Текст книги "Сломанная корона. Паганини"

Огонь (Москва)

Что есть любовь? Безумье от угара.

Игра огнем, ведущая к пожару.

Шекспир

Утро. Как же быстро оно наступает, когда спишь, и как же долго тянутся ночные часы, когда бодрствуешь. Но это была одна из тех ночей, когда даже удлиненных часов не хватало. Я была согласна уничтожить солнце, лишь бы оно сегодня не вставало над горизонтом. Не вставало никогда, напоминая о том, что кому-то было пора в универ, а кому-то на работу.

Мы бы с Лешей не замерзли, даже если отсутствовал вечный источник тепла.

Могу поклясться – это лучшая ночь из всех, что у меня были на тот момент.

Леша сейчас спит – решил, что пары часов сна ему хватит, и под страхом серьезной расправы попросил его разбудить. Я же прилечь не решилась. Конечно, в его объятиях сны были бы самые лучшие, вот только не факт, что после этого я бы действительно услышала будильник. Гораздо легче пободствовать, сгонять в универ на две пары (никак не могу их пропустить, на одной из них контрольная, а на другой сильно следят за посещением), а потом домой, катапультироваться в царство Морфея.

Поэтому я лежу с открытыми глазами и снова рассматриваю комнату. Взгляд задерживается на зеркале. Там отражаюсь я и обнимающий меня левой рукой Леша. Можно было бы сказать, что «мои медные волосы разметались по подушке», но, мягко говоря, на голове гнездо, губы опухли, на шее засос. Зато он выглядит просто сногсшибательно – взъерошенные волосы ему даже идут, а так как он лежит на животе, темная татуировка выгодно оттеняет нашу с ним бледность. Я бы даже сказала, что мы неплохо смотримся вместе.

И у меня как раз появилось время рассмотреть его спину.

Татуировка в технике дотворк: из крошечных точек собирается общая картина. На переднем плане лев, раскрывший пасть, в обрамлении кобальтовых органных труб – как если бы он сидел на троне из них. Огонь обрамляет всю картину, кончики языков расплываются по краям. Но больше всего меня привлекают ноты – они словно плывут под всей картинкой, составленные в два ряда, небольшие и аккуратные. Мне хочется обвести каждую пальцами, но ведь тогда он не выспится, а лучше бы хоть немного привести организм в порядок после такого количества алкоголя. Приходится довольствоваться эстетикой. За окном из-за тучек выглядывает утреннее солнце, и появляются тени. И я замечаю, что через всю татуировку лежит продолговатый шрам, который Леша, видимо, тщательно старался закрасить. Мне хочется спросить про него, но придется отложить на два часа.

Глаза предательски закрываются. Нет, так дело не пойдет. Медленно поднимаюсь с кровати, на ходу поднимая свое нижнее белье с пола.

Надо бы что-нибудь приготовить. И для начала – кофе.

Кухню нахожу быстро по видневшемуся из проема холодильнику с кучей магнитов. В скольких же странах он побывал?

А вот и кофемашина. Капсульная. Дома у нас стоит рожковая кофеварка – я привыкла уделять процессу приготовления этого напитка достаточное количество времени в день. То, что у Леши стоит не такая, скорее всего свидетельствует о том, что человек в вечной спешке. Хотя это и так понятно.

Капсулы нахожу в ящике стола, а дальше – дело техники. Приоткрываю окно, чтобы освежиться. На коже рук выступают маленькие бугорки от утреннего прохладного ветра, из-за чего в голове одна за другой начинают всплывать сцены сегодняшней ночи.

Я кручусь в тоненькой черной футболке, и кудри приятно бьют по телу. Леша протягивает ко мне руки и хлопает несколько раз по кровати. На звук прибегает Везувий и запрыгивает на то место, куда похлопал Паганини.

– Эй, нет, парень, я звал не тебя! – возмущается временный хозяин квартиры.

А я смеюсь и сажусь рядышком, почесывая пса за ухом. Наступает молчание. Мы оба снова «заняты» собакой.

– Хороший пес, – улыбаюсь я.

Парень никак не комментирует это. В один момент я замечаю, что он пытается максимально непринужденно придвинуться ко мне, делая вид, что ему просто неудобно. Закидываю ноги на кровать и слегка облокачиваюсь на плечо Леши, все еще поглаживая Везувия. Интересно, сколько ты протянешь?

Леша проводит пальцем по моей спине. По телу резко бежит электричество, и мне приходится приложить много усилий, чтобы не изогнуться от наслаждения.

– Думаю, пора спать, – говорю я, еще раз проверяя его выдержку.

Парень не двигается.

– Ложимся? – поднимая брови, спрашиваю его, чтобы хоть как-то растормошить.

Мелькает мысль, что, как приличной девушке, мне нужно встать и уйти на кровать в другой комнате. Интересно, она там вообще есть? Но сегодня меня не тянет быть приличной.

– Ты сводишь меня с ума, – неожиданно тихо говорит Леша.

Отклоняюсь так, чтобы видеть его зеленые глаза.

– Это взаимно, – говорю я охрипшим от возбуждения голосом.

Это становится последней каплей для него. Он берет мое лицо за подбородок и притягивает к себе. Последний взгляд на его губы… И я наконец-то ощущаю их вкус. Он целует меня невыносимо медленно, словно еще раздумывая над тем, что делать дальше. Но от этого сам процесс кажется только более интригующим.

Я провожу пальцами по его затылку, пропуская через них мягкие русые волосы. Хочется быть ближе, ближе! Леша, словно колеблясь, берет меня за локоть, останавливая мои движения. Я распахиваю глаза, смотрю на его сверкающие в полутьме зрачки, отражающие экран включенного компьютера. Он тоже подглядывает во время поцелуев!

Проходит пара мгновений, когда мы просто смотрим друг на друга, отстранивши губы на пару сантиметров. Я слышу собственное сердце.

Что же ты решишь?

Тут он просто обхватывает мое тело руками и прижимает к себе. Я неистово целую его, покусывая губы, а мои пальцы спускаются ниже шеи, поглаживая его спину под футболкой. Огрубевшие, но мягкие руки задирают одежду, и он с нажимом гладит меня по бедрам. Бедра, колени, икры! Я утопаю в наслаждении, когда его поцелуи спускаются на шею. Меня перекладывают на спину, и я слышу треск материи. Леша замирает.

– Кажется, мы порвали твою футболку, – говорю я, понимая, что швы не выдерживают на мне.

Леша без лишних слов разрывает ее окончательно и скидывает на пол. И зачем только мне была нужна эта футболка? Чтобы надеть на десять минут?..

– Без нее намного лучше, – Лешино дыхание щекочет мое тело, заставляя его дрожать в экстазе, когда он губами перемещается мне на грудь.

Я резко поднимаю его голову вверх – но не потому, что мне не нравится, а лишь оттого, что не до конца насладилась его опьяняющими губами. Боже, как он хорош! Настала его очередь раздеваться. Леша помогает мне стянуть футболку на себе, словно сам уже подписывается под происходящими действиями. Руки ласкают мое тело, а я занимаюсь тем, что пытаюсь запомнить на кончиках пальцев любой изгиб лешиных мышц.

Мы меняем положение, и я сажусь сверху.

– Где ты была все это время? – шепчет парень, на что я пробую просто отшутиться.

Мне хочется покрыть каждый сантиметр его тела поцелуями, нарисовав перед этим ажурную сетку прямо на коже, чтобы ни в коем случае ничего не пропустить – чем я и занималась, танцуя опущенными в невидимые чернила пальчиками по его груди. Нежные, мягкие губы, из которых исходит этот голос, полный невероятного волшебства – а говорят еще, что нельзя использовать магию вне Хогвартса – и которые слегка отдают привкусом пьянящей текилы. Глаза, которые он вечно закрывает на концертах, потому что стесняется людей, слушающих его, и просто чтобы сосредоточится. Глаза моего любимого цвета, стрелоподобные, прорывающиеся между третьим и четвертым ребрами. С лица на шею, ключицу, грудь – все, где содержится воздух, выдыхаемый с голосом, за который этот зеленоглазый ангел продал черту душу. Следом руки и пальцы, перебирающие струны гитары, записывающие стихи и в данный момент ласкающие мое тело…

– Я с самого начала, как увидел тебя в зале, знал, что просто двумя минутами на сцене это не кончится, – улыбается Леша, поглаживая меня по спине. – С такими как ты иначе не получается.

– Какими это «такими»?

– Есть такой особый тип людей. У тебя всегда горят глаза. Ты знала об этом? Тебе кто-нибудь говорил?

– Нет, не говорили, – признаюсь я, для которой эти слова становятся невероятной силы комплиментом.

Чувствую, как в этот момент искорки из души собираются где-то в уголках глаз. Наверное, именно об этом он и говорит. Но если мои глаза можно назвать горящими… То его радужки цвета сумеречной хвои – согревающими.

– Ты прямо излучаешь любовь, – говорит парень.

Я не могу не прикасаться к нему, словно возникла какая-то даже не психологическая, а физическая зависимость от его присутствия.

– Мне бы хотелось узнать, как горишь ты, – говорю я.

– Скоро узнаешь…

У него ниже пояса все напрягается. И потому я медленно начинаю двигать бедрами, не только мучая его, но и себя одновременно.

– А где же ты был все это время?.. – меня колотит, словно от лихорадки.

Я чувствую, как его дыхание учащается с каждым моим движением. Как же мне нравится его тело! Не перекаченное, но подтянутое, гладить такое – одно удовольствие! Хоть всю ночь бы так провела – ни разу бы не заскучала. Однако есть вещи еще интереснее.

Наигравшись с трением, я вновь увлекаюсь солоноватым вкусом его кожи.

– Сними уже с себя этот чертову одежду… – слышу я приглушенный голос, когда щекочу языком от шеи до пупка.

Он словно сам не осознает, что произносит это вслух.

– А разве так не остается полета для фантазии? – я хитро улыбаюсь и расстегиваю позади себя лифчик, но не снимаю бретелек.

– К черту фантазию, – он срывает с меня белье.

Его наслаждающийся взгляд сканирует мое тело. Я вызывающе выгибаю спину и беру Лешину руку в свою, проводя его пальцами с твердыми от гитарных струн подушечками по своей оголенной груди.

Он рычит, перекидывая меня на спину и прижимая мои руки к кровати.

– Спрашиваешь меня, где я был? – он говорит приглушенно. – Видимо, где-то в толпе, которая ограничивала видимость. И не давала мне найти тебя.

Я качаю головой.

– В толпе была я.

Как же много зависит в жизни от случайности. Леша всего лишь выцепил меня несколько часов назад из зала. А сейчас я лежу в одной постели с человеком, чей голос играет у меня в плеере на протяжении нескольких лет. Кто бы мог подумать, когда мы в лагере пели его песни, что все обернется именно так.

– А мне показалось, что помимо тебя там и нет никого…

Смех прорывается сквозь мои легкие.

– Ну не-е-ет, это уже слишком, врунишка! У тебя там таких, как я, целый легион, наверное!

Я пытаюсь шутливо вырвать свои запястья у него из рук. На что он и вовсе сводит их у меня за головой.

– Вообще-то, ты не права. Такое у меня впервые.

Я задираю бровь, а по его лицу не понятно – это он так шутит или говорит всерьез. Чтобы никак не комментировать то, чего я не поняла, нахожу самый простой ответ – занять язык кое-чем подинамичнее разговора.

– Ммм, – Леша с наслаждением втягивает воздух. – От тебя пахнет мыльными пузырями. Как будто в детство вернулся.

Я смеюсь. Это запах моего нового, купленного утром белья. Похоже, кто-то свыше подсказал мне, что оно понадобится именно сегодня.

Или кто-то «сниже»…

– Ты такая потрясающая, – говорит парень, терзая мою грудь зубами. – В тебе все, словно по моему заказу… Рыжие волосы, карие глаза, кожа, как у фарфоровой куколки, утонченная фигура…

Мне хочется сказать ему, что вообще-то, дело обстоит совсем наоборот – идеал здесь он, а вовсе не я. Но слова потерялись в разрядах низковольтного тока во всех местах, куда только добрались его руки, тело и губы.

– Господи… – только и могу стонать. – За что мне это седьмое небо?..

– Седьмое?.. Если позволишь, я доведу тебя до девятого…

– Круга?

– Только если захочу поиздеваться, – с хитрой ухмылкой он покусывает меня за внутреннюю сторону бедра.

Затем нежно целует через оставшейся на мне лоскуток ткани внизу. Я с шумом втягиваю воздух. Нет, это уже невозможно терпеть!

– Можно тебя? – словно робкий мальчик, спрашивает Леша, когда я уже совсем изнемогала от желания.

Вместо ответа издаю стон чуть ли не на всю квартиру.

Нарисованная музыка (Москва)

Архитектура – это застывшая музыка.

Шеллинг

Пока Леша пошел в душ, я заправляю кровать и сажусь на нее, попивая кофе. Настолько увлекаюсь при этом различными мыслями, что больше пью сам запах чашки, чем ее содержимое.

Слышу шаги и поворачиваюсь на звук. Леша показывается в дверном проеме, абсолютно раздетый. Мои щеки розовеют, и я смотрю в пол.

– Всегда удивлялся, почему после секса девушки умудряются стесняться наготы, – посмеиваясь говорит он и демонстративно проходит мимо меня, ничем не закрываясь.

– Наверное это потому, что ночью ничего не видно.

Я быстро поднимаю глаза на его кожу цвета слоновой кости и тут же вновь смущаюсь.

– Как раз ночью видно гораздо больше, чем днем.

Он обходит меня сзади и оставляет печать поцелуя на моем плече. Печать с гербом его потрясающего голоса со слегка протяжными гласными. Кому-то эта черта тембра может показаться манерной, но я виду в этом стремление вечно петь.

– И что же видно ночью? – я дрожу от его дыхания на обратной стороне моей шеи.

– Обнажены не только тела, но и их души. Их желания, мечты, мысли… Страхи, – добавляет он, намеренно подув в мои волосы, отчего меня слегка передергивает.

Леша берет меня за руку и поднимает на ноги. Его горячая ладонь ведет меня к зеркалу. Он встал чуть позади и улыбнулся нашему отражению. Почему-то в зеркало смотреть было не так стеснительно – и я даже позволяю себе ухмыльнуться нашим двойникам из Зазеркалья. Заметив, что я снова стою на носочках, Леша пошутил на эту тему, как чуть ранее этим утром, когда я на кухне творила нам завтрак. По-моему, я даже засмеялась. Не уверена. Не могу оторваться от отражения его глаз в стеклянной поверхности. Я корчу рожицу, высовывая язык на бок, глядя ему «в глаза», и Леша повторяет за мной. Усмехнувшись, я меняю гримасу и парень тоже. Все-таки было в нас что-то схожее: даже не столько во внешности и цвете кожи, а в том, что мы будто являлись отражением друг друга в некоторых суждениях, взглядах на мир.

Или я просто нас плохо знала.

– Посмотри, – став серьезным, говорит мужчина нашим отражениям. – Ты потрясающая.

Он обходит меня и ловким движением расцепляет застежку лифчика, а затем стягивает нижнюю часть комплекта. Кружево падает к моим ступням, похожее на снежные узоры на окне.

Я смотрю на нас, полностью обнаженных, в зеркало. Леша гладит меня по бедру. Тянусь к нему за поцелуем. Он оказывается недолгим – парень отстраняется и отходит.

Ты куда?

Он пятится назад и левой рукой берет гитару, усаживаясь на кровать.

У меня внутри все обрывается.

Ты сыграешь для меня?..

Слежу за тем, как пальцы правой руки ложатся на гриф. Характерный шаркающий звук при смене аккордов достигает моих ушей, а каждый удар о струны делает за меня шаг в его сторону. Вокруг пропадают любые шумы, меня завораживает его мерно двигающаяся над струнами рука. Вверх-вниз. Вверх-вниз.

Я сажусь на колени перед ним, устремив взгляд на его лицо. На глаза, которые закрыты. И на губы, которые неожиданно раскрываются.

Меня словно за вытянутую руку вырывают из толщи воды, и наконец-то я начинаю слышать.

Леша играет только одну песню, но времени проходит столько, как если бы это длилось на протяжении всего восхода солнца, прямо до полудня. Я вижу дребезжание струн, их резонирующие движения, пронзающие воздух. Я слушаю их, его голос, и все это сливается во что-то большее, чем просто песня. Будто опять попадаю на сцену, в мир тысяч светлячков. Внутренности отбивают ритм, которым руководит мой музыкант.

Тысячу раз мне пели, играли на гитаре, на клавишах, на различных духовых инструментах… И сейчас это было тоже самое, что один из тех разов, но и при том нечто совершенно новое. Музыка отскакивает от стен, а его голос словно клянется мне в чем-то. Дело уже даже не в словах песни, а в интонации, в неких переливах его надрывного тембра. Каждое слово – обещание. Каждая строка – клятва. Каждый куплет – нерушимый обет.

Будь моим.

Пожалуйста.

С губ чуть не слетели слова: «Я тебя люблю». Я прекрасно понимаю, что мы знакомы два дня, и любой бы человек просверлил пальцем мой висок насквозь. Сама бы просверлила.

Но у меня такое ощущение, что я знаю этого человека уже целую… чуть не подумала «вечность». Он – тот, чей голос не давал мне сдаваться в самые трудные моменты и разделял мое счастье в лучшие. Он был со мной всегда – на вечеринках, на пляжах, когда солнце вареной сгущенкой растекалось по коже, на качелях, в автобусах, поездах, самолетах и метро. Эта музыка делала то, что не мог сделать даже самый близкий человек. Можно позвонить другу, когда тот будет занят, а ты будешь в нем нуждаться. Можно попытаться обнять кого-то, а он передернет плечами. А музыка не предаст.

И он – живой носитель этой музыки.

Почему можно сказать, что это – моя любимая песня, всего после недели «знакомства» с ней, и нельзя сказать, что любишь человека во время первого общения? Человек – это та же музыка.

И его тональность совпадала с моей.

Люди хорошо сходятся с теми, с кем у них «один плейлист на двоих». Тогда что можно сказать о тех, кто творит композиции из этого плейлиста?

И вот я. Сижу перед своим творцом на коленях, обнаженная, с распятой на струнах душой. И вот он. С голосом древнегреческих сирен и инструментом самого искусного сатира.

– Ты что, плачешь?.. – спрашивает Леша.

Песня уже закончилась, а мое сопение только набирает обороты.

Я отвернулась, закрывая глаза руками. Леша спускается ко мне и обнимает.

– Знаешь, мне всегда было приятно, что моя музыка может вызывать такие эмоции у людей. Чувствую, что создаю стоящее, отражающееся на других. Трансформирую мир.

Я тянусь за неостывшей на его губах песней. Она приятно щекочет трещинки на моей коже. Леша целует мои глаза, упиваясь слезами. А ведь он и правда словно получает некоторое удовольствие, наблюдая за тем, как я плачу. Плачу и расплачиваюсь солоноватой водой за услышанные ноты.

– Разве мои слезы не расстраивают тебя? – робко спрашиваю я, поднимая глаза на него.

Леша цепляет мой подбородок пальцами и заглядывает в мое лицо.

– Нет, – говорит он. – Ты знаешь, я просто хочу крутую музыку делать. Чтобы люди слушали и чувствовали себя живыми даже в самые худшие моменты их жизни.

– Хочешь их поддерживать? Как лучший друг?

Леша усмехается.

– Нет, не так. Хочу сотрясать умы. Чтобы от моих песен смеялись, грустили, сходили с ума, плакали, – он с улыбкой проводит большим пальцем по моей еще невысохшей щеке.

– Да, наверное, ты прав. Ведь одно только осознание, – я делаю акцент на последнем слове, – этого факта заставляет вознестись на облака.

– Именно так, – его зеленые глаза устремляются вверх, словно проверяя, до какого неба мы долетели.

– Я бы на твоем месте выбирала только космос, на низшее не соглашусь, – подмигиваю я.

– И ведь не поверишь, получается же! – Леша откладывает гитару в сторону и берет меня за руку. – Я пробовал достичь этих небес другими способами, но все не то.

Поднимаю бровь. Вижу, его эта тема заинтересовала больше, чем полет до космоса. Хорошо, продолжим:

– И как же ты пробовал?

– Пытался с помощью психотропных препаратов. Но не то.

– А ты уверен, что именно такие эмоции вызываешь у людей?

Леша кивает в сторону своего ноутбука и телефона, заряжающегося на столе:

– Мне каждый день пишут люди и говорят, что наша музыка заставляет их почувствовать живыми. А о большем я и не мечтаю. Наверное, сложно в это поверить.

– Да нет, почему же. С музыкой, как со словом: можно спасти, можно убить, можно полки за собой повести…

Леша смеется, и у него слегка трясутся плечи.

– Ну, полки это не мое. Но вообще, я имел в виду, сложно поверить, что я делаю это не ради славы. Вот ты, ради чего ты рисуешь?

Я вдруг осознаю, что мы впервые за это утро заговорили обо мне. Даже непривычно отвечать, а не спрашивать. И мысли разбегается от вопроса, как тараканы от включенного света.

– Просто ради того, чтобы выплеснуть свои эмоции… Оставить отпечаток внутренней магии на листке. А то сегодня ты что-то испытываешь, и все, завтра ты уже не сможешь воспроизвести чувство. Зато посмотрев на собственную картину, ты зарождаешь в себе отголоски, кидаешь маленькое семечко, которое взрастает в новые ощущения… Это сложно объяснить, – я вздыхаю, сетуя на мизерный словарный запас. – Рисую, потому что рисую.

– Вот и я сочиняю музыку, потому что мне так велит сердце. А оно, на мой взгляд, самый искренний барабанщик.

Когда я прихожу домой, мой барабанщик стучит так, словно бьет не палочками, а тяжелым медленным маятником. Как ни странно, дурман сна, который распластал меня по столу во время второй пары, куда-то пропал, едва я вышла под дождь из станции метро. Скидываю промокшую одежду сразу в стиральную машинку и завариваю ядерную дозу кофе.

Я живу в квартире-студии, родители купили ее, когда мне было лет 10, и отдали под съем. А после моего поступления я решила пожить отдельно. И меня это устраивает. Можно не париться на счет поздних приходов после тусовок, мелких ссор на почве «помой за всеми посуду» тоже не возникает. С родителями я вижусь не часто, раз в неделю, а то и меньше. У них своя жизнь.

А у меня вдохновение.

Я вижу зеленый цвет. Переливы изумрудного и цвета морской волны, плавно переходящие в синий. И яркие рыжие пятна.

Масло или акварель?

Останавливаюсь на масле и тщательно выдавливаю содержимое тюбиков на деревянную, уже порядком измазанную палитру. Я никогда ее не мою, потому что так иногда получается внезапный цвет или оттенок, который словно пришел откуда-то свыше. Словно кто-то за меня управляет смешением моих красок. Хотя в художке меня за это порядком ругали.

Карандашный эскиз я успела набросать в блокноте еще в метро. Хост тоже быстро оказывается разлинован серыми линиями-наметками. Хочу увидеть цвет.

Достигнув наконец нужного оттенка, я набираю его на кисть и останавливаюсь перед уже подготовленным холстом, зажимая деревянный кончик кисти в зубах.

Воображение вперед реальности выписывает яркие линии на белом.

Холст словно становится объемным и уносит меня в комнату Леши, воспроизводя момент его музыки. Я вижу его черное постельное белье, которое на хосте уже отливает изумрудным в складках. Наши бледные тела цвета пенки от капучино, едва тронутые румянцем, и мои рыжие, слегка разметавшиеся по плечам волосы, находящие свое отражение на оттенке его губ. Тени от перекладин английского окна заключают его тело в клетку, но гитара выступает ключом к свободе. И лицо. Это полное отчуждение от реальности и отдача миру музыки с головой. Уже представляю, как долго я буду возиться с его лицом…

Я начинаю с бледных контуров двух тел. Каждый мазок – это целая линия их жизни, стремительно плывущая по двухмерному пространству холста и трехмерной реальности. Представляю, как некий творец тоже вырисовывал третью снизу родинку на моем бедре, и чуть более сливочное, чем вся остальная кожа, родимое пятно на правом плече.

Все-таки все люди изумительны в своих несовершенствах. Если бы не эти отличительные черты в виде шрамиков, горбинок на носу, необычных изгибов ушей или выступающих больших пальцев ног – мы стали бы чурочками с глазками, выпиленными искусным дереворезом, стали бы теми подсвеченными прожекторами безликими манекенами. В нас не было бы жизни, индивидуальности. Совершенство – одно, а недостатки у всех особенные. Говорят, что любят-то не за достоинства. И ведь правда, взгляните на идеальную деревянную статуэтку. Ты ее не любишь, а любуешься. Зато маленький фигурку-талисман, выструганный твоим отцом во время похода в палатках, таскаешь везде – у нее шероховатая поверхность, которая массажирует пальцы, успокаивая.

Полыхнула молния, и моя пока незаконченная картина окрасилась в более пронзительные цвета. Я выхожу на балкон, ожидая прилива грома, который зарядит меня энергией.

Снова вспышка. Звук сначала тихий – где-то в отдалении, наверху серых облаков. Раскат, еще один… И на улицу обрушивается громовая наковальня. Некоторое время более насыщенная, чем обычно трава у дома напротив раскачивается наподобие морских волн, и вдруг снова вспышка. Шепотом считаю до двенадцати – и следует гром.

Если в природе картинка и звук так органично сочетаются, то, может, и у художницы с музыкантом есть шанс? Ведь каждый человек – это не только часть природы. Мы все ее небольшие модельки и прототипы.

Может, в мироздании все же остались ячейка для нарисованной музыки или звучащих картин?