Текст книги "Взмах над морем"

На шум прибегает тётя Нелли. Она грозно осматривает всё помещение, думая, что мы учудили, но кухня выглядит чистой и опрятной. Пятен теста уже нет. Несколько капель таятся около седьмой (с любой стороны) формочки, но поварихе их из-за Лены не видно. Лицо у женщины расправляется – она больше не переживает. Но на месте тревоги появляется непонимание.

– Всё в порядке?

Мы киваем. Я вижу, как Лена старается принять серьёзный вид, перестать улыбаться, но у неё ничего не выходит. Я копирую её поведение – и тоже безуспешно. Тётя Нелли быстренько оглядывает нас ещё раз. На её лице зажигается что-то типа улыбки.

– Не шумите, а то мне придётся вас выгнать.

Мы опять киваем. Тётя Нелли – хороший человек, и ужасно добрый. Но далеко не всем, кто работает на кухне, нравится, что мы находимся тут. А ещё, если кто-то вне кухни узнает, что мы тут готовим, то у нас больше не будет ни одного шанса сюда прийти. Так что киваем мы вполне осознанно.

Когда тётя Нелли уходит, Лена поворачивается ко мне.

– Ну всё, хватит, успокаиваемся.

Она говорит это, но никак не может совладать с собой и опять смеётся. Лена старается делать это не так громко, как раньше, и оттого её смех звучит так, будто, задыхаясь, она старается поймать как можно больше воздуха. Это кажется жутким. У меня успокоиться выходит куда лучше. Я стою и молча наблюдаю за странной кряхтящей девочкой. Наконец она тоже успокаивается.

– Это было тяжело, но я смогла.

От её самопохвалы и от того, с каким наигранно-надменным лицом это было сказано, мне опять становится дико смешно, но я сдерживаюсь, иначе это сумасшествие никогда не закончится и мы попросту умрём от смеха. Хотя не худшая смерть, так-то.

Лена потягивается, смотрит на меня и заразительно улыбается, но затем на её лице появляется ухмылка и зажигаются задором глаза.

– Мы будем добавлять изюм?

Я задумываюсь. У нас обоих аллергия на этот продукт. Не знаю, передаётся ли аллергическая реакция по родству, но если да, то это отличное доказательство того, что Лена – взаправду моя сестра. Мы знаем, что после того как съедим немного изюма, у нас будет раздражающая сыпь по рукам и на шее. И не сказать, что кто-то из нас любил изюм. Но как устоять перед тем, что тебе нельзя?

Забавно: другие дети, которые в большинстве своём не любят изюм, радовались бы, что у них аллергия именно на него, и никогда бы и не подумали его даже пробовать – не то что периодически есть. А мы, наслаждаясь азартом нашей смертельной игры, его ели частенько.

Я ухмыляюсь в ответ и киваю.

– Иначе зачем бы мы всё это пекли?

Лена громко смеётся, но тут же, быстро опомнившись, умолкает.

– Потому что я захотела научить тебя печь, а ты оказался не против этой затеи. И, я смотрю, тебе понравилось.

Сестра констатирует сухой факт, но я знаю, что она поняла мою шутку. Мы перекидываемся тайными игривыми улыбками. Лена направляется к шкафу, на котором стоят баночки с различными приправами, соусами, посыпками и добавками.

– Ты сможешь включить духовку?

Я киваю по привычке, а потом угукаю, чтобы сестра меня услышала, и подхожу к плите. Выполняю указание и, в ожидании Лены, отхожу к столику. На нём лежит открытая тетрадка с приклеенным ею рецептом, вырезанным из какого-то журнала.

ДЕНЬ 5 (понедельник)

В понедельник появляется желание увидеться с Лилией. Я ловлю себя на том, что какая-то часть меня жаждет сообщить девочке о предстоящем полёте, представляю, какой счастливой она будет. Всё ещё путаясь в собственных мыслях и внутренне борясь с навязчивыми идеями, я, тем не менее, чувствую, что действительно хочу сделать что-то важное и прекрасное для этой девочки. Раз за разом я задумываюсь: связано ли это с тем, что она напомнила мне Лену? Невинный ребёнок, она радуется простым мелочам и восхищается обыденностью. Я и сам толком не могу объяснить, зачем нам с Лилией встречаться, но подсознательно кажется, будто мне это нужно.

Я вспоминаю, как она нюхала цветы и останавливалась около булочной. Мне самому хочется повторить действия девочки, чтобы понять, что же её так восхитило. Хочется почувствовать то, что чувствует она.

Я знаю, где расположен Дом: всё ещё прекрасно помню дорогу от него, а соответственно, и до него, но осознаю, что поджидать Лилию там – худшая идея по многим тысячам причин.

Я решаю дойти до улицы Розы – здесь находится та самая кофейня. Мысль о том, что я пытаюсь пройтись там уже в третий или даже в четвёртый раз, меня забавляет. У меня нет уверенности, что я всё же увижу там девочку, но это самое вероятное место для встречи. Я убеждаю себя, что даже если я и ошибаюсь, то в любом случае это будет хорошая прогулка.

Я специально встаю пораньше – на тот случай, если мы с Лилией всё же встретимся и заговорим, и чтобы не опоздать к началу открытия пекарни. Второе кажется мне немного смешным: в последнее время заставлять себя ходить на работу всё сложней и сложней. И даже вообще куда-либо ходить.

Грина удивлённо тявкает, поняв, что сегодня мы отправляемся на прогулку раньше. Она даже пару раз проходится кругом по периметру комнаты, выражая недоверие и отказываясь идти. Я пытаюсь подозвать собаку к себе, но та упрямо не переступает через порог.

Я пару секунд смотрю на овчарку и, убедившись, что она не передумала, выхожу в подъезд один. Я успеваю спуститься на одиннадцать ступенек, когда из квартиры вдруг начинают доноситься вой и звук царапанья когтями по дереву. Вернувшись и открыв дверь, я вижу грустную и непонимающую собаку. Грина пару раз гавкает, будто спрашивая: «Что происходит?», а затем, внимательно посмотрев на меня, быстро выскакивает на лестничную площадку, боясь, что я снова уйду без неё.

– Да, сегодня мы пораньше.

Собака недовольно зевает, но больше не препирается. Мы недолго стоим около дома, с наслаждением вдыхая прохладный свежий воздух. На улице опять пасмурно. Каждый день я упорно продолжаю бессмысленно надеяться, что вот-вот придёт хорошая погода… Но нет.

Серые облака смешиваются с чёрными тучами, намекая на грядущий дождь. Деревья качаются как лодки, и я жалею, что не надел куртку потеплей. Когда я уже научусь одеваться по погоде? Горло щекочет, глаза слезятся. Я слышу фантомный голос Лены, предупреждающий меня о том, что я такими темпами заболею.

Меня это не беспокоит.

Дорога до нужного места занимает минут двадцать пять, но я не тороплюсь. Ряды магазинчиков, кафешек, булочных стоят на своих прежних местах, ни капли не изменившись. Мне кажется, что сегодня из-за погоды всё выглядит более унылым, чем до этого, но потом я вспоминаю, что в тот день было ровно так же пасмурно. Нет, всё так же, как и тогда.

Я стою в начале улицы, боясь ступить на аккуратно выложенную тропинку около дороги. В душе ощущается странный трепет – не могу понять, в чём его причина. Я ступаю на белые кирпичи, будто касаясь чего-то небывало дорогого.

Я делаю шаг. Второй. И ещё один. И ещё один. И ещё. Шаг. Шаг. Шаг. Шаг. Я еле иду, но меня тянет бежать со всех ног. Неожиданное воодушевление порхает где-то в лёгких. Что в этой улице такого? Я протягиваю руку и кончиками пальцев дотрагиваюсь до стены первого здания – суши-бара. Холодные плиты обжигают. Не отрывая ладонь, продолжаю идти так, как когда-то Лилия. Дохожу до конца, чувствую, что плиты заканчиваются, и перемещаю руку на следующее здание. Оно деревянное. Мне сразу вспоминается история о занозе.

Хочется зажмурить глаза. Я поддаюсь этому желанию, прикрываю веки, но почти сразу же открываю глаза снова. В темноте неуютно. Мне нужно видеть, нужно знать, до чего я дотрагиваюсь. Я останавливаюсь напротив клумбы и протягиваю руку к цветам. Гладкие лепестки затягивают мою ладонь. Жёлтые, красные, оранжевые, они, как лучи света, одаривают меня теплом. Хочется упасть, прыгнуть в них. Утонуть в их мягкости.

Я провожу кистью руки в разные стороны, ощущая, как бутоны и листики касаются пальцев, приятно карябая, и тут же исчезают из моей ладони. Я не знаю названия растущих здесь цветов, и это меня неожиданно печалит. Хочется купить себе такие домой. Хочется засыпать ими всю комнату.

Я опускаю руки ещё ниже, зарываясь в растения по самые локти, замираю, почти не дышу и наконец поднимаюсь. Руки освобождаются от цветочного плена, но я всё ещё ощущаю прикосновение лепестков. Глупость, конечно.

На улице ожидаемо безлюдно. Ещё слишком рано – даже магазины откроются нескоро. Это успокаивает. Меня одолевает чувство страха из-за того, что меня могут увидеть, будто я боюсь, что кто-то может заметить моё спокойствие, мою нежную улыбку, моё счастье. Моё наслаждение. Будто я стыжусь, что вижу красоту в таком мрачном дне. Мне страшно, и я не пойму почему.

Не спеша, будто растягивая удовольствие, я делаю ещё несколько шагов и останавливаюсь около булочной. Она, конечно, тоже сейчас закрыта, но я сразу узнаю пряный аромат выпечки. Как и в пекарне, здесь запах уже давно врос в стены здания. Вначале я уверен, что это та же булочная, около которой проходила и Лилия, но, присмотревшись, понимаю, что нет, место совершенно не то. Две булочной на одной улице? Многовато.

Я прислоняюсь лбом к тёмному стеклу, силясь рассмотреть помещение внутри, но разглядеть выходит лишь смутные расплывающиеся пятна.

Запах свежевыпеченного хлеба и сладких булочек окутывает меня, заползая в нос и рот, и кажется, что от булочной пахнет пекарней больше, чем от самой пекарни, и это меня почему-то смешит. Большим и указательным пальцами правой руки я кручу сорванный лепесток. Сейчас он кажется то ли телесным, то ли цвета охры. Но я знаю, что на самом деле он ярко-жёлтый.

Внезапно я ловлю себя на глупом желании забрать что-то и из булочной. Мне хочется взять баночку и наполнить её этим запахом, а потом поставить около кровати, чтобы каждый день, просыпаясь, вдыхать этот вкусный аромат. Я думал, что за время работы в пекарне я уже привык к сладкому запаху выпечки. Я думал, что не смогу больше наслаждаться им. Я думал, что ненавижу его.

Я прохожу ещё дальше. Вновь зажмуриваюсь, но на это раз мне удаётся сдержать желание открыть глаза обратно. Поначалу идти, не видя дороги, страшно. Параноидально кажется, что вот-вот откуда-то появится человек, и мы столкнёмся.

Правая ладонь полностью прижата к стене какого-то магазина. Меня охватывает ужас, когда рука отрывается от твёрдой поверхности и начинает беспомощно зависать в воздухе, – между зданиями есть свободное место. Первая мысль – открыть глаза. Но я сдерживаю этот порыв, сжимая веки ещё сильнее, до боли и искр под ними. Я делаю микроскопические шажки, боясь споткнуться, но потихоньку страх отступает.

Постепенно я начинаю увеличивать длину шагов. Когда я наконец дохожу до следующей стены, то дотрагиваюсь до неё уже только кончиками пальцев – как это делала Лилия. Я ещё немного иду в напряжении, но потом замечаю, что расслабляюсь. Рука свободно парит, еле-еле касаясь кирпичей, дыхание освобождается из тисков, выравниваясь. Я иду уже нормально, прислушиваясь к ощущениям, но мне очень хочется посмотреть, около какого заведения я сейчас нахожусь. Я напрягаю слух и глубоко втягиваю воздух. Тишина, смешанная со слабым запахом резины и кожи. Обувной?

Я провожу рукой, чтобы дотронуться до двери, оглаживаю круглую ручку, затем – картонную табличку, само дерево, нащупав на нём слабый узор, и пытаюсь сопоставить это всё с тем, что я видел до этого. Какая ручка у двери магазина с обувью? Есть ли на этой двери какой-нибудь узор? Я не был в этом уверен.

Следующее здание оказывается деревянным, за ним – тоже. Каждый раз я пытаюсь понять, какой передо мной магазин или кафе, но у меня так ничего и не выходит. Я пугаюсь и дёргаюсь, когда неожиданно врезаюсь во что-то. Первая мысль: это человек. Но нет. Это что-то низкое, с острыми углами, и плоское. Я аккуратно протягиваю руку и, немного поводив ею в воздухе, наконец кладу её на поверхность. Это стол. Я немного перемещаю ладонь, и кончики пальцев дотрагиваются до глиняного горшка. Вокруг витает приятный аромат цветов.

На этот раз догадаться, где я, не составляет труда. Цветочный магазин. Тот же, около которого останавливалась и Лилия. Около которого стоят горшки с хризантемами и азалиями. Я с доброй завистью замечаю, что девочка, в отличие от меня, ни во что не врезалась. Мне хочется, повторив её движения, коснуться растений, но я чётко помню, что где-то тут, среди мягких цветов, есть кактусы. Лилия дотронулась до их иголок так легко и бесстрашно, будто всё прекрасно видела, будто тысячу раз проделывала этот нехитрый трюк. Но я так не смогу.

Я колеблюсь несколько минут. Битва между страхом и желанием заставляет моё тело трястись. Я несколько раз подаюсь рукой вперёд, но тут же отдёргиваю её обратно. Раз. Назад. Два. Назад. Три. Назад. Четыре. Я замираю ещё на пару секунд и наконец принимаю решение – протягиваю руку. Пальцы тонут в лепестках ближайшего цветка. Я оглаживаю его, провожу по стеблю, касаюсь листьев. А потом перемещаю ладонь дальше.

Понимаю, что дело не в умении обращаться с иголками, – ты просто должен не бояться уколоться. Кончики пальцев ожидаемо натыкаются на что-то острое, и мне кажется, что это кактус, но потом я приподнимаю руку вверх, дотрагиваюсь до мягких лепестков и понимаю, что это роза. Я не помню, чтобы она была тут в прошлый раз. Наверное, на прилавок добавили новые цветы. Или вообще всё поменяли.

Есть ли здесь теперь кактусы? Мне хочется это узнать. Я понимаю, что если найду их, то без сомнений поцарапаю себе руку, но это не имеет никакого значения. Я пытаюсь найти эти колючие растения. Моя ладонь переплывает от одного цветка к другому, смешивая их пыльцу. Потом я протягиваю и вторую руку. Я перемещаюсь с одного края прилавка к другому и ищу там. Но кактусы оказываются посередине стола. Я не вижу их точного местоположения, но могу поклясться, что они находятся прямо в центре. Пальцы больно врезаются в длинные острые колючки, но я не отдёргиваю их и не произношу ни звука. Расслабляя руки, я оглаживаю иголочки. Они вовсе не кажутся страшными. Будто струны, они звенят у меня под пальцами. Звяк. Звяк. Бреньк.

Я понимаю, что кактусов три, хотя все они растут в одном горшке. На самом большом есть ещё один маленький. Ещё совсем свежий отросточек, мягкий и хрупкий. Я пугаюсь, что отломаю его, поэтому наконец убираю руки от растений. Я стою перед цветами, понимая, что нужно открыть глаза, но этого не хочется делать. Мне требуется время, чтобы заново привыкнуть к цветному миру.

Я гуляю по улице – туда и обратно – ещё минут сорок. Ближе к шести часам Грина оживает и уже не плетётся за мной сонной тенью. Мы ненадолго отходим от магазинов, чтобы собака могла сделать свои дела, но это занимает минут десять-пятнадцать, поэтому я не переживаю, что мы пропустим Лилию.

Девочки всё ещё нет, и я начинаю сомневаться, что она вообще придёт. Подмечаю, что не имело никакого смысла выходить из дома раньше: даже если Лилия покажется здесь, то времени у нас будет столько же, сколько и в прошлый раз, не больше.

Грина наконец начинает резвиться. Она бегает от клумбы к клумбе, зарываясь носом в цветы. Наверное, совсем недавно так же выглядел и я, залезая в лепестки руками. Возможно, собака просто повторяет за мной.

Грина чихает, вытаскивая мордочку из плена очередных цветов – на этот раз гладиолусов. Она довольно фыркает и опять погружает нос в лепестки. Вдоволь наигравшись, собака сначала подбегает ко мне, несколько раз повертевшись, а потом начинает носиться от угла к углу, снова нюхая всё подряд.

Из облаков начинает проглядывать бледное солнце. Оно совершенно не греет и ничего не освещает. Оно даже не красит пейзаж – наоборот, кажется аляпистым, лишним на фоне серого неба. Тучи около солнца становятся светлее на пару тонов, но на общем плане это ничего не меняет. Вскоре появляются первые машины – такие же серые. Они разносят чёрный дым и вонь. Земной пейзаж начинает сливаться с небесным.

Я прохожу уже в третий раз мимо «своей» булочной, когда наконец замечаю в самом начале улицы невысокую темноволосую девочку, держащуюся левой рукой за стену здания. Я радостно хмыкаю и зову Грину, увлекая её в сторону Лилии. Овчарка, проследив указанный ей путь и увидев ребёнка, начинает довольно лаять и быстро переставлять кривые лапы, направляясь к девочке, которая когда-то так нежно её гладила. Я вижу, как, реагируя на звук, Лилия поднимает голову, прислушивается. Когда собака оказывается в паре метров от неё, на лице девочки появляется радостная улыбка.

– Грина?

Овчарка гавкает, подтверждая, что это и вправду она, и, полностью добегая до цели, утыкается мордой в чужие ноги. Лилия сразу же запускает свои тонкие пальцы в её шерсть, чешет уши. Девочка опять поднимает взгляд и что-то тихо говорит, видимо думая, что я нахожусь рядом с ними.

– Привет!

Я кричу специально громко, чтобы Лилия точно услышала. Она замирает, недоумевая, несильно крутит головой, стараясь понять, откуда донёсся звук. Я ускоряю шаг.

– Ты помнишь Грину?

Я говорю это уже тише, когда почти дохожу до собеседницы. Девочка тихо усмехается в ответ.

– Конечно! Я помню вас обоих. Привет.

Мне становится приятно от того, что Лилия действительно нас запомнила. Я уже вплотную подхожу к собеседнице и собаке, тоже глажу овчарку. Переполненная лаской, Грина счастливо лает и крутит хвостом, задевая им мою ногу.

– Как дела?

Меня перекашивает от стереотипности и глупости вопроса, но это, элементарно, первое, что приходит в голову.

– Всё хорошо.

Девочка пожимает плечами. Ну а что ещё она может сказать? Мне становится неловко.

– Съела мороженое?

Лилия, кажется, не сразу понимает, о чём речь. Она сначала на несколько секунд задумывается, а потом начинает яростно кивать. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз.

– Ага! Представляете, оно клубничное оказалось! Обожаю клубничное мороженое. Правда, его там немного было, так что я съела только пару ложек, а то воспитательница бы заметила.

Девочка рассказывает об этом, мечтательно причмокивая, – видимо, вспоминает прекрасный момент поедания лакомства. Из-за её воодушевления у меня у самого просыпается желание съесть мороженое. В отличие от Лилии, я в прошлый раз так и не купил его себе.

Тут же начинает щекотать в горле. Я наблюдаю за тем, как сильный порыв ветра теребит шерсть Грины и одежду девочки, – наверное, не стоит есть мороженое сейчас.

– Хочешь, я куплю тебе ещё одно?

Предложив это, я сразу же понимаю свою оплошность – магазины ещё не работают. Лилия недоверчиво щурится – совсем как видящая – и отрицательно дёргает головой.

– Нет, спасибо. Сейчас холодно.

Я соглашаюсь. Когда же наконец потеплеет? Я, несомненно, начал скучать по жаркому и яркому солнцу. Хочется нацепить на себя тонкую светлую майку и часами гулять, чтобы аж руки загорели. Вместо этого я прячу заледеневшие ладони в карман тёплой джинсовки.

Мы стоим молча. Мне кажется, что я должен что-то сказать, начать беседу, но потом я понимаю, что ничего этого не надо, – нам хорошо и в одиноком завывании ветра. Иногда молчание – как уютный плед: в такие моменты люди не нуждаются в пустых разговорах.

Лишь Грина издаёт несколько звуков – довольных, но тихих, будто она тоже боится спугнуть приятное спокойствие, но и они смешиваются со свистом ветра.

– Я встретился с другом.

Эти слова вылетают неожиданно даже для меня самого.

– Правда?!

Лилия почти кричит. Красные от холода щёчки краснеют ещё больше от удовольствия. Брови девочки непроизвольно поднимаются.

– Да. Спасибо.

Я благодарю её совершенно искренне. В душе становится стыдно от нелепости моего поведения: мне понадобились уговоры незнакомого ребёнка, чтобы всего-навсего принести другу солёную рыбу. Я печально смеюсь над этим фактом. Лилия смущается от моих слов, но на её лице красуется удовольствие.

Девочка одета в джинсы и однотонную жёлтую футболку, поверх которой накинута вязаная кофточка, а на ногах – кроссовки. Одежда на ней совсем не кажется тёплой. Я, подобно какой-нибудь хлопотливой мамочке, начинаю волноваться, не простынет ли Лилия. И самому становится не по себе от этих мыслей.

– А я говорила!

Девочка победно тычет в меня указательным пальцем левой руки.

– Говорила!

Я опять соглашаюсь. Говорила.

– Взрослые такие странные!

Она резко вскидывает руками, возмущаясь. Грина тявкает, пугаясь резких движений над своей головой.

– Я, когда с Кириллом ругаюсь, сразу, как только перестаю злиться, мирюсь с ним! Потому что иначе мы больше не сможем играть. И с Соней я тоже всегда мирюсь. Но с ней мы не ссоримся.

Лилия начинает рассуждать, объясняя мне, почему важно мириться с друзьями и почему всем надо давать второй шанс. Я вижу эти чуть нахмуренные светлые брови. Зелёные глаза девочки несильно закатываются, а её правая ладонь выписывает воздушные узоры.

«Это же так очевидно! Ну почему ты такой глупый?»

– А вот если человек всегда к тебе груб, равнодушен или пользуется тобой, как Паша, тогда ты должен пафосно уйти, чтобы он остался в дураках, и больше никогда с ним не играть.

Я удивляюсь, как девочка умело совмещает серьёзность и детскую наивность. В груди плещется тепло. Мне неожиданно хочется вернуться в своё детство. В самые хорошие и приятные воспоминания. Хочется опять увидеть Лену. Я так соскучился…

– Я понимаю, что Майя – неплохой человек, просто она не для дружбы со мной. Она дружит с Женей и Оскаром. И им весело. Это круто! Я рада, что у неё есть приятели – такие же, как она. А я с ними общаться не хочу. Я ведь не обязана общаться с теми, с кем не хочу?

Я успокаиваю Лилию, подтверждая, что она ничего никому не должна.

– И я так считаю. Она слишком много дразнится. И думает, что раз может видеть, то лучше меня!

Девочка начинает возмущаться. Я молчу – тема зрения всё ещё смущает меня. Я боюсь сболтнуть лишнего.

– Ни фига!

Она сжимает ладошки в кулаки и бьёт ими воздух. Брови Лилии нахмурены, голос её сердит, но я понимаю, что по-настоящему она не расстроена. Возможно, когда-то девочка пролила много слёз по этому поводу, но теперь от тяжкого горя осталось лишь неприятное воспоминание. Как и у всех нас.

Лилия недолго молчит.

– А ты сказал ему, что скучал?

Я издаю что-то вроде вопросительного хмыканья, не понимая, о чём она говорит.

– Ну, другу.

Девочка мельком «смотрит» в мою сторону, а потом возвращается к собаке. Грина уже успокоилась и, убедившись, что её не перестанут гладить, спокойно стояла между наших ног.

– Я говорила, что нужно обязательно сказать, что ты скучаешь.

Вспоминаю наш разговор. И вправду. Говорила.

– Нет, не сказал.

Я чувствую себя немного виноватым – будто забыл прибраться, хотя мне десять раз об этом напоминали. Лилия выглядит поникшей.

– Ну блин! Но вы же всё равно помирились?

– Помирились.

Мне кажется, что этого слова недостаточно, и я на всякий случай уточняю:

– Всё хорошо.

Девочка кривит рот, но, поверив моим словам, кивает и снова улыбается.

– Это классно.

Я тоже киваю. Для себя.

– Ага.

Грина проходит между нашими ногами и, обойдя Лилию по кругу, подпрыгивает, передними лапами хватаясь за её джинсы. Я облегчённо вздыхаю и радуюсь, понимая, что лапы у собаки чистые и на одежде не остаётся следов. Грина в последнее время ведёт себя как щенок.

– А почему не сказал?

Почему? Я задумываюсь.

– Думаю, это и так было понятно.

Лилия со знанием дела мне кивает.

– И такое бывает.

Меня смешит замечание девочки. Но, конечно, она опять права. Бывает.

– Теперь тебе не одиноко?

В её голосе слышится волнение. Я сжимаю губы и непроизвольно прячу руки за спину.

– Нет.

– Если тебе станет одиноко, то я всё ещё могу познакомить тебя со своими друзьями.

– Спасибо.

– Друзья – это хорошо.

Каждый из нас замолкает, и мы опять оказываемся поглощёнными тишиной. Я думаю о своих друзьях – которые были и которые остались. Я не особо общителен. Кому-то вполне себе уютно и без большой компании приятелей. Я общаюсь с Глебом, иногда вижусь с его девушкой. Я гуляю с Гриной. Я пью тархун с Киром. И я, наверное, много работаю. Иначе почему дни проходят так быстро и незаметно? Задумавшись, я стараюсь вспомнить события последних нескольких дней, но, как и всегда, в голове лишь сплошная пустота.

– Я тут с девушкой познакомился…

Я не успел ещё договорить, а Лилия уже оживилась, и движения её, как и лицо, стали выдавать жгучий интерес и любопытство.

– С девушкой? Где? Она красивая?

Вопросы расстреливают меня с такой скоростью, что мой мозг даже не успевает их обрабатывать. Девочка чуть ли не в ладоши хлопает от радости. Я подмечаю иронию того, что она спрашивает именно о внешности. Это же меня и расстраивает.

– Она приходила в пекарню.

Мне кажется, этого ответа достаточно, но потом я вспоминаю, что Лилия ничего не знает о моей жизни.

– Я там работаю.

Девочка удивлённо вытягивает личико. Рот её раскрывается в безмолвном «вау».

– Так ты пекарь?

Мысленно я смеюсь: пекарь из меня такой же, как и токарь или автогонщик, но Лилии я отвечаю тихим «ага».

– Кла-а-а-а-сс.

Она произносит это протяжно, будто поёт.

– Так ты здесь работаешь!

Девочка поворачивает голову в направлении магазинов. Её левая рука немного приподнимается, как обычно бывает, когда Лилия куда-то идёт. Она явно вспоминает дорогу к чему-то.

– У тебя там вкусно пахнет. Можно, я зайду как-нибудь?

Я недоуменно моргаю. У меня вкусно пахнет? Я не понимаю, как она могла… Неужто девочка доходила до моего места работы? Но это так далеко отсюда! Я внимательно смотрю на Лилию, пытаясь разобраться в ситуации, и, лишь ещё раз проследив за её движениями, понимаю, что произошло. Она говорит о булочной на этой улице. Мне не хочется расстраивать девочку, но ложь не поможет.

– Я не тут работаю.

На её лице – недопонимание и разочарование.

– То здание, о котором ты говоришь, – это булочная. Пекарня, где я работаю, в нескольких кварталах отсюда.

– О. Значит, я не смогу там побывать?

Меня поглощает чувство вины. Кажется, будто это моя оплошность, что пекарня расположена не на этой улице.

– Давай я принесу что-нибудь в следующий раз? Ты хочешь что-то конкретное?

Девочка молчит, не меняя позы, но уголки её рта немного приподнимаются.

– Мне не стоит брать еду у чужих.

Я не могу с этим поспорить, так что, дабы отвлечь ребёнка от грустных мыслей, я перевожу тему разговора.

– Девушку зовут Хлоя. Она весёлая.

Как я и надеялся, Лилия сразу же забывает о выпечке и погружается в новый разговор.

– Как ты?

– А я весёлый?

– Конечно!

– Значит, как я. Даже лучше.

Девочка машет головой – это круто, мол. Неожиданно её улыбка становится коварной. И даже две лохматые прядки, торчавшие на макушке, вдруг начинают казаться скрюченными рожками.

– Она тебе нравится, да?

Я ожидал чего-то страшного, и теперь, услышав вопрос, чувствую, как меня пробирает смех. Ну, конечно. Что ещё она могла спросить? Принц, который нашёл свою принцессу, – не об этом ли мечтают все дети?

– Я не люблю её.

Лилия недовольно сморщивает нос.

– Почему? Ты же сказал, что она весёлая.

Я смеюсь, не зная, что ей ответить. Почему я не люблю Хлою? А почему я не люблю чернику? Почему не люблю снег? Почему я вообще не люблю то, что не люблю?

– А Кирилл весёлый?

Я неожиданно задаю девочке встречный вопрос, и она кажется сбитой с толку.

– Ну да. Кирилл очень весёлый. И Соня. И тётя Ира. Я дружу только с весёлыми людьми. Паша вот не был весёлым. Он был грубым.

Я понимающе говорю «ага» и по привычке киваю.

– А ты любишь кого-нибудь из них?

Она согласно мотает головой.

– Я их всех люблю. Очень.

– И ты готова выйти замуж за кого-то из них?

Лилия задумывается.

– Нет. Я их не так люблю. Но люблю всё равно.

– Вот и я.

Я вижу, что девочка понимает, что я имею в виду, хоть она по-прежнему молчит.

– Я не хочу встречаться с Хлоей, но мне нравится с ней разговаривать.

Лилия ещё что-то обдумывает, а потом возвращается к своему старому занятию – запутыванию коричневой шерсти.

– А она знакома с твоим другом?

– Его зовут Кир. Нет, они не знакомы.

– Тогда ты должен их познакомить. Очень тяжело дружить, если не все друзья знают один другого.

Я задумываюсь над предложением девочки. Вспоминаю, как у самого проскальзывала похожая мысль.

– Они могут не понравиться друг другу.

– Могут.

Лилия беззаботно пожимает плечами.

– А могут понравиться. Тогда вы будете гулять все вместе.

– Что ж, я попробую.

– Только не забудь.

Я клянусь, что не забуду. Я ещё не так хорошо знаю Хлою – мне бы самому её получше узнать, но, думаю, общество Кира пойдёт даже на пользу. Он всегда вёл себя намного раскрепощённее, чем я. Может, если мы будем компашкой, то нам всем будет легче и мы все будем чуточку более расслабленными?

Что-то внутри говорит, что всё это бессмысленно. Зачем?

В голову сразу начали лезть воспоминания из детства. Кир, я, Бруно, Лена и иногда Юля… В общей комнате, в столовой, во дворе… Играем в мяч, сплетничаем, проникаем в комнаты взрослых и втайне, пока никто не видит, пытаемся залезть на Дуб…

– А ты бы смог нарисовать Грину?

Теперь пришло моё время удивляться заданному вопросу.

– Я не очень хорошо рисую, но, наверное, смог бы.

Лилия проводит рукой от мордочки до самого кончика хвоста собаки. На лице девочки застывает печальная улыбка.

– Я бы тоже хотела.

Она делает небольшую паузу, но начинает говорить раньше, чем я успеваю что-то ответить.

– Я слышала, как ребята говорили о конкурсе по рисованию. Я знаю, что Маша хочет нарисовать наше Здание. Я бы тоже хотела нарисовать его.

Лилия старается говорить бодро и продолжает улыбаться, но я чувствую, как болезненно сжимается её сердце.

– А мне никто даже не сказал о конкурсе. Я слышала, что победителям будут дарить призы. Даже какую-то поездку.

Девочка перестаёт активно водить по шерсти Грины и теперь спокойно гладит её уши, изредка почёсывая собственные ладони.

– Я бы хотела получить эту поездку. Я бы просто хотела что-нибудь хоть раз в жизни выиграть. Но такие, как я, в конкурсах не участвуют. Тётя Ира говорит, что это мне во благо, чтобы я не пострадала. Но ведь от конкурса рисования я не пострадала бы, верно? А мне даже не сказали!

В глазах Лилии выступают слёзы, и натянутые вверх уголки губ начинают дрожать. Растерянный, я спешу её успокоить – аккуратно приобнимаю, вытираю глаза. Грина скулит, тыкаясь носом в лицо девочки.

– Это всё потому, что я сломанная, да? Лорел говорит, что таким, как я, не место среди нормальных людей. И её подружки с этим согласны. И Паша тоже это говорил. Я слышала! Они все так думают!

Лилия закрывает лицо руками, растирая слёзы по щекам. Я обхватываю её сильней.

– Не говори глупостей! Ты не можешь быть сломанной.

Она шмыгает носом и старается выровнять дыхание. Грина старается своим шершавым языком слизать блестящие капли слёз, делая лицо девочки ещё более влажным.