Текст книги "Галактические происшествия (сборник)"

И действительно, пойманная путешественниками росомаха была женского пола. Они это уже давно обнаружили. Возможно, этим и объяснялась ее вредноносность.

Но все когда-нибудь заканчивается, заканчивалась уже и их дорога. Они приближались к городу Кола[7]7
  Кола – старинный заполярный город. Основан в середине 16 века (по некоторым сведениям – в 13 веке). Большая часть города была разрушена в 19 веке артиллерией английского военного корабля в ходе крымской войны. В настоящее время фактически представляет собой пригород Мурманска.


[Закрыть]. Из-за чертовой росомахи нельзя было туда заглянуть, и поэтому они отправили в Колу Васю – затариться всем необходимым и, в особенности, спиртным.

Сами же они развели костер и начали вечерять – в ожидании Васи и в ожидании водки. К счастью, Вася отсутствовал не очень долго. Не прошло и пары часов, когда Вася был тут – со съестными припасами и, разумеется, с водкой. Солнце чуть-чуть спустилось к горизонту, но, как ему и полагалось, и не думало за него заходить, так что все было отлично видно – и сопки, и Васю, и водку. И вообще все. Когда на севере царит полярный день, там нет все скрывающей и все смягчающей тьмы – ничего этого там нет, там все кругом светло и ясно. Полярный день – время хорошее. Может быть, поэтому их странное предприятие тоже закончилось хорошо. Они, кажется, и сами этого не ожидали, но золото было найдено и даже уже поделено. Оставалось вернуться домой, отдать инопланетянам верхушку меча, а с ним и росомаху, потом заняться легализацией слитков золота и золотого песка… впрочем, это уже детали. А сейчас они обмывали золото.

Росомаха ревела, но реже, чем обычно, и вообще сегодня она уже, кажется, никого не раздражала. В конце-то концов, ну хочется кому-то реветь на все сопки, так пускай ревет.

Но, перестав возбуждать раздражение, росомаха стала возбуждать интерес. Она и возможные попытки ее умиротворить. Каких только теорий не выдвигали на сей счет и Андрей, и Вася, собственно, они только и говорили, что об этом. Похоже, утратив практическое значение, попытки утихомирить росомаху неизмеримо выросли в значении интеллектуальном. Споры не утихали. Андрей и Вася спорили, а Дмитрий Сергеевич почему-то начал мрачнеть.

С течением времени он мрачнел все более, и в конце концов, ни слова не говоря, он встал и куда-то ушел. На это, разумеется, никто не обратил никакого внимания. И на то, что он приблизился к клетке с ревущей росомахой, – тоже. Понадобилось зачем-то человеку подойти к пленной росомахе, ну и понадобилось, дело хозяйское. Может быть, ему интересно?

Андрей и Вася продолжали оживленно общаться, и все о той же росомахе.

А Дмитрий Сергеевич Малиновский стоял и смотрел на зверя. На безопасном расстоянии стоял, так, чтобы не долетели фекалии. На нем был тот специальный плащ, который они использовали, приближаясь к росомахе, длинный плащ с капюшоном, но капюшон был откинут.

Росомаха, завидев одного из своих пленителен, взревела сильнее. Она ревела, царапала клетку и кидалась кусочками экскрементов. Малиновский поднял голову и посмотрел на нее в упор.

– Зачем ты это делаешь? – спросил он. Росомаха бросила в него кусочек экскрементов, но не попала. Малиновский стоял далеко. Он, казалось, не заботился о том, чтобы росомаха расслышала его слова. Человеку услышать и понять его было бы трудно. Зверю несложно было бы услышать, но зверь неспособен понять человеческую членораздельную речь. Кем считал Дмитрий Сергеевич Малиновский эту росомаху? Человеком? Зверем? Очевидно, тем, кем она и была, – оборотнем.

Малиновский вздохнул и почесал голову.

– Даже и не знаю, как говорить, – произнес он. – Обидеть тебя не хочу, вот честно. Поверь мне. Я бы не стал беседовать, не стал бы беспокоить тебя, но…

Росомаха вновь запустила в него кусочком экскрементов и вновь не попала.

Малиновский опять вздохнул.

– Зачем ты это делаешь? – вновь повторил он. – Я не это имею в виду, – Малиновский кивнул на разбросанные рядом с клеткой экскременты, – Это уж ладно, дело твое. Но…

Малиновский помолчал.

– Но что ты делаешь сейчас, – сказал, наконец, он, кивнув в сторону Васи и Андрея. – Зачем ты это делаешь, да и как у тебя выходит? Ведь ты же оборотень, а не трансформ. Ты можешь обернуться лишь росомахой, и никаким иным зверем… и, тем более, ты не можешь влезть в шкуру человека, если такое вообще возможно, если только это не злая придумка. Ты не можешь, точно… Но ты ж пытаешься сделать что-то очень похожее! Я не могу ошибиться. Не очень-то я разбираюсь в такого рода вещах, но тут я не ошибаюсь.

Малиновский замолк. Росомаха вновь заревела, но как-то без энтузиазма, вроде как для порядку.

Малиновский глянул на нее и, кажется, спохватился. А может быть, он был просто сбит с толку, уже давно и прочно сбит с толку, по правде говоря.

– Я не хочу тебя обидеть, – опять повторил Малиновский как можно более убедительным тоном. – Я не хочу тебя обидеть, я хочу только… – тут он заговорил быстро, – я только хотел попросить, если можно, конечно… не впутывай меня в эти дела, пожалуйста… Малиновский перевел дух. – Я не знаю, в чем тут испытание, пройду ли я испытание или нет, что я получу, если пройду, что будет, если, наоборот, не пройду. И знать не хочу. Давай договоримся по-честному – я не справился, я не участвовал, ладно?

Малиновский замолчал.

Росомаха ревела, но, как опять казалось со стороны, только лишь по инерции.

Малиновский посмотрел на росомаху, посмотрел в сторону Васи и Андрея, и, судя по всему, сбитый с толку еще более, произнес то, что секунду назад не собирался произносить.

– Так зачем это тебе нужно? – сказал он. – Что, так сильно боишься, что слишком сильно изменишься? Боишься, что перестанешь быть человеком? Боишься, что будешь не женщиной, а скорее самкой росомахи? А может, даже и не женщиной, и не росомахой, а непонятно кем? Это тебя пугает? Настолько пугает, что ты пытаешься влезть нам в шкуры и провести над нами какой-то тест? Так зря боишься… Зря боишься, оборотень-росомаха. Даже местные саамские боги… даже они не столь уж сильно отличаются от людей. Духи воды… духи леса… и ведь они-то никогда людьми и не были…

Росомаха в упор посмотрела на Малиновского.

В упор посмотрела, и смотрела, кажется, целую минуту.

А потом, вдруг, резко, без переходов, превратилась в молодую женщину. Молодая женщина была одета по-походному, но вполне прилично. Никак не было похоже, чтобы она была способна разбрасываться собственными экскрементами.

Впрочем, она наверняка и в самом деле была неспособна на это. Все дело в том, что, когда оборотень оборачивается в сидящего в нем зверя, тогда оборотень очень часто, а может, и всегда, обретает на время новые, несвойственные ему черты характера. В человеческой форме не свойственные.

Девушка-оборотень вновь в упор посмотрела на собеседника, но тут же вполне вежливо слегка отвела взгляд в сторону.

– Вы уж меня простите, – сказала она, – но какое же вам дело до всего этого? Вроде бы это мое личное дело.

– Э… а как насчет моей просьбы? – сказал Малиновский.

– Ладно, – коротко сказала девушка-оборотень. А после этого вновь превратилась в росомаху. И почти без перехода, тут же, по-старому, по-росомашьи, скандально заорала.

Дмитрий Сергеевич Малиновский поспешно удалился.

И Вася, и Андрей совершенно не скучали в отсутствие Дмитрия Сергеевича. Они весьма и весьма бодро вечеряли в компании друг друга и в компании водки. Совершенно обычное действо, ничего особенного. Вот только говорили они все время только о росомахе-оборотне, и ни о чем и ни о ком другом. Кто она такая, откуда взялась, как ее можно было бы утихомирить, и прочее. Да за все то время, пока они тащили ее по сопкам, они не наговорили о ней и о ее утихомиривании столько, сколько сейчас. И ни Андрею, ни Васе все никак не надоедала эта тема.

Так продолжалось и час, и два.

Наконец разговор стал сползать и на темы смежные. Росомаха была женского пола, так что заговорили о женщинах.

– Знаете, что говорил о женщинах Карл Маркс? – сказал Вася. – Карл Маркс сейчас, конечно, вроде как не котируется, но он, что ни говори, был умный мужик. Так вот, Карл Маркс говорил – если идешь к женщине – не забудь плетку!

– Это не Карл Маркс, это говорил Ницше, философ, – заметил Дмитрий Сергеевич.

– А, да какая разница! – отмахнулся Вася. – И вообще, если подумать хорошенько… – Вася допил очередную порцию водки, – если подумать хорошенько – сколько от баб хлопот…

– Это точно, – подтвердил Дмитрий Сергеевич и налил себе еще водки.

– Вот-вот, – обрадовался Вася. – Все разумные люди со мной соглашаются! И Карл Маркс, и Сергеич, и вообще все. Потому что я прав. Либо на бабу деньги уходят, если у нее один характер, либо с ней жить нельзя, если у нее характер другой, вредный, одно из двух. И при этом на свадьбе полагается играть веселую музыку! Вот зачем это? Все равно как если бы я скреплял союз вон с ней – он кивнул в сторону росомахи – и при этом играл бы марш Мендельсона!

– Да сам марш Мендельсона не такой уж и веселый, – сказал Дмитрий Сергеевич.

– Да неважно, какой там этот марш, – отмахнулся Вася. – Важно то, что, к примеру, я и вон та росомаха – сущности несовместимые. И объединять нас нельзя, и общий язык мы с ней не найдем. Вот как бы я мог к ней подойти, чтобы мы нашли общий язык? А?

– По-моему, Вася, ты тогда как-то неправильно к ней подошел, – произнес Андрей. – Я росомаху имею в виду, естественно. Подход к делу у тебя неверный. Бережно с ней надо было, бережно. Ты хоть погладил ее?

– Я бы посмотрел, как бы ты стал ее гладить, – огрызнулся Вася.

– А почему нет? – сказал Андрей.

Дмитрий Сергеевич молчал и хмуро смотрел и на Андрея, и на Васю.

– Я сейчас пойду и поглажу ее, – снова сказал Андрей и начал подниматься.

– Врешь, – ответил Вася, хотя Андрей почти уже встал.

– Зачем мне врать? – удивился Андрей. – И не думаю. А с тебя – коньяк. Но хороший коньяк, молодой, французский, непохожий на то пойло, что ты сегодня притащил.

– О кей, – отозвался Вася, и они отправились к росомаховой клетке. Завидев своих пленителей, росомаха взревела, кажется, еще громче.

Она ревела, царапала клетку и кидалась кусочками фекалий.

– Андрей, – сказал протрезвевший Вася, – По-моему, это была неудачная идея. Как ты до нее додумался, ты же вроде бы выпил меньше, чем мы все.

– Я знаю, что делаю, – отмахнулся Андрей. – Да чего ты боишься, ты посмотри на нее. Неужели не ясно, что смелость и ласка ей понравятся?

И Вася, и Дмитрий Сергеевич во все глаза смотрели на росомаху. Перед ними был дикий зверь, и перед ними был человек. Женщина.

Ни Дмитрий Сергеевич, ни Вася не смогли бы объяснить, какие именно ее черты дозволяли распознать в лесной росомахе разумного человека, но сомнений у них не было.

Андрей между тем открыл клетку, наклонился к росомахе и ласково погладил ее за шею. Росомаха перестала реветь, перестала бросаться фекалиями и едва ли не замурлыкала.

– Точно, тетка, – присвистнул Вася. – А уж вредная до чего… Росомаха громко рявкнула в его сторону, и хотела, кажется, бросить кусочек помета, но передумала, не желая, видимо, отодвигаться от Андрея.

* * *

– Поэтому я и говорю, что с бабами всегда сложно, – немного позднее пространно развивал свою мысль Вася, когда они втроем вновь уже сидели за водкой и обмывали золото. – Если у бабы характер мягкий – денег на нее не напасешься. Если не мягкий – с ума сойдешь, вот как с этой. – Вася кивнул на росомаху.

– Да ладно тебе, – сказал Андрей. – А мне нравится, когда у тетки есть характер. Иначе скучно. А что с другой делать? Только член об нее тупить.

– Между прочим, ребята, она все слышит, – заметил Дмитрий Сергеевич, кивая в сторону росомахи. – Так что давайте, завязываем.

Разговор, хотя и на иную тему, все же продолжился, но ненадолго. Все устали. Скоро Вася, Дмитрий Сергеевич и Андрей уже были в палатке.

А когда миновало еще два часа, сидящая в клетке росомаха подняла голову. Опустила хвост. Выгнула спину. И снова превратилась в молодую женщину. Тихонечко подобралась к прутьям клетки, потерлась об них и на секунду истончилась. В следующую секунду она была уже на свободе.

Девушка-росомаха подходит к палатке. Осторожно заглядывает туда. Вытаскивает рюкзак. Один, второй, третий. Снимает с плеч рюкзак свой собственный, вытягивает из него, покопавшись, здоровенные ножницы, вспарывает ими чужой багаж, и без особых хлопот добирается до золота. Вытягивает из своего рюкзака несколько объемных мешков, раскладывает в них золото, укрепляет мешки у себя на плечах, издавая при этом тихие звуки.

После всего этого, подумав секунду, она зачем-то вновь на миг заглядывает в палатку и потом удаляется в глубь сопок. Теперь – навсегда.

Во всяком случае – навсегда для трех путешественников, которые, проснувшись утром, обнаружили, что золота у них более нет. Острия меча Миямото Мусаси, которое они должны были отдать инопланетянам, у них с этого утра не было тоже.

* * *

Кто знает, кто ведает, каков был изначальный план росомахи-оборотня? Позволила ли она себя поймать? Могла ли она освободиться раньше? Действовали ли она по обстановке или же все было ею обдумано заранее? Нет ответа.

Об этой истории мне известно еще только одно – когда один из путешественников, Андрей, вернулся домой, то он обнаружил у себя в рюкзаке, в самом его низу слиток золота.

Это было не то, конечно, на что он надеялся после первого разговора с Дмитрием Сергеевичем Малиновским и после встречи с инопланетянами. Но все-таки золото – самое настоящее золото, самой высшей пробы. Без всякого обмана.

* * *

Глубокопочтенному второму наместнику Великой Империи докладная и рассуждательная бумага.

Мир звезд велик, и велика Империя. И велика сила звезд, и велика сила Империи, и первая сила неотделима от силы второй. И эта совокупная сила распространяется всюду, и явно и неявно, – но неявно так же как явно, и явно также как неявно. Но сие вышеизреченное проявляется неравно в том или ином деле, иной раз более, а иной раз менее, ибо порядок вещей в мире звезд имеет свойство нарушаться, хотя и не сильно. Все это – суть мой поэтический и вещественный постулат, необходимый здесь. Сейчас же за сим вышенаписанным я дерзаю начать.

Ибо к постулату этому я осмеливаюсь добавить короткий отчет и свое предложение.

Сокровище Людей Книг, обнаруженное нами на Терре и добытое для нас несколькими местными разумными обитателями Терры, было этими местными разумными обитателями почти сразу же утеряно. Однако для нас важно другое, для нас важно то, что это сокровище Людей Книг не попало в руки Людей Книг. Мы знаем, что упомянутое выше сокровище оказалось во власти местного оборотного разумного существа. И мы, полагаю я, можем уверенно утверждать, что «сокровище» или «артефакт» в руках этого существа не принесет нам существенного вреда, да и, вообще говоря, хоть какого-либо вреда. Оборотное местное разумное существо будет использовать артефакт лишь во имя сугубо личных, сугубо эгоистических целей. Нам это неопасно. Операция на Терре прошла к нашему благу. Однако операция на Терре могла пройти и не к нашему благу. Артефактом могли бы завладеть не местное оборотное разумное существо, но галактические Люди Книг. Поэтому, осмелюсь заметить я, эту операцию не следовало проводить. Нам вообще не следует искать вышеупомянутые «сокровища», иначе «артефакты» на Терре, но если даже и исходить из того, что нам необходимо их обнаружить, в любом случае Галактической Империи не следует для их вывоза использовать местных разумных существ. Я осмелюсь заметить, что те, кто посоветовал действовать тем способом, каким Галактическая Империя действовала в реальности, заслуживают наименования галактических негодяев. Они были отстранены от Служения совершенно правомерно. Мой же вывод, который я осмеливаюсь сделать, таков:

Первое.

Нам не следует вмешиваться в происходящее на Терре каким-либо способом. Даже и зверей, которых наловили и передали нам местные разумные существа, следует опять высадить на Терру. Исследовать Терру необходимо лишь таким способом, при котором никакие предметы с Терры не будут вступать в контакт с пространством Галактической Империи.

Второе.

Нам следует всячески препятствовать тому, чтобы «артефакты», они же «сокровища» попали в руки Людей Книг.

Третье.

Исследование Терры вышеописанным способом, то есть без вступления в контакт, следует продолжить.

Что же касается вышеупомянутых космических негодяев, то их, полагаю я, следует использовать следующим способом, а именно – доверить им поиски, наблюдение, а так же, по возможности, и контроль над артефактом, похищенным оборотным существом с Терры.

Происшествие третье
На Планете-Океане. Млечный путь, Гамма-33, четвертая от звезды планета

На планете-океане был шторм. Волны вздымались почти до стратосферы, а окаймлявшая их белая пена разлеталась во все стороны и, кажется, достигала и мезосферы. На гребнях белопенных волн танцевали странные золотисто-серебряные рыбы здешней планеты, – вообще-то они были глубоководные, но при такой буре они любили подниматься со дна на самую высь и любоваться верхним миром. Это у них было такое развлечение. Вроде и ничего особенного кругом, в верхнем мире, но им нравилось. По крайней мере, на дне такого не увидишь.

Белые молнии, фиолетово-темное небо, и кое-где маленькие островки суши.

Совсем маленькие островки. Суши здесь немного.

Сейчас там было пусто – крабы уползли в воду. Панцири крабов были снабжены небольшими громоотводами, но крабы были осторожны. Возможно, даже более осторожны, чем надо, но такие уж они были, эти крабы.

На этой планете, впрочем, все живые существа казались или более осторожными, или более любопытными, чем похожие на них живые существа планеты нашей. И неудивительно, ведь тут, в глубине океанских вод планеты-океана, жизнь не возникала, не зарождалась сама по себе, но была занесена космической пылью из дальних уголков Галактики. Из дальних уголков этой Галактики, а быть может, и из дальних уголков галактик иных, которые, кто знает, возможно находятся даже и в других, параллельных Мирах.

Как бы там ни было, но по причине космического происхождения живые существа планеты-океана были гораздо разумнее, чем схожие с ними живые существа планеты Земля. Некоторые из них даже почти уже достигли уровня разума Человека Разумного. И все из-за воздействия космического излучения, которому они в зародышевом состоянии подвергались в космосе.

Но, разумеется, это было давным-давно.

А сейчас на планете, на всей планете была буря, и молнии разрезали небеса, и волны поднимались к фиолетовому небу.

И по этому грозовому небу летел дракон.

Он то поднимался к самому поднебесью, источнику громов и молний, то опускался вниз и, кажется, касался крылом впадины между волнами.

Молнии, их огонь, не могли причинить ему вреда, потому что он, огнедышащий дракон, был огнем сам, и временами он как будто бы ловил хвостом горящие молнии, успевая поймать их за ту секунду, пока они не погасли.

Дракон был частью бури, и дракон был счастлив.

Но вот буря прекратилась, шторм закончился, волны улеглись.

По водяной глади заскользили осьминоги-аргонавты в легоньких ракушках-скорлупках, ловя в лопасти-паруса ветер и лавируя под ветром, избирая путь.

Дракон снизился, опустился к самой воде и снова поднялся. Он по-прежнему был доволен.

Теперь, при ясном свете дня, легко было заметить, что в когтях, в одной своей лапе дракон несет маленький сундук. Сундук был обит чеканным железом и инкрустирован изумрудами. Сундук был почти не виден из-под когтей дракона, но иногда словно бы вспыхивал сине-зеленым, сверкая на солнце, и становился тогда очень приметен.

Дракон нес его бережно, сразу тремя когтями, сцепив все три когтя в сверхпрочный блок. Дракон мог бы удерживать сундучок и одним когтем, и это было бы вполне надежно, но дракон счел за лучшее совсем уж перестраховаться. Очевидно, этот огнедышащий дракон очень и очень дорожил этим сундучком.

Дракон летел. Время от времени он, исполненный торжества, исторгал из пасти пламя, и еще прочнее, хотя, казалось, это было невозможно, сцеплял когти в захват, удерживающий сундук. Прочно, но бережно сцеплял.

Уже было заметно, что целью своей дракон избрал один из немногих островков суши, уцелевших на планете-океане. Очевидно, что там дракон намеревался спрятать драгоценный сундучок. Недавно им добытый сундучок. Свой сундучок. Свое сокровище.

Островок суши был уже совсем близок.

Между тем солнце начинало уже садиться в этой части планеты-океана. Восток неба изукрасился алыми и оранжевыми полосами.

Обыкновенно в это время суток дракон устраивался на отдых. Если поблизости была суша, то он, так же как и сейчас, приближался к суше, и – около нее, но и не на мелководье, опускался на воду. Затем складывал крылья, поудобнее укладывал голову и спал. Спал до самого утра.

Но этой ночью, видно, все будет по-другому. Спать придется на суше. Этого дракон не любил, но что же делать…

Заходящее солнце отбрасывало на море длинную тень.

Высокий утес поднимался над морем.

Дракон вновь взмахнул крыльями.

И почувствовал, что его с силой тянут к воде. Он был пойман, пойман кем-то столь же сильным, что и он… а может быть, и более сильным. Дракон рванулся. Наверное, ему бы удалось освободиться, но его застали врасплох. Секунда, и дракон был в водах, в чужих враждебных объятьях. Это были объятья гигантского осьминога – кракена.

Кракен – чудовищное порождение воды, так же как дракон – чудовищное порождение воды, огня и воздуха. Кракен – чудовище, и дракон – чудовище. Но для того, чтобы поверить в существование дракона, достаточно услышать рассказ о нем. Для того, чтобы поверить в существование кракена, надо его увидеть.

Кракен – это восемь огромных щупальцев, воронка и клюв, и кракен – это слизь, обладающая волей. Кракен – это невообразимая сила, и кракен – это ничто. Вернее, он ничто, и потому – невообразимо силен.

Когда хищный зверь впивается когтями в добычу, мускулы зверя напрягаются. Когда кракен обхватывает добычу присосками, то его мускулы расслабляются. Мускулы расслабляются, и вот восемь присосок, подобно восьми гигантским банкам, впиваются в вас, и уйти от них уже невозможно.

Кракен ничто, и он – все.

На вас нападает воздушный насос, и мало того, что он удерживает вас, часто бывает так, что он перекачивает в себя вашу кровь. Хотя, разумеется, кровь человека гигантскому спруту на один глоток. Но дракон – иное дело.

Вероятно, поэтому гигантский осьминог не только удерживал дракона своими восьмью руками-щупальцами, но и перекачивал его кровь из него в себя.

Как кракену удалось добраться до столь редкой и опасной добычи? Чтобы обхватить щупальцами дракона, кракен вынужден был испустить поток воды из воронки и взлететь в воздух, как ракета. Осьминоги, в том числе и гигантские, способны на подобные действия, хотя они даются им не без труда. Зачем кракен так поступил? Почему он напал на дракона? Вряд ли дракона интересовал сейчас этот вопрос.

Дракон и кракен сплелись в смертельном объятии, но дракон был захвачен врасплох, и вода тушила драконье пламя, и все это мешало дракону одерживать победу. Он проигрывал. Крови в нем оставалось все меньше, и он все более и более погружался в воды планеты-океана.

Но вот дракон сомкнул свои похожие на кинжалы зубы на щупальце кракена. Сомкнул и не разомкнул. Чтобы ни происходило, он держал и держал зубы сомкнутыми.

И щупальце кракена отделилось от кракена. Отделилось само, потому что иначе оно было бы разорвано. Отделилось так, как это происходит в подобных случаях со всеми осьминогами, в том числе и гигантскими.

Щупальце, извиваясь подобно змее, поплыло в сторону, фыркая и огрызаясь, как покоренный зверь. Оно еще будет жить некоторое время, но дракону оно уже не сможет причинить вреда.

Дракон мертвою хваткой вцепился в следующее уже щупальце. И оно, чрез некоторый срок, тоже отделилось.

Отделенное щупальце закружилось в злом танце, качнулось к своему обидчику, но передумало и ушло в глубину.

Дракон рванулся из объятий кракена.

Шесть щупальцев – это не восемь. Кракен не понес серьезной потери, через два месяца два новых щупальца снова вырастут из него, но сейчас их было лишь шесть.

Дракон рванулся еще раз. И еще раз. Получилось! Объявшее его смертельное кольцо разомкнулось. Он вырвался, он идет наверх, он проталкивается через толщу воды, он выталкивается на воздух, он летит! Он свободен, он победил!

Но, как оказалось, еще нет.

Неподалеку от того квадрата воды, где сцепились дракон и кракен, был утес.

Во время прилива волны полностью скрывали этот утес под собой, во время же отлива он возвышался над ними. Иной раз камни скатывались с вершины утеса, и с годами он становился все меньше и меньше.

А сейчас на одном из его уступов лежал еще не упавший вниз камень. Большой камень.

Гигантский осьминог схватил этот камень. Он схватил его одним из своих уцелевших щупальцев, – их у него оставалось еще много, – схватил, размахнулся и бросил вверх – в дракона.

Дракон шатнулся в полете.

Кракен, быстро пошарив щупальцами, нашел на утесе еще один камень и снова швырнул его в дракона.

Дракон трепыхнулся и пошел вниз. Если бы из него не вывели столько крови…

Он пошел вниз и почти уже выравнялся, и почти уже начал было опять забирать вверх, когда кракен вновь вцепился в него щупальцами.

Дракон пахнул огненным дыханием.

Тут он не под водой, тут пламя будет жечь. Даже кракена… Дракон пахнул еще раз. Кракен не отпускал его. Кракен держал его шестью щупальцами, да к тому же кусал изогнутым клювом. Кракены редко кусаются, видимо, этот был сейчас в безумной ярости. Дракон пахнул огнем вновь, и, кажется, хорошо ошпарил три щупальца из шести. Кракен захрипел от боли, но не отпустил дракона. Вместо этого он как-то странно развернулся, что-то дернул и… разомкнул свои безжалостные объятия. Выпустил дымовую завесу и – исчез. Надо полагать, ушел в свои родные глубины.

И тут только дракон понял, что у него в когтях теперь уже нет обитого железом и инкрустированного изумрудами сундучка. Гигантский осьминог только что вырвал его у него. Именно этот сундучок, сундучок, найденный драконом, сундучок, похищенный драконом у врага, его, дракона, сундучок, его, дракона, сокровище, – именно он был целью гигантского осьминога! Ради него он вступил в бой, а все остальное случилось из-за того, что гигантский осьминог увлекся.

Но сейчас – кракен добился того, чего хотел. Что до дракона, то он лишен своего сокровища.

Лучше бы он погиб. Лучше бы он погиб в объятиях кракена.

Дракон взревел и устремился вниз – в глубины океанских вод.

И синие воды океана окружили его. Как будто бы совсем рядом, но на самом деле далеко мелькали рыбы – большие и маленькие, мелькали светящиеся огоньки, мелькали и водоросли – сначала зеленые, а потом – красные, как кровь самого дракона. Дракон плыл. Вперед и вперед, и глубже и глубже. Он достиг дна, которое под уклон спускалось еще ниже. Ниже, ниже. Мимо проковылял небольшой – сажени две – осьминог, который тащил за собой камень – в два раза больший самого осьминога. Строительный материал для постройки осьминожьего жилища, очевидно. Дракон одним ударом отрубил этому осьминогу четыре щупальца, и они, извиваясь в безумном танце, отлетели прочь. Их бывший владелец, осьминог, поспешил убраться тоже.

Вообще-то дракон хотел разрубить его пополам, но сгоряча промахнулся. Однако догонять осьминога он не стал. Жаль, что не удалось сорвать ярость на повстречавшемся ему существе, но времени нет.

Времени нет. Слабый, исчезающий запах кракена все еще вел дракона, но с каждым мгновением он чуял этот запах все меньше. И все-таки что-то внутри дракона говорило ему, что он найдет кракена и похищенное сокровище. Найдет. Возможно, путь укажет ему само сокровище.

И дракон упорно стремился дальше вниз.

Между тем кракен находился уже в своем постоянном обиталище. Те места на его голове, от которых ранее исходили отсутствующие теперь щупальца, еще не кровоточили, но только слегка синели сгустками его крови. Голубая кровь осьминога начнет выходить из его тела лишь через шесть часов, однако, как-никак, он был покамест лишен двух щупальцев из восьми. Неприятная потеря. Но она не расстроила гигантского осьминога. Совсем не расстроила. Не существовало никаких неприятностей теперь, когда у него было оно, его Сокровище. Его сокровище. Осьминог любовно погладил верхней парой щупальцев отвоеванный в бою сундучок. Нижней парой он сундучок слегка придерживал – так, на всякий случай, – а оставшимися щупальцами плавно водил по воде туда и сюда. Гигантский осьминог был счастлив. У него было его сокровище, как не быть ему счастливым?

Гигантский осьминог сидел в пещере, которую создали ответвления кораллового рифа, что окружали остров. Там ему было бы тесновато, но пещера была лишь одной, меньшей комнатой его жилища. Вправо и влево от входа в пещеру располагались построенные из камней туннели. Они были достаточно велики. Осьминог-кракен собственноручно, вернее, собственнощупальцевно построил оба туннеля, и к тому же украсил их разломанными ракушками. По мнению осьминога-кракена, получилось удобно и весьма изящно. Сейчас он обдумывал улучшения этого своего жилища, которое он может произвести при помощи своего сокровища.

Возможно, будет неплохо, если его дом станет, так же как и сам осьминог, время от времени менять цвет в зависимости от его, осьминога, настроения?

А может быть, стоит перебраться поглубже и построить пять… нет, десять этажей? Осьминог еще не решил. Но возможности перед ним открывались блистательные. И не только в отношении жилища. Можно еще… впрочем, это он успеет придумать. Осьминог медленно провел парой щупальцев по кругу. Он наслаждался жизнью.

И тут перед ним появился дракон. Осьминог-кракен совсем не ждал его, но, тем не менее, сейчас он был здесь. Разъяренный, полный безумной жажды вернуть утраченное дракон, который в пылу своей ярости позабыл про все свои только что полученные раны. Что ж, придется ему напомнить о них. Кракен спрятал инкрустированный изумрудами сундучок в разрез своей мантии, поднялся на оставшиеся щупальца и приготовился к битве.

Дракон с высоты утеса кораллового рифа упал на кракена. Теперь он не пытался дотянуться до одного из его щупальцев, теперь он метил в сердце. В одно из трех сердец гигантского осьминога. Изрыгать пламя под водой дракон не мог, но все десять кинжаловидных его когтей были при нем. Дракон хотел одного – разрывать и убивать.

Но поразить кракена ему не удалось. В последний, кажется, момент, осьминог качнулся мимо него. Качнулся мимо него, а потом протянул шесть своих щупальцев прямо к нему и обхватил ими его. Дракон был опять в смертоносных объятиях кракена. И щупальца кракена опять качали из него его кровь. И на сей раз он уже не мог дотянуться ни до одного из этих щупальцев, потому что ослабел и потому что кракен был настороже. И дракон рвался и рвался, и бился и бился, и казалось – все в пустую. Да, все впустую, на этот раз все заканчивалось.