Текст книги "Синие косточки съеденного яблока"

Страсти

Подаренный мир

У меня поселилась птица.

Весна ворвалась в мир. В раскрытые окна моего дома ворвался чистый свежий воздух. Теплый ветер указывал птицам видимый только их внимательному взгляду путь в наши края. Природа просыпалась, оживала. Улыбки облегчения нас настигали, и мы сдавались им со всех подступивших сил.

Одна маленькая хорошенькая птичка каждое утро прилетала к окну моей спальни и разглядывала мой утренний ритуал. Она чирикала, а я называл это робким пением. Кормил ее крошками от пирожных и улыбался ее звонкости, озорству, естественности и таланту. Разговаривал с ней на своем языке, она отвечала мне что-то по-птичьи. Я расценивал это как глубокую симпатию, потому что она прилетала каждый день. Улетая, птица не оборачивалась. Вырисовывала в воздухе поцелуй и пропадала в неизвестном направлении.

Вечерами я тосковал по ней. Испытывая страстное желание любоваться, наслаждаться ее легким, почти невесомым присутствием. Я решил заслужить ее доверие. Приручить.

Крошки от пирожных превратились в настоящие куски. Птица лакомилась, а я наслаждался процессом кормления удивительного существа. Постепенно, перебирая маленькими лапками, ерошась от прикосновения моего пальца, распуская свой хвост, она научилась залетать дальше моего подоконника и прыгать на мое плечо. Я даже разрешал ей забираться на мою голову. И смеялся ребячески, обретая покой.

Я решил сделать свой дом ее домом. Но в пристанище, в месте моего обитания, проживало много людей, и на некоторых птиц у постояльцев была аллергия.

Не имея возможности оторвать свои мысли и сердце от моей птицы, я покинул свой старый дом и обрел новый. Я сказал птице, что теперь это и ее дом тоже. Она прокружила в воздухе что-то красивое и осталась со мной.

Днем я уходил по делам, птица имела возможность летать по своим приключениям и возвращаться к моему приходу. Со временем птица пренебрегла своей свободой и моим доверием, позволяя себе возвращаться позже. Я не подал виду, побоявшись ее спугнуть. Один мой приятель, ради моего душевного равновесия, предложил мне приобрести большую красивую клетку. Он сказал, что птицам клетки заменяют гнезда. Я посчитал эту идею нечестной по отношению к своей маленькой, звонкой любви, но, будучи человеком рассудительным, склонил свой выбор в сторону безопасного положения.

Клетку я поставил в спальне. Она была настолько большой, что туда поместилась даже моя кровать. Я взял птицу в руки и запустил ее в целый мир, который я создал специально для нее. Она стала биться в бешеной истерике, ударяясь крыльями, разрывая нежное горло криками боли от осознания моего предательства. Я ожидал такой реакции, но знал, что стерпится. Слюбится.

На ночь я закрыл клетку изнутри и лег рядом с ее уставшим тельцем. Мы уснули вместе. Я не хотел думать о том, что будет дальше, но, по крайней мере, она была рядом и я был спокоен.

Утром, открыв глаза, я увидел, что птицы рядом нет. Она сидела на подоконнике, держа в своем клювике ключ. Сбросив ключ за пределы окна, она посмотрела на меня в последний раз и улетела. Ни разу не обернувшись.

В исступлении я вглядывался в прутья, через которые она смогла просочиться. Я вглядывался в прутья, в радиус которых был заточен.

Я вскочил с кровати, стал дергать за железки ставней, бить кулаками, пытаться просунуть голову. Я разбегался и ударялся о перегородки. Падал на пол. Я выл по-звериному. И ревел.

Оставшись лежать на полу, я так и не смог поверить в происходящее, рисуя невидимыми чернилами пальцев на дне клетки разбитое сердце. Моя милая, бессердечная птица, я подарил тебе целый мир, чтобы ты летала только со мной, а ты оставила меня одного в этом мире.

Игры из песочницы

В этой песочнице у каждого были свои игрушки. У кого-то совсем новые, у кого-то старые, потрепанные, но так сильно полюбившиеся, что не было никакой сердечной возможности променять их на усовершенствованную и последнюю модель.

С раннего детства у человека появляются личные ценности, вкусы, приоритеты, симпатии, которые отражаются на дальнейшем выборе при той или иной ситуации. Повезло тем, кому родители подавали хороший пример в этой тряске становления и формирования. Повезло тем, кто, получив первые впечатления, потом сам себя воспитал.

Девочкам, не по шаблону, а по традиции, больше нравились куклы, игры в дочки-матери. Мальчикам, не по шаблону, а по традиции, больше нравились машинки, чтобы устраивать гонки между собой. Дети, сидя в этом квадрате с песком, как в отдельном для них созданном мире, общались, передавая друг другу первые драгоценные впечатления, идущие прямо от сердца.

Их модель игры показывала, кто ведущий, а кто ведомый. Они даже не представляли, как сильно выбранные игрушки повлияют на их дальнейшую судьбу. Впрочем, любой выбор влияет на ход событий. Это называют эффектом, пусть не послания, но жизни.

В каждом обществе есть обделенные. Даже в выдуманном и обособленном мире найдется тот, кто не смог приложить усилия перед будущим, тот, кто не смог найти способ получить удовольствие здесь и сейчас и удовлетворить настоящий момент. Кому-то игрушки просто не покупали. То ли не было денег у родителей, то ли отсутствовало желание осчастливить свое же дитя. Так рождается неосознанная боль, чувство несправедливости, а после агрессия.

Детей обделенных тоже заводят в песочницы. Рано или поздно все туда попадают. По традиции, а не по шаблону, агрессия сопровождается наглостью, в таких случаях дети, не имеющие игрушек, начинают отбирать игрушки других. Простодушные игроки, пострадавшие от агрессивных игроков, не привыкли к несправедливости, и в глубоком непонимании, как себя защитить, устраивают в выдуманном мире громкий плач.

Нужно быть приспособленным ко всему и в то же время воспитывать, взращивать доброе сердце. Мы рождаемся с пустотой. Человек не рождается злым или добрым. Чем нас наполнили, тем продолжим наполняться мы сами.

Квадрат из песка. Все играют в этом выдуманном мире. Игрушки – мечты. У кого-то большие, у кого-то маленькие. И всегда есть тот, кто готов чужую мечту отобрать. И когда он придет, будь готов выстоять и защитить все свои стремления и желания.

Архитекторы

У нас на двоих был один проект. По завершении он плавно перетекал в другие, более масштабные, намерения. Я и он – ведущие архитекторы. Слава по сооружениям, что мы возвели совместно, разошлась по миру быстрее, чем мы успели ее осознать.

Мы улыбались своим творениям. Они были нам вместо детей.

Здания воспоминаний для того, чтобы в них ютились осуществленные события. Заборы личных границ, чтобы оберегать свой мир как интеллектуальную собственность. Мосты. Мосты были самыми блестящими среди наших построек, потому что их мы прокладывали как мечты над морем бушующей жизни.

Быть архитектором – это смело. Нужно осознавать эту власть, которой прибиты твои вольные руки. Невнимательность и просчет могут пролить в бушующую жизнь литры крови.

Мы были предельно аккуратны во всем, к чему прикасались наши мысли и карандаши. Эта профессия являлась нам по плечу. Называя друг друга катализаторами всех сильных, мы проектировали новые сооружения.

Я продолжала рисовать мосты, пока он увлекся новым направлением. Огромные небесные корабли захватили его руки творца, как воздушные террористы, и унесли от меня вдаль. Газеты писали, что мы все еще проектируем вместе, но это было не так. Правда оставалась в тени.

Его невероятные самолеты летали гордо и высоко. Очень смело проносились над моими мостами, будто бы назло заземляя перед ними свой лет, чтобы я могла разглядеть и, вероятно, восхититься его талантом. И я восхищалась тем, как предатели бывают грязны, когда поднимаются в небо, и как не видна их грязь нам, простым людям, с земли.

Топливо заканчивалось, и ему с высоты своих достижений приходилось спускаться. Когда он приходил ко мне, то вместо обсуждения сложных устройств этого мира мы вели односложные диалоги о существовании. С этого места меня по-настоящему стало штормить.

Я тайком выкрала чертежи его самолетов и стерла пару существенных деталей. Исходом послужило тыканье пальцем общества в его талант, но я также не сберегла свое имя, потому что значилась с ним заодно. Мое имя меня не беспокоило. Я в своей профессии стремилась к созданию, а не к тщеславию, а он…

Он решил мстить моим творениям. Бам! Запускал бракованные самолеты предательств в мои мечты. Бам. Бам. Невинные жертвы с моих мостов падали в воду. Я презирала его выстрелами ненависти из горла и глаз. Его руки раздавались агрессией и огненной силой. Тогда я бежала, разбрасывая гранаты из слов по нашим зданиям и заборам, тогда я разрушила все, спасаясь от этого альянса, но забыла, или хотела забыть, о наших мостах. Он решил мне напомнить.

И, сжигая друг за другом по одному перепутью, мы стремились к логическому завершению. Остался последний. Мы как раз стояли на нем. Брать на себя ответственность никто из нас не решался, тогда я использовала свой ход:

– Может быть, ты и не архитектор вовсе, раз не смог мечтать чисто и честно. Раз не смог воплотить большую мечту, прикрываясь моими талантами и способностями. Понимаешь, архитектура, как и любовь, слабым не по плечу.

Я была смертельно напугана, но улыбалась в безумии сделанного укола, он улыбался в ответ, поджигая фитиль. Бам.

Провалившись в реку жизни, обессиленные, мы стали захлебываться в ее течении. Мы. Нас. Больше нет.

Так был разрушен наш последний мост.

Мошенник

Угрожающе-принудительно они повели меня по темному коридору, вдали которого просвет, к сожалению, не выступал ближайшей перспективой. Мы уперлись в стальную дверь. Они нажали на звонок, висевший на стене. Через минуту дверь открылась, мы вышли в нее, и меня ласково посадили на стул перед важным человеком с ясным взглядом. Он был настоящим джентльменом и потому представился. Передо мной стоял распорядитель казино. После чего выяснилось, что меня обвиняют в мошенничестве.

«Как? Меня?» – возмутившись, я воскликнул.

Непроницаемость ясного взгляда оставалась прежней. Он улыбался мне в молчании, а когда начинал говорить, его речь казалась настолько твердой, острой и убедительной, что я сам стал верить в его неправду. Конечно же, это была неправда. О каком мошенничестве может идти речь, если вся афера была воплощена лишь в моих, недоступных их головам, мыслях. Распорядитель настаивал. А я восклицал и уже чуть ли не смеялся в театральной истерике. Я был чист, как небо в день его творения, и какой им всем черт, что припрятал я в рукаве, на минуточку, не пиджака, а разума.

Иногда люди, при сверхволнении, действуют быстро, необдуманно. Иногда люди не ведают, что творят. Это состояние аффекта. Состояние, в котором можно совершать, а после не помнить. Под давлением его ясных глаз я засомневался в себе. Я стал думать, что обманулся в доверии к собственной памяти и в верности своим рукам. В моей голове обрывками появлялись картинки, в которых я мог облапошиться. Руки мои слегка тряслись. Во рту кончилась влага. Я хотел сглотнуть слюни, но увы. Так сухо.

«Признавайтесь», – настаивал голос. «Не в чем признаться», – отвечал я.

В неопределенную, но долгую секунду меня постигло самообладание. Я решил наступать им на пятки их же предъявлениями. Я почувствовал в себе силы к тому, чтобы обыграть. Это же казино. «Доигрывай», – билось в сознании.

Сначала получалось неубедительно. Будто бы даже вопросительно. Но когда его ясный взгляд впервые за наше знакомство изобразил сомнение, я стал четче и громче. Язык жегся об речь, подступающую из ниоткуда.

«Блестяще сыгранное недоразумение! Это вы мошенники! Это вы хотите уличить в невозможном самого честного из честных игроков! Это вы забавляетесь фальшью, нападая на слабых и открытых к миру. Это вы, вы, вы». Я не прекращал до тех пор, пока окончательно не достал распорядителя и тех, кто привел меня из зала казино в этот прелестный кабинет переговоров. Они выставили меня за дверь и сказали больше сюда не возвращаться. Я выдохнул. Мне все сошло с рук.

Спустя пару недель мы с моими друзьями выпивали в баре. Как это обычно бывает, к друзьям присоединились друзья друзей, с одним из которых я душевно дегустировал высокоградусные напитки. Тут выяснилось, что у нас одна страсть – казино. Мы рассказывали друг другу множество забавных историй, когда вновь дошла очередь до него, он стал рассказывать мне про своего брата, распорядителя некоторого казино, в котором он дурачит игроков, придумывая им грехи. Игроки, как ни странно, с ними соглашаются, но недавно, по его словам, приходил какой-то болван, который их раскусил. Выходит, и не болван вовсе. Он засмеялся, протянул ко мне стакан, чтобы чокнуться, а у меня в этот момент отпало всякое желание пить. Моему возмущению не было предела. «Скоты, мошенники», – подумал я и ушел в свои мысли.

Лимонад

Она была по-настоящему красива. Талантлива в своем кокетстве. Загадочна. Магнетически притягательна. Размахивая передо мной своим лисьим хвостом, точно белым флагом, она вверяла мне некоторую власть, которой я решил следовать, ведь она совпадала с моими инстинктивными желаниями.

Поскольку она отвечала на все мои действия сладким фырканьем, я наступал на нее в открытую, как преступник, маньяк, который не боялся быть пойманным, потому что жертва – мазохист. Какая удача! Я варился в усладе, которую она создавала для меня, будто бы в специально оборудованном котелке. Я глотал сок экстаза, с каждым днем заходя все дальше, перешагивая историческую черту элементарных общественных норм. Мое поведение было скотским. Сначала ей нравилось. Сначала мне нравилось. Немного позже она стала пугаться моих экспериментов с ее душой и телом. После это уже не доставляло мне никакого удовольствия, но было любопытно, как далеко она сможет зайти, следуя за мной, и на сколько еще хватит ее сил и нервов?

Безоговорочная позиция сверху рождает в человеке агрессию в то время, пока на душу валится ненужный хлам, образовывая беспорядок. Некоторая преступность с нотками не изящества, а тотального беспредела. Скуки и деградации. В те моменты, когда мои глаза прекратили блестеть на все возможности, лежащие у меня в кармане, она стала стараться еще больше, заинтересовывая и заражая меня анархией.

Я летел над этой бездной самой мощной и свирепой птицей. Я летел «над» или «в» – это был открытый вопрос. Казалось, я уже не контролировал полет. Растрата физической энергии лилась немерено. Вытекала из меня ключом. Жажда на языке связала мой рот, и я искал чистый родник, чтобы напиться. Будучи внимательной ко мне, она подала стакан. Я улыбнулся, но мыслями проклял ее, сказав:

– Лимонад. Моя шипящая, прохладительная, газированная, кисло-сладкая, вредная, содовая, в жаркий день желанная, мною выпитая-испитая до дна. Неизбежная отрыжка, как исход. Теперь проваливай.

Подниматься вниз

Прежде чем оказаться где-то, сначала нужно совершить полет: пусть даже не ввысь, а в пропасть. Я бы нарек себя расписной птицей, но я, хоть и с крыльями, всего лишь жук. Не мудрено, что они все время пытались меня прихлопнуть. Клянусь, я не из тех, кто собирался довольствоваться своей участью. Да, да, появиться на свет мной – рок, но я не был лишен внутреннего чувства достоинства, а потому в своих эмпиреях я был отважнее слона.

Не ветра2 меня сразили – природа мне благоволила.

Стояла душераздирающая жара всего сочного и спелого: от земли до неба. Сочное, спелое, аппетитное, ароматное. Я стремился жить по их образу и подобию, хоть и понимал, что, в конечном итоге, это губительно для меня. Имея в арсенале лишь момент, я жил и довольствовался врожденной наглостью.

Призна2юсь, в тот день я не одержал ни одной победы, так как не участвовал ни в одном сражении. Но я и не думал, что, даже если не сражаешься, можно проиграть. Сначала они гоняли меня по вымышленному полю боя, они окружили меня, я видел их большие и неприятные зубы, я слышал громкие звуки и всем волосяным покровом чувствовал, как приближается беда. Они забили меня до полусмерти. Печально говоря, это не стоило им даже малейших усилий. Хлопок, и я был втоптан в землю.

Казалось, я лежал бездыханно. Казалось, со мной остался только разум. Спустя какой-то период времени мой слух разразил гром. После ливни опрокинулись водопадом. Капли били по моему хребту. Холод касался меня, я ощущал воду, тем самым ко мне пришло осмысление, что я, жук, еще дышащее существо. Двигаться не было даже шанса. Воды превращали землю в грязь, а я купался в этой грязи, как мне и было предрешено. Роком.

Тра2вы, луга, облака, блики солнца на поверхности водоемов. Все это осталось за пределами моего взора. Я был заточен в землю заживо и впервые мне было благостно, что я не по их образу и подобию, а всего лишь жук. Силы стали приходить ко мне. Я окреп. Черт знает сколько времени я пробыл внутри земли-матери, но был в ней до таких глубин, что не чувствовал, как нагревается грунт от палящего июльского солнца. Аромат корней, холода и пустоты.

Я пытался выбраться. Я хватался за камни, которые валились на мою жалкую тушу. Мелкая дробь сыпала мне прямо в глаза. Сначала спокойствие, а после ярость. Последний камень прижал меня, точно кирпич, пусть размером он был с человеческий ноготь. Отчаяние.

Да, именно с приходом отчаяния меняются ориентиры и приоритеты. Я стал пробираться вниз. Это мне удавалось. Чувство успеха подначивало меня. Я заражался грохотом оптимизма. Рывки. Больше. Быстрее. Вглубь. Так я добрел до самого ада и восхитился.

Одинокий, старый, босой и в роскошной мантии. Он сидел в кресле у музыкального камина, из которого доносились неистовые крики, а в огне жаровни виднелись зубы отвратительной белизны. Он приветствовал меня чашечкой чая: «О мой добрый друг, вы пришли ко мне сами!» Удивление и восхищение читались в его глазах. «Присаживайтесь, – говорил он. – Угощайтесь кровавым печеньем и чашечкой чая». Я был поражен в самое сердце. Впервые со мной говорили на «вы», впервые были так любезны, впервые меня угощали! Думаю, в тот момент мои глаза неподдельно заблестели, ибо, глядя в его черные пещеры зрачков, я увидел свое скромное, но сверкающее отражение. «Дорогой друг, однако, долгий путь вы проделали, чтобы со мной познакомиться. Я польщен. Как мне называть моего путника?» Сначала я замешкался, а после мягко выдал, что там, наверху, меня нарекают жалким насекомым. Он не удивился, лишь продолжил наслаждаться представлением в камине. После выдержанной драматической паузы он улыбнулся, повернулся ко мне и сказал: «Как неизящно, как несимпатично. Забудьте это название, добрый друг, я дам вам имя царственное – Вельзевул»[6]6
  Вельзевул – (от ивр. בעל זבוב «повелитель мух») в христианской религии – один из злых духов, подручный дьявола.


[Закрыть].

Его темные пещеры обратились внутрь моего существа. Он видел на моих глазах слезы радости. Тонкие полоски губ расплылись дугами по его лицу… А я был счастлив. «Вельзевул», – повторял я про себя шепотом. «Вельзевул», – произносил он вслух.

Конечно же, я стал его другом и соратникам. Иными словами, верным слугой. Моими глазами он заглядывал в земной мир. Я преданно выполнял его поручения, разгадывая самые страшные тайны тех, на кого мечтал походить образом и подобием, но что мне теперь эти земные ни черти-ни ангелы. Пускай я не смог подняться вверх, но вниз я все же поднялся. Мы все, в конечном итоге, выбираем путь, который нам по духовным способностям.

Трудный тандем

Это была настоящая клиника. Она – отшибленная психичка, и я отлично понимал, что эти отношения нужно заканчивать как можно скорее. Но, как оказалось, на разъедающие тебя эмоции подсаживаешься, как на иглу. Не слезть. Не бросить.

Я пытался, правда. Она изводила меня своими выпадами и припадками. И каждый раз, когда я ставил точку и уходил, потом же сам возвращался. Да и вдобавок просил прощения. Она же всегда знала, что я вернусь, поэтому никогда не уговаривала меня остаться.

Больше всего меня очаровывал сам факт, что я никогда не мог предугадать ее дальнейшие действия. Дело не в ее нелогичности, а скорее в неадекватности. Временами я воображал, что же она выкинет на этот раз. Делал ставки. И всегда промахивался.

Когда живешь с человеком уже не год, не два, а много больше, в определенные моменты и ситуации знаешь, куда нажать, где сказать нужную фразу, слово, как подступиться. Знаешь, что будет дальше, какая реакция. Понимаешь любой вздох и выбор.

Думаю, в ее ДНК был заложен какой-то неандертальский ген, а я по своей сути слишком сапиенс, чтобы понимать эту психичку. Но как она прекрасна в своих речах, неистованиях и даже любви. Заворожила.

Я устал. В какой-то момент я почувствовал, что все мое тело состоит из гантелей, гирь и утяжелителей. Она меня окончательно задолбала. Я всегда считал, что отношения только в искусстве должны быть драматическими и постановочными, а тут сам оказался в этой нездоровой ловушке.

Наступил момент, в который я понял, что она скажет. Я так долго ждал этой секунды. Я впервые так думал, потому она лежала мертвая на кухонном полу и сказать больше ничего не могла. Я пристрелил ее прямо в неизвестный мне рот, который так страстно когда-то целовал. Сапиенсы опять вытесняют с планеты неандертальцев.

Так странно, я называл психичкой ее, а в итоге сам оказался в психушке. Это была настоящая клиника.