Текст книги "Питомник. Книга 1"

Глава шестнадцатая

Коля Телечкин переходил широкую площадь, когда упали первые капли дождя. Он направлялся к метро, чтобы поговорить с бомжами, которые обитали у крытого рынка. Если предположить, что Рюрик сказал правду, его приятели могут знать, где он шлялся ночью.

«Зачем мертвому бомжу алиби? – пискнул в голове лейтенанта ехидный голосок. – Успокойся, Телечкин, не лезь, куда не просят, о жене подумай, о будущем ребенке, о маме с бабушкой».

Небо над головой затряслось, ударил гром, сразу у нескольких припаркованных машин включилась сигнализация. Визг, вой, громовые раскаты заглушили тихий внутренний голосок. Ливень рухнул сплошной стеной, лейтенант едва успел добежать до метро. В вестибюль набилось много народу, откуда-то из угла несло знакомой вонью, и Телечкин сквозь толпу стал потихоньку протискиваться к бомжам.

Их было всего двое. Старик в драном тельнике и засаленных ветхих галифе мирно спал на газетке. Рядом примостилась нестарая, но сильно потасканная женщина, почти лысая, с красным испитым лицом. Она сидела, уставившись опухшими бесцветными глазами в одну точку, и едва заметно покачивалась.

Лейтенант был в форме, женщина сжалась в комок, закрыла голову руками и тихо запричитала:

– Не тронь, начальник, слышь, не тронь, а?

– Никто вас трогать не собирается, – успокоил ее Телечкин, – Рюрика и Симку знаете?

– А чего? – подал голос старик. Оказывается, он не спал, но вставать не собирался, просто приподнялся на локте.

– Знаете или нет?

– Ну, предположим, – рыгнув, важно ответил старик.

– Когда в последний раз видели?

– Ну, а че случилось-то?

«Не знают еще, – решил Телечкин, – так даже лучше».

– Позапрошлой ночью кто-то машину мою раздел. Один мужик вроде видел, как Рюрик крутился поблизости. Я хочу сам с ним разобраться. Пусть отдаст по-хорошему все, что снял, я его отпущу, никакого дела заводить не буду.

– Ну, так ты чего, не знаешь, где он живет? Сходил бы к нему и разобрался, – резонно заметила женщина.

– Да я не уверен, он или не он, – задумчиво произнес Телечкин, – по описанию, вроде Рюрик, однако было темновато, тот мужик мог вполне ошибиться. Вы когда в последний раз видели Рюрика?

– Не он! – вдруг уверенно произнес старик, сел, стал тереть воспаленные глаза. – А какая тачка у тебя?

– «Жигуль», шестерочка, – гордо соврал Телечкин. Никакой машины у него не было.

– Рюрик ни за что ментовскую тачку трогать не станет, он вообще таких вещей не практикует, в натуре, – затараторила женщина, – он кичи больше смерти боится, чтобы он на ментовскую тачку позарился – никогда, сукой буду.

– Погоди, – перебил ее Телечкин и обратился к старику: – Ты сказал, точно знаешь, что не он. Почему?

– Позапрошлой ночью машину раздели? – старик прищурился. – С воскресенья на понедельник? Часа в три?

– Да.

– Отпадает! – бомж помотал головой. – Точно, отпадает. В воскресенье вечером, часов в двенадцать, на рынок продукты привезли, мясо, рыбу. Мы с Рюриком, с Васькой Куликом и еще там с мужиками это дело сгружали, часов до пяти утра. Так что Рюрик тачку твою не трогал. И никто из наших не трогал, понял, нет, в натуре? В другом месте вора ищи. А мы люди порядочные, своим трудом зарабатываем.

– Часто?

– Да всю дорогу! Как привозят, так мы разгружаем. В воскресенье ночью всегда большой завоз.

– А еще кто-нибудь этим интересовался? – быстро спросил лейтенант.

– В каком смысле?

– Ну, кто-нибудь подходил к вам в воскресенье, спрашивал о Рюрике, о Симке?

– Тебе зачем? – старик подозрительно уставился на лейтенанта. – Машину твою никто из наших не трогал, точно говорю, в натуре, ну и все. Разговаривать не о чем.

Бомжи чувствовали в нем слабину, и это было противно. Не умел он разговаривать с людьми так, чтобы они трепетали, не умел глядеть «магнетическим» взглядом, прямо в глаза, не моргая. Такие вещи отлично получались у капитана Краснова. Во всяком случае, капитан считал себя большим специалистом по психологическому воздействию на подозреваемых. Когда взгляд не помогал, пользовался кулаками, иногда ногами.

Коля вспомнил Краснова, подумал, что именно из-за капитанского профессионального мастерства ему, младшему лейтенанту Телечкину, сейчас приходится вытягивать из бомжей информацию, и попытался прожечь старика насквозь пристальным взглядом. Смотрел молча несколько секунд, старался не моргать. Старик зевнул, продемонстрировав гигантскую пасть с черными осколками зубов, и вяло спросил:

– Ты чего, в гляделки решил поиграть, начальник?

– В воскресенье утром Симка устроила здесь концерт, в ларьке крутили музыку, она плясала, – лейтенант тяжело, безнадежно вздохнул, – рядом вертелся тип в черном, со свастикой и черепами.

– Платочек на голове, – отрешенно произнесла женщина, – очки темные… Курить есть у тебя?

– На, возьми пару штук, – Коля протянул ей пачку, – он вас спрашивал о Симке? О чем-нибудь с вами разговаривал?

Женщина дрожащей рукой аккуратно вытянула две сигареты и спрятала за пазуху.

– Да мы с такими панками-фашистами ваще не разговариваем, они нас ненавидят, мы их, – рявкнул старик, – зверье они, в натуре, отморозки. Вон, в Сокольниках прошлым летом такие, с черепами, на мотоциклах, цыган мочили ночью, даже младенцев не пожалели, зверье! – старик кричал так, что многие головы стали поворачиваться в их сторону. И опять померещились Коле знакомые светло-карие глаза.

«Нет, я не псих! – жестко сказал себе лейтенант. – У него лицо стандартное, вот он и видится мне на каждом шагу».

– Кончай орать! – скомандовал он старику. – Мы ловим его, понятно? Он опасный преступник, так что, давай, живо, отвечай на вопрос: он с вами разговаривал или нет?

Командный тон оказался куда действенней магнетических взглядов. Бомжи не испугались, но прониклись к младшему лейтенанту искренним почтением.

– Никак нет! – коротко рявкнул старик, видно, вспомнив свою армейскую юность.

Гроза между тем кончилась, толпа повалила на улицу из вестибюля. Коля попросил у бомжей документы, их, конечно, не оказалось.

«А физиономия у него вовсе не стандартная, просто я его боюсь, – беспощадно признался себе лейтенант. – Когда человек одет вызывающе, с черепами и свастикой, лицо как бы смазывается».

– Да ты меня всегда найдешь, – сказал старик, – я либо здесь сижу, либо за рынком, на хоздворе. Ноздрю спросишь, тебе каждый покажет, если, конечно, ты это, без формы своей будешь. А в форме – нет. Никто не скажет, только голову заморочат. Среди наших стукачей нет. Понял?

Коля втиснулся в толпу. Почему-то из пяти дверей была открыта только одна, и на выходе образовалась небольшая давка.

«Он просто слышал, как они обсуждали предстоящую ночную работу, – размышлял лейтенант, – однако как же он узнал, что Симка живет с Рюриком? Тоже услышал? Впрочем, мог запросто обойтись и без этой информации. Пришел, увидел, что она одна дома, и убил. Все. Не надо усложнять».

Оказавшись на свежем воздухе, Коля застыл на миг, размышляя, что еще он может сделать, стоит ли сходить в бомжовский дом, побеседовать с соседями несчастной парочки, или лучше отправиться к себе домой и ждать звонка Бородина.

Он стоял у перехода через площадь. Вероятно, сломался светофор, долго не загорался зеленый, и успела собраться приличная толпа. Машины, проезжая на большой скорости, пускали из-под колес фонтаны грязной воды, толпа шарахалась назад, наконец зеленый включился, и стадо машин неохотно замерло, заняв переход. Людям пришлось лавировать между ними, толкая друг друга. Кто-то сильно ударил Колю в спину. Мимо, совсем близко, пробежала полная молодая женщина, волоча за руку маленького ребенка. Телечкин тихо чертыхнулся, сделал несколько шагов и вдруг почувствовал странную тупую боль в спине. Еще шаг, и боль стала нарастать с реактивной скоростью, пересохло во рту, площадь завертелась перед глазами. Сквозь липкий тяжелый туман он увидел, как зажегся желтый, машины отчаянно засигналили. Ноги обмякли, в глазах потемнело, он не мог понять, удается ли ему идти, передвигаться к безопасному тротуару, или это просто беспорядочное кружение, движение в никуда.

Коля сделал еще шаг, то ли по земле, то ли по воздуху, почувствовал, что под ногами уже никакой земли нет и он болтается в пространстве, в невесомости, как космонавт.

Площадь выла и визжала. Отчаянный скрежет тормозов взорвался у него в мозгу, и не осталось ничего, кроме боли, огромной, как Вселенная.

* * *

Люся встретила доктора Руденко робким вопросом:

– А тетя Лиля за мной придет?

Евгения Михайловна присела на краешек койки и провела рукой по светло-желтым свалявшимся волосам.

– Надо голову вымыть и лук втереть, – с легким вздохом произнесла Люся и принялась теребить уголок простыни.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

– Живот болит?

– Немного. А что такое выкидыш?

Доктор Руденко несколько секунд молча смотрела в светло-карие выпуклые глаза, слишком внимательные, слишком грустные для слабоумного ребенка. На вопрос она отвечать не стала, вместо этого положила перед Люсей коробку шоколадных конфет «Черный бархат», перевязанную розовой ленточкой.

– Вот, тебе просили передать.

Лицо Люси изменилось необычайно. Она покраснела, потом побледнела, в глазах засверкали слезы, несколько раз открылся рот, но слов у нее не нашлось, только вырвался протяжный вздох.

– Молодой человек ждал меня у входа в больницу, спросил, не знаю ли я Люсю. Я сказала, да, знаю, как раз к ней сейчас иду.

– А еще? – еле слышно выдохнула Люся и осторожно, кончиками пальцев, погладила целлофан на коробке. – Что еще он сказал?

– Спросил, как ты себя чувствуешь. Передал тебе привет от мамы Зои. Сказал, что ты хорошая девочка, ни в чем не виновата. Ты не убивала тетю Лилю. Теперь можешь рассказать, как было на самом деле. Все, что помнишь, можешь рассказать.

– Это он вам так сказал? – судорожно сглотнув, спросила Люся.

– Конечно. Разве кто-то другой об этом знает?

– Нет… никто… А где тетя Лиля? – девочка задышала часто, тяжело, лицо залилось слезами, задрожали плечи. – Где тетя? Тетечка Лилечка моя, родненькая, позвоните, пусть она меня заберет домой, ну пожалуйста, я не хочу к маме Зое, я не хочу жить здесь, где моя тетечка?

Коробка конфет упала на пол, но Люся этого не заметила. У нее началась самая настоящая истерика. Доктор Руденко поняла, что разговаривать дальше бесполезно. Она решила не колоть успокоительное. Девочка и так запичкана психотропными препаратами.

Евгения Михайловна сидела и гладила ее по волосам. В маленький бокс заглянул фельдшер, хотел войти, но доктор покачала головой. Люся плакала и причитала, повторяла одно и то же, звала тетю Лилю, казалось, она ушла в себя, в какие-то свои жуткие, невыносимые воспоминания. Она проживала травмирующую ситуацию заново, неизвестно в который раз.

– Не надо! Ей больно, пожалуйста, не трогай ее! Я все сама отдам, я знаю где, не трогай!

Евгения Михайловна пожалела, что у нее нет с собой диктофона. Она старалась не пропустить ни слова. Люсино бессмысленное бормотание со стороны казалось бредом, но содержало в себе бесценную информацию.

– Тетя! Миленькая, хорошенькая, пожалуйста, открой глазки! Почему она не слышит? Нет, я не убивала… я не знаю… мне было плохо… не помню… почему я? Русланчик, прости меня… Она поправится? Да, я поняла, если я признаюсь, что убила, она поправится… Я убила тетю Лилю… я убила… Люся плохая, воняет… Русланчик, не уходи, помоги ей… – Дальше последовал жуткий, сдавленный крик. У Люси закатились глаза, она рухнула на койку.

Евгения Михайловна посчитала пульс, вытерла ей лицо бумажным платком и, наклонившись к уху девочки, тихо спросила:

– Руслан ударил тебя?

– Шею больно, – не открывая глаз, прошептала девочка.

– Сейчас больно?

– Позовите тетю Лилю. – Светло-карие глаза широко открылись и уставились на Евгению Михайловну. Взгляд был осмысленным, испуганным, и опять доктор Руденко не заметила в нем ни капли безумия. – Я сделала все, как нужно, тетя Лиля уже поправилась. Пусть она придет.

– Люся, а кто тебе сказал, как нужно делать?

– Добрый Лоа.

– Кто это такой?

– Добрый дух, который оживляет мертвых. Человек умирает, как засыпает, а потом просыпается и становится молодым, здоровым, сильным, и живет очень долго, никогда ничем не болеет. Если слушаться Лоа, он будет добрым и оживит мертвого, за которого ты просишь, – все это она проговорила быстрым, свистящим шепотом, четко, без запинки, словно повторяла заученный наизусть текст.

– Как он выглядит, этот Лоа? – осторожно поинтересовалась Евгения Михайловна.

– Никак. Его нельзя увидеть.

– Но тогда как же с ним можно разговаривать?

– Он иногда вселяется в человека и говорит через него.

– Значит, он в тебя вселялся?

– Нет, в меня нельзя, я плохая, больная, глупая, от меня воняет. Лоа любит здоровых, сильных, которые спортом занимаются. Вот Руслана он очень любит, Руслан такой красивый, сильный. Ну, вы же его видели, это он вам передал для меня конфеты.

– Да, конечно. Значит, Лоа вселился в Руслана, убил тетю Лилю и приказал тебе сказать, что это ты убила, – медленно проговорила Евгения Михайловна и почувствовала, как у нее холодеют руки и мурашки бегут по спине.

– Лоа добрый, но строгий, – задумчиво произнесла Люся, – он всегда делает, как лучше для человека. Только кажется, будто он убил. На самом деле это такое испытание для людей. Вот я глупая, не умею говорить неправду, и мне пришлось пройти испытание, сказать всем, что я убила тетю Лилю. Но теперь я очистилась. Из меня вышла плохая кровь, и я должна поправиться.

– Из тети Лили тоже вышла плохая кровь?

– Конечно, – Люся широко, радостно улыбнулась, – но только вы никому об этом не рассказывайте.

– Хорошо, никому не расскажу, – пообещала доктор Руденко и внезапно спросила: – Ты помнишь свою маму?

– Я не хочу к маме Зое, – живо отозвалась девочка, – я больше туда никогда не хочу, там все думают, что я плохая.

– Кто все?

– Там делают уколы. В подвале страшно, там злые чудовища. Кукле оторвали голову, я плакала, они смеялись. Пожалуйста, позвоните тете Лиле, пусть она меня заберет.

– Люся, у мамы Зои в подвале живут чудовища?

– Да. Вампиры, ведьмы, черти, мертвецы. Я боюсь, я не хочу.

– А кто оторвал кукле голову?

– Бака, – прошептала Люся и тут же зажала рот ладонью.

– Кто это?

– Злой дух, человек-волк.

– И зачем он это сделал?

– Чтобы убить.

– Кого?

– Не знаю, кукла была как будто этот человек, которого хотели убить. Они так играли.

– Кто они?

– Все ребята.

– Ребята у мамы Зои?

– Нет! Я к маме Зое не хочу, – Люся вдруг замерла с открытым ртом, несколько секунд глядела куда-то мимо Евгении Михайловны, в глазах у нее застыл ужас, словно там, за спиной врача, она увидела нечто очень страшное, – пожалуйста, никому не говорите про Лоа, – прошептала она, и как будто весь воздух вышел из нее вместе с этим шепотом. Она упала на подушку, лицо ее стало бледным и равнодушным.

– Люся, ты знаешь свою фамилию?

– Коломеец Люся, восемьдесят пятого года.

– А как фамилия мамы Зои?

– Я спать хочу, я сразу усну, я буду хорошо себя вести, – пробормотала девочка и широко зевнула.

– Мама Зоя тебя удочерила и дала тебе свою фамилию, – Евгения Михайловна взяла Люсю за руку, – ты должна мне ее назвать, тебя никто не будет ругать за это.

– Я Коломеец Люся, я не хочу другую фамилию, я хочу домой, позвоните тете Лиле…

– Хорошо. Как фамилия Руслана?

– У Лоа нет фамилии. Ему не нужно…

– А мама Зоя тоже Лоа?

– Руслан Лоа Барон Самади, мама Зоя Лоа Маман Бригит.

– Они муж и жена?

– Нет.

– У мамы Зои другой муж?

– Был. Но умер.

– Когда?

– В том году.

– Как его звали?

– Папа Василий.

– Отчего же он умер?

– Долго болел. Лежал в кровати, не двигался, только кушать просил. А потом умер. Я спать хочу, я сразу усну…

– Хорошо, Люся, сейчас ты будешь спать. Только скажи, ты помнишь свою родную маму? Ее звали Ольга, – ласково произнесла Евгения Михайловна.

– Да. Я помню маму Олю. У нее светлые кудрявые волосы, как у тети Лили.

– Она погибла. Это тоже было испытание Лоа?

– Нет. Она сама себя убила. Прыгнула на улицу из окошка и разбилась. Лоа ни при чем.

– Ты это видела или тебе кто-то рассказывал?

– Я спала, ничего не помню. Можно, я посплю? Тетя Лиля придет, вы меня разбудите, хорошо? – Она закрыла глаза, лицо ее обмякло, расслабилось. Она уснула моментально. Евгения Михайловна несколько минут сидела на краешке койки, низко опустив голову, и слушала тихое, тревожное сопение девочки.

«Ведь не могла она все это сочинить. Она говорит о том, что знает, что видела своими глазами. Похоже, речь идет не об одном маньяке, а о целой команде психопатов, – думала доктор Руденко, – сейчас столько развелось всяких чудовищных сект. Сатанисты, любители черной магии. Но каким образом попала к ним эта девочка? До сих пор она упрямо повторяла, что убила. А теперь говорит совсем другое. Вероятно, правду. Значит, ход с конфетами оказался верным».

Идея принести Люсе коробку шоколада «Черный бархат», точно такую, какая лежала на столе в ночь убийства, пришла в голову Евгении Михайловне после того, как Бородин в кафе натянул на себя жуткую маску черта. Она чувствовала, что Люсю надо сдвинуть с мертвой точки, сломать психологический ступор. Демонстрировать ей черта Евгения Михайловна раздумала. Испуг только усугубил бы проблему. А вот радость могла пойти на пользу. Евгения Михайловна очень надеялась на конфеты, но такой бурной реакции, такого потока новой информации не ожидала. Получилось нечто вроде следственного эксперимента. Девочка практически разыграла перед ней сцену убийства.

Наконец, как будто очнувшись, Евгения Михайловна бесшумно вышла из палаты, отправилась в свой кабинет, закрыла дверь и записала все, стараясь не упустить ни слова.

* * *

Черный бронированный джип мчался по главной улице подмосковного города Лобни на огромной скорости, весь прочий транспорт в панике жался к обочинам, пешеходы шарахались, самые впечатлительные вскрикивали и провожали черного убийцу возмущенными, испуганными взглядами. На выезде из города молоденький инспектор у поста ГАИ выскочил на шоссе, но вовремя был остановлен старшим товарищем.

– Запомни их и никогда не трогай, – тихо и мрачно сказал старший младшему.

– А кто это?

– Неприкасаемые.

Джип между тем свернул с шоссе на проселочную дорогу, миновал живописную дубовую рощу, за которой прятался дачный поселок, свернул еще раз, проехал вдоль высокого глухого забора, остановился у железных ворот и коротко просигналил. Ворота грохнули, тяжело распахнулись. За ними была аккуратная зеленая лужайка, обрамленная молодыми березками, и красный кирпичный двухэтажный дом. Маленькая худенькая девочка лет пятнадцати в спортивных трикотажных штанах с вытянутыми коленками и линялой широкой футболке закрыла ворота и встала перед джипом, сложив руки на груди.

Из машины резво, как мяч, выскочил накачанный бритоголовый коротышка в белом легком костюме, вслед за ним неспешно вылез мужчина лет тридцати в голубых джинсах, мятой красно-черной клетчатой ковбойке и темных очках.

– Кто дома? – обратился коротышка к девочке.

– Во-первых, здравствуйте, – девочка сдула со лба рыжую челку, – во вторых, вы не предупреждали, что приедете, и поэтому дома никого. Только я и Ирка со Светкой.

– Где остальные? – поинтересовался красно-черный и потянулся с хрустом.

– Мама Зоя поехала в Москву к косметичке, про других не знаю. Так вы чего не предупредили?

– Когда вернется?

– Кто, мама Зоя? Обещала вечером, часам к семи.

– А Руслан где?

– Сказала, не знаю. Он мне не отчитывается.

– Не груби, – коротышка легонько толкнул девочку в плечо кулаком, – где близнецы?

– У себя в комнате, дрыхнут, кажется.

– В два часа дня?

– Это их дело. А вы кто? – девочка смерила красно-черного долгим оценивающим взглядом. – Снимите очки, я что-то вас не узнаю.

Красно-черный открыл было рот, чтобы ответить, но коротышка ответил за него:

– Будешь приставать, урою, – и звонко шлепнул девочку по спине, она охнула и закашлялась.

Гости направились к дому, девочка последовала за ними, но коротышка остановил ее жестом. Внезапно она поймала его руку, притянула к себе с неожиданной силой, так, что он едва удержался на ногах, и быстро зашептала на ухо:

– Гулливер, ты сделал, что обещал?

– Отвянь, – оскалился коротышка.

– Гуличка, ну пожалуйста, поговори с ним, умоляю, что хочешь для тебя сделаю!

– Отвянь, сказал! – коротышка выдернул руку.

– Эй, в чем дело, ты идешь? – поторопил его красно-черный.

Дверь захлопнулась у девочки перед носом. Она опустилась на каменную ступеньку крыльца и сильно стукнула себя кулаком по коленке.

– Обрубок паршивый, гад несчастный, урою, искалечу, говном своим захлебнешься, – пробормотала она, сдула челку, вскочила и не спеша, покачивая тощенькими бедрами, направилась к джипу. Там за рулем дремал еще один качок, тоже бритый, с лицом красным и блестящим, как сырое говяжье филе.

Девочка открыла переднюю дверцу, залезла в салон, уселась рядом с шофером. Тот открыл маленькие опухшие глазки, широко зевнул и спросил:

– Ты че, Лариска?

– Митяй, будь человеком, попроси Петра Петровича, чтобы меня тоже взяли в клуб, чем я хуже Ирки со Светкой? – она прикоснулась пальчиками к его мощному колену. На ногтях, обкусанных до мяса, шелушился черный лак.

– Не понял, – криво усмехнулся шофер.

– Да все ты понял, Митяй, не придуривайся. Ирку со Светкой забирают в закрытый бордель, у них настоящая жизнь начинается, с бабками, с красивыми шмотками. Я тоже хочу. Я здесь не могу больше. Вот, смотри, – она задрала футболку, обнажила впалый живот, острые ребра. Шофер скосил глаза и увидел три красные, воспаленные шестерки, нацарапанные на коже.

– Ты че, наколку хотела сделать, что ли? – спросил он, цыкнув зубом.

– Я не сумасшедшая, – помотала головой девочка, – это Руслан меня пометил. Дико больно. Слушай, Митяй, у тебя девушка есть?

– Закройся, опусти майку свою, дура, – шофер брезгливо поморщился, – и вообще, выметайся из машины.

– Да ты не бойся, это не наколка, это пройдет, подсохнет, а корочки отвалятся, и ничего не будет. Царапины неглубокие, даже шрамов не останется. Ну правда, Митяй, есть девушка у тебя?

– Брысь, сказал! – шофер вытянул сигарету из пачки, щелкнул зажигалкой и выпустил дым в открытое окно.

– Дай хотя бы покурить, трус несчастный, – сдерживая слезы, крикнула девочка, – все вы только кажетесь такими крутыми, а на самом деле трусы, слабаки, посмотрела бы я на тебя, если бы ты попал на нашу дискотеку. Небось, в штаны наложил бы, если трех шестерок на моем пузе боишься. Там у нас знаешь, что делается? Ну будь человеком, пожалей меня, возьми с собой, если у тебя есть девушка, я все равно лучше, я тебя так буду любить… – Последние слова она прошептала еле слышно, в тупой выбритый затылок. Зеленые круглые глаза наливались слезами, маленький острый носик, усыпанный веснушками, покраснел, губы задрожали. Шофер резко развернулся и рявкнул:

– А вот за труса я тебя щас урою!

– Урой, – кивнула девочка и шмыгнула носом, – а лучше вообще замочи. Вот, точно, замочи меня, Митяй, – она вдруг захохотала хрипло, надрывно, – я сама никак не могу, не получается, жалко себя, а вот бы кто-то помог…

– Да пошла отсюда, дура сдвинутая! – шофер перегнулся через ее колени, открыл дверь. – Прыгай! И чтобы я тебя больше не видел!

– Трус! Козел! – громко крикнула девочка ему в лицо, схватила полупустую пачку «Парламента» и выпрыгнула из машины.

Шофер вяло выругался, выкинул недокуренную сигарету в окошко, широко, со стоном, зевнул, откинулся на мягкую спинку сиденья и через минуту уже похрапывал.

А рыжая Лариса обежала дом и остановилась перед высокой деревянной лестницей, приставленной к крыше. На втором этаже было распахнуто окно, и оттуда слышались приглушенные голоса. За птичьим щебетом невозможно было разобрать ни слова. Не долго думая, Лариса вскарабкалась по лестнице, легко и бесшумно, как кошка.

– Нет, а кому это нужно? – услышала она голос одной из близняшек.

– Много будешь знать, скоро состаришься, – ответил неприятный вкрадчивый тенор, принадлежавший черно-красному, – ладно, девочки, нам пора. Вы все поняли?

– Какие у нас гарантии? – мрачно спросила Ира.

– Вы сами – вот ваша главная гарантия. Качество работы и молчание. Гуд-бай, лапушки. Когда переедете к Петру Петровичу в клуб, обязательно вас там навещу.

Лариса болезненно поморщилась, сообразив, что главное она пропустила из-за глупой бесполезной болтовни с шофером. Послышался стук двери. В комнате близняшек повисла тишина. Лариса надеялась, что Ира и Света сейчас же начнут обсуждать визит Гулливера с неизвестным черно-красным, но они молчали, как будто чувствовали, что их слушают. Оставаться на лестнице не стоило, ее могли заметить, и Лариса быстренько спустилась, отошла к забору, села на березовый пенек, достала из кармана штанов свистнутые у шофера сигареты, хотела закурить, но не было зажигалки.

– Ты что здесь делаешь? – из окна на втором этаже высунулась голова одной из близняшек. Лариса их так и не научилась различать, а потому крикнула наугад:

– Ирка, будь человеком, кинь зажигалку.

Голова спряталась, и через минуту к Ларисиным ногам упал коробок спичек. Лариса с наслаждением закурила.

Света захлопнула окно и села на кровать рядом с Ирой.

– Лариска, по-моему, подслушивала, – произнесла она шепотом сестре на ухо, – там лестница у окна, она, кажется, только что с нее слезла.

– Ну, если она слышала весь разговор, то будет молчать, – Ира оскалилась, – ей ведь жить хочется. Ну, а если только кусок разговора, то вряд ли она что-то поняла.

– Думаешь?

– Уверена.

Послышался приглушенный рев мотора.

– Эй, Лариска, ты где? Закрой за нами! – крикнул Гулливер.

– Я вам что, нанималась? – звонко, со слезой, отозвалась Лариса.

Ей ничего не ответили. Мотор опять взревел, ворота грохнули.

– Гады! – заорала Лариска. – Все гады! Ненавижу! А-а-а, убили негра! – запела она пьяным шальным голосом и трижды кулаком стукнула по железным воротам изо всех сил.

– Ты видишь, какая шалава? – развела руками Света. – Она может все разболтать просто так, самой себе во вред.

– Ну что ты заранее паникуешь? Лучше подумай, как будем бабки тратить? – Ира обняла сестру и звонко чмокнула в щеку. – Можно шмоток накупить, а можно в банке открыть счет. Слушай, отличная идея! Почему нет? Чем мы хуже других? Сейчас есть вполне надежные банки, мы с тобой кредитки заведем.

– Хватит! – шепотом крикнула Света. – Сначала надо получить эти деньги. И не забывай, за что мы их получим. Размечталась! Счет в банке! Карточки! Нам бы с тобой уцелеть, Ирка, и не загреметь под фанфары.