят еще поныне, будто он лишился разума. Вивиана, с малолетства обученная грамоте и знающая семь искусств, позаботилась записать и эти последние тайны Мерлина, и так ей удалось овладеть колдовством в большей мере, чем любой другой женщине; ей оставалось лишь найти верное средство, чтобы удержать мудрого пророка навеки; но, сколько бы она ни искала, она не достигала цели. Для этого еще надо было прибегнуть к нему самому. И вот она удвоила свои ласки и льстивые речи.

– Вижу я, – сказала она ему, – вы мне не доверяете; иначе вы не скрывали бы от меня последнюю забаву, которую мне как раз по этой причине не терпится узнать.

– В чем же это забава? – спросил Мерлин, догадываясь, о чем она думает.

– Это таинство, как удержать человека взаперти, без башни, без стен и оков, силой заклятия, которым бы владела только я одна.

Мерлин, услыхав от нее такие речи, опустил голову, вздохнул и умолк.

– Отчего вы вздыхаете? – сказала ему девица.

– Ах! госпожа моя, я знаю, вы хотите сделать меня вашим пленником; но такова сила моей любви, что я не могу противиться вашей воле.

При этих словах девица обняла его за шею и нежно прижала к сердцу.

– Мерлин, – сказала она, – разве не должны вы принадлежать всецело мне, как и я вам? Разве не забыла я отца и мать ради вашей любви? не покинула их, чтобы остаться с вами? Мои мысли, мои желания, радости и надежды – все я посвятила вам; ни от кого и ничего я не могу ожидать, кроме как от вас. И если вы меня любите так же, как я вас, разве не будет справедливо, что вы последуете моей воле, как я всегда следовала вашей?

– Да, моя госпожа, – промолвил Мерлин, – да, без всякого сомнения. Что вы пожелаете?

– Милый и очаровательный уголок, недоступный, невидимый для всех прочих, где мы могли бы с вами пребывать днем и ночью, в радости и наслаждении.

– Мне нетрудно его сделать, – сказал Мерлин.

– Нет, не вам, – ответила Вивиана, – довольно будет, если вы мне поведаете этот секрет: я хочу от вас безграничного доверия.

– Ну что ж, я согласен.

Тогда он научил ее этим чарам, и она их записала.

Они пробыли так вместе некоторое время, расточая друг другу всевозможные знаки любви;

и вот однажды им случилось с приятностью гулять рука об руку по Бриокскому лесу; они увидели куст боярышника с шипами, высокий и красивый, весь покрытый цветами. Они сели под ним, и играли, и услаждались в его тени. Потом Мерлин положил голову на колени девицы. Она начала гладить ему голову, так что он уснул. И когда девица почуяла, что он спит, она тихо поднялась и очертила круг своим покрывалом вокруг куста и вокруг Мерлина, и начала свою ворожбу, ту, что он сам ей поведал. Девять раз очертила она круг, потом пришла и села возле него и вновь положила его голову себе на колени, и так держала ее долго, пока он не проснулся. Тогда он огляделся; и мнилось ему, что он в крепчайшей на свете башне и покоится на ложе, прекраснее которого не видел никогда. Тогда он сказал девице: «Госпожа моя, вы погубите меня, если не останетесь со мною; ибо никто, кроме вас, не в силах разрушить эту башню». И она сказала ему: «Милый мой друг, я буду здесь часто, и вы будете в моих объятиях, а я в ваших». Она хорошо держала слово; ибо мало было дней и ночей, когда она не была с ним. Она туда входила и выходила по своей воле; но не Мерлин, который никогда уже не покидал этой крепости,

– где он, может статься, пребывает и поныне.