Текст книги "Сломанная корона. Паганини"

В какой-то момент он словно устает от них, и его улыбка ненадолго гаснет, когда Леша окидывает взглядом окружающих, но потом, словно смирившись с чем-то, он вновь возвращается к приветливому обращению.

Интересно, что его встревожило?

Стою тут как дура. Как очередная его фанатка, дожидающаяся непонятно чего. Неужели я и правда надеюсь на то, что Леша вспомнит про мое существование?

Внезапно понимаю, что давно потеряла ту девушку с фотоаппаратом, с которой я пришла. Нигде не могу ее разглядеть – наверное, уже ушла. Мысленно посылаю ей просьбу о прощении за то, что так некрасиво кинула.

В какой-то момент Леша проносится мимо меня, двигаясь в сторону гримерки. Помещение постепенно пустеет. Фантастика.

– Скучаешь? – раздается голос над моим ухом.

Мои глаза скользят вверх по лестнице и натыкаются на него – в руках он держит гитару, которую, очевидно, собирается унести в гримерку.

– Да нет, не особо, – улыбаюсь я. Конечно, мне же так весело тут стоять!

– Пойдем, подождешь меня на диванчике, все равно удобнее, – говорит он и жестом провожает меня в сторону их зоны отдыха. – А я уж подумал, что ты ушла. Сейчас, я только соберу вещи, и можем пойти куда-нибудь выпить.

Пока он носится вокруг меня, я успеваю оглядеться вокруг: стены этой части клуба, как и везде вокруг, отделаны под светло-желтый камень, вокруг чуть более светло, чем на танцполе, на столе стоит парочка бутылок пива и пакет с кусочками нарезанной колбасы.

– Мерлин, это Арина, – Леша представляет меня полноватому мужчине лет тридцати с густой бородой и в странной ковбойской жилетке, сидящему за столом с сервилатом. – Арина, это наш звуковик.

– Очень приятно, – стараюсь быть приветливой.

В ответ он просто окидывает меня оценивающим взглядом из-под густых бровей, похожих на двух мохнатых гусениц, и ничего не говорит. Не очень-то дружелюбный и разговорчивый мужчина, видимо.

– Как сегодня со звуком? – спрашивает солист, перебирая пакеты на диванах. – Мне показалось, что гитара у Кости немного лажала…

– Не, сегодня все на высоте, – видимо, решив, что я не представляю особого интереса, Мерлин поворачивается к Леше. – На удивление гладко прошло… А вот ты пару раз накосячил с вокалом.

На это парень пренебрежительно отмахивается и достает из пакета черную футболку. Затем заводит руки за спину и непринужденно стаскивает ту, в которую был одет до этого.

Если бы он не вел себя так, словно ничего особенного не происходит, я бы засмущалась. Но его развязность передается и мне, поэтому я резко не отворачивалась, хотя все же стараюсь не разглядывать его полуобнаженного. И вот, пара секунд, и большая часть площади его кожи снова от меня скрыта. Чувствую торжество маленькой победы своей выдержки.

Леша снова уносится в зал.

Пялюсь в висящий на правой стене телевизор, чтобы не выглядеть совсем уж заскучавшей. Даже в отсутствие звука можно понять, что там крутят – какая-то любовная историю про то, как парень ушел от девушки. Похоже на клип.

– Как думаешь, они будут вместе? – пробую завести разговор со звуковиком, который остался здесь.

Мерлин даже не поднимает на меня глаз. Кажется, он намеренно делает вид, что меня здесь нет.

Неожиданно появляется Леша:

– Готова?

Энергично киваю, хотя не совсем понимаю, к чему именно должна быть готова.

– Тогда пойдем!

Он галантно пропускает меня вперед, что выглядит по-джентельменски, но при этом обескураживает: я же не знаю, куда именно мы направляемся. Двигаясь в сторону выхода, пару раз оборачиваюсь, не веря, что он идет за мной. Если бы жизнь Эвридики зависела от меня, а не от Орфея, она точно была бы недовольна моей недоверчивостью.

На улице обескураживающе быстро наступила ночь – кажется, я давно потеряла счет времени. Вывеска клуба «Ночной ворон» гаснет над нашими головами, сразу после того, как дверь хлопает об косяк. Видимо, хозяева заведения решили не тратить электроэнергию после того, как все разошлись.

– Ты голодна? – спрашивает Леша.

Я качаю головой.

– А ты?

– Да, я со вчерашнего дня толком ничего не ел. Только вернулся из Питера.

– А что ты там делал?

– Так, по делам ездил, – кажется, его смутил этот вопрос. – Давай найдем местечко, где можно поесть, поболтать и выпить. Ты же не против?

Я вновь отрицательно качаю головой. Я, против? С тобой?!

Он напевает какую-то песенку, пока идет рядом, а я судорожно пытаюсь придумать интересный вопрос. Все же спрашивать что-нибудь вроде «как дела» или «чем увлекаешься» смешно до абсурда.

На ум приходит одна из его песен, где Леша поет про невидимые оковы вокруг его шеи. Если уж он об этом пел, значит, эта тема для него интересна.

– От чего тебе сложнее всего освободиться?

Песенка Леши повисает в воздухе, и он поднимает глаза к небу. Через минуту он, вздохнув, отвечает:

– Наверное, от злости на глупых людей.

– И много таких рядом с тобой?

– Я стараюсь по максимуму от них отгородиться, но они все равно откуда-то появляются.

– Думаю, в этом мире невозможно отгородиться от всего того, что нам неприятно.

– Да, но хотелось хотя бы двигаться в этом направлении, – он пинает какой-то камешек впереди себя.

Москва выглядит будто вымершей. Ни пешеходов, ни автомобилей. Даже из баров не доносится криков, как это обычно бывает. Словно мы одни.

– А зачем строить стены? Не легче ли пожалеть того человека, которого природа обделила умом? – продолжаю я, когда он перекладывает гитару в чехле из одной руки в другую.

– Ты что, психолог? – улыбается Леша.

– Нет, я архитектор, – мой смех проносится призраком по пустынным улочкам. Где мы вообще находимся? – И художник. Когда ты в последний раз злился на глупого человека?

– Совсем недавно. Человек, которого я считал близким другом, кинул меня на деньги и свалил. Его сейчас патруль ищет. Говорят, задолжал половине Москвы. Ну, хоть не один я так повелся… Он на героине сидел.

– Наверное, рано или поздно любого, кто сидит на наркотиках, должна постигнуть такая участь.

– Я так не думаю. Тут нужна сила воли. Если ты ею не обладаешь – то и начинать не стоит.

– А ты значит, этой силой обладаешь, – догадываюсь о его суждениях по его посерьезневшему виду.

– Вроде того.

– Как же привыкание? Те люди, у которых все тело ломит от нехватки дозы?!

Он стреляет в меня своими большими зелеными глазами.

– А ты сама видела таких людей? – выждав паузу, он кивает. – Я так и думал. Это все придумали власти, чтобы ограничить ввоз наркотиков. На этом же огромные деньги рубятся.

– У моей подруги ее знакомый умер от передоза.

– Я ничего не говорил про передоз. Я говорил про привыкание. Человек может зависеть от чего-то только в случае слабости духа.

– Наркотики ни к чему хорошему не приведут, – бурчу я.

Леша смеется:

– А тебя прогулка темной ночью с незнакомым парнем?

– Не такой уж ты и незнакомый.

Учитывая тот факт, что я слушаю твой голос в течение пяти лет.

– А тебе от чего сложно освободиться? – Леша возвращается к изначальной теме.

– Наверное, от ощущения одиночества и от того, что не всегда возможно достичь того, чего хочется.

– Каждый может достичь того, чего он хочет, если в это поверить, – говорит парень так, словно эту аксиому он повторял сотни и сотни раз. Такое бывает, когда миллионы раз воспроизводишь одно и тоже стихотворение – читать с выражением как в первый раз уже не получается.

– Да? Вот представь мир, в котором каждый получает желаемое!

– По-моему, он идеален.

– Вовсе нет. Он невозможен, – отрезаю я.

– Понятно, что это утопия, в которой все счастливы.

Я накручиваю волосы на палец.

– Нет, ты меня немного не понял. Вот смотри. Есть два человека: ты и я, – я жестом показываю на нас обоих. Мой спутник внимательно меня слушает. – Ты мечтаешь наслаждаться полноценной жизнью. А я мечтаю тебя убить.

– Значит, вселенная немного искривится, и одно из этих желаний погаснет.

Я торжествующе улыбаюсь.

– Вот именно. Одно из них погаснет. А значит, не исполнится. Они не могут исполнится одновременно, а изначальной установкой этого мира было то, что каждый его житель получает желаемое. Получается противоречие. Как в геометрии при доказательстве теоремы.

– Ну… может, желание второго человека исполнится в параллельной вселенной. Пусть этот утопический мир, который мы придумали, будет системой взаимосвязей между разными мирами.

– Все равно, в таком случае, в той вселенной исполнится желание одного, в ущерб желанию другого.

Парень идет, насупившись, всматриваясь в порезы бетонной дороги.

– Что-ты ты совсем меня запутала.

– Просто я к тому, что поголовно все желания исполнятся не могут. Мы ограничены желаниями другого.

Реквием (Москва)

Звонки, гудки, свистки, дела,

в конце всего – погост,

и смерть пришла, и жизнь пошла

под чей-то длинный хвост.

Иосиф Бродский

В темном такси намного теплее, чем на улице. Хорошо. А то я порядком продрогла. Мягкие, тряпочные сидения. Не слишком разговорчивый водитель (в кои-то веки). Играет радио. Я кладу свою голову на колени Леши и смотрю в боковое окно. Огни фонарей проносятся по мере движения машины, то освещая, то скрывая в темноте наши лица. Мой взгляд расфокуссировывается, и лампочки-точки превращаются в распустившиеся цветы.

Его пальцы нежно касаются моих волос у виска, и парень заправляет их за ухо. По телу пробегает тысяча импульсов. Помнится, мы познакомились несколько часов назад, а я уже еду к нему домой.

Не могу представить, каково это, продираться сквозь жизнь одной. Мне кислородно-необходим рядом кто-то мощнейше вдохновляющий, чтобы двигаться ярче, интереснее и продуктивнее. Наверное, это чисто женская позиция, потому что мужчине для того, чтобы выбрать цель, ничего не нужно. А женщине цель ставить сложнее, у нас априори нет такой врожденной потребности в ее поиске. Надо наводить порядок там, где находишься, а не рисовать новые горизонты.

Я просто не могла позволить ему уйти. Наблюдая за ним весь вечер, все сильнее убеждалась, что это один из самых интересных людей в моей жизни. И дело было уже даже не в его музыкальных способностях, а в нем самом. Меня влекло к нему. За те несколько часов, что мы провели вместе, я пробурила только верхушку айсберга, и мне ни за что не хотелось останавливаться. Что в нем наконец-то меня зацепило. По-настоящему, а не сугубо поверхностно, как со многими до сего дня.

В детстве я была очень беспечным ребенком. Все последствия, будущность меня не волновали. Но потом юную легкомысленность школьных лет обстоятельно укрепили на первом курсе.

Мы сдавали макеты музеев – наших зачетных работ. Нас попросили оставить их на столах в кабинете, а самим выйти в коридор. Однокурсники и я не спали несколько суток подряд, у всех вид был изможденный, но воодушевленный. Дверь кабинета захлопнулась, и комиссия осталась внутри. Когда нас пригласили посмотреть на свои оценки, мы, из последних сил, рванули к дверному проему. Я чуть не сбила с ног кого-то, кто внезапно врос в кафельный пол в конце пути. Расталкивая одногруппников, я пробралась к просвету между ними и сама окаменела.

Столы казались уменьшенной моделью небольшого города после апокалипсиса. Каждый макет, старательно продуманный, прорисованный и вырезанный нами, выглядел так, будто по нему прошлись огромным деревянным молотком. Все было разрушено без возможности восстановления.

Потом нам объяснили, что данная мера была предпринята, чтобы кто-то другой не своровал нашу идею или не выдал бы чужой макет за собственный. И хотя это было разумно, справедливым мы это не посчитали.

И так случалось каждый раз, когда приходило время сдавать проекты.

С тех пор я приучилась к тому, чтобы наслаждаться тем временем, пока ты что-то имеешь, а не страшиться того, когда потеряешь.

– Ты точно хочешь сегодня возвращаться домой? – спрашивает Леша, когда мы сидели в баре.

– А есть другие предложения?

– Можем поехать ко мне… Не волнуйся, будешь спать, как младенец, – его расплывшаяся улыбка предвещает что скорее всего это значит такая же голая, чем «убаюканная колыбельной».

– Чего ты хочешь? – лукаво интересуюсь я.

– Меня больше волнует, чего хочешь ты…

Машина подскакивает на кочке, и я опускаю глаза на часы, проверяя время.

– 3 часа, 3 минуты – загадывай желание! – восторженно говорю ему.

– Мне нечего желать. У меня все есть.

– Так уж и все, – поднимаю брови и хитро улыбаюсь.

– Ну ладно, есть там одно…

Желания. Как много мы верим во всякие мелкие штучки, вроде одинаковых чисел на циферблате, трех повторяющихся цифр на номере проехавшей машины, рогатой косточки у курицы или нулевого меридиана и монетки через плечо.

Все, лишь бы не прокладывать путь самому.

А зачем, если каким-то счастливчикам все приходит от одной силы мысли? Те, кто стремятся к борьбе, слишком мало верят во всемогущество вселенной, которой осуществить твои стремления в разы проще и быстрее.

Но везет не всем. Опять же, вернемся к тому утопичному миру – невозможно удовлетворить потребности каждого. Вот только как рука звезд находит избранных?

– Почему кому-то достается все, а кому-то ничего? – озвучиваю я свой поток мыслей, переводя взгляд с фонарей на Лешу.

– Ну, кто-то умудряется встать на доску и задержаться на положительной волне, а кто-то ее просто упускает, и океан заглатывает его с головой.

– Но это же несправедливо.

– «Жизнь вообще несправедливая штука». Слышала про такое?

Я фыркаю.

– Слышала. Просто не могу смириться с тем, что плохие люди получают все, хотя они этого и не заслуживают, а многие добрые – гниют в подвалах.

– Да? Ты сама видела этих плохих людей? Откуда у тебя право рассуждать, что они плохие?

Я хмурюсь.

– Потому что они делают недостойные вещи.

Он горько смеется:

– Понятие о добре и зле придумали такие же люди, как и мы с тобой. И все лишь для того, чтобы управлять остальными. Наше общество держится на законах, которые придумали те, кто вовремя подсуетился.

– Прямо цитата из брошюрки по созданию личной теории заговора.

– Разве ты не согласна?..

– Согласна, вот только я сужу о добре и зле исходя из своих личных побуждений, я слушаю то, что говорит моя душа.

– Ты слушаешь мораль, которую тебе вдолбили воспитанием, – упрямится юный анархист. – Если бы тебя с детства приучили к тому, что убивать – это во благо, то сейчас у меня в шее уже торчал бы ножик, а ты глядя на меня улыбалась.

Он показывает, как воображаемое лезвие вонзается ему в сонную артерию, и корчась, кладет голову на свое плечо, свесив язык. Я действительно улыбаюсь, вот только не от представления этой картины.

– И тогда бы исполнилось мое желание тебя убивать, а не твое жить, – вспоминаю я придуманную нами модель мира.

– Это я к тому, – не обращая внимания на мой комментарий, продолжает парень, – что у Вселенной может быть совсем другое понятие о справедливости. А мы сетуем на так называемую «судьбу», – Леша делает в воздухе кавычки, – и ничего не хотим с этим поделать.

– Да, но я бы не сказала, что причинять боль другим людям, пробивать себе дорогу чужими жизнями – это приемлемо и вообще допустимо. И дело не в моем воспитании или морали. Я так чувствую, вот и все.

Парень ничего не отвечает. Я поднимаюсь с его колен и просто сажусь рядом так, что наши ноги соприкасаются.

Вот нравится ему так делать. Возбудить мой ум, а потом перестать поддерживать разговор.

На слове «возбудить», пронесшемся в пьяной голове, я немного зависла. Вспомнилось то, как он снимал футболку в гримерной…

– Что у тебя на татуировке? – спрашиваю я, вспомнив его забитую спину.

– Там очень много составляющих.

– А что она значит, если не секрет?

Он вздыхает.

– Не секрет. Голова льва – это голова царя зверей. Это тот, кто по праву природы берет свое и не спрашивает ни у кого разрешения. Смысл в том, чтобы не обращать внимания на мелкое и добиваться цели. Огонь… Потому что я хочу полыхать на весь свет и в то же время согревать каждого человека на земле. А орган и ноты… Это дань смерти. Знак моего к ней уважения.

Его лицо с и без того уже твердыми скулами каменеет еще больше и мрачнеет, будто некие демоны прошлого терзают его.

– Мои родители умерли.

Его глаза устремлены куда-то поверх водительского сиденья, толи на дорогу, толи на небо – и мысли блуждают далеко-далеко. Точно так же, как это было на концерте.

Никогда не знала, что отвечать в таких случаях. И промолчать нельзя, и слова бессмысленны.

– Мои сожаления, – искренне говорю я. – Вы были близки?

– В последние годы мы с отцом очень отдалились, как это обычно и бывает, когда ребенок переезжает из родительского дома. Но я все равно… – он заминается, а меня охватывает желание его обнять, но сдерживаюсь, – скучаю. Он и мама – были теми, кто подарил мне этот мир. И этот подарок мне никогда не отплатить.

– Давно они?..

– Мама умерла во время родов. Мой младший брат не долго ее пережил – через пару недель я нашел его мертвое тело в кроватке. А отец почти семь лет назад от инфаркта.

Перед глазами ненамеренно возникает картинка маленького светловолосого мальчика, который только потерял мать, бегущего в детскую и находящего своего братика мертвым. Посиневшим, лежащем на боку. С танцующими погремушками-звездами над головой, которые должны были успокаивать своим звоном, но в тот момент он кажется мне самым ненавистным, что только могло быть создано человеком.

– Почему ты набил именно орган?.. – осторожно спрашиваю я. Мне хочется с ним говорить, но эта тема все же слишком личная. Поэтому стремлюсь немного уйти в сторону.

– Потому что именно на органе играется реквием Габриэля Форе. А это то, что исполняли на панихиде матери по просьбе отца. И ноты на моей спине из этого Реквиема.

У меня заканчиваются слова. Передо мной один из самых одиноких людей из всех, что я встречала. До сегодняшнего дня личного знакомства с людьми, потерявшими обоих родителей, да еще и брата, у меня не было. И сейчас я просто не знала, как реагировать, как вести себя.

В этот момент его душа оказалась настолько обнажена передо мной, что почти видно коршуна, клюющего его сердце. Почти как Прометей, дарящий огонь и энергию всему миру – и до сих пор расплачивающийся.

Помню, в детстве про смерть слышала только с экрана телевизора. Кто-то умирал, люди вокруг него плакали, и я, маленькая и впечатлительная, ощущала, как водные дорожки расплываются на моих щеках. Мама мягко посмеивалась над моей чувствительностью.

Потом у меня умирали рыбки, одна за другой, пока аквариум полностью не опустел, а папа не пообещал, что живности заводить больше не будет, коли уж я так переживаю каждый раз, когда вижу кого-то брюхом кверху.

Затем прокатилась волна самоубийств среди знакомых моих друзей. Весь город стоял на ушах из-за этого массового флешмоба. Большинство открытых доступных крыш позакрывали. Толи это было «эмо-влияние», толи просто множество разбитых подростковых сердец…

А сейчас я встречаю человека, непосредственно связанного со смертью.

Гибельное кольцо сжималось.

Меня захватывают слова песни, доносящиеся по радио. Mumford and Sons – I Gave You All. Я откидываюсь на спинку кресла и начинаю беззвучно шевелить губами, подпевая мелодии. Меня смущает присутствие Леши с его музыкальным слухом – не думаю, что он бы оценил песнопения человека, которому толстозадый медведь таки потанцевал на ушах.

– По движению твоих губ я понял, что ты знаешь эту песню, – говорит парень.

– Да, знаю. Ее поет исполнитель одной из моих самых любимых.

– Это хорошо, что ты ее знаешь, – шепчет парень, что я едва его слышу.

– Ты давно был в родном городе? – пытаюсь снова разрядить обстановку после «смертельных» тем.

– Года два уже там не был, – он то сжимает, то разжимает правую руку в кулаке, очевидно думая, что я не замечаю.

– Почему?

– Мне не за чем туда возвращаться. Все мои друзья переехали либо в Питер, либо в Москву, так что не вижу смысла.

Я вспоминаю о том, что моя мама всякий раз, когда бывала в родном городе, посещала могилу своего отца. Не знаю, что именно она там делала, но это с детства казалось мне правильным.

– Разве ты не хочешь навестить могилы родителей?

Леша молчит, глядя в окно.

Понимаю – хватила лишнего. Что с моим языком сегодня? Наверное, со стороны выгляжу, как самая бессердечная тварь. Мне не хочется, чтобы он так думал, но по его отрешенному виду очень на то похоже.

Пока я посылаю мысленные сигналы извинений, Леша внезапно признается:

– Я предпочитаю огонь земле.

Мысленно обещаю себе и ему больше эту тему не затрагивать.

– Вот этот поворот? – неожиданно раздается голос с переднего сиденья.

Леша слегка вытягивается вверх, словно ему не хватает роста посмотреть в окно. Я оглядываюсь вокруг и понимаю, что не имею ни малейшего понятия, где мы находимся.

– Да-да, вот сейчас поворачивайте, а потом направо, – указывает парень.

До тех пор, пока автомобиль не останавливается, мы едем молча, лишь Леша иногда указывает направление. Парень расплачивается с водителем, он открывает дверь и галантно протягивает мне руку.

Я касаюсь его ладони, и мой мозг не может не отметить маркером этот факт.

Мы заходим в подъезд.

– Ты живешь один? – вылетает у меня, и только потом спохватываюсь, что это довольно провокационный вопрос: все-таки, как никак, у него есть жена.

– Да. Это вторая квартира моего близкого друга, я же в Москве не то, чтобы очень часто бываю. А Стас живет на другой, эту мне сдает частенько, когда я приезжаю.

Подъезжает лифт. В то время, как его рука заносится над кнопками, я выпаливаю:

– Подожди! Дай угадаю. Двенадцатый?

– Твоя интуиция поразительна, Арина, – говорит он и нажимает седьмой.

– А у тебя хорошая интуиция? – спрашиваю я, пока мы поднимаемся.

– Я стараюсь не душить свой внутренний голос и слышать шелест утренних звезд. И пока он меня не подводил.

– И что же было последним, что прошептал тебе твой внутренний голос?

Лифт останавливается, и Леша жестом приглашает меня пройти вперед.

– Мой внутренний голос сказал мне вытащить из толпы именно тебя.

Разувшись, он сразу уходит в дальнюю комнату, а я вожусь со шнурками на босоножках. И тут мне навстречу выбегает лайка, высунув язык на бок, гавкая и облизывая мои коленки.

Неугомонное создание носится вокруг меня, обнюхивая и приветствуя. Ничего себе, какая она быстрая!

– Это Везувий, – Леша стоит в дверном проеме и наблюдает за процессом. – Он уже тебя полюбил?

Я наконец-то заканчиваю с обувью и иду к нему в комнату.

– Еще бы он меня не полюбил. Почему-то все животные меня принимают, – я сажусь на край двухместной кровати с черным бельем, выглядывающим из-под покрывала. – А Везувий просто очаровательный! Не сказала бы, что очень люблю собак, но он просто чудо! Это твой?

– Не совсем, это Стаса, нашего басиста. Просто его жена не очень любит собак, поэтому Ви живет со мной. И я уже практически считаю его своим.

И, словно в подтверждение его слов, пес бросается к Леше на колени и укладывается там клубочком.

– Он больше похож на кота, чем на собаку, – смеюсь я.

– Да, это уж точно!

Леша гладит Везувия по голове и шее с легким нажимом, чтобы тот млел от того, как ногти чешут его. Я подхожу к ним поближе, и начинаю растирать псу место за ухом. Кажется, от вот-вот замурчит по-кошачьи. Я и правда завоевала его доверие.

Тут собака вздрагивает из-за какого-то шума и мчится в сторону прихожей. А мы остаемся в предыдущих позах, не зная, куда только что деть руки, которые так ненавязчиво были заняты Везувием.

– Ты не против, если я включу свои любимые песни? Просто я весь день смерть как хочу их послушать! – восклицает Леша.

– Конечно, я не против.

Я присаживаюсь обратно на кровать, и у меня наконец-то появляется время рассмотреть комнату.

В ней было удивительное сочетание трех главных цветов: черного, мятного и оттенка морской волны. Я понимаю, что судить по комнате о Леше бессмысленно, ведь по большей мере это квартира басиста, но в любом случае я замечаю многие мелочи, которые принадлежат, очевидно, тому парню, который привел меня.

На уголке зеркала висит черный ловец снов с зелеными камнями под ним. Рубашка небрежно повешена на стул, один из рукавов закатан, а левый спущен вниз. Будь Везувий кошкой, я бы решила, что это он так баловался, но тут, видимо, суть в беспечности Леши. На комоде стоит множество сувениров, и среди них фигурки всяких музыкальных инструментов, причем, что удивительно, очень много скрипок. Сначала я решила, что это гитары, но потом, подойдя поближе, убедилась, что рядом с ними всегда лежал смычок.

– Почему тут так много скрипок? Ты умеешь на ней играть?

Леша поднимает глаза с компьютера на меня и комнату, в поисках причины этого вопроса.

– Да, умею. Но не так хорошо, как хотелось бы. Вот на гитаре хоть закрытыми глазами могу играть, пальцы уже сами знают, где и какой звук получается, – он и впрямь закрывает глаза и показывает бешенную игру на воображаемом инструменте. Я усмехаюсь. – А вообще, кличка у меня такая – Паганини.

– Паганини? – с удивлением переспрашиваю я.

– Ага. Один раз я так напился, что когда взял гитару поиграть, порвал там две струны. Моему пьяному мозгу показалось этого мало, и он решил порвать все остальные кроме одной. «Смотрите, какой я виртуоз!» Парни до сих пор кличут меня Паганини после того случая.

– И как, хорошо получилось на одной струне?

– Отвратительно, – он качает головой, а я хохочу в голос. – Но на тот момент мне казалось, что я король мира.

– Ну и где же твои песни? – киваю ему на экран.

– А, сейчас!

Леша снова возвращается к поиску аудиозаписей, а я к осмотру комнаты. В общем-то необычного ничего, кроме огромного чучела филина на шкафу и множества виниловых пластинок я не нашла.

И никаких следов постоянного присутствия женщин.

– А граммофон у тебя тоже имеется?

– Это не мои пластинки, – нарочито небрежно отвечает Леша и наконец-то включает музыку. – Я предпочитаю большие, современные колонки.

Прибегает его четвероногий друг, и игра с ним и мячиком еще на полчаса занимает наши руки. Но вот Везувий мчится куда-то за мячом в коридор, и по звукам слышно, что он не слишком спешит возвращаться.

– Дать тебе какую-нибудь футболку, чтобы поспать? – Леша подцепляет взглядом мое и без того короткое платье.

– Да, было бы замечательно.

Парень вытягивает из шкафа черную футболку с символикой Hollywood Undead и протягивает ее мне:

– Думаю, тебе подойдет, она довольно длинная.

Ухожу в туалет, по пути оценивая длину этой материи. Конечно, длинная! Да она едва зад мне прикроет!

Собственно, как и ожидалось, конец футболки едва коснулся моих бедер, и то с натяжкой. Я стягиваю низ руками и иду в комнату Леши.

– Она мне короткая, – говорю я, высовываясь из-за дверного проема по шею.

Леша, уже устроившийся в кровати и выключивший музыку, приподнимает голову на локтях и лукаво смотрит на меня:

– Покажи.

Его настроение тут же проецируется на меня, и по лицу тоже расползается игривая улыбка. Выхожу вперед. И, естественно, футболка задирается еще больше.

– По-моему, она идеальна, – заключает парень.