Текст книги "Демоверсия"

– А можно я? – Ида заглянула в миску.

– Ты сейчас будешь печеньки вырезать.

– Ура! Печеньки вырезать!

Аня замесила тесто, раскатала его, а Ида взяла формочку красного цвета в форме звезды и начала вырубать печенье.

– Первая печенька будет звездой!

* * *

Свою первую выпечку Аня приготовила, когда ей было одиннадцать, вместе со Светкой. Это был рулет с вареньем. Она и в тридцать до сих пор помнила рецепт.

– Берете четыре яйца, стакан сахара и стакан муки, немного соды – буквально на кончике ножа, – учила их мама, – и гасите уксусом. Потом все смешиваете – и в духовку. Через двадцать минут достаете, остужаете, промазываете вареньем и скручиваете в рулет. Все!

Это казалось очень просто.

Мама ушла на работу, а Аня со Светкой, которые были на летних каникулах, решили сделать сюрприз и испечь рулет самостоятельно.

– Представляешь, как мама обрадуется! – говорила Светка.

Аня представила и немедленно помчалась к холодильнику за яйцами.

Они быстро замесили тесто, поставили его в духовку, и… в дверь позвонила соседка Лена. Жили они в частном доме, поэтому пришлось выйти во двор и очень долго разговаривать о самых важных на свете вещах. Когда важные вещи закончились, Лена посмотрела куда-то за Светкино плечо и спросила:

– А чего это у вас дым из двери идет?

Аня и Светка ошалело посмотрели друг на друга и помчались в дом. Кашляя и задыхаясь, они кинулись открывать окна. Потом Светка выключила духовку и открыла ее. Из дверцы повалил черный дым, и Аня все махала полотенцем, прогоняя дым в окна.

На противне лежал тонюсенький, совершенно черный прямоугольник, воняющий сажей. Сестры посмотрели на него, потом друг на друга – и расхохотались. И тут же, не сговариваясь, решили скрыть следы преступления, а маме ничего не рассказывать.

Следующие полчаса они стояли у калитки вместе с Леной и весело хрустели горелками. Правда, мама все равно узнала – уж больно воняло после этого происшествия в доме. И почему-то обиделась, что ей немножечко горелок не оставили.

* * *

Печеньки вышли вкусные и румяные. Правда, дети еще в процессе приготовления налопались теста, поэтому особо не налегали. Вместо этого они пошли гулять на улицу и долго играли на одной площадке, потом на другой, а потом вообще пошли на дальнюю, с фонтаном. Фонтан давно включили, и Ида, держа Аню за руку, осторожно прохаживалась по высокому бортику. Вернулись уже затемно.

– Ида, не трогай мои волосы!

Лиля недовольно тряхнула головой и хлопнула сестру по спине. Ида заплакала.

– Что у вас опять произошло?

– Она меня бьет! – рыдала Ида.

– Неправда! Если бы я тебя била, ты бы…

– Так! – Аня встала между ними, предупреждая новую драку. – Ты что ей сделала?

– Задела слегка!

– Больно!

– Ты силу-то рассчитывай, – укоризненно сказала Аня. – Она же маленькая.

– А чего она меня за волосы дергает?

– Ида, не дергай Лилю за волосы! И вообще, – Аня строго посмотрела на них, – быстро ужинать!

Быстро у них получалось только драться. Сначала они долго мыли руки, обрызгав друг друга водой: Иде непременно хотелось мыть руки самостоятельно, а Лиле надоело ждать. Иду пришлось переодевать. Потом никто не хотел есть то, что перед ними стояло, и они долго препирались, а в итоге поменялись тарелками. Но и это проблемы не решило: Лиля вдруг осознала, что в Идиной тарелке непременно уже есть ее слюни, и наотрез отказалась есть.

Через два часа они наконец поужинали.

– Лиля, иди умывайся и ложись.

Когда Лиля наконец легла, был почти час ночи.

Аня с радостью последовала бы ее примеру, но Ида никак не желала укладываться. Она сидела за своим маленьким столиком, и медленно ела печеньки. Поочередно погружая каждую в молоко, она медитативно наблюдала, как по ней стекают капли, и долго, с присвистом, обсасывала каждую.

– Ида, заканчивай уже, и пойдем спать.

Ида, увлеченная процессом, и не думала спать. Стекая с печенья, молоко текло по ее пальцам, бежало по ладони, запястью и капало на ногу.

– Ф-ф-фс-с-ф…

– Ида, прекрати.

Этот звук начал страшно раздражать Аню. Голова разболелась, и каждый присвист отзывался тяжелым эхом. Ей казалось, что следующая капля молока станет для нее последней.

– С-с-фс-с-сь…

– Ида…

– Еще одну печеньку… С-с-с-с-фсь!..

– Да чтоб тебя!

Изнемогая от усталости, уже плохо контролируя голос, Аня почти взвизгнула. Словно разбуженный ее криком, вошел Пух и медленно пошел через кухню.

Детский столик для рисования стоял почти в центре маленькой кухни, возле плиты. Ида сидела, сосредоточенно обсасывая очередное печенье, и, наконец, с шумом втянула в себя остаток молока.

– Что ты за свинья? Вся в папочку…

При упоминании папочки Ида встала и улыбнулась. По правой ноге медленно стекала капля молока. Из последних сил сдерживаясь, чтобы не ударить дочь, Аня отвернулась, в бешенстве стукнув ладонью по холодильнику – как раз в тот момент, когда Пух остановился у плиты.

Стукнув по холодильнику, Аня будто нажала на какую-то кнопку, выпускающую наружу всю усталость, всю злость – и не только свою: в ее руке, казалось, сконцентрировалась вся агрессия, копившаяся в доме много лет. И, ударив один раз, Аня больше не могла остановиться и громко, тупо лупила в одну точку, отчего холодильник жалобно задребезжал, а Ида перепугалась и захныкала. Но Аню это только разозлило, и она стукнула еще раз, уже очень сильно, – и остановилась, потому что перестала вдруг чувствовать руку.

Когда кот вдруг кинулся на Иду и вцепился зубами в ее ногу, Аня, застыв в изумлении, разглядывала свою ладонь.

Ида закричала. Аня обернулась. Подскочила и попыталась отцепить кота, но Пух впился в маленькую голую ногу, рыча и дыбясь, и отрываться не собирался.

Тогда Аня взяла его за морду и стала разжимать челюсти руками, но и это казалось почти невозможным: еще несколько секунд клыки были погружены глубоко под кожу, в самое мясо. Ида истошно кричала, из-под пальцев Ани бежала кровь.

Каким-то неимоверным усилием Ане удалось разомкнуть Пуху пасть. В ту же секунду он зарычал, как бешеная собака, и переключился на Аню.

Ей нужно было сделать ровно три движения: взять Иду, развернуться назад, делая шаг, и посадить Иду на диван, чтобы хоть немного обезопасить. Всего три движения. Доля секунды.

Раз: Аня берет Иду за подмышки. Кот впивается в Анину ногу, прорывая штанину.

Два: Аня разворачивается и одновременно сильно трясет ногой. Кот, не разжимая клыков, погружает в нее все когти сразу, и, когда она делает шаг в сторону дивана, ей кажется, что Пух просто заживо ее жрет.

Три: Аня сажает Иду на диванчик, оборачивается и видит разодранную штанину, кровь, забрызгавшую пол, и разъяренную морду кота, готовящегося к прыжку.

Она поняла, что Пух собирается прыгнуть ей на лицо. Заслонив Иду, Аня успела прикрыть лицо руками, и он вцепился в руки, потом отскочил, как мяч, и кинулся снова, уже в плечо, явно пытаясь пробиться к ребенку на диване.

Аня закричала:

– Ида, встань! Встань на ножки и стой!

Больше она сказать ничего не успела, потому что кот снова бросился в лицо, полоснув когтями щеку. Аня тщетно пыталась отразить его атаки, с каждым прыжком получая только новый порез, и совершенно ничем не могла ответить. Увидев, что кот направляется к столу, она залезла под стол и закрыла собой диван. Ида за спиной продолжала кричать. Между атаками были секундные промежутки, и в это время Аня только успевала искать вокруг глазами, за что бы уцепиться. Если бы под столом каким-то образом оказался нож, Аня вонзила бы его в кота. Но ножа не было.

Там не было ничего.

И тут каким-то периферийным зрением Аня увидела белую шаль, лежащую на ящике для овощей. В ту секунду, когда кот расцепил когти после очередного нападения, она быстро протянула руку в сторону.

Но не дотянулась. Пух снова кинулся, кусая ее за шею.

Тогда Аня спружинила всем телом сразу, каждой мышцей, словно сама стала кошкой, – и вскинулась влево, почти подлетев, и схватила шаль – как раз когда кот готовился совершить прыжок на диван.

– И-и-ида-а-а!..

Аня подкинула шаль в сторону кота, видя его прыжок словно в замедленной съемке, в репите, – когда-то в детстве Тая брала ее с собой в театральный кружок, и там показывали сценки в технике репита, где все дети медленно-медленно двигались, дробя каждый поворот тела, каждое движение головы. Аня подкинула шаль в сторону кота, видя напряженные мускулы его ног, которые плавно отпружинили от пола, и тело поплыло вверх – мощно и грациозно. И видела летящую белую шаль, перекручивающуюся в воздухе. Видела, наконец, как кот прижимает уши к голове и на морде дергаются мышцы, обнажаются клыки, и шаль касается его холки, плавно накрывая все его существо.

Он запутался всего на секунду. Но этого было достаточно. Аня быстро соединила концы шали, образовав живой беснующийся узел, и потащила его из кухни, через коридор, мимо маленькой комнаты, в которой – слава Богу! – крепко спала Лиля, через большую комнату, на балкон, и – вниз, вниз, вниз…

У них был второй этаж. Аня знала, что он не разобьется.

Она закрыла балконную дверь, ворвалась в кухню и прижала к себе истошно ревущую Иду.

– Все, все закончилось, тише, маленькая моя, тише…

На правой голени Иды чернел след от укуса, будто обмазанный вишневым вареньем.

Аня обработала и забинтовала рану. Успокоила Иду, и та сразу заснула, продолжая всхлипывать, но постепенно затихла. Аня прикрыла дверь в комнату, вернулась в кухню и растерянно огляделась.

На столике лежал перевернутый стакан, из которого продолжало капать молоко, образуя на полу розовые подтеки.

* * *

Влад вернулся на следующий день. Услышав о случившемся, обнял и пожалел Иду. Мрачно покачал головой, глядя на Аню.

Аня пошла в магазин. Огибая дом, она бросила случайный взгляд в сторону.

У дома был высокий цокольный этаж с маленькими окошками – заложенными кирпичами и зарешеченными. Между кирпичной кладкой и решеткой был промежуток.

Аня была уверена, что кот просто сбежал. Но сейчас она увидела его в одном из этих промежутков.

Она подошла к окошку. Пух лежал за решеткой, вжавшись в кирпичи, весь мокрый и трясущийся. От него явственно пахло мочой.

Аня вернулась домой. Взяла его миски. Принесла и поставила рядом с ним, на землю. Постояла и медленно пошла в сторону магазина.

Купив все необходимое, она снова подошла на то же место.

Пух лежал в той же позе. Миски были не тронуты.

Дома она сказала:

– Я не могу вернуть его сюда.

– Естественно, – сказал Влад.

– Но я не могу оставить его там.

Он посмотрел на нее.

– Ну, значит, надо усыплять.

– А может, ты… – Но Влад уже надел наушники.

Аня опустила глаза. Она застыла на какое-то время, а потом медленно встала, взяла переноску и вышла из квартиры.

Подойдя к зарешеченному окошку, она легко извлекла Пуха и без сопротивления усадила в переноску. Он будто знал, куда и зачем его собираются нести.

Аня шла к ветеринарке, не понимая, что это было. Почему так случилось? Ей казалось, что кот просто вобрал в себя всю злость, накопившуюся в доме, всю агрессию, распределенную по кухне густым незримым слоем. Словно на подушечки кошачьих лап налипло что-то черное, овеществленное, вошло в его кровь и овладело сознанием. Словно обитавшей в квартире ненависти нужно было конкретное воплощение – и кот не выдержал. В некотором смысле к моменту нападения это был уже не кот, а эпицентр катаклизма – страшного, превышающего размеры квартиры, почти общечеловеческого.

Аня шла к ветеринарке, не зная, как это будет.

Она не знала, что сначала животному вкалывают инъекцию, после которой отправляют вместе с хозяином в маленькую белую комнатку, где нужно высидеть вместе, с глазу на глаз, какое-то время – минут пятнадцать, может, больше. И там начинают происходить странные вещи, о которых никто заранее не предупреждает. Ни о том, что сначала животное начинает трясти, как в приступе эпилепсии, и оно буквально плачет – из глаз текут крупные, почти человеческие слезы, изо рта вырывается вой, – ни о том, что после этого животное начинает блевать длинной зеленой струей, бьющей в противоположную стену.

– Доктор! Доктор, помогите! Помогите!

К открывшейся двери подошла молодая медсестра.

– Чего вы кричите?

– Что с ним?

– С ним все нормально. Он умирает.

Скоро он успокоится и обмякнет. Тогда медсестра возьмет его в руки, положит на стол и сделает еще один укол, после которого как-то нереально быстро – и совсем навсегда – открытые глаза затянет белой пленкой.

А потом Аня возьмет в руки сумку-переноску, в которой лежит мертвый кот, ставший сразу как-то тяжелее, и будет долго-долго нести его домой. В подъезде она замешкается. Она встанет, глядя перед собой невидящим взглядом, вспоминая еще одну историю от мамы, тоже из детства, как ее любимую собаку съели черви и как детально она помнит песочную насыпь и серую шерсть, кишащую белой движущейся массой.

Аня не решится занести переноску в квартиру и оставит ее под лестницей.

А через два часа придет машина, из которой выйдет совсем юный какой-то паренек в униформе и резиновых перчатках, совсем мальчик, и достанет тело из переноски. Аня заберет сумку и застынет с ней в руках, поразившись, как этот мальчик похож на ее папу в юности, – будто он сошел со страниц папиного дембельского альбома. И он возьмет тело Пуха и понесет куда-то. И Аня побежит за ним с сумкой в руках, чувствуя себя маленькой девочкой, думая, что сейчас она узнает какую-то тайну, что-то самое важное в жизни, сейчас она увидит, куда их всех все время несут…

Мальчик дойдет до припаркованной у соседнего подъезда грузовой машины, крикнет водителю, что снова забыл мешок, и водитель подаст ему что-то черное через окно. Мальчик с папиным лицом встряхнет это одной рукой, и мешок развернется, точно парус, в который Пуха словно завернули, а не бросили.

А потом он сядет в машину и уедет, не попрощавшись.

Аня какое-то время постоит, не шевелясь, а потом пойдет вперед – в ту сторону, куда уехала машина, с пустой черной сумкой в руках.

* * *

Она долго идет среди холмов, глядя себе под ноги.

Видит шмыгающих туда-сюда бурундуков с розоватыми от заходящего солнца полосатыми спинками. Видит много разных насекомых: над цветами кружатся бабочки, копошатся на песочном пригорке муравьи, на стволах елей стайками сидят златоглазки.

Она смотрит только вниз – и сама здесь чувствует себя насекомым, только вот не знает, каким именно.

Аня идет долго, не понимая, сколько уже прошла. У нее в руках дорожная сумка, но вес ее неощутим. В какой-то момент она поднимает глаза и видит фантастическую картину солнечного заката.

«Он похож на северное сияние», – думает Аня, но она не уверена, потому что никогда не видела северного сияния, разве что на картинках.

К горлу подступает ком, который ощущается ею как грецкий орех – и по размеру, и по слабому вкусу. И она чувствует, как по ее лицу текут слезы, быстро, неостановимо. Слезы лишают способности двигаться, и она садится, не в силах даже стоять, садится прямо тут, у какого-то обрыва. Смотрит на закатное сияние Тишины и плачет.

Она сидит очень, очень долго, может быть, сорок минут, а может быть, сорок дней – она не знает, но все это время продолжается закат. А когда ее глаза опускаются, она видит вместо оврага глубокое красное озеро, которое уже выходит из берегов.

И Аня понимает, что если сейчас же не остановится, то утонет. Но слезы продолжают литься с ее лица, пока не покрывают целиком все тело.

Рядом с ней, на поверхности воды, плавает сумка и почему-то не тонет. Обессилев от слез, Аня выпускает ее из рук, но сумка цепляется за ее ногу длинными тряпичными ручками и, словно водорослями, оплетает левую лодыжку.

Аня лежит в красной воде, и из ее потрескавшихся губ идут пузырьки воздуха.

Но она продолжает дышать.

Часть вторая
Птичье древо

– 1–

Продолжая сравнивать и вспоминать, Аня убеждалась в одном факте.

Трещина образовалась слишком давно, и скоро весь витраж раскрошится на кусочки – это был просто вопрос времени. Возможно ли этого избежать? Она продолжала распутывать цепочку событий, разглядывала каждое звено, понимая, что – нет, нет, и это снова не то. Где же изначальная точка хрупкости, сделавшая ее неправильной и уязвимой? Она возникла задолго до встречи с Яном, до развода с мужем, даже до свадьбы – еще раньше, еще глубже. Несомненно: это было «до». И эта частица – «до» – была частицей музыки, одним из ее воплощений, истоком, ее первичной маленькой нотой.

Да, возможно, Аня просто не заметила, что трещина уже была там раньше. Но имеет ли это значение: это просто стекло – сколько таких уже лопнуло в Аниных пальцах?..

Стекол было бесконечно много. Маленькие тридцатисантиметровые квадраты. Большие сатинатовые образцы. Бронзовые зеркала.

Изредка они бились, тогда Аня приводила мастерскую в порядок, заметала осколки и выносила их на улицу, к мусорному контейнеру. Когда позже она смотрела на совок, ей казалось, будто он возник здесь сам и ниоткуда – он сиял, полный зеркал, отражающих небо и деревья, и было немного жаль опустошать его: словно небо выбрасываешь. И Аня вспоминала, как они с Ксюшей грузили зеркала в старой стеклорезке.

Их было четыреста. Сами по себе зеркала были небольшими: где-то сантиметров сорок на тридцать. Но их было четыреста. Кузов грузовика был заполнен стопками картонных коробок с надписью «Осторожно, стекло».

Они выгружали кузов вдвоем. Ксюша стояла внутри, брала коробки и передавала Ане, а та складировала их на пирамиду для транспортировки стекол.

– Держи!

– Принимаю.

– Держи!

– Беру.

– На!

– Еще!

– Еще немного!

Было много. Когда пирамида заполнялась, Ксюша выпрыгивала из кузова, и они вместе с Аней закрепляли коробки ремнями, а потом везли на склад. От парковки нужно было проехать пять этажей вверх на грузовом лифте. Лифт был старым и постоянно ломался, особенно при перегрузках.

Они вкатывали тележку, и кто-то из них, кто был ближе к выходу, закрывал железные двери, потом сдвигал сложенную гармошкой решетку и закреплял задвижкой.

Иногда лифт сразу начинал движение вверх, а иногда нет – с одинаковой частотой. Например, вверх он идет, а вниз уже нет. Тогда обе вздыхали, одна выходила, спускалась по лестнице на этаж ниже и нажимала кнопку вызова. Лифт приходил, и они спокойно ехали дальше.

Лифт мог не прийти совсем. Это означало, что кто-то на одном из этажей не закрыл решетку. Тогда обе вздыхали глубже, одна оставалась внизу, а другая шла обходить этажи, искать лифт и закрывать решетку.

Иногда лифт застревал, но обычно ненадолго – просто буксовал. Первое время Аня очень боялась застрять и умереть с голоду или описаться, но потом бояться надоело, и она перестала.

За парковкой стеклорезки стоял большой мусорный контейнер, доверху заполненный осколками. Ане нравилось курить возле него и смотреть, как небо отражается внутри, дробясь на миллионы несовпадающих кусков.

* * *

Она стояла и курила возле контейнера у новой мастерской.

Было лето, дети на днях уехали с бабушкой к морю на целый месяц. За это время Аня успеет все – и переехать, и обустроиться, и даже немного отдохнуть.

Весной она сдала хороший заказ, который позволил не только выправить материальное положение, но даже арендовать помещение под мастерскую. К тому же ей повезло: оно было недалеко от дома – всего пара остановок на трамвае.

Оставалось выгрузить некоторую мебель, и переезд будет завершен.

Аня посмотрела на совок, полный зеркальных осколков, и ее лицо разделилось на сорок деталей, вмещающих одновременно кусочки неба, солнечных бликов и других таких же обломков зеркал. Зеркальные куски отражались друг в друге, образуя бесчисленные коридоры – лабиринтообразные прямоугольники, напоминающие силуэты тесно сросшегося гаражного кооператива. Аня вглядывалась в совок, словно погружаясь в него целиком, и вдруг разглядела в этом спонтанном скоплении отражений клетчатую структуру, смутно напоминавшую что-то, о чем помнить не хотелось, но не помнить тоже не получалось. Она наступила на совок ногой, чтобы не видеть, – но только окончательно провалилась в зеркальное месиво.

Аня продолжала смотреть на совок, на свою ногу, стоящую сверху, но видела почему-то вместо кроссовки красную лакированную туфлю. Медленно подняв голову, она обнаружила, что контейнер сильно удлинился и размножился, и впрямь образовав ряд гаражных «коробок». Мимо этих «коробок» она каждый день ходит в школу и обратно, а по вечерам прыгает по ним с мальчишками. Ее будто перекинуло обратно в детство, и Аня вспомнила, что надо возвращаться домой, – в школе сегодня и так задержали.

– Из чего же, из чего же, из чего же, – пела Аня, – сделаны наши мальчишки?[33]33
  Песня Юрия Чичкова на стихи Якова Хелемского.


[Закрыть]

И тут же прервала песню смехом, сообразив, как двусмысленно теперь звучат ее слова. Дело в том, что на последнем уроке мама одноклассницы Машки – она у нее была врачом – пришла в класс и объявила, что сейчас расскажет им, откуда берутся дети. Перед этим она раздала всем домашние пирожки с какой-то красной начинкой, брусникой, наверное, – и Машка сама стала красная, как та начинка, после маминых слов.

– Ай, мама, зачем, – закрыла она лицо руками.

Ане, с одной стороны, было жаль Машку, а с другой – ужасно смешно смотреть, как Машкина мама водит указкой по мужскому члену на плакате.

– Пфф, – веселились девчонки. – Она думает, мы не в курсе?

Аня живо вспомнила, как месяц назад – как раз когда ей стукнуло одиннадцать – ее сосед Валька, учившийся в параллельном классе, нашел за гаражами порнографический журнал – сильно потертый и местами рваный. Однако самое интересное сохранилось почти в целости, и всем двором они разглядывали непристойные картинки, громко ржали и подкалывали друг друга, когда краснели. После этого было весело смотреть на анатомические плакаты.

Аня проходила мимо гаражей и уже собиралась повернуть на тропинку, ведущую к дому. Она уже видела большую доску с жестяными почтовыми ящиками, возле которых росла большая рябина. Аня каждую зиму рвала ягоды рябины и ела их – ягоды были горькие и заснеженные, как из морозилки, и хрустели на зубах. А сейчас было тепло, скоро начнутся летние каникулы, и они…

– Дэвичка, – вдруг услышала Аня чей-то голос за спиной. – Дэвичка, ты мне ни поможешь?

Аня замерла, услышав нерусский акцент. В округе было полно нерусских, их еще называли почему-то «чурками», и она их немного побаивалась. Но голос просил о помощи, и она обернулась.

В проеме между двух гаражей стоял очень смуглый черноволосый мужчина.

– Можешь сумку подержать?

Аня растерянно пожала плечами.

– Могу…

Мужчина осклабился.

– Вот спасибо, добрый дэвичка. Ди сюда, ди, не бойся.

Аня подошла. Пи`сать он хочет, что ли, что ему сумку держать надо возле гаражей?.. Он дал ей сумку. Это была обычная клетчатая сумка, с такими мама ездила в Новосибирск за «сувениркой», которую потом на рынке продавала.

Мужчина зашел за гаражи и на какое-то время исчез, а потом крикнул откуда-то из гаражного лабиринта:

– А можешь сюда подойти?..

Аня окончательно растерялась: зачем?.. Но у нее все равно была сумка, а значит, ее нужно вернуть. И она вошла в лабиринт.

Гаражи стояли тесными рядами. Они были сплошь исписаны матерными словами и городскими номерами с женскими подписями. Больше всего было зеленых гаражей, хотя была парочка синих и один коричневый. Он стоял в тесном закутке, в который вели все тропинки – запутанные, расходящиеся во множество концов, – Аня помнила этот гараж, и голос звучал оттуда. «Почему так далеко?» – подумала она, продолжая переступать красными туфлями.

– Дэвичка, ди, ди, я здесь! Я те покажу че-то.

Ане не хотелось, чтобы он что-то ей показывал, но она чувствовала себя обязанной вернуть чужую вещь. Сумка была тяжелой, но она продолжала ее нести.

– Дэвичка! – снова позвал голос, и ей вдруг показалось, что звучит он как-то иначе, странно звучит – ниже, более хрипло и как будто с примесью рычания – словно принадлежит не совсем человеку. И действительно: она услышала совсем близко какое-то булькающее дыхание, как будто рядом бежала большая собака. Тогда Аня испугалась. Она бросила клетчатую сумку на землю у какого-то гаража и побежала обратно, но наткнулась вдруг на гараж, который по ее представлениям был совсем в другой стороне – как он оказался здесь? Аня почувствовала себя запертой в гаражах, как в жестяном почтовом ящике, от которого потеряли ключ. Она все время бежала по разным тропинкам, слыша за спиной тяжелое дыхание, но постоянно натыкалась на сумку, возвращаясь на то же место. Ни одна из тропинок не выводила ее наружу, и Аня начала задыхаться от усталости и испуга. Она резко взяла влево и наткнулась на что-то мягкое.

– Закрой глаза, дэвичка, – приказал грубый раскатистый голос. – Я че-то те покажу.

Аня обмерла от ужаса и крепко зажмурилась, словно от этого могла просто исчезнуть и не существовать совсем. Она услышала какое-то движение, а потом почувствовала, как что-то взяло ее за руку и повело руку вверх, а потом куда-то опустило ее ладонь.

– Как думаешь, че это?..

Аня ощупала предмет. Он был склизким и покатым, как лизун, с которым любили играть все ее друзья, и даже она сама – особенно если бросить его в стену и смотреть, как медленно он сползает, оставляя влажный след.

– Это лизун, – с недоумением ответила Аня.

Голос хрипло, гортанно засмеялся.

– А-у, ты угадала. – Владелец странного предмета заговорил еще более хрипло. Примерно так говорило Чудовище в диснеевском мультике. – А знаешь, для чего делают лизуны?

Она начала было что-то говорить, но на полуслове ощутила, как в ее рот входит что-то твердое и громадное. Аня дернулась назад, но поняла, что не может пошевелиться, и только чувствовала, как что-то само шевелится у нее во рту. Она закашлялась и стала задыхаться, ее затошнило, и она изо всех сил стала лупить держащее ее существо ладонями.

Оно отпустило ее и сказало:

– Открой глаза.

Аня открыла глаза и отшатнулась, с трудом удержавшись на ногах. Перед ней возвышался огромный, словно гора, черный бык с телом человека. Над его лбом нависали черные витые рога с острыми концами, которые возвышались над гаражами, заслоняя солнце. У него были маленькие красные глазки, а из оттопыренных ноздрей шел едкий дым. Тело его было покрыто шерстью, а внизу живота болтался несообразно маленький член, из которого на землю капало что-то белое.

Аня скорчилась, схватившись за живот и глядя на свои ноги. И тут она увидела, что на ее туфли – на ее прекрасные новые туфли, которые только недавно привезла из Новосибирска мама, – попало это, что-то белое, и красная лаковая поверхность сразу полопалась и покрылась черными трещинами. Аня попятилась назад – мимо гаражей, мимо рябины, мимо почтовых ящиков, но гаражи продолжали обступать ее со всех сторон, даже когда она переступила порог дома.

Она сразу легла.

– Ты чего такая бледная? – спросила мама.

– Нас сегодня пирожками в школе угощали. Наверное, они были просроченными. Сделай мне, пожалуйста, марганцовки, меня тошнит.

Аня отдернула ногу, подняла совок и выбросила его в контейнер вместе с битыми зеркалами.

* * *

– Что это?

Аня задрала подбородок и увидела черные скалы с красноватым отливом. Местами виднелись сломы породы, и тогда было видно, что изнутри камень радужный, как бензиновая лужа.

– Это Острые скалы, место рождения Чистого ветра. Патш в дул[34]34
  Посмотри вниз (польск.).


[Закрыть].

Они стояли на высоком холме, являвшем собой границу между степью и горами. Ян поднял руку, указывая направление, и Аня пригляделась. Внизу росли какие-то уродливые сухие кустарники с длинными острыми шипами. На некоторых из шипов, словно нанизанные на шпажку, висели птицы и мелкие животные. Еще там были люди. Мертвые. Много мертвых тел: совсем недавно убитые, еще истекающие кровью, и просто голые скелеты.

Аня вскрикнула, зажав рот руками.

Ян достал что-то из кармана и протянул ей. Она взяла и увидела маленький круглый камешек, черный и радужный одновременно.

– Это обсидиан. Застывшая вулканическая лава. Носи его при себе, он будет защищать тебя, когда ты здесь.

– А когда я там?..

Ян бросил на Аню быстрый взгляд и отвернулся. Он долго смотрел на черные скалы, а потом сказал:

– Когда-то из обсидиана делали первые люстра[35]35
  Зеркала (польск.).


[Закрыть].

Аня пригляделась и различила в радужной поверхности собственный глаз.

– А до этого – бронь до складаня офяр[36]36
  Орудия убийства для жертвоприношений (польск.).


[Закрыть]. Потому что они острые на сколах… Как стекло. Очень прочное стекло.

– Это здесь ты избавляешься от злости?

– Так.

Ян постоял еще немного, глядя вниз, а потом резко развернулся, схватив Аню за руку.

– Ходьжьмы стонд[37]37
  Пойдем отсюда (польск.).


[Закрыть].

Они уходили, и Аня старалась не оборачиваться, но все равно продолжала видеть радужный слом и окровавленные серые шпажки. Она погладила камень и положила его в боковой кармашек сумки.

– По одной из легенд, этот камень появился после войны между индейцами и бледнолицыми. Индейские жены так много и так горестно плакали, что каждая кропелька[38]38
  Слеза (польск.).


[Закрыть], опаленная горем, мгновенно застывала черным камнем.

– Тогда откуда эти скалы здесь? Ты же говорил, что тут нет женщин?

– Это кропельки птакув[39]39
  Слезы птиц (польск.).


[Закрыть], – сказал Ян и как-то делано рассмеялся. – Говорю же, застывшая лава.

– 2–

Заметив трещину на стекле, Аня не вспоминала детство.

Она вспоминала совсем другое: холодный, дождливый июль прошедшего лета. Прошедшего только полгода назад – полгода, вместившие десятилетия. В этом июле она отправляла детей к бабушке, чтобы спокойно завершить переезд в мастерскую. Чтобы, завершив переезд, неожиданно услышать звонок телефона, который перевернет весь июль, все лето – всю жизнь.

* * *

Несмотря на то что Клавдия Григорьевна постоянно твердила, что они вот-вот опоздают, на вокзал приехали на полчаса раньше. Они стояли под табло прибытия и отправления поездов, ожидая информации. Ида носилась от чемодана к чемодану, Лиля стояла, хмуро глядя на железную дорогу. В руках она держала кофр.

– И зачем только мне с собой скрипка? Какой дурак будет играть на море? – недовольно ворчала она.

Но вот поезд прибыл, и они пошли искать свой вагон.

Аня обняла Лилю.

– Занимайся, пожалуйста.

– Ладно, – буркнула та.

– Мамочка, – дернула Аню за рукав Ида, – а можно я все-таки буду чуть-чуть скучать?

– Ой, перестань, время быстро пролетит, – сказала Клавдия Григорьевна Иде, выразительно глядя на Аню. – Все, маме пора.

Аня вышла из вагона и махала детям перед окном их «плацкарта», вспоминая их со свекровью знакомство.

Оно состоялось через полгода после арбажской свадьбы – той самой, где Аня на Новый год свалила елку на главной площади. В июне Влад встретил ее на вокзале и повел домой – знакомить с мамой.

В промежутке между январем и июнем они не виделись. Сначала она вообще не хотела говорить ему про беременность, смутно предчувствуя, какой может быть их совместная жизнь. Но ее мама сказала: попробуйте. И ему так же сказала. А он ей: