Текст книги "Галактические происшествия (сборник)"

Но этот клубок из двух монстров отличался от подобного же клубка из тех же самых монстров, который они сплели незадолго до сего момента. В первый миг это было еще непонятно, но это было так.

Кракен ослабел.

Кракен ослабел более, чем ему казалось.

Его объятия ослабели, а из его тела – ранее, чем это бывает обычно, – уже текла кровь, голубая кровь существа, порожденного стихией воды.

Дракон рванулся из щупальцев кракена. Рванулся раз, другой. А на третий раз – вырвался.

И не успел кракен понять, что дракон свободен, когда дракон ринулся на него.

И дракон вонзил в кракена свои когти. И добрался до его сердца, до одного из трех его сердец, и вцепился в это сердце, и ухватился за него, и потащил кракена на мелководье.

Дракон мог бы попробовать тут же, сразу отобрать у кракена сокровище, но дракон боялся, что в это время израненный, но еще живой кракен сможет вырваться, а то и одержать над ним верх. Кроме того, драконья ярость давала о себе знать, и дракон не хотел всего лишь навсего отобрать свое сокровище у врага и ничего более с ним не делать, не разрывать его тело, не подбрасывать в воздух его сердца, не чувствовать всей кожей потоки его крови. Поэтому дракон собирался дотащить кракена до суши, до чуждой кракену стихии, и там уже отобрать у кракена свое и разделаться с ним.

По дороге кракен чуть было не высвободился из когтей дракона и укусил его своим изогнутым клювом. Но он не высвободился. У него не получилось. У кракена не было больше сил, дракону удалось с ним покончить.

Короткое время – и дракон вытащил кракена на берег.

Солнце уже село. Лишь редкие звезды и ущербная луна освещали пространство. Кракен шевелился, но слабо. Дракон перевернул его и осмотрел.

В первую очередь, разумеется, дракон стремился вернуть свое сокровище. Это ему и удалось, и достаточно быстро. Совсем немного возни, и дракон извлек маленький сундук из щели мантии кракена. Дракон довольно заворчал, как кошка – маленькое животное, что водится на Терре. Его сокровище! Его Сокровище! Оно вернулось к нему. Дракон мягко обхватил сундучок всеми четырьмя лапами, вытащил длинный раздвоенный язык и ласково лизнул его. Казалось, блаженству дракона не было предела.

Но скоро его мысли обернулись в иную сторону. Дракон посмотрел на кракена. Посмотрел и ощутил в себе голод.

Нет, это не был, конечно, обычный голод. Никак нельзя было сказать, что дракон проголодался. Он не был голоден в обыкновенном смысле этого слова. Но дракон ощутил в себе беспредельное желание пожрать своего врага. Поглотить его и переварить. Ощутить вкус его мяса. Это желание было непреодолимым, и, кроме того, дракон чувствовал, что без осуществления этого его желания его победа не будет полной.

И дракон разинул свою пасть и принялся пожирать гигантского осьминога.

Но длилось это недолго.

Сладкий вкус вражеского мяса почти сразу перебила сначала тошнота, а затем – резь в желудке. Дракон зарычал от боли, но и боль продлилась недолго. Очень быстро ее сменило легкое, почти приятное пощипывание сперва в кишечнике, а вскоре и по всему телу. Затем что-то закрутилось в голове – приятно, но странно. Да, странные ощущения были приятны… Однако уже меркнущим своим сознанием дракон понял, что с ним происходит, и взревел – от ужаса и бессилия. Укус кракена. Укус кракена. Как же он про него забыл. И мало одних лишь укусов, он еще и попробовал мясо гигантского осьминога. Неудивительно, что яд кракена подействовал на него так быстро. И так сильно.

Сейчас его сознание угаснет, и он будет видеть сны, дивные, дивные сны, из которых не хочется уходить и которые хочется увидеть снова. Скорее всего, от них он не умрет. Но его Сокровище! Его Сокровище! Если кракен еще не погиб и если он еще придет в себя, и если он придет в себя раньше, чем дракон, – в этом случае кракен, без сомнения, вновь ограбит его, вновь унесет его Сокровище! И не столь важно, прикончит ли он при этом дракона, или, может быть, сохранит ему жизнь. Его Сокровище! Последним усилием дракон положил сундучок под правую свою лапу и погрузился в сон.

Теперь невдалеке от линии прибоя лежали тела уже двух монстров – кракена и дракона.

На ущербную луну набежала тучка, а затем отошла в сторону, вновь раскрыв ночное светило. После этого, как казалось, оно засияло ярче, освещая и берег, и небо. А рядом с ночным светилом, рядом с ущербной луной теперь неторопливо покачивалось средних размеров – примерно с ущербную луну – белое яйцо. Снизу – ближе к земле и к морю – у яйца располагалась острая сторона, а сверху – тупая. Яйцо еще пару раз качнулось и направилось к островку суши – на снижение.

А внутри этого яйца, точнее, на борту субкосмической лодки класса «Эпсилон» как раз в это время шел серьезный разговор. Хотя серьезный или нет – это зависит от точки зрения. Как-никак, командир космического судна уже принял решение, субкосмическая лодка уже шла на посадку. Впрочем, с другой стороны, одно из преимуществ субкосмической лодки, субмарины, как ее иногда называют астронавты, заключается в ее исключительной маневренности. Посадку можно было прекратить в любой момент. Этого у субмарины, у субкосмины (иногда ее называют даже так, хотя это уж совсем разухабистый жаргон) никак не отнять.

У субкосмической лодки множество недостатков. С этим никто не поспорит.

Она весьма и весьма медлительна. По космическим гиперканалам она ползет со скоростью черепахи средних размеров, да и в сам гиперканал входит так медленно, что за это время, кажется, можно родить ребенка.

Она не всегда удачно осуществляет первичный подход к планете… но, с другой стороны, для этого первичного подхода ей не нужен ни гамма-проход, ни зет-переход. Субмарина единственная из космических судов может использовать бета-переход. И что за беда, если она не проскользит по бета-переходу с первого раза? Всегда можно сделать вторую попытку. На самый худой случай – третью. Зато дальше все очень просто. Сделав первичный вход и преобразовавшись из конусовидный формы в яйцевидную, субкосмическая лодка легко проходит по бета-переходу до самой поверхности планеты. Легче только ложку до рта донести.

И поэтому командир субкосмической лодки, несмотря на уже начавшуюся посадку, обсуждал сейчас ее целесообразность с одним из своих подчиненных.

Командиром лодки-субмарины был высокий темнобородый человек. В нем без труда можно было опознать командира абордажной команды крейсера класса «Прометей». Того самого командира, который так неудачно для себя уступил свою добычу росомахе-оборотню.

Темнобородый сидел в судовой рубке недалеко от панели управления судна и смотрел в увеличительный экран на тот кусок побережья, где субкосмическая лодка должна была приземлиться. Рядом с ним стоял невысокий светловолосый астронавт, очевидно, его подчиненный.

– Итак, Питер, – обратился темнобородый к своему подчиненному, – я понял, что я был неправ. Я не дал тебе возможности изложить все твои аргументы, направленные против моего решения. Соответственно, я хочу поправить дело. Излагай все, что ты хотел сказать, по порядку и со всеми доказательствами. В крайнем случае, если ты закончишь говорить после посадки, то мы можем и опять взлететь, не так ли? Поэтому говори все четко и толком.

Темнобородый вздохнул, и опять на секунду обернулся к увеличительному экрану.

– Я, разумеется, все продумал и вряд ли изменю решение, потому что вряд ли ошибаюсь, – сказал он. – Положение тел этих двух монстров кажется мне подозрительным, а интуиция – это важно. Что же касается риска… в конце концов, у меня есть грубовик…

Светловолосый астронавт с удивлением посмотрел на командира.

– Я хотел сказать, гробовик, – поправился тот. Светловолосый астронавт продолжал с удивлением смотреть на командира.

На самом деле темнобородый имел в виду визуальный определитель вероятностей на грубом уровне – не всегда надежный, но дешевый и простой в обращении прибор, известный во всей звездолетной Галактике. Вероятности он определяет лишь в самых простых ситуациях, но в данном случае темнобородый надеялся, и вполне основательно, понять при помощи этого прибора то, когда именно придут в себя оба монстра, и главное – не случится ли это сразу после того, как он к ним приблизится.

Надежда, как сказано, была вполне основательной, и главное затруднение при этом заключалось в том, что, вполне возможно, для эффективной работы прибора приблизиться к монстрам пришлось бы ближе, чем этого хотелось бы.

Что же касается светловолосого астронавта, то он не понял своего командира только потому, что тот, по своему обыкновению, назвал прибор его жаргонными наименованиями, причем, как это у него получилось, настолько жаргонными, что его астронавт их не знал. – Ладно, оставим это, – сказал темнобородый раздраженно. – Говори то, что хотел. Говори, Питер. Я более не буду перебивать тебя.

Похоже, что Питер после первой неудачной попытки не имел уже желания что-либо говорить, но на этом судне было не принято не выполнять распоряжения командира.

– Мастер, это дело не выгорит, – сказал Питер. – Мы обшарили всю планету. Мы заглянули в каждый уголок. Если бы сокровище тут было, мы бы его нашли. Но мы его не нашли. Куда денешься… Надо уже убираться отсюда, раз так. Да и чудовища эти… рискованно с ними связываться, что ни говори. Темнобородый оторвал взгляд от Питера и посмотрел в увеличительный экран на место предполагаемой посадки. Затем снова взглянул на Питера и вздохнул, решив, по-видимому, закончить сперва с одним делом, а потом уже браться за другое.

– Знаешь ли ты Священное писание, Питер? – спросил он своего астронавта.

– Хуже чем вы, мастер, – дипломатично ответил тот.

К счастью, темнобородый удовлетворился таким ответом.

– В таком случае, – сказал он, – ты, конечно же, помнишь тринадцатую главу из четвертой Книги Царств. Те ее строки, где говорится про Иоаса, царя Израильского, который пришел к пророку Елисею со своими бедствиями, бедствиями, что терпел он от воинственных сириян.

Темнобородый внимательно посмотрел на Питера и на всякий случай процитировал соответствующие строки:

– И пришел к Елисею Иоас, царь Израильский, и плакал, и говорил: отец мой! отец мой! колесница Израиля и конница его! И сказал ему Елисей: возьми лук и стрелы. И взял он лук и стрелы. И сказал царю Израильскому: положи руку твою на лук. И положил он руку свою. И наложил Елисей руки свои на руки царя, и сказал: отвори окно на восток. И он отворил. И сказал Елисей: выстрели. И он выстрелил. И сказал: эта стрела избавления от Господа и стрела избавления против Сирии, и ты поразишь Сириян в Афеке вконец. И сказал Елисей: возьми стрелы.

И он взял. И сказал царю Израильскому: бей по земле. И ударил он три раза, и остановился. И разгневался на него человек Божий, и сказал: надобно было бы бить пять или шесть раз, тогда ты побил бы Сириян совершенно, а теперь только три раза поразишь Сириян.

Темнобородый остановился, и опять внимательно посмотрел на Питера.

– Вникни же в эти слова, Питер, и не впадай в ересь! – сказал темнобородый.

Питер облегченно перевел дух. По крайней мере, ему не сказали, что в ересь он уже впал.

– Не впадай в ересь! – снова повторил темнобородый. – Сейчас мы совершим новую посадку на этой планете, и ты должен хорошенько понимать, зачем такая посадка нужна.

Темнобородый снова посмотрел в увеличительный экран, а затем повернулся к панели управления и сдвинул какой-то рычаг.

Субкосмическая лодка слегка дернулась и почти тут же, медленно и плавно приземлилась. Как раз рядом с двумя монстрами, как и хотел темнобородый.

Ну, почти рядом. Конечно, до них надо было еще дойти.

Темнобородый встал. Шлюзы скрипнули и открылись.

Короткое время, и темнобородый был на земле, на маленьком клочке суши на планете-океане. Океан шумел, казалось, в самые его уши.

Монстры были хорошо заметны.

Темнобородый нажал на кнопку на панели визуального определителя вероятностей и, разумеется, увидел только слово «ошибка». Слишком далеко. Слишком далеко для визуального определителя вероятностей на грубом уровне. Темнобородый это знал и попробовал только уж совсем на всякий случай.

Надо приблизиться.

Темнобородый двинулся вперед. Океан зашумел еще сильнее, а потом как-то разом затих. Почти совсем затих… странно как-то стали слышать уши. А вот луна невообразимо возросла в сиянии и нестерпимо била в глаза.

Темнобородый шел, шел быстро, шел упрямо, без остановки, но временами невольно замедлялся, так что получалось, что двигался он рывками.

Когда до монстров осталось десять шагов, темнобородый остановился и нажал на кнопку грубовика.

Ничего. Точнее – слово «ошибка» на дисплее.

Темнобородый резко перевел дух и вновь двинулся вперед.

Пять шагов до двух чудовищ.

Темнобородый снова остановился. Остановился и нажал на кнопку на правой стороне визуального определителя вероятностей. Визуальный определитель три раза мигнул, немного подумал и вновь выбросил слово «ошибка».

Темнобородый все еще стоял там, где остановился. Он не сводил глаз с обоих монстров. Он и не мог бы отвернуться. Его взгляд прилип к ним. Монстры были недвижимы.

Темнобородый дважды перевел дух, что-то пробормотал про себя и сделал три шага вперед. Остановился. И почти сразу же, не сверяясь с визуальным определителем, сделал еще один шаг. Теперь его отделяло от монстров расстояние не большее длины вытянутой руки.

Темнобородый очередной раз нажал на кнопку на визуальном определителе. Визуальный определитель мигнул, его дисплей засветился, и на дисплее высветился текст. Визуальный определитель сообщал, что два монстрообразных существа придут в себя примерно через двое суток. А может быть, через сутки, но не раньше. И, скорее всего, оба выживут. Это связано со случайным фактором, включившимся в самый последний момент перед впадением обоих в бессознательное состояние, и фактор этот мог быть связан… Дальше темнобородый читать не стал. Он опять что-то пробормотал почти про себя. Кажется, благодарственную молитву.

Монстры по-прежнему оставались недвижимы. Ну разумеется. Иначе и не могло быть. Темнобородый шагнул к тому из них, который напоминал дракона, обошел его правое чешуйчатое крыло и приподнял его правую лапу.

И вытащил из-под нее обитый чеканным железом и инкрустированный изумрудами сундучок. Сбил замок привычно-резким движением руки. Открыл крышку.

В сундучке лежала шкатулка для письменных принадлежностей с планеты Земля, из старой Японии. Начало 17 века. Работа прославленного мечника Миямото Мусаси, по замыслу Хоньами Коэцу, – почти столь же знаменитого мастера по шлифовке мечей и книжника. Та самая шкатулка, где находилось когда-то то самое писчее перо.

Темнобородый слегка улыбается, и его лицо кажется словно бы озаренным изнутри лунным светом.

То самое писчее перо, которым был подписан приговор к смерти для сорока семи ронинов (а потом и помилование для одного из них). То самое, которым был подписан смертный приговор для пятидесяти трех христиан, не отказавшихся от своей веры.

У шкатулки для письменных принадлежностей и у писчего пера внутри ее была примечательная биография. Они служили знатным людям. Но эти замечательные приговоры и подписи все же не сделали бы, вероятно, шкатулку сокровищем, но только реликвией.

Однако именно этим пером Миямото Мусаси подписал документ, предназначенный для воронов из Кумано, прислужников бога смерти и войны. И вот это событие и сделало перо, а потом и шкатулку сокровищем. Дальнейшая судьба шкатулки сделала ее Сокровищем еще большим. Сокровищем совсем настоящим. Сокровище. Сокровище. Способное влиять на жизненные течения, способное менять реальность. Его Сокровище теперь у него.

Темнобородый опять улыбнулся освещенной изнутри улыбкой, а затем повернулся и пошел назад. Он шел к своей субкосмической лодке не торопясь, но и не медля.

Дошел. Дождался, пока открылись шлюзы. Вошел в свою субкосмину и дошел до судовой рубки. И, прежде чем передать команде приказ о взлете, провозгласил по внутрисудовому транскоммуникатору слова, взятые им из Священного писания.

– И Я скажу вам: просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам.

Слова Божественного Завета, озвученные низким красивым голосом командира субкосмической лодки, торжественно прокатились по всему судну.

А темнобородый, сказав эти слова, немного помедлил и произнес тоном уже не возвышенным:

– Сокровище у нас! Судну – взлет!

В небе планеты-океана несколько раз качнулось белое яйцо. Замерло острым концом вниз, к планете. Качнулось еще раз. Медленно повернулось вокруг своей вертикальной оси. Раскрыло нижний острый конец наподобие воронки и вновь закрыло, втянуло в себя эту воронку. И исчезло.

А на планете-океане, на маленьком клочке суши недалеко от линии прибоя остались лежать два неподвижных тела – дракона и кракена. Через сутки или через двое им предстояло очнуться, – очнуться, и обнаружить, что Сокровища нет – ни у одного, ни у другого, и нигде вообще поблизости.

Ущербная луна продолжала освещать побережье.

Партийное собрание

Я нашел эти бумажки в курилке нашего техникума. Они валялись на ящике для пожарного инвентаря (так этот ящик назывался, хотя пожарного инвентаря там никогда не было); и я решил, что это чей-то забытый конспект. Я унес его домой, заглянул в него и выяснил, что никакой это не конспект. Не знаю уж, что это. Вампир какой-то, техникум (между прочим, очень на наш похожий, тот, где я и учусь), времена старые, давно прошедшие, – действие в Советском Союзе происходит. Откуда бумажки взялись – непонятно, кто хозяин, кому отдавать – тоже непонятно. Я прочитал и отдал своей девушке. Она такими вещами интересуется. А дальше уже она решала, что с ними делать. Я к ним больше никакого касательства не имел.

Антон Иванов.

(Приложение к рукописи, написано по просьбе публикатора).

* * *

Веничка смотрел на маску, а маска смотрела на Веничку. Небольшая такая, коричневая и вроде бы даже светящаяся теплым светом. Хотя, конечно, Веничка понимал, что менее поэтическая натура, нежели он, Веничка, никакого свечения бы не заметила – ни теплого, ни холодного; но ему оно прямо-таки бросалось в глаза. Маска производила не особенно приятное и, пожалуй, даже отталкивающее впечатление, но в тоже время и притягивала. Но откуда она у него взялась? Веничка принялся вспоминать вчерашний день. Или более правильно сказать – сегодняшний) ночь? Или это был все же день, уже сегодняшний, как и было сказано? Впрочем, неважно.

Важно другое. Важно то, что, как Веничка хорошо помнил, вчера (ну или все-таки сегодня, какая разница) Веничка пил только и исключительно «Дух Женевы». Именно «Дух Женевы» он пил, а не что-то еще, и не какую-нибудь подделку. Известно, что настоящий, правильный «Дух Женевы» готовится только с флаконом одеколона «Белая сирень», а вовсе не с флаконом «Ландыша серебристого». Да, существуют необразованные люди, которые в средство от потливости ног добавляют «Ландыш» и думают, будто пьют истинный «Дух Женевы». Но они совершают глубочайшую ошибку. «Ландыш» – будоражит ум, тревожит совесть, укрепляет правосознание и заставляет человека проливать слезы. «Сирень» же, напротив, успокаивает совесть и примиряет с язвами жизни. Поэтому к жигулевскому пиву, средству от потливости ног и спиртовому лаку следует добавлять непременно именно «Белую сирень», а не что-либо другое.

И вчера (то есть все-таки сегодня) Веничка пил именно такой правильно приготовленный «Дух Женевы» и более ничего. Это он хорошо помнил. То есть, получается, ни здравого ума, ни твердой памяти Веничка не терял. Но почему же он забыл, откуда взялась эта маска? Веничка снова посмотрел на маску и вновь почувствовал беспокойство. Все-таки что ни говори, а с ней что-то не так. Иначе как могло бы случиться такое, что Веничка даже и отдаленно не помнил, откуда она взялась? Для того чтобы успокоиться, пришлось выхлебать не менее половины бутылки с «Духом Женевы».

Веничка вздохнул и задумался. Может быть, пойти проведать кого-нибудь? Но кого? Немного поразмышляв, Веничка вспомнил, что как раз сегодня в БДТ дают спектакль «Амадеус». Режиссер – Товстоногов. Спектакль Веничка, разумеется, смотрел, и не один раз, так что идти на него еще раз ему не хотелось, но вот директора театра он не видел уже давно. Так что не мешает его проведать. Как, кстати, его зовут? Петр Николаевич, вроде бы? Или все-таки не Петр Николаевич? Впрочем, неважно. Все в этой жизни неважно. Хотя, кто знает, быть может, в тихих театральных кулуарах ему повстречается какая-нибудь интеллигентная и красивая девушка, и он привезет ее к себе и обучит поцелуетерапии. Непременно красивая и непременно интеллигентная. Веничке нравились интеллигентные девушки.

Веничка глотнул еще немного «Духа Женевы», положил необходимый запас в сумку и вышел на улицу. Маску он тоже взял с собой. Почему – Веничка не имел ни малейшего представления.

* * *

Своей новой работой в техникуме советской торговли Клепа была довольна. Преподавать ей нравилось, свободного времени тут было больше, да и платили здесь тоже немного больше. Нет, что ни говори, а преподаватель торгового оборудования – это лучше, чем инженер по охране труда.

А сейчас Клепу отправили в Ленинград, на курсы повышения квалификации, и этой поездкой Клепа была тоже весьма довольна. Наконец-то она смогла отоварить кое-какие сертификаты – те самые, что ее отец получил еще в 70-е годы в Сомали, где проработал несколько лет на строительстве рыбокомбината. Комбинат возводил Советский Союз, совершенно безвозмездно, в помощь сомалийскому народу; местные этот комбинат уже разрушили, так как сомалийский народ устроил очередную революцию и решил, что помощь от СССР ему не нужна. Так что завода уже не было, но сертификаты остались, жаль только, что в Мурманске нет магазина «Березка», где их можно было бы отоварить.

Но такой магазин есть в Ленинграде, и Клепа, само собой разумеется, на полную катушку воспользовалась случаем.

Клепа купила дочери замечательное теплое пальто, как раз на шестилетнего ребенка, наверное, даже перешивать не придется; себе – вельветовые брюки, югославскую дубленку, английские сапоги и хороший лак для ногтей.

Далее Клепа отправилась в Гостиный двор, поднялась на второй этаж, внимательно присмотрелась к средних размеров очереди часа на два, вычислила ее слабое место, без лишнего шума протиснулась вперед и непринужденно купила детские теплые сапожки, финские, на натуральном меху. При этом Клепа успела еще раз внимательно осмотреться и заметила нестандартную куклу, задвинутую куда-то в угол. Это была необычная кукла. Не кукла-ребенок, как все остальные девочкины игрушки, а кукла-девушка, с яркими светлыми волосами, которые опускались ниже плеч, с зеленым платьем и зелеными туфлями; она напоминала принцессу или Золушку на балу. Кукла скромно и тихо стояла в тени, так что пока еще ни одна из озабоченных детскими сапожками теток не обратила на нее своего внимания. Кроме, разумеется, Клепы.

Клепа тут же решила, что ее дочке Ярославне очень понравится эта игрушка, и быстро купила и ее тоже.

Это оказалось уже чересчур. Не заметившая куклы-принцессы очередь заметила, наконец, Клепу и начала громко возмущаться ее поведением. Некоторые особенно возмущенные женщины принялись даже дергать Клепу за волосы, которые у нее были почти столь же светлыми и длинными, как и у куклы-принцессы. Но Клепе это настроения не испортило.

Крутиться надо и по сторонам смотреть, а не чужие волосы дергать.

Вдохновленная успехом Клепа заглянула в несколько парикмахерских, пока, наконец, почти без очереди не попала к мастеру. Длинные светлые волосы надо было уже подкрасить.

В общем, прокрутив таким образом за один день сразу множество дел, Клепа вышла из парикмахерской, посмотрела на часы и решила, что она как раз успевает в БДТ. В этот вечер шел спектакль «Амадеус» в постановке Товстоногова, и достать билет именно на него было совершенно невозможно. В смысле, невозможно любому другому человеческому существу, кроме Клепы. Клепа всегда славилась своей способностью доставать билеты, и она сочла, что у нее и сейчас есть хорошие шансы. Как раз тут подошел автобус. Клепа, несмотря на высоченные шпильки, мгновенно к нему подбежала, ловко протиснулась вовнутрь и вместе с автобусом двинулась в нужном ей направлении.

Начал накрапывать мелкий ленинградский дождик.

Известный уже нам Веничка грустно тянулся в ту же сторону, что и Клепа. То есть к БДТ. Но, кажется, он не успевал. Не совсем успевал.

В отличие от Клепы.

В должное время Клепа оказалась рядом с театром имени Горького. Рядом с театром и в толпе таких же, как и она, любителей постановок Товстоногова. Никаких лишних билетов в окрестностях не наблюдалось. Удача, похоже, отвернулась от Клепы. Но Клепа не сдавалась. Она упорно не отходила от БДТ и внимательно осматривалась по сторонам.

Дождь моросил. Ветер налетал порывами и трепал Клепины только что уложенные парикмахером волосы. Клепа стояла.

И тут к Клепе подошел странного вида мужчина. Точнее, сам по себе он, вероятно, не был столь уж необычен, но именно в этом месте его появление выглядело странным. Плечи незнакомца были сильно усыпаны перхотью. Куртка незнакомца выглядела так, как будто ее долго жевали, а потом немного поваляли в близлежащей луже. Ботинки незнакомца выглядели таким образом, как будто он их выловил в не очень дальнем загородном болоте. Причем, видимо, выловил относительно давно – ведь стояла поздняя осень, и ленинградские болота, наверное, уже замерзли.

Но, как бы там ни было, незнакомец приблизился к Клепе и вежливо предложил провести ее на спектакль. Клепа, разумеется, согласилась.

Незнакомец вместе с Клепой подошел к зданию театра, продемонстрировал какую-то бумажку, вошел вовнутрь и приблизился к гардеробу. Там он разделся сам и со всею приличной моменту вежливостью помог раздеться Клепе. Оба номерка он спрятал у себя.

– Нет, – сказала Клепа. – Отдайте мне мой номерок.

– Нет, нет, – вежливо отозвался незнакомец. – Пускай он побудет у меня.

Клепа решила, что пока с этим придется смириться.

Незнакомец и Клепа поднялись в верхнее фойе.

Фойе было заполнено респектабельными мужчинами и еще более респектабельными дамами. Видимо, здесь собрался весь ленинградский высший свет. Дамы были одеты с большим вкусом, но при этом роскошно. Бархатные платья, замысловатые прически. Аромат дорогих французских духов клубился в воздухе. Все дамы сверкали брильянтами, как правило, довольно большими и явно не поддельными.

Завидев спутника Клепы, дамы пришли в восторг. В щенячий восторг. Одна за другой респектабельные дамы бросались к новому знакомому Клепы. Именно бросались – другого слова Клепа не могла подобрать. Они заглядывали ему в глаза – как собака в глаза хозяина, они робко пытались привлечь его внимание, как подданые – внимание своего короля.

– Венедикт Васильевич, здравствуйте!

– Венедикт Васильевич, как ваше здоровье?

– Вы решили посмотреть спектакль, Венедикт Васильевич? Не правда ли, очень интересная постановка?

Венедикт Васильевич реагировал на дам вполне вежливо, но сдержано и даже несколько рассеянно, как король на своих подданых. по-видимому, они ему все уже здорово надоели.

Клепу он представил как свою жену. Клепа промолчала. Она сочла, что в этой ситуации было бы весьма глупым сказать что-то вроде: «Нет! Это не мой муж! Это совсем посторонний мужчина!»

Между тем Венедикт Васильевич на пару с Клепой проследовал далее и прямо к директору БДТ. Тот выказал несколько менее восторженности, нежели респектабельные дамы, но он, по-видимому, тоже был рад видеть Венедикта Васильевича. Поздоровавшись с ним за руку, директор лично проводил Клепиного спутника и Клепу в «царскую ложу».

Свет погас. Спектакль начался.

Клепа, не отрываясь, смотрела на сцену. Спектакль оказался даже более хорош, чем она думала, так что Клепа наблюдала за происходящим почти с таким же восторгом, с каким только что виденные ею дамы пялились на ее спутника. Что же касается самого Клепиного спутника, то Клепа о нем уже позабыла. Но спутник не позабыл про Клепу.

– Поедемте сейчас ко мне домой, – сразу же взял быка за рога спутник.

– Оставьте меня в покое, пожалуйста, – ответила Клепа.

– Поедемте, – настаивал спутник Клепы. – Вам необходимо расслабиться.

– Оставьте меня в покое, – резко ответила Клепа. – Я хочу посмотреть спектакль.

– В таком случае, поедемте после спектакля, – продолжал настаивать Клепин спутник. – Давайте же, вам это совершенно необходимо. Я обучу вас поцелуетерапии.

– Я не нуждаюсь ни в какой терапии, – ответила Клепа еще более резко. – И я замужем, – добавила она, немного подумав. На самом деле Клепа была не замужем, а в разводе, и, как она понимала, это ее заявление вряд ли могло остановить ее спутника. Но ей очень хотелось посмотреть спектакль, и она решила все же попытаться.

– Ваш муж тут ни при чем, смотрите на вещи шире. А поцелуетерапия вам понравится, поверьте мне, – с жаром заверил Клепу ее спутник и попытался залезть ей под юбку. Клепа отбросила его руку и резко встала.

– Отдайте мне мой номерок, – резко потребовала она. – Отдайте мне номерок, я уйду.

– Но вам действительно понравится поцелуетерапия, – настойчиво повторил Венедикт Васильевич или как там его звали. – Вы не пожалеете, – добавил он и вновь попытался залезть Клепе под юбку. Клепа вновь отбросила его руку и еще более возмущенно (если это только было возможно) потребовала свой номерок.

Так они препирались еще некоторое время, пока, очевидно, Венедикт Васильевич не осознал окончательно, что намерения у Клепы серьезны.

– Вам не нужно уходить, – сказал наконец он. – Вы оставайтесь, уйду я. Номерок… сейчас я отдам вам номерок.

С номерком вышла заминка, пришлось спуститься вниз, подойти к гардеробу и выяснить – какой номерок кому принадлежит. Разобравшись с вещами, недолгий Клепин спутник протянул Клепе ее номер, повернулся и ушел. В этот момент ни он, ни она не заметили, что вместе с номерком странный мужчина передал Клепе и небольшую маску, совсем небольшую, с едва намеченными глазами-прорезями, желтовато-коричневатого теплого цвета.

А тогда – Клепа вернулась назад, в «царскую ложу» и с огромным удовольствием досмотрела спектакль.

Так что, если в дальнейшем она и вспоминала Веничку, то только с благодарностью, ведь если бы не он, то никогда бы она в тот день не попала в театр. Правда, вспоминала она его редко. Пожалуй, даже и вообще не вспоминала. Поэтому история эта мало кому известна. Ведь не будешь же ты рассказывать кому-либо о том, о чем и не вспоминаешь?

Кажется, за всю свою жизнь Клепа говорила с кем-то о Веничке лишь два раза. Первый раз – в тот самый день, когда Клепа с таким удовольствием смотрела спектакль в театре имени Горького. И, разумеется, она не удивилась, когда в антракте ее обступили те самые респектабельные дамы и вежливо поинтересовались – а где Венедикт Васильевич?