Текст книги "Дни, полные любви и смерти. Лучшее"

«…стремление наделять шелни разумом возникает, по-видимому, из-за их отдаленного сходства с человеком. Тем не менее они медленнее грызунов проходят лабиринт. Не так искусно манипулируют задвижками и защелками, как земные еноты или астероидные рохоны. Они уступают обезьянам в умении обращаться с инструментами и склонности к имитированию. Способность находить пищу и выживать в сложных условиях у них гораздо хуже, чем у свиньи или харзла. По умению передавать и использовать опыт предков – а это необходимое качество для развития интеллекта – они примерно на одном уровне с черепахами. Их „речь“ лишена внешнего правдоподобия говорящих птиц, а их „музыка“ примитивнее звуков, издаваемых насекомыми. Из них получаются плохие сторожевые собаки и никуда не годные пугала. Словом, общественное движение против шелнифагии, при всей своей возможной искренности, основано на ошибочных предпосылках. И напоследок приведем слова космонавта одной из ранних экспедиций, который однажды вопросил: „Ну а на что еще они годны?“»

Что ж, трудно не признать: шелни не так умны, как крысы, свиньи или харзлы. И все же я испытываю к шелни – естественно, не без влияния Холли – несравненно большую симпатию, нежели к крысам, свиньям, енотам, воронам и им подобным. Однако нет в мире существа более беспомощного, чем шелни.

Как они вообще сходятся?

У шелни много разных песен, но ни одной романтической – в нашем понимании, разумеется. По сути, они так и остаются детьми до самой смерти. Их сексуальные отношения, похоже, характеризуются или полным незнанием, или крайней застенчивостью.

– Винсент, я не понимаю, как они размножаются, – сказала Холли на второй день (то есть вчера). – Они живут, значит должны рождаться. Но как эти робкие легкомысленные трехлетки создают пары и производят потомство? Ни из их легенд, ни по манере их поведения этого не понять… В легендах у них дети всегда найденыши. Новорожденных находят под голубикой (так я перевела слово, которое, возможно, обозначает сорт винограда) или – попеременно, в другие циклы – под кустами рябины или на огуречной грядке. С позиций здравого смысла можно предположить, что они – плацентарные живородящие. Но стоит ли апеллировать к здравому смыслу, когда изучаешь гоблинов?.. Бытует легенда, что по ночам они выскакивают из земли, как грибы. Якобы женщина-шелни, которая хочет ребенка, должна купить у скоки грибковый корешок и посадить в землю. И на следующее утро у нее будет ребенок.

Вчера утром Холли выглядела подавленной. Оказывается, она увидела рекламку нашего спонсора – производителя готовых завтраков «Поющая свинка» – и сильно расстроилась.

«Поющая свинка! Детвора в восторге! Питательная новинка! Персонаж детских стишков в консервной банке – это интригует! Настоящее мясо настоящих гоблинов! Ни жира, ни костей! Найдите на этикетке счастливое число – и получите точную копию флейты шелни. Спешите первыми подать к столу „Поющую свинку“ – мясо настоящих гоблинов. Добавки: кукурузный крахмал и стопроцентно натуральные ароматизаторы».

Ну что тут скажешь? Вот такая реклама на нашем родном Мире. А нам нужно продолжать записывать шелни.

– Винсент, не знаю, как шелни появились, но чувствую, скоро их не станет, – вздохнула Холли. – Надо торопиться! Еще не знаю как, но я сделаю так, чтобы их не забыли.

В тот день (то есть вчера) Холли попросила шелни сыграть на зубьях. «Раньше они не согласились бы, – объяснила она. – На зубьях не играют в первый день знакомства». У шелни нет струнных инструментов. Вместо струн у них зубья – вибрирующие камертоны вроде вилок. Шелни играют на многозубых камертонах, как на арфе. Корни дерева при этом выступают резонаторами, так что даже листья вверху издают музыку. Сами вилки сделаны из очень крепкой, но легкой древесины. Для затачивания зубьев в ход идут кремнистый сланец и известняковая мука. Думаю, это древесина в ранней стадии окаменения. Игра на вилках обычно следует за игрой на кувшинофлейтах. Баллады, исполняемые под эту музыку, навевают грусть, которая противоречит детской простоте текстов.

Вот еще две баллады-сказки, записанные нами на второй день (который был вчера).

КАК СКОКИ ПОТЕРЯЛ ЖЕНУ

Вот как об этом рассказывают.

Однажды ночью скоки услышал флейту шелни.

– Да это же голос моей жены! – воскликнул он. – Его ни с чем не спутаешь.

И он отправился на поиски жены. Перешел болото и спустился в нору, из которой доносился ее голос. Там сидел шелни и играл на кувшинофлейте.

– Я ищу пропавшую жену, – сказал скоки. – Ее голос доносился из этой норы. Где она?

– Здесь только я, – ответил шелни. – Сижу тут один, играю для лун, а их свет струится по стенам норы.

– Но я слышал голос жены, – настаивал скоки. – И хочу ее вернуть.

– А какой у нее голос? Не такой ли? – спросил шелни и подул во флейту.

– Да, это моя жена, – подтвердил скоки. – Где ты ее прячешь? Ее голос не спутаешь ни с каким другим.

– Это не твоя жена, – возразил шелни. – Это мелодия, которую я сочинил.

– Но в твоей мелодии звучит голос моей жены. Следовательно, ты ее проглотил, – рассудил скоки. – И я должен разобрать тебя по косточкам.

– Мне очень жаль, если я проглотил чью-то жену, – сказал шелни. – Пожалуй, ты имеешь право разобрать меня по косточкам.

И скоки разобрал шелни по косточкам и разбросал их по всей норе, а часть – на траве у входа. Но жены так и не нашел.

– Наверное, я ошибся, – признал скоки. – Но откуда мне знать, что можно извлекать из флейты голос моей жены, не проглотив ее?

– Ничего страшного, – ответил шелни. – Если, конечно, ты сумеешь собрать меня обратно. Я помню, как ты меня разбирал, правда, не все шаги. Если ты помнишь остальное, то мы соберем меня заново.

Но никто из них не помнил, каким шелни был первоначально. И скоки собрал его как попало. Для одних мест частей не хватило, зато для других – остались лишние.

– Давайте помогу, – проквакал бывший при этом лягух. – Я помню, откуда некоторые части. И я точно знаю, что шелни не глотал жену скоки. Он проглотил мою жену, это ее голос звучал во флейте.

И лягух стал помогать. Втроем они вспомнили что смогли, но этого оказалось недостаточно. Опять не хватило нескольких частей, зато другие никуда не подходили. Когда они закончили, шелни едва мог двигаться и у него все болело. Да и на шелни он больше не походил.

– Я сделал все, что мог, – сказал скоки. – Теперь ты всегда будешь таким. А где лягух?

– Внутри, – проквакал лягух.

– Вот там и оставайся, – велел скоки. – С меня хватит вас обоих. А лишние части я заберу. Вдруг кого-нибудь из них смастерю.

Так шелни и живет собранным как попало. Из норы выходит только по ночам, потому что стыдится своего вида. Те, кто не знает, что с ним стряслось, очень пугаются, когда сталкиваются с ним нос к носу. Он все еще играет на кувшинофлейте, которая звучит как голос пропавшей жены скоки или пропавшей жены лягуха. Послушайте, флейта играет прямо сейчас! Несчастный шелни страдает от боли, потому что никто не знает, как правильно его собрать.

А жену свою скоки так и не нашел.

Так это рассказывают.

А вот еще одна сказка, записанная вчера днем. Она последняя, хотя вчера мы об этом не знали.

ПОЮЩАЯ СВИНКА

Вот как ее рассказывают.

Есть у нас древняя сказка о свинках, которые поют так громко, что улетают в небо на хвосте собственного пения. А теперь мы сами, если поем громко, дуем во флейты что есть мочи и дергаем зубья изо всех сил, становимся поющими свинками из сказки. И многие уже улетели.

К нам приезжают люди с колокольчиками на музыкальных повозках. Они играют – динь-дон, динь-дон – небесную музыку. Они приезжают из любви к нам. И если поспешить и не опоздать на музыкальную повозку, то можно прокатиться по небу в жестяной банке.

Дилин-н-нь! Дилин-н-нь! Это человек с колокольчиком и его музыкальная повозка! Торопитесь, шелни, и вам повезет улететь сегодня. Выходите, шелни, из своих долин и лесов и запрыгивайте в повозку – проезд бесплатный. Собирайтесь, шелни, со своих полян и рек. Вылезайте из-под корней и из земляных нор. Скоки приходить не нужно, лягушкам приходить не нужно – только шелни.

Плачьте, если повозка полна и вы не улетите сегодня. Но плачьте не слишком долго. Люди с колокольчиками обещают вернуться завтра, и послезавтра, и так до тех пор, пока не останется ни одного шелни.

– Все сюда, маленькие поющие свинки! – зазывает человек с колокольчиком. – Только у нас бесплатная поездка на Землю в жестяной банке!.. Эй, Бен, ну какие еще твари сами запрыгивают в фургон для забоя, стоит тебе прозвонить в колокольчик? Торопитесь, маленькие свинки-шелни, в фургоне осталось место только для десятерых. Ну вот, фургон полон! Завтра мы пригоним больше фургонов, чтобы вместились все!.. Эй, Бен, ты видал поросенка, который плачет, что не успел на живодерню? – Человек с колокольчиком произносит эти милые, добрые слова из любви к нам.

И никакого погребального зуба не надо, вообще никакого зуба не надо, чтобы оплатить поездку. Лягушки лететь не могут, скоки лететь не могут, только шелни!

А потом происходит удивительное! Из фургона шелни попадают в помещение, где из них извлекают косточки, все до единой. Раньше с шелни такого не делали. В другом помещении шелни купают в кипятке, пока те не становятся в два раза меньше, почти как шелни-малютки. Потом они должны поиграть в игру «кто скорее заползет в жестяную банку». И только после этого шелни получают бесплатный билет на Землю. В консервных банках!

Утрите горькие слезы, если не успели на музыкальную повозку. Ложитесь пораньше спать и просыпайтесь чуть свет. Начинайте петь так громко, как только можете, чтобы люди-колокольчики знали, куда ехать. Дуйте во все флейты что есть силы, дергайте зубья так, чтобы те чуть не трескались. И кричите: «Люди с колокольчиками! Сюда! Мы здесь!»

Уезжая на музыкальной повозке, все счастливо смеются. Но есть история, что однажды женщина-шелни, когда ее заберут на небо, будет плакать. Какое у нее горе? Из-за чего ей плакать? Она будет кричать: «Черт возьми! Это же убийство! Они почти как люди! Не смейте их трогать! Они такие же, как я! Будьте вы прокляты! Не прикасайтесь ко мне! Я человек. Выгляжу я странно, и что? Я похожа на одного из них, но я человек. Ой-ой-ой!» Эта пророческая часть сказки не совсем понятна.

«Ой-ой-ой!» – скажет женщина. «Ой-ой-ой», – эхом ответит кувшинофлейта. Что такого произойдет с женщиной-шелни? Отчего она будет плакать, а не смеяться?

Это наша последняя сказка, где бы ее ни рассказывали. Расскажут ее в последний раз, и сказок больше не будет. И шелни больше не будет. Кому нужны сказки шелни, их музыка, если можно прокатиться в консервной банке?

Так было сказано.

Потом мы начали выбираться из норы шелни (как оказалось, в последний раз). И, как и положено, произошел обмен рифмованными репликами с охраняющим вход пятилетним старцем.

– Поболтаем?

– Мы сбегаем.

– Холли плачет,

Слезы прячет.

Что ты, Холли?

– Мы уходим.

Всем нам крышка,

Мой братишка!

И действительно, когда мы выбрались из норы (как оказалось, в последний раз), я заметил, что Холли плачет. Огромные гоблинские слезы катились по ее щекам. Я почти удивился, что слезы не зеленые.

Сегодня я весь день думаю о том, как сильно под конец изменилась Холли. Ее трудно было отличить от шелни. Собственно, она и стала женщиной-шелни.

– Я пойду со всеми, – сказала она утром. – Разве это любовь, если они уйдут, а я останусь?

В общем, отвратительная история. Я отправлял жалобы, но те люди продолжали звонить в колокольчик и кричать:

– Эй, свинки-певцы-шелни, запрыгивайте в наши повозки. Прокатитесь на Землю в жестяной банке! Эй, Бен, ты только посмотри, они так и сигают в фургон для забоя!

– Это непростительно! – возмутился я. – Вы определенно должны были отличить человека от шелни.

– Не в тот раз, – ответил звонарь. – Говорю же, все заскакивали в фургон по доброй воле, даже та странная уродка, которая плакала. Разумеется, можете забрать ее кости, если отличите от остальных.

Кости Холли у меня. Все, что от нее осталось. Не было на свете другого такого создания, как она. И уже не будет.

Но это не конец!

Берегись, компания завтраков «Поющая свинка»! Возмездие не за горами!

Так было сказано.

Девятьсот бабушек

Рассказ «Nine Hundred Grandmothers» завершен в январе 1964 г., доработан в апреле 1964 г. и опубликован в журнале «If» в феврале 1966 г. Включен в авторский сборник «Nine Hundred Grandmothers» («Девятьсот бабушек», 1970).

Предисловие[52]52
  Перевод М. А. Литвиновой.


[Закрыть]
Паттон Освальт

Древнейшая из всех древних бабушек знает, с чего началась Вселенная. Или не знает? К тому же она – да и все они – умеет жить вечно.

С помощью такой простой, но бесконечно манящей наживки Лафферти поймал на крючок своего «непростого» героя, космического джентльмена удачи по имени Серан Свайсгуд. Конечно, Серану, «Уполномоченному по Особым Аспектам», льстит воображать себя персонажем более утонченным и глубоким, чем его соратники, прочесывающие космос под грозными именами Гибельный Утес или Гроза Пивных. Эти псевдонимы, по их мнению, помогают им наживаться на обитателях других планет. А вот Серан Свайсгуд – имя человека, охотящегося на добычу более… философскую, эзотерическую, глобальную.

Но именно эта глубокомысленная, претенциозная (и в итоге жестокая) погоня разрушает личность Серана куда быстрее, чем простые материальные желания его спутников. Знание – сила, но неутоленная жажда познать главную и непостижимую истину – смертельный яд для души.

Да, забыл сказать, что рассказ еще и совершенно уморительный.

Девятьсот бабушек[53]53
  Перевод В. С. Кулагиной-Ярцевой.


[Закрыть]

Серан Свайсгуд был молодым многообещающим Уполномоченным по Особым Аспектам. Как и у всех Особистов, у него имелся пунктик – он просто помешался, пытаясь узнать: Каким Образом Все Началось.

Вся команда, кроме Серана, обзавелась суровыми прозвищами: Гибельный Утес, Крепкое Колено, Снеси Гору, Кровавый Джордж, Пошел Вон (когда Пошел Вон говорит: «Пошел вон», – глядишь, ты уже и пошел), Кривой Путь. Считалось, что они ребята крутые, вот они и взяли себе крутые прозвища. Только Серан сохранил свое имя – к неудовольствию командира, Гибельного Утеса.

– Может ли стать героем человек по имени Серан Свайсгуд? – гремел он. – Почему ты не возьмешь себе прозвище Покоритель Бурь? Звучит неплохо. Или Гроза Пивных, или Глубокий Шрам, или Меткий Нож? Ты даже не просмотрел весь список примерных имен.

– Я лучше оставлю свое, – как правило, отвечал Серан, и вот тут крылась его ошибка.

Новое имя иногда совершенно меняет человека. Именно это произошло с Кровавым Джорджем. Хотя густая поросль на его груди была результатом трансплантации, новое имя превратило его из мальчика в мужчину. Если бы Серан придумал себе удалое имя, вроде Грозы Пивных, кто знает, может быть, он смог бы избавиться от своей неуместной робости, а его восторженные порывы сменились бы достойными мужчины проявлениями силы и гнева.

Они прилетели на большой астероид Проавитус[54]54
  Proavitus (лат.) – доставшийся от предков; досл. прадедовский.


[Закрыть], прямо-таки звенящий от денег, которые можно было из него вытрясти. Крутые парни из Экспедиции знали свое дело. Они составили и подписали длиннейшие договоры на пергаментных, мягких, как бархат, свитках проавитян и на своих магнитных лентах. Они потрясли, увлекли и немного испугали легковесный народ, населяющий Проавитус. Наладилась мощная двусторонняя торговля, да такая, что можно позавидовать. К тому же здесь существовала бездна удивительных вещей, суливших небывалую выгоду.

– Тут каждый что-то обнаружил, кроме тебя, Серан, – добродушно рокотал Гибельный на третий день пребывания на астероиде. – Но даже Особист должен что-то разработать. Устав обязывает нас брать с собой кого-нибудь вроде тебя, чтобы придать всей затее культурный поворот. Все, что нам нужно, – это отхватить от свиньи кусок пожирнее, здесь нет секрета. Но вот если при этом свиной хвост будет как-нибудь изящно повернут, значит мы сделали все возможное. А если этот поворот вдобавок принесет прибыль, тогда и желать больше нечего. Скажем, ты в состоянии выяснить что-нибудь насчет живых кукол? Они могут что-то значить в культурном и в рыночном отношении.

– Эти живые куклы, на мой взгляд, – часть чего-то более важного. На этом астероиде – целый комплекс неисследованных явлений. А ключом к нему может служить утверждение проавитян, что они не умирают.

– Я думаю, они умирают довольно молодыми, Серан. Все, кто тут крутится, молоды, а те, что не выходят из домов, еще не стары, насколько я видел.

– Тогда где их кладбища?

– Похоже, они кремируют своих умерших.

– А где их крематории?

– Они могут развеивать пепел или вообще превращать останки в пар. Вероятно, они не почитают предков.

– Другие свидетельства демонстрируют, что вся их культура построена на чрезвычайном почитании предков.

– Ну вот и выясни все, Серан. На то ты и Уполномоченный по Особым Аспектам.

Серан поговорил с Нокомой – они оба работали переводчиками, оба разбирались в своем деле и понимали друг друга с полуслова. Нокому, вероятно, можно было отнести к женскому полу. У проавитян половые особенности были выражены слабо, но члены Экспедиции полагали, что навострились эти особенности различать.

– Ты не против, если я спрошу тебя кое о чем напрямик? – встретил ее вопросом Серан.

– Конечно нет. Как же иначе я пойму, о чем ты хочешь узнать?

– Проавитяне утверждают, что не умирают. Это правда, Нокома?

– Как же не правда? Если бы они умирали, их бы не было и они бы не говорили, что не умирают. Шучу, шучу. Да, мы не умираем. Это дурацкая чужеземная привычка, и у нас нет причин перенимать ее. На Проавитусе умирают только низшие существа.

– Никто из вас не умирает?

– Ну да. Кто же захочет быть исключением?

– Но что вы делаете, когда становитесь очень старыми?

– Можно сказать, что уже почти ничего не делаем. Нам не хватает энергии. А у вас разве не так?

– Разумеется. А куда вы деваетесь, когда становитесь совсем старыми?

– Никуда. Мы тогда сидим дома. Поездки и путешествия – это для молодежи и людей в расцвете сил.

– Попробуем с другой стороны, – сказал Серан. – Где твои отец и мать, Нокома?

– Путешествуют. Они совсем не старые.

– А твои дедушки и бабушки?

– Некоторые еще выходят на улицу. А старшие остаются дома.

– Давай продолжим. Сколько у тебя бабушек, Нокома?

– Я думаю, что у меня дома девятьсот бабушек. Да, конечно, это совсем немного, но мы – младшая ветвь рода. В некоторых наших домах гораздо больше предков.

– И все эти предки живы?

– А как же еще? Кто бы держал в своем доме неживых? Какие бы они тогда были предки?

Серан чуть не прыгал от возбуждения.

– Можно мне увидеть их? – взволнованно спросил он.

– Скорее всего, тебе не стоит видеть самых старых, – рассудительно ответила Нокома. – Такое зрелище может плохо подействовать на чужеземца, мы избегаем этого. Но несколько десятков ты, разумеется, сможешь повидать.

Тут Серану пришло в голову: возможно, он близок к тому, что искал всю жизнь. Он замер в предвкушении.

– Нокома, может быть, именно здесь кроется разгадка! – еле слышно прошептал он. – Если никто из вас не умер, значит весь ваш народ жив!

– Ну да, это похоже на задачку с яблоками. Если ни одного не взять, то все на месте.

– Но если самый первый из них еще жив, значит им известно их происхождение! Они знают, как все началось! Неужели они знают? А ты знаешь?

– Нет. Я слишком молода для Ритуала.

– А кто знает? Знает ли кто-нибудь вообще?

– Да, все старики знают, как все началось.

– А кто у вас считается стариками? Сколько поколений назад нужно отсчитать?

– Десять, не больше. Когда у меня будет десять поколений детей, я тоже приму участие в Ритуале.

– В Ритуале?..

– Раз в год старики приходят к самым старым. Они будят их и расспрашивают, как все началось. И самые древние старики рассказывают им о самом начале. Это потрясающе! Они все просто покатываются от смеха. Затем старейшие снова укладываются спать – до следующего года. Вот так знание передается из поколения в поколение. Это и есть Ритуал.

Проавитяне не были гуманоидами. Еще меньше они были «обезьяньими мордами», хотя именно так именовали их на своем жаргоне исследователи. Они были прямоходящими и носили одежду и покрывала. Предполагалось, что под одеждой их скрыты две ноги, но Гибельный говаривал: «Судя по тому, сколько мы о них знаем, они могут передвигаться хоть на колесиках».

У них были удивительно пластичные руки, на которых, казалось, пальцы были везде. Они могли действовать с помощью инструментов или использовать руки как самые сложные инструменты.

Кровавый Джордж придерживался мнения, что проавитяне всегда в масках и что члены Экспедиции никогда не видели их лиц. Он говорил, что эти якобы лица на самом деле ритуальные маски и никто из людей никогда не видел проавитянина, разве что их удивительные руки, которые, возможно, и есть их настоящие лица.

Товарищи Серана встретили грубым весельем его попытки объяснить им, что он на пороге великого открытия.

– У нашего Серана опять приступ «как-же-все-это-началось», – насмехался Гибельный. – Старина, неужели ты никогда не перестанешь мучиться вопросом, что было прежде, курица или яйцо?

– Скоро я получу на него ответ, – ликовал Серан. – Мне предоставляется единственная в своем роде возможность. Выяснив, как начался вид проавитян, я пойму, каким образом начался любой другой вид. Все проавитяне еще живы, даже самое первое их поколение.

– Просто невероятно, до чего ты легковерен, – застонал Гибельный. – Говорят, человек становится мудрым, когда начинает снисходительно относиться к дуракам. Боюсь, мне до этого не дожить.

Но два дня спустя Гибельный сам разыскал Серана и завел с ним речь почти о том же. Видно, Гибельный немного подумал и кое-что разузнал.

– Ты, Серан, действительно Особист, ты наш парень, – сказал он, – но идешь не в том направлении.

– То есть?

– Плевать, как это началось. Важно то, что это может не кончаться.

– Но я-то хочу докопаться именно до начала.

– Болван, как ты не понимаешь? Проавитяне обладают настолько редкими особенностями, что мы не знаем, чему они этим обязаны – науке, природе или своему дурацкому везению.

– Я полагаю, своей химии.

– Верно. Здесь органическая химия достигла совершенства. Проавитяне способны ускорить или замедлить любой процесс. Могут что хочешь отрастить или сжать, удлинить или раздвинуть. Большого ума я в них не вижу, похоже, все это они делают инстинктивно. Но ведь делают же! Вот если бы мы выучились у них, то стали бы королями врачевания во всех вселенных. Ведь сами-то они никуда не летают, у них мало внешних контактов. Их снадобья способны то ускорять, то тормозить жизненные процессы. Подозреваю, что проавитяне умеют сжимать клетки, да и мало ли на что еще они способны!

– Нет, они не умеют сжимать клетки. Теперь ты несешь ерунду, Гибельный.

– Не важно. Их штучки уже лишили смысла традиционную химию. Пользуясь их фармакопеей, человек никогда не умрет. Ведь это твой конек, верно? Только ты сидишь на нем задом наперед. Проавитяне говорят, что не умирают.

– Похоже, они в этом уверены. Если бы они умирали, то первыми узнали бы об этом, так говорит Нокома.

– Как? У этих созданий есть чувство юмора?

– В какой-то мере.

– Но, Серан, ты не понимаешь, насколько это важно.

– Пока что я единственный, кто это понимает. Это значит, что, если проавитяне всегда были бессмертными, как они утверждают, самые старые из них до сих пор живы. От них я сумею узнать, как их вид – а возможно, все виды – произошел.

Тут Гибельный уподобился умирающему бизону. Он рвал на себе волосы и чуть не открутил себе уши. Он топотал и бил копытом и ревел, как бык.

– Как это началось, не стоит выеденного яйца, дурак! Важно то, что это не кончается! – Он орал так громко, что эхо откликнулось. – Не стоит выеденного яйца, дурак!

Серан Свайсгуд отправился в дом Нокомы, но без нее и без приглашения. Пошел, твердо зная, что ее нет дома. Это было не очень порядочно, однако члены Экспедиции проходили специальную подготовку на этот счет.

Он решил, что сам, без всяких наставников, лучше разузнает о девятистах бабушках, о так называемых живых куклах. Он выведает, чем занимаются старые люди, если они не умирают, и что они могут сказать о том, как появились на свет. Задумывая свое вторжение, он рассчитывал на присущую проавитянам учтивость.

Дом Нокомы, как и дома всех других проавитян, стоял на вершине большого пологого холма, Акрополиса Проавитуса. Аккуратные дома были построены из земли, они сливались с окружающим ландшафтом и почти не были заметны.

Серан поднялся по извилистым, выложенным плиткой тропинкам и открыл дверь, которую Нокома однажды показала ему. Он вошел тайком и увидел одну из девятисот бабушек – бабушку, от которой не нужно было таиться.

Маленькая бабушка сидела и улыбалась. Они беседовали без большого труда, хотя не так легко, как с Нокомой, которая с полуслова понимала, что он хочет сказать. На зов этой бабушки пришла другая и тоже улыбнулась Серану. Эти две старушки были несколько меньше, чем более молодые, активные проавитяне. Старушки оказались добрыми и спокойными. В воздухе стоял легкий запах, довольно приятный, чуть печальный, навевающий сны, вызывающий неясные воспоминания.

– Есть ли здесь кто старше тебя? – напористо спросил Серан.

– Да, их много, много, кто знает – сколько… – ответила бабушка.

Она созвала других бабушек и дедушек, еще старше и меньше, чем она сама. Они были вдвое меньше обычного активного проавитянина – маленькие, улыбчивые, сонные.

Теперь Серан знал, что проавитяне не носят масок. Чем старше они были, тем яснее в их лицах читались характер и интерес к окружающему. Сомневаться можно только относительно молодых активных проавитян. Никакой маске не под силу выразить спокойствие и улыбку стариков. Эта необычного строения ткань и была их настоящими лицами. Такие старые и такие дружелюбные, такие слабые и сонные – их набралось не меньше дюжины поколений, и чем старше они были, тем меньше.

– Сколько же лет самому старшему из вас? – спросил Серан у бабушки, той, которую встретил первой.

– Мы все считаем себя ровесниками, потому что все вечны, – объяснила ему бабушка. – На самом деле это не так, но спрашивать, сколько кому лет, не принято.

– Вы, конечно, не представляете, каков из себя омар, – сказал Серан, вздрагивая от возбуждения, – но его можно спокойно сварить заживо, если нагревать воду медленно. Он не впадает в панику, потому что не понимает, когда температура становится критической. Здесь со мной происходит примерно то же. События развертываются постепенно, и моя доверчивость не бьет тревоги. Мне грозит опасность поверить во все, что с вами связано, если я буду узнавать об этом понемногу. А именно так и случится. Я верю, что вы здесь и что вы здесь только для того, чтобы я увидел и коснулся вас. Хорошо, пусть я сварюсь, как омар, но не уйду. Есть ли еще кто-то старше присутствующих здесь?

Первая бабушка сделала Серану знак следовать за ней. Они стали спускаться по пологому пандусу ниже уровня пола. Должно быть, они уже оказались под землей.

Живые куклы! Целые ряды их сидели на полках, а некоторые на маленьких стульчиках в нишах. Действительно, размером с куклу, их здесь было несколько сот.

Многие просыпались при их появлении. Других можно было разбудить, заговорив с ними или дотронувшись до плеча. Они были невероятно стары, но неизменно доброжелательны и приветливы. Они улыбались и сонно потягивались, но не как люди, а как очень старые куклы. Серан обращался к ним, и они на удивление хорошо понимали его.

«Омар, омар, – думал Серан, – температура подходит к критической точке! А он почти не ощущает разницы. Если сейчас положиться на свои ощущения, можно свариться в собственной доверчивости».

Теперь он знал, что живые куклы действительно существуют и что они и есть живущие ныне предки проавитян.

Многие из этих маленьких существ тут же засыпали. Моменты бодрствования были кратки, но и сон длился не дольше. Несколько этих живых мумий просыпались по второму разу, пока Серан находился в комнате, просыпались, освеженные очень недолгим сном, и были готовы продолжать разговор.

– Вы невероятны! – воскликнул Серан, и все эти существа мал мала меньше заулыбались и засмеялись в знак согласия.

Конечно, невероятны. Все добрые создания везде невероятны, а если множество их собралось в одном месте? Но Серан был ненасытен. Ему было мало этой комнаты, полной чудес.

– Я должен пройти до конца! – алчно воскликнул он. – Где у вас те, кто еще старше?

– Здесь те, кто старше, и те, кто еще старше, и те, кто намного старше, – сказала первая бабушка, – но, может быть, умнее не стремиться стать слишком умным. Ты видел достаточно. Старики любят спать. Давай вернемся.

Вернуться, уйти отсюда? Серан не мог. Он видел проходы и пандусы, ведущие вниз, в самую сердцевину холма. Перед ним и под его ногами лежал целый мир – и кто остановит его? Уж не куклы и существа еще меньше кукол.

Гибельный однажды назвал себя старым пиратом, который упивается ароматом своего богатства. А Серан чувствовал себя начинающим алхимиком, который вот-вот обнаружит философский камень.

Он спускался по пандусу сквозь столетия и тысячелетия. Легкий запах, едва ощутимый наверху, стал заметнее – усыпляющий, полузабытый, улыбчивый, печальный. Так пахнет само Время.

– Есть ли здесь кто старше тебя? – спросил Серан крошечную бабушку, держа ее на ладони.

– Настолько старше и настолько меньше, что я могла бы держать кого-нибудь из них на ладони, – ответила бабушка на простом старинном наречии проавитянского языка, которое Серан немного знал от Нокомы.

Серан шел сквозь комнаты, а наполнявшие их создания становились все старше и все меньше. Теперь-то он точно был сварившимся омаром. Ему пришлось поверить: ведь он видел и чувствовал все это. Бабушка размером с воробья улыбнулась ему, кивнула и сказала, что здесь есть и те, что гораздо старше ее, а сказав, снова заснула. Серан положил ее назад, в нишу стены, похожей на улей, где были тысячи других поколений всё меньшего размера.

Конечно, теперь он уже покинул пределы дома Нокомы. Он находился в сердцевине холма, на котором стояли все дома проавитян. Здесь были предки каждого жителя астероида.

– Есть ли здесь кто старше тебя? – спросил Серан малюсенькую бабушку, которую держал на кончике пальца.

– Старше и меньше, – ответила она. – Но ты почти добрался до конца.

Она уснула, и он тихонько положил ее на место. Чем старше они были, тем больше нуждались в сне.

Он спустился ниже, под основание холма, сейчас он находился в вырубленных в твердой породе коридорах, но их не могло быть много, и они не уходили вглубь. Вдруг он испугался: а если эти создания окажутся так малы, что он не сможет разглядеть их или поговорить с ними и не узнает тайну начала?