Текст книги "Дни, полные любви и смерти. Лучшее"

Но разве Нокома не говорила, что эту тайну знают все старики? Говорила. Но он хотел услышать ее от самого старого. Он узнает ее, так или иначе.

– Кто здесь самый старший? Это конец? Это начало? Проснитесь! Проснитесь! – восклицал Серан, убедившись, что попал в самую нижнюю, самую древнюю комнату.

– Это Ритуал? – спрашивали те, кто проснулся. Они были меньше мышей, но чуть больше пчел.

– Это особый Ритуал, – заявил им Серан. – Расскажите мне, как все это было в самом начале.

Раздался звук – слишком слабый, слишком неопределенный, чтобы называться шумом. Словно рассмеялся триллион микробов. Это веселились крошечные существа, проснувшиеся ради большого праздника.

– Кто из вас старше всех? – командовал Серан, их смех раздражал его. – Кто старше всех, кто самый первый?

– Я старше всех, я последняя бабушка, – весело произнесла одна из них. – Все остальные – мои дети. Ты тоже из моих детей?

– Разумеется, – сказал Серан, и, услышав это, бесчисленные проавитяне издали недоверчивый смешок.

– Тогда, наверное, ты последний мой ребенок, ведь ты не похож на других. Если это так, возможно, в конце будет так же забавно, как и в начале.

– А как все было в самом начале? – простонал Серан. – Ты была первой. Ты знаешь, как появилась на свет?

– Ну да, конечно! – рассмеялась последняя бабушка, и веселье маленьких существ вокруг усилилось.

– Как все началось? – спросил Серан, дрожа и подпрыгивая от волнения.

– Это была такая забавная шутка, с нее-то все и началось, такая смешная, – чирикала бабушка, – что ты просто не поверишь. Просто шутка.

– Скажи мне, что это за шутка. Расскажи мне эту космическую шутку, создавшую ваш вид.

– Скажи сам, – звенел колокольчиком голос бабушки. – Ты сам часть этой шутки, если ты – один из моих детей. Ох, до чего смешно. Невероятно! Чудесно проснуться, посмеяться вволю и опять уснуть.

Его жгло разочарование. Ведь он почти у цели, и вдруг ему мешает какое-то хихикающее насекомое!

– Не засыпай! Скажи мне сейчас же, как это началось! – пронзительно крикнул Серан. Он держал последнюю бабушку большим и указательным пальцем.

– Сейчас не Ритуал, – возразила бабушка. – Ритуал – это когда ты три дня пытаешься догадаться, что это, а мы смеемся и говорим: «Нет, нет, это вдесятеро забавнее. Попробуй еще раз».

– Я не стану угадывать три дня! Говори сейчас же, или я раздавлю тебя, – пригрозил Серан дрожащим голосом.

– Ну и ну! Сомневаюсь, что ты так поступишь, – спокойно сказала последняя бабушка.

Любой из крутых парней Экспедиции непременно так бы и сделал – раздавил бы ее, а потом еще и еще кого-нибудь из этих существ, пока они не раскрыли бы своей тайны. Если бы Серан выбрал себе крутое прозвище и оно преобразило его личность, он тоже поступил бы так же. Если бы он был Грозой Пивных, он бы сделал это не колеблясь. А вот Серан Свайсгуд не мог.

– Скажи мне! – умолял Серан. – Всю жизнь я пытаюсь выяснить, как это началось, как что-то началось. А ты знаешь!

– Мы знаем. Ох, как смешно это началось! Так забавно! Так глупо, нелепо, так причудливо! Никто не может угадать, никто не верит.

– Скажи! Скажи мне! – истерически кричал Серан.

– Нет, нет, ведь ты не мой ребенок, – сдерживая смех, сказала последняя бабушка. – Это слишком смешно, чтобы рассказывать чужеземцу. Мы не можем оскорбить чужеземца, поведав ему такую смешную, такую невероятную вещь. Чужеземец может умереть. Зачем мне иметь на совести умершего от смеха чужеземца?

– Скажи мне! Оскорби меня! Пусть я умру от смеха!

Но Серан чуть не умер, рыдая от терзавшего его разочарования, а миллион существ размером с пчелу смеялись, ахали и хихикали.

– Ох, как же смешно это все началось!

Они смеялись и смеялись. И продолжали смеяться… пока Серан Свайсгуд не стал плакать и смеяться одновременно, не выбрался оттуда и не побрел к своему кораблю, все еще смеясь. В следующем путешествии он уже назывался Меченным Молнией и сумел в течение девяноста семи дней побыть королем премилого островка в галактике Боде, но это уже совсем другая, совсем не такая смешная история.

Послесловие[55]55
  Перевод М. А. Литвиновой.


[Закрыть]
Энди Дункан

Рассказ «Девятьсот бабушек» я впервые прочитал в сборнике «The Norton Book of Science Fiction», составленном Урсулой Ле Гуин и Брайаном Эттебери при участии Карен Джой Фаулер. Эта антология, как оказалось позже, сыграла очень важную роль в моей профессиональной жизни. Книга вышла осенью 1993 года, я тогда учился на первом курсе аспирантуры по литературному творчеству в Университете Северной Каролины. Не могу сказать, что купил ее сразу же. Но в январе 1994-го я впервые пошел на семинар к лауреату премии «Небьюла» Джону Кэсселу. Он долго смотрел на мою рукопись, которую уже прочитал, потом перевел взгляд на меня, потом опять на рукопись и наконец изрек: «У литературы такого рода долгая и очень интересная история, и вы, молодой человек, – часть этой истории, знаете вы об этом или нет».

С этого дня Кэссел стал моим «сэнсэем». Именно по его совету я купил «нортоновскую» антологию – настоящий сундучок с сокровищами, содержимое которого шепчет начинающему писателю-фантасту: «Пиши все, что взбредет тебе в голову, лишь бы это было странно и необычно». Тем летом я поехал на семинар писателей «Кларион-Уэст» и в качестве мотивирующего чтива взял с собой две толстые книги, одной из которых была «нортоновская» антология. (Вторая, к слову, – «Авессалом, Авессалом!» Уильяма Фолкнера, но к ней меня никогда не попросят написать предисловие или послесловие.)

Из всего представленного в антологии особенно мне в душу запал рассказ «Девятьсот бабушек». Во вступлении к книге Урсула Ле Гуин пишет о склонности писателей-фантастов превращать метафору в литературную реальность, и в рассказе Лафферти в точности описывалась одна из основополагающих метафор, усвоенных мною еще в детстве, когда я жил в сельском доме в Южной Каролине. Меня учили почитать предков – длинную их вереницу, уходящую в прошлое, и чем дальше, тем меньше они становились из-за расстояния. Их тайны и знания тщательно оберегались, и, продираясь сквозь дебри последних годов XX века, я словно слышал их тихие голоса, журчащие, как вода в ручье; я был почти уверен тогда, что они смеются. Более того, самые значимые из моих предков – проводники культуры и в особенности языка – были женщины. Незабываемые «живые куклы» планеты Проавитус (как мне сказали, в переводе с латыни «proavitus» значит «предки») – воплощение знаменитой фразы Фолкнера из «Реквиема по монахине»: «Прошлое не бывает мертво. Оно даже не прошлое»[56]56
  Перев. Д. Вознякевича, с изм.


[Закрыть].

Перечитав сейчас рассказ Лафферти, я всерьез задумался о судьбе проавитян. Что происходит с ними в промежутке между двумя последними фразами? «Пользуясь их фармакопеей, человек никогда не умрет», – говорит Гибельный Утес, который спит и видит свою команду «королями врачевания». Сможет ли «легковесный народ» пережить вмешательство Утеса в свою органическую химию? Не забывайте, что Лафферти – уроженец Оклахомы, штата, отнятого у коренного населения усилиями энного числа Гибельных Утесов. И над многими произведениями писателя, словно тень, нависает история эксплуатации коренного населения Северной Америки; это, как и язык индейцев, главная и неизбежная тема его великого романа «Окла Ханнали».

Я уверен: Лафферти точно знает, что случится с проавитянами, но избавляет читателя от этого знания, переводя разговор на «совсем другую, совсем не такую смешную историю». Как сказала бы древнейшая бабушка, «это слишком смешно, чтобы рассказывать чужеземцу»; вот и Лафферти не хотел «оскорбить чужеземца, поведав ему такую смешную, такую невероятную вещь».

Страна Больших Лошадей

Рассказ «Land of the Great Horses» завершен в ноябре 1964 г., доработан в январе 1965 г. и опубликован в антологии «Dangerous Visions» под редакцией Харлана Эллисона в 1967 г. Включен в авторский сборник «Nine Hundred Grandmothers» («Девятьсот бабушек», 1970).

Предисловие[57]57
  Перевод М. А. Литвиновой.


[Закрыть]
Харлан Эллисон

Посмотрите в окно. Что вы видите? На углу дерутся подростковые банды, расписывают друг другу лица бутылочными открывашками; разноцветная тележка точильщика звенит колокольчиками; полная женщина в слишком коротком цветастом платье обихаживает свой газон; воют пожарные сирены: на пятом этаже горящего здания в западне оказались дети; бешеная собака вцепилась в ногу разносчика буклетов адвентистов седьмого дня; фургон ДРД[58]58
  ДРД (Движение революционного действия) – RAM (Revolutionary Action Movement) – радикальная негритянская организация, близкая к маоизму, предтеча Партии черных пантер; существовала в 1962–1969 гг.


[Закрыть] с громкоговорителем сулит расовый бунт. Что-нибудь из перечисленного или все сразу? Не нужно обладать сверхъестественной наблюдательностью, чтобы описать неописуемое.

А теперь посмотрите снова. Что вы видите? Как обычно: пустую улицу. И вот ее описание:

Бордюрный камень, без которого машины выскакивали бы прямо на газоны. Почтовые ящики, без которых связь с миром стала бы ограниченной. Телефонные столбы и провода, без которых коммуникации бы прекратились. Водосточные трубы, желоба и люки, без которых в дождь вас бы затопило водой. Асфальт, без которого резина на вашем автомобиле приказала бы долго жить через месяц. Легкий ветерок, без которого день будет испорчен. Что это все? Вещи привычные и очевидные. Настолько очевидные, что становятся невидимыми. Сколько почтовых ящиков и пожарных гидрантов встретилось вам сегодня? Нисколько? Вряд ли. Вы прошли мимо десятков таких приспособлений, но не увидели их. А ведь они чрезвычайно ценны и абсолютно необходимы. И сообщество с хорошо отлаженной жизнью их полностью игнорирует.

Писатели-фантасты – очень узкое сообщество. В нем есть звезды первой величины: Найт, Шекли, Старджон, Брэдбери, Кларк, Воннегут. Они всегда на виду, их нельзя не заметить. Но жизнь сообщества заметно обеднеет без не бросающихся в глаза и не «звездных» авторов, которые пишут рассказ за рассказом – не халтуру, но по-настоящему прекрасную прозу. Вроде тех, прочитав которые долго думаешь, повторяя: «Отличный рассказ!» И быстро забываешь имя автора. Возможно, позже ты снова вспомнишь рассказ… «Ну да, это же о том, как… – и потом морщишь лоб и говоришь: – Черт, как его имя? Он написал много хороших рассказов, настоящий писатель…»

Проблема здесь в отсутствии эффекта накопления. Каждый рассказ блистателен – отдельно взятый. Но почему-то они не складываются в общность, создающую имидж автора; не работают на его карьеру. Печально, но очевидно: судьба Р. А. Лафферти среди писателей-фантастов именно такова.

Но Лафферти – человек значительный, и его проза – самого высокого полета. Не просто грамотная – образцовая. Сколько лет он писал? Больше шести, но меньше пятнадцати? Вроде бы так. И все же, обсуждая Авторов с большой буквы, любители фантастики редко упоминают его имя. И это несмотря на то, что его произведения неоднократно входили в антологии, несколько раз были включены в сборники Джудит Меррил «Лучшая научная фантастика года», дважды – в антологию Карра с Уоллхеймом «Лучшая мировая фантастика» и печатались практически во всей нашей жанровой периодике. Он – человек-невидимка. Но теперь мы это исправим. Рафаэль Алоизиус Лафферти предстанет перед всеми, заявит о себе, и вы прочитаете еще один его блистательный рассказ. И, черт возьми, на этот раз запомните имя автора!

Вот что говорил о себе сам Лафферти: «Я – не обязательно именно в таком порядке – холостяк пятидесяти одного года, инженер-электрик, толстяк. Родился в Айове, с четырех лет живу в Оклахоме и провел в ней всю свою жизнь, кроме службы в армии. Да, и еще год работал в одной госконторе в Вашингтоне. Все мое образование – пара лет на вечернем факультете в Университете Талсы; это было давным-давно, изучал я в основном математику и немецкий. Почти тридцать лет работал в компаниях по электроснабжению, занимался в основном покупками и продажами оборудования. Во время Второй мировой войны служил в Техасе, Северной Каролине, Флориде, Калифорнии, Австралии, Новой Гвинее, на острове Моротай (тогда голландском, сейчас это Индонезия) и на Филиппинах. Я был хорошим штаб-сержантом и в один период довольно прилично говорил на малайском и тагальском языках.

Что человек может сказать сам о себе? Ничего важного. Несколько лет я сильно выпивал, лет шесть назад завязал с алкоголем. Образовалась пустота: отказываясь от компании интересных друзей-собутыльников, ты лишаешь себя яркой, удивительной жизни. Фантастической жизни. И чтобы заполнить пустоту, я начал писать фантастику. В одном журнале для писателей я вычитал нечто, вселившее в меня дурацкую идею о том, что научную фантастику писать просто. Возможно, но только не для меня. У меня не было той подготовки, которую имело большинство авторов в этой области.

Мое хобби – языки. Все языки. Я потратил как минимум тысячу долларов на самоучители, учебники грамматики, хрестоматии, аудиокурсы. Могу худо-бедно читать на всех романо-германских языках, на славянских, на ирландском и греческом, но свободно читаю только на испанском, французском и немецком. Я консервативный католик. Что касается политики, то я – единственный член американской партии центристов, чьи основные принципы когда-нибудь изложу в иронической утопии. Очень люблю ходить; запустите меня в любой незнакомый город, и я исследую каждый его уголок – пешком, пусть даже на это уйдет неделя. Не думаю, что я очень интересный человек».

А теперь снова я, редактор, с завершающим комментарием. Лафферти – неинтересный человек? Ну да, примерно как его рассказы, то есть совсем наоборот! Как доказательство обвинения Р. А. в принижении собственных достоинств – вот вам рассказ, один из самых моих любимых в этой книге.

Страна Больших Лошадей[59]59
  Перевод С. В. Гонтарева, М. А. Литвиновой.


[Закрыть]

«Они пришли и забрали нашу страну», – повторяли эти люди. Но никто не понимал, о чем они говорят.

Два англичанина, Ричард Рокуэлл и Серуно Смит, ехали в открытом джипе по пустыне Тар. Скучная местность с почвой красноватого оттенка – больше камня, чем песка, – выглядела так, будто кто-то срезал с нее верхний пласт, обнажив более глубокие слои.

Издалека докатился гром. Блондин Рокуэлл и смуглый темноволосый Смит удивленно переглянулись. На всей территории от Нью-Дели до Бахавалпура никогда еще не гремел гром. Да и чему громыхать в безводной пустыне на севере Индии?

– Поедем-ка мы по этому гребню, – сказал Рокуэлл и свернул туда, где начинался подъем. – Может, здесь и не бывает дождей, но однажды я чуть не утонул, проезжая по лощине в местности, где не бывает дождей. В тот раз мне просто повезло.

Снова загромыхало, тяжело и раскатисто, словно убеждая людей, что они не ослышались.

– Это лощина Кути Тавдави, Маленькая река, – мрачно заметил Смит. – Интересно, почему ее так назвали? – И Смит вздрогнул, будто испугавшись собственных слов. – Рокуэлл, почему я это сказал? Я впервые вижу это место. Откуда мне знать, как оно называется? А лощина и впрямь превратится в бурную речку, если зарядит дождь. Но осадков здесь не бывает: нет гор – нет условий для образования облаков.

– Каждый раз, глядя на Страну Больших Лошадей, я думаю о том же. – Рокуэлл кивком указал на мерцающие высоты знаменитого миража. – Если бы они были реальны, то собирали бы достаточно влаги, чтобы превратить пустыню в цветущую саванну.

Два англичанина занимались геологической разведкой – брали пробы грунта на участках, отмеченных после аэрофотосъемки. Беда пустыни Тар заключалась в том, что в ее недрах было все: бокситы, свинец, цинк, сурьма, медь, олово, – но в количествах, недостаточных для промышленной разработки. Ни на одном участке вложения в Тар не окупились бы – но на любом участке почти окупились бы.

Внезапно между вершинами миража сверкнула молния – такого зрелища они еще не видели. Небо нахмурилось и потемнело. Вскоре докатились раскаты грома, а ведь миражи никогда не создают звуковых эффектов.

– Это или крупная и очень деятельная птица, или пошел дождь, – сказал Рокуэлл.

И действительно, начало моросить – слабо, но постоянно. Это было приятно – в жаркий полдень на тряском джипе посреди пустыни попасть под дождик. Дождь в пустыне – всегда дорогой подарок.

Смит затянул жизнерадостную песню на одном из языков северной Индии; мелодия звучала разухабисто, но Рокуэлл не понял ни слова. Текст переполняли двойные рифмы и слова из сплошных гласных, очень похожие на те, что лопочут малыши.

– Где же ты так наблатыкался с местными языками? – удивился Рокуэлл. – Как по мне, в них сам черт ногу сломит, а ведь я филолог.

– Мне и не нужно было их учить, – ответил Смит. – Я их просто вспомнил. Все они группируются вокруг нашего боро, как листики клевера на стебле.

– Вокруг чего? И сколько языков ты вспомнил?

– Все «семь сестер», как их называют: пенджабский, кашмирский, гуджарати, маратхи, синдхи и хинди.

– Твоих «семи сестер» только шесть, – усмехнулся Рокуэлл.

– Говорят, седьмая сбежала с конокрадом. Но ее до сих пор встречают то здесь, то там.

Они часто останавливались для пешего обследования. Сам по себе цвет ручьев, появившихся как по мановению волшебной палочки, мог сказать минералогу очень многое – никогда еще в этой местности не видели потоков воды. Так, то и дело тормозя, они преодолели несколько миль по раскисшему грунту.

Вдруг Рокуэлл охнул и чуть не вывалился из машины: ему почудилось, что на соседнем тряском сиденье подпрыгивает абсолютно незнакомый человек. Потом он увидел, что это Смит – такой же, как всегда. Но мимолетная иллюзия ошеломила.

Впрочем, вскоре Рокуэлл испытал еще одно потрясение.

– Что-то здесь не так, – сказал он.

– Все здесь так, – отозвался Смит и затянул другую песню на индийском языке.

– Похоже, мы заблудились, – беспокойно произнес Рокуэлл. – Из-за дождя ничего не видно, местность не должна идти на подъем. Этого нет на карте.

– Конечно есть! – воскликнул Смит. – Это Джало Чар.

– Что-что? Откуда ты берешь эти названия? Там, где мы находимся сейчас, на карте ничего не значится, поэтому и на местности ничего не должно быть.

– Значит, карта неправильная. Брат, это же самая красивая долина на свете! Она будет вести нас все дальше вверх! Почему карта забыла это? Почему мы все забыли это так надолго?

– Смит! Что ты несешь? Ты словно пьяный.

– Все хорошо, поверь мне. Минуту назад я заново родился. Я возвращаюсь домой.

– Смит! Мы едем по зеленой траве!

– Как я ее люблю. Я мог бы щипать ее, как лошадь!

– А эта скала, Смит! Ее не должно быть так близко! Это же часть мир…

– Нанэ, сэр. Это Лоло Трушыл – Гнедой крестец.

– Абсурд! Ее нет ни на одной топографической карте!

– Карте, сэр? Я простой человек кало, откуда мне знать о таких вещах?

– Смит! Но ты же квалифицированный картограф!

– Аи… вроде я слышал о таком ремесле, с таким названием. А скала настоящая. В детстве я излазил ее вдоль и поперек. В другом детстве. А вон там, сэр, Драпенгоро Рез – Цветущая гора. Ну а плато, на которое мы поднимаемся, зовется Диз Боро Грай – Страна Больших Лошадей.

Рокуэлл остановил джип и спрыгнул на землю. Смит тоже вышел, его лицо светилось от счастья.

– Смит, ты похож на чокнутого! – ахнул Рокуэлл. – Интересно, на кого похож я? И как мы сумели заблудиться? Смит, посмотри на регистратор маршрута и датчик пройденного расстояния.

– Регистратор маршрута, сэр? Я простой кало, я сроду не знал…

– Черт возьми, Смит, ты же сам установил приборы! Если они не врут, мы на высоте семисот футов над уровнем моря и проехали десять миль вглубь плоскогорья, которое должно быть частью миража. Этих скал здесь не может быть. Да и нас тоже. Смит!

Но Серуно Смит развернулся и потрусил прочь.

– Смит, ты куда? Эй, ты меня слышишь?!

Смит обернулся:

– Сэр, это вы мне? Как вы меня назвали?

– Мы такие же невменяемые, как и эта чертова местность, – простонал Рокуэлл. – Мы же вместе работаем вот уже три года. Разве твоя фамилия не Смит?

– Очень может быть, сэр. Думаю, ее англофицировали как Хорс-Смит или Блэк-Смит, то есть коваль. Да только мое настоящее имя – Петталангро, и я направляюсь домой!

И человек, еще недавно бывший Смитом, потрусил дальше вглубь Страны Больших Лошадей.

– Смит, я сажусь в машину и возвращаюсь назад! – крикнул Рокуэлл. – Я напуган до чертиков, это место меняется на глазах. Когда мираж материализуется, лучше держаться от него подальше. Поехали! Завтра утром будем в Биканере. Там есть врач и виски в баре. И то и другое нам не помешает.

– Спасибо вам, сэр, но мне надо домой! – радостно прокричал Смит. – Вы были очень добры, подбросили меня в такую даль.

– Я оставляю тебя, Смит. Один безумец все же лучше, чем два.

– Ашава, бывай, саришан! – крикнул Смит и помахал на прощание рукой.

– Смит, объясни мне одну вещь! – прокричал Рокуэлл, пытаясь отыскать в происходящем соломинку здравого смысла, за которую можно было бы уцепиться. – Как зовут седьмую сестру?

– Староцыганский, – донеслось издалека, и Смит взошел на высокое плато, которое всегда было миражом.

В верхней комнате дома по Олив-стрит в Сент-Луисе, штат Миссури, супружеская пара держала семейный совет.

– Драпенгоро Рез вернулась, ты слышишь, ромны? – говорил мужчина. – Чувствую, гора на месте, и брышынд там льет как из ведра. Нам пора джилём.

– Аи, – кивнула жена, – раз ты так уверен, куч.

– Черт, бут уверен! Клянусь всем нашим бэнгланы барахлом! Тем более оно, считай, уже бикиндло – спасибо дядюшке за помощь…

– За чуток ловэ можно джилём аэропланэса, – предложила жена.

– Ты что, ромны? Наша дрома лежит только по земле и по морю!

– Аи, мишто, – согласилась жена и начала паковать чемоданы.

Кустарь-автомеханик из мексиканского города Камарго, штат Чиуауа, продал за сто песо свое дело и приказал жене собираться в дорогу.

– Уехать сейчас, когда бизнес наконец-то пошел в гору? – удивилась она.

– В гору? У меня в ремонте только одна машина, и ту я не могу починить.

– Ну так подержи ее разобранной, и хозяин заплатит, чтобы ты собрал ее обратно. Ну как в прошлый раз. А еще у тебя лошадь, которую нужно подковать.

– Ох, боюсь я эту лошадь. И все-таки Драпенгоро Рез вернулась! Начинай собираться.

– А ты уверен, что мы найдем дорогу?

– Конечно не уверен. Но мы сядем в фургон, и наша кляча потянет его.

– Зачем фургон, если машина есть? Ну, почти есть.

– Я не знаю. Но мы сядем в фургон и прибьем на перекладину самую большую подкову, какую только найдем.

На ярмарке в Небраске клоун задрал голову и принюхался.

– Романистан возвращается, – проговорил он. – Я всегда знал, что мы это почувствуем. Есть тут еще цыгане?

– В моих жилах течет немного романо рат, – отозвался один из акробатов. – По-любому этот балаган – нарвеленгеро, дешевка. Скажем боссу, чтобы засунул ее в свой жирный палуй, и поедем.

В Талсе торговец подержанными автомобилями, по кличке Рыжий Цыган, объявил тотальную распродажу:

– Все задаром! Я уезжаю. Берите документы, садитесь в машины и катайтесь. Девять почти новых машин и тридцать в отличном состоянии. Все забесплатно.

– Считаешь нас идиотами? – усмехались люди. – Знаем мы эти уловки.

Рыжий Цыган сложил документы на землю, придавил камнем, потом сел в самый дешевый автомобиль из тех, что стояли на площадке, и уехал из города навсегда.

– Все на халяву! – крикнул он на прощанье. – Берите документы, садитесь в машины и ездите на здоровье.

Машины по-прежнему стоят на своих местах. Думаете, хоть один простак попался на крючок торговца?

В Галвестоне барменша по имени Маргарет выспрашивала у торговых моряков, как добраться до Карачи.

– Почему до Карачи? – поинтересовался один из них.

– Я рассудила, что через Карачи самый короткий путь. Знаете, она возвратилась.

– У меня тоже чувство, что она вернулась, – сказал моряк. – Я сам ром. Мы подыщем попутное судно.

По всему свету мужчины с золотыми перстнями и женщины в звенящих монисто, воинственные балканские овчары и знойные испанские мачо, бродячие клоуны и коммивояжеры, графы Кондомские и герцоги Малого Египта собирали кровные ловэ и отправлялись в путь.

В разных странах люди и целые семьи внезапно принимали одно и то же решение. Атинганои поднимались на холм возле греческих Салоник, где к ним присоединялись братья из Сербии, Албании и с болгарских Родоп. Цингари северной Италии собирались вокруг Павии и выдвигались в сторону Генуи, чтобы там сесть на корабль. Боемиос Португалии спускались в Порто и Лиссабон. Гитанос Андалусии и всей южной Испании спешили в Санлукар и Малагу. Цигейнер из Тюрингии и Ганновера переполнили Гамбург в поисках выхода к морю. Джиобога и их родственники-полукровки шелта из каждой ирландской деревеньки, каждой гава, грузились на судна в Дублине, Лимерике и Бантри.

Из континентальной Европы они ехали по суше на восток. Люди прибывали из двухсот портов разных континентов и двигались по тысячам давно забытых шоссе.

Балаурос, кале, мануш, мелело, цыгане, моро, ромалэ, фламенко, синто, чикара – народ со множеством имен – джелем-джелем – ехал тысячами. Романи Раи переселялся.

Два миллиона цыган, разбросанных по всему свету, возвращались домой.

В Институте Григорий Смирнов беседовал с друзьями и коллегами.

– Помните доклад, который я представил несколько лет назад? – говорил он. – О том, что чуть более тысячи лет назад к нам спустились Гости Извне и забрали с собой кусочек Земли. Вы тогда еще посмеялись над моей догадкой, хотя я пришел к ней в результате изостатического и экстатического анализа, проделанного филигранно и скрупулезно. Без всяких сомнений, событие имело место.

– Одного кусочка не хватает, – подтвердил Алоизий Шиплеп. – По твоим оценкам, изъят срез площадью около десяти тысяч квадратных миль и толщиной, в самой высокой его части, не больше мили. По твоим словам, Гости позаимствовали его для изучения, чтобы прогнать через свои лаборатории. Что, о срезе есть какие-нибудь новости?

– Я закрываю расследование, – объявил Григорий. – Срез возвращен на место.

Это действительно было просто, джеквастескеро, по-цыгански просто. Это только гаджё, не-цыгане мира, дают путаные ответы на простые вопросы.

«Они пришли и забрали нашу страну», – всегда говорили цыгане, и именно так все и было.

Гости Извне отделили ее от основания, мягко покачали, чтобы стряхнуть всполошившуюся фауну, и забрали для изучения. А чтобы отметить место среза, оставили нематериальный симулякр высокогорной страны – так иногда мы сами отмечаем столбиком место, на котором позже будет что-то установлено. Этот симулякр люди воспринимали как мираж.

Также симулякры были внедрены в сознание высшим представителям эвакуировавшейся фауны. Так у цыган появилась врожденная тяга к родному дому, не позволяющая им вести оседлый образ жизни, и связанные с этим определенные предчувствия и воззрения, а также способность предсказывать судьбу.

И вот Гости вернули срез на законное место, и фауна среза спешит домой.

– Ну и что эти Гости Извне – тут я должен снисходительно улыбнуться – предпримут дальше, Григорий? – спросил Алоизий Шиплеп.

– Хм, Алоизий… да возьмут другой срез, по всей видимости.

Три дня слабые подземные толчки раскачивали Лос-Анджелес и его окрестности. Район полностью эвакуировали. Потом небо взорвалось громким свистом, словно предупреждая: «Посторонним сойти на берег». А затем участок земли некоторой толщины внезапно исчез вместе со всем, что было на нем понастроено. Со временем о происшествии забыли.

Из общеобразовательной энциклопедии XXII века, том 1, с. 389:

АНДЖЕЛЕНОС (см. также «Автомобильные цыгане» и «Сборщики слив»)[60]60
  Анджеленос – так называют жителей Лос-Анджелеса. «Сборщики слив» (англ. Prune pickers) – прозвище коренных калифорнийцев, возникшее во времена Великой депрессии.


[Закрыть]. Смешанная этническая группа не вполне ясного происхождения, бо́льшую часть времени скитающаяся на автомобилях по дорогам. Судя по всему, они – последние пользователи этих транспортных средств. Некоторое количество устаревших, отделанных хромом моделей все еще производится с расчетом на эту группу. Люди эти не нищие, их интеллект выше среднего. Они часто открывают собственное дело, становятся риелторами, профессиональными игроками, мошенниками на доверии, менеджерами компаний, торгующих фальшивыми дипломами по почте, промоутерами того или иного рода. Редко задерживаются надолго в одном городе.

Любопытно, как они проводят свободное время. Часами, а то и сутками напролет, гоняют по старым и малоиспользуемым многоуровневым развязкам и бесплатным шоссе. Считается, что большинство анджеленос – наркоманы, однако Гарольд Фрилав, несколько месяцев проживший среди них, доказал ошибочность данного стереотипа. То, что они вдыхают на своих веселых сборищах – под названием «смог-крэк», – всего лишь черный дым, образующийся при сгорании угля и нефтепродуктов и содержащий высокий процент угарного газа. Цель этого действия не вполне ясна.

Религия анджеленос представляет собой смесь старых верований с мощным эсхатологическим элементом. Идея рая представлена ссылкой на таинственный «Бульвар Заходящего Солнца». Язык анджеленос ярок и насыщен непристойным жаргоном. Их мнение по поводу собственного происхождения довольно туманно.

«Они прилетели и забрали наш дисник», – говорят они.