Текст книги "Взмах над морем"

– Могу! Я же слепая! Я не вижу! Я даже не знаю, что значит это ваше «вижу»! А все всегда говорят, что это «вижу» – самое главное для человека! Что если ты не видишь, то ты глупей на восемьдесят процентов! А это много, я знаю!

Лилию трясёт, и она больше не сдерживается. Слёзы обволакивают уже всё её лицо. Они градом падают вниз, на кофточку и джинсы, расползаясь тёмными пятнами. Грина встревоженно воет и толкает ногу девочки лапой. «Что случилось? Всё же было хорошо», – на своём собачьем языке говорит она.

Я глажу Лилию по голове, не зная, что вообще сейчас делать. Мне никогда не приходилось успокаивать ребёнка – я вообще мало кого когда успокаивал. Всё, что я могу, – это шептать еле слышное «Т-ш-ш» и немного раскачивать девочку и заодно себя, убаюкивая.

– Тихо. Ну чего ты?

Я кривлюсь от собственных слов. Это ей не поможет.

– Глупый тот, кто говорит, что с тобой что-то не так. У каждого из нас есть свои минусы и недостатки, но это не делает никого сломанным.

Я стараюсь говорить спокойно и беззаботно, хотя меня самого внутри начинает трясти.

– Послушай…

Я присаживаюсь на корточки, чтобы не возвышаться над Лилией, и, не выпуская девочку из объятий, разворачиваю её лицом к себе.

– Хорошо, если у тебя есть зрение, но если его нет, ничего страшного. Хорошо, если у тебя нет аллергии на изюм, но если есть – ничего страшного. Хорошо, если ты умеешь плавать, но если нет – ничего страшного. Вещи и умения лишь облегчают нам жизнь, но это не значит, что мы не можем без них полноценно жить. Спорим, что и Лорел чего-то не умеет? И она тоже от этого страдает, думая, что из-за этого чего-то она хуже других. А может, она, наоборот, что-то имеет. Может, у неё прыщик, или непереносимость лактозы, или большой шрам на всё лицо? Мы все не идеальны. Это не страшно.

Я чувствую, как дрожь чужого тела становится спокойней. Я не шевелюсь. Жду, когда трясучка пройдёт окончательно. Лилия прикусывает губу и вытирает всё ещё льющиеся по инерции слёзы, смешивая их с соплями.

– Если ты хочешь поучаствовать в конкурсе, то обязательно сделай это! Поговори с тётей Ирой. Она же твой друг, да?

Лилия кивает. «Да».

– Я уверен, что она не откажет – и даже поможет тебе!

– Н-н-н…

Голос девочки дрожит. Говорить ей всё ещё сложно. Она судорожно глотает слёзы.

– Н-но я не ви-вижу. Я не могу р-рис-с-с-с-совать.

– Можешь.

Я говорю твёрдым и уверенным тоном. Я, правда, верю в то, что сказал.

– Ты же хочешь нарисовать Грину, верно? Думаю, она получится у тебя точь-в-точь. Знаешь, не все художники рисуют так же, как видят. Можно рисовать и так, как чувствуешь. Или представляешь.

Лилия делает глубокий вдох, а затем выдох.

– Правда?

– Да. Некоторые рисуют так, что непонятно, что они вообще изобразили, но это всё равно считается шедевром.

– Т-то есть…

Девочка запинается, а потом продолжает почти неслышно:

– …я тоже м-могу нар-рисовать шедев-вр?

– Конечно.

Я говорю, будучи абсолютно искренне уверенным в своих словах. И сам удивляюсь этому.

– Я бы очень хотел, чтобы ты нарисовала Грину. Думаю, она будет рада.

Лилия проводит рукой по лицу. Слёз уже нет – она растирает старые следы. Дыхание её постепенно выравнивается. Я чувствую облегчение.

– Я не уверена…

– Пожалуйста.

Девочка замолкает – явно думает об этом, – чуть разворачивается вправо и протягивает левую руку, ища собаку. Наконец ладонь Лилии касается кончиков пушистых ушей. Девочка проводит по ним – аккуратно, еле касаясь, как когда-то проводила кончиками пальцев по иголкам кактуса.

– Грина расстроится, если я её некрасиво нарисую?

– Думаю, ей понравится любой твой рисунок. Её ещё никто никогда не рисовал.

Лилия зарывается в шерсть второй рукой и старается улыбнуться.

– Я попробую.

На моём лице загорается улыбка.

– Обещаешь?

Девочка пару раз сильно машет головой, выражая согласие.

– Да. Обещаю.

Я выдыхаю, чувствуя ещё большее облегчение. Глажу ребёнка по голове.

– Если ты захочешь, я тебе помогу.

Теперь она качает головой отрицательно.

– Я сама.

Мне хочется похвалить девочку, но я понимаю, что сейчас это будет лишним. Я вспоминаю, что ещё пару минут назад она весело улыбалась, расспрашивая меня о Хлое. Было ли ей уже тогда грустно? Неужели никто в Доме не знал о её переживаниях? Она никому об этом не говорила? Я думаю о себе. Сравниваю нас.

– Извините. Я не хотела… Мне не стоило всё это говорить. Простите. Это просто моя глупость.

Я хмурюсь.

– Никогда не называй свои чувства глупостью. Никогда не извиняйся за них.

Мы стоим в тишине – говорить больше никому не хочется. Лилия окончательно успокаивается. Она гладит Грину и, кажется, о чём-то упорно думает. Собака насторожена, она всё ещё боится за девочку, но добродушно ластится, пододвигая мордочку ближе к её рукам. Воздух вокруг пропитан переживаниями и сомнениями. Мы плывём в нём, он проникает в нас, врастает. Но мы не убегаем. Первые прохожие подозрительно косятся на нас, предполагая неладное. Я смотрю на время и понимаю, что если не хочу опоздать на работу, то мне нужно выдвигаться прямо сейчас. Но я стою на месте.

– Тебя проводить до Дома?

Мне абсолютно не хочется оставлять сейчас Лилию одну. Она некоторое время молчит, прежде чем ответить.

– Я только вышла. Ещё погуляю.

Я беру девочку за руку, следя за реакцией, и, убедившись, что она не против, начинаю медленно идти вперёд. Грина ковыляет за нами. Лилия сжимает мою ладонь сильней.

– Ты, правда, можешь принести мне булочку? Я люблю с маком.

Я обещаю принести ей много булочек. И особенно много с маком. Она улыбается.

– Спасибо.

…В этот раз я опаздываю на работу на полчаса. Около пекарни никого нет, и я надеюсь, что и не было. Если и дальше так будет продолжаться, об этом обязательно узнает мой работодатель, и тогда меня, очевидно, уволят. Это должно бы меня беспокоить, но я ничего не чувствую. Просто случится очередное дерьмо. Что поделать, жизнь такая. Я переворачиваю табличку, чтобы прохожим улыбалось положенное для этого времени «Открыто». Мне же улыбаться не очень хочется.

Я проводил Лилию почти до конца улицы Розы, но потом нам всё же пришлось разойтись в разные стороны. Под конец прогулки девочка посвежела и, кажется, начала забывать о своих переживаниях, твёрдо решив, что она нарисует Грину. Лилия расспрашивала меня о каждой мелочи во внешности собаки: какие у неё уши, глаза, нос, хвост, форма лап, как лежит шерсть и какой Грина высоты.

Меня несказанно радует уверенность и решимость девочки. Не знаю, как на её месте вёл бы себя я. Но, несмотря на то, что наше расставание прошло на положительной ноте, чувствовал я себя не очень. Пришло понимание, что Лилия – вовсе не такой беззаботный и радостный ребёнок, как мне раньше казалось. И я ощущаю себя последним дураком оттого, что не понял этого сразу.

Маленькая девочка без зрения. Маленькая девочка без зрения, которая живёт в детском доме. Маленькая девочка без зрения, которая живёт в детском доме из-за того, что её мама и папа погибли в автомобильной аварии. Нужно быть полным кретином, чтобы думать, что у неё нет своих ран на сердце. Была ли она в машине с родителями, когда произошло такое несчастье? Слышала ли она крики и шум? Понимала ли, что происходит?

Я колеблюсь, ища ответ на вопрос, хочу ли я вообще всё это знать. Я воскрешаю в памяти искреннюю улыбку Лилии и поражаюсь тому, какая она, вопреки всему, позитивная. Я помню свою жизнь в Доме. Я никогда не спрашивал об этом у взрослых, но всегда был уверен, что жил там с самого рождения. Я был «дитём Дома». Знал каждый его уголок, каждый секрет. Я видел всех новичков за последние восемнадцать лет. Я знал законы Дома, его распорядок и устав. Я знал, как разговаривать с застенчивыми и как разговаривать с бунтарями.

Но даже у меня были конфликты. Даже меня, знающего в Доме всё и вся, задирали. А каково тогда Лилии? Слепой девочке, которая не так давно по непонятной причине оказалась в обществе бездомных детей? Она говорила, что её должны перевести в школу для слепых. Мне остаётся лишь надеяться, что там ей будет лучше.

Посетителей сегодня мало. Удаётся распродать товар всего с одной полки, а это от силы штук десять пирожков. Я смотрю на часы. Ровно пять. Что ж, если мне повезёт, я смогу продать ещё немного. Под вечер посетителей всегда больше.

Ещё пару секунд я наблюдаю за неподвижной дверью и, разочарованно вздыхая, утыкаюсь в экран телефона. Новостная лента сообщает о случившихся за последние сутки пожарах, акциях протеста и громких судебных делах. Оптимистично, ничего не скажешь.

Ближе к шести приходит Хлоя. Сегодня на ней рваные джинсы, массивные кеды и футболка с каким-то граффити. Её светлые волосы торчат завитушками во все стороны, а седые пряди убраны назад и закреплены заколкой.

Девушка покупает кекс с вишней, но я думаю, что делает она это лишь из вежливости.

– Ты можешь ничего не покупать, если не хочешь. Сюда можно приходить и просто так.

Хлоя неуверенно улыбается, почёсывая левую ладонь, и трясёт головой, запутывая свои волосы окончательно.

– Почему бы мне не купить вкусняшку?

Я не нахожу, что ей ответить. И впрямь, почему бы и не купить?

Девушка начинает рассказывать об уроках танцев, а мне почему-то очень сложно представить её танцующей. Я могу вообразить её катающейся на скейте или на роликах, могу вообразить её рисующей, могу вообразить её ухаживающей за растениями, но танцующей – нет.

Как и в предыдущую нашу встречу, Хлоя начинает разговор тихо, запинаясь, явно испытывая дискомфорт от того, что рассказывает подробности своей жизни малознакомому человеку. Я от этого в замешательстве. Почему она себя так чувствует, если пришла сюда по собственной воле? Я списываю это на особенность характера.

Хлоя рассказывает о каком-то нелепом происшествии в её танцевальной группе. На губах девушки – лёгкая улыбка. Иногда она посмеивается – тихо, но звонко. Я, кажется, тоже иногда смеюсь. Разговор плывёт легко, перескакивая с темы на тему. Мы говорим обо всём и, как всегда, ни о чём.

– Слушай, я тут хочу сегодня с другом встретиться… Не хочешь присоединиться? Обещаю, он тебе понравится.

На лице девушки, которая, как я думал, уже перестала чувствовать дискомфорт, я замечаю мазок паники. Поскрёбывая уже по правой руке, она призадумывается, а потом лукаво щурится.

– А он красивый?

Я смеюсь. Красивый ли Кир?

– Красивый.

– Как ты?

– А я красивый?

Появляется какое-то странное чувство дежавю.

– Красивый.

Я сконфуженно улыбаюсь, не зная, что ответить, и потому молчу. Хлоя, кажется, чувствует мою неловкость. Уголки её губ дёргаются, будто сообщая: «Перестаралась».

– Я приду.

Девушка застенчиво улыбается. Наверное, её пугает перспектива гулять с незнакомцем и ещё одним еле знакомым человеком. Возможно, Хлоя стесняется общаться с кем-то новым.

– Ты можешь не идти, если не хочешь. Мне просто показалось, что это было бы здорово.

Я стараюсь говорить так, чтобы девушка вдруг не подумала, что я давлю на неё. Хлоя вроде даже обрадовалась тому, что у неё появилась возможность отказаться. Она опять задумывается. Наверное, сейчас скажет, что у неё дела, но меня это совсем не обижает. Некоторым трудно вот так, ни с того ни с сего, заводить дружбу. Это нормально.

– Нет, я приду. Я тоже думаю, что это будет здорово.

Меня это радует. Я хочу, чтобы Хлоя осталась до закрытия пекарни и мы вместе пошли на встречу с Киром, но она не соглашается.

– Мне нужно будет доделать всякое разное и переодеться. А где мы собираемся?

Я только открываю рот, чтобы ответить, и тут до меня доходит, что места никакого нет. Я ведь ещё ни о чём не договаривался с Киром. Паника заполняет мозг, смешивая мысли в кучу. Чёрт. Чёрт! Я пытаюсь выловить из урагана хотя бы одну нормальную идею.

– Приходи сюда. В восемь.

Хлоя кивает.

– Ладно.

Мне хочется сейчас же позвонить Киру, но я понимаю, что такой возможности нет: я ведь не могу прогнать Хлою. Желание пообщаться с девушкой и вместе с тем потребность уладить возникшую проблему разъедают меня изнутри.

Мы ещё немного болтаем с Хлоей, но, наверное уловив перемены в моём настроении, она говорит, что ей пора. Мне хочется объяснить, что такое моё поведение никак не связано с ней, но я лишь прощаюсь, напоминая время встречи. Девушка опять кивает и уходит. Дверь за ней бесшумно закрывается.

Я хочу подождать немного, из вежливости, но не выдерживаю и тут же хватаю телефон. Без девяти минут семь. Лишь бы Кир не был занят! Он, в отличие от меня, любит гулять по вечерам. Он может пойти в бар, кафе или клуб, а может просто бродить по парку или по улицам. Я отчётливо помню, как он частенько сбегал из Дома, чтобы погулять на заднем дворе. Его даже ни разу не поймали.

Номер друга долго искать не приходится – в моём телефоне вообще мало контактов. Гудки длятся, кажется, целую вечность, потом вдруг замолкают. Я ругаюсь и набираю ещё раз. Опять бесконечный вой знакомого «бип».

Наконец Кир отвечает. Его голос звучит бодро, но я почему-то уверен, что он спал.

– Здорово.

– Привет.

На заднем плане скрипит кровать – по ходу, Кир встаёт.

– Ты то пропадаешь на бесконечность, то объявляешься каждый день.

Слова грубые, но друг произносит их без всякого возмущения или негативного подтекста. Констатация факта. Я отвечаю смущённо.

– Ага.

– Хочешь зайти?

– Типа того.

Я предлагаю Киру сходить куда-нибудь, говорю о Хлое и жду реакции. Он будет либо недоволен, либо заинтересован. Пятьдесят на пятьдесят, дамы и господа. Ваши ставки?

– С девушкой? Понравилась, что ли?

Я закатываю глаза. Он прям как Лилия.

– Я оставил её для тебя.

На другом конце невидимой телефонной линии смеются.

– Да ты лучший друг!

Я соглашаюсь с этим. Смех становится громче.

– Поумерь свой эгоизм, дружок. Где встречаемся?

Я предлагаю пересечься около пекарни, умалчивая, что уже договорился об этом с Хлоей, – в надежде, что Кир тоже согласится.

– И куда пойдём?

Я честно признаюсь, что у меня нет идей на этот счёт. На некоторое время мы оба замолкаем, раздумывая.

– Может, в антикафе?

– Можно.

– Твоя новая подруга не будет против?

– Я думаю, нет.

– Отлично. Во сколько?

– Сможешь в восемь? Я как раз закончу.

Кир соглашается. Мы ещё немного разговариваем – уточняем детали предстоящей встречи, а потом болтаем о чём-то пространном и бессмысленном. После завершения звонка на экране большими белыми цифрами высвечивается семь ноль три. В голову приходит идея закрыть пекарню пораньше – всё равно посетителей нет, – но потом я понимаю, что это не имеет смысла. Я и до дома не успею дойти, как придётся возвращаться обратно. Так что я решаю пока прибраться. На кухне есть губки, которыми можно протереть столик перед окном, но я предпочитаю пользоваться салфетками.

Уже выходя из-за кассы, я слышу, как внезапно звенят колокольчики. Но я не особо обращаю внимание на вошедшего мужчину – даже не останавливаюсь. Спокойно начинаю протирать стол и жду, пока он сделает заказ.

– А у вас тут и впрямь очень уютно.

Фраза, которая могла бы звучать вызывающе, произнесена с теплотой и даже с восторгом. Я смотрю на покупателя, пока тот изучает содержимое витрины. На вид ему лет сорок. Рост у него средний – думаю, если я подойду поближе, он окажется ниже меня. Волосы у покупателя тёмные, хорошо уложенные. Несмотря на небольшую щетину и заметную полноту, он выглядит очень опрятным и собранным. Мужчина отдалённо кажется мне знакомым, хотя я на все сто процентов уверен, что никогда прежде его не видел.

– Вы слышали от кого-то об этой пекарне?

– О да, моя мать о ней рассказывала. У вас тут продаются просто шикарные манники. Мой поклон пекарю.

Я понимаю, о ком говорит покупатель, и теперь всё становится на свои места. Вспоминаю ту грациозную леди, что заходила сюда пару раз. Это её сын.

– Спасибо.

Я смущаюсь из-за похвалы, хотя, конечно, мне становится приятно. Мужчина, кажется, удивлён моим ответом. Наверное, он принял меня за уборщика – или типа того.

– О, так это Вы? Простите, я тут впервые.

Я спешу заверить мужчину, что всё в порядке. Я, и правда, не обижаюсь. Покупатель застенчиво улыбается, видимо чувствуя себя виноватым и понимая, что оплошал. Он быстрым взглядом проскальзывает ещё раз по представленному ассортименту, а потом поворачивается в мою сторону, наблюдая за тем, как я убираюсь.

– Я всё же возьму манник.

Я киваю мужчине, давая понять, что услышал его, и, закончив протирать пластмассовый поднос, подхожу сначала к полкам, чтобы взять заказ, а потом – к микроволновке.

– Вам же разогреть?

Покупатель тоже кивает. Микроволновка начинает жужжать, распространяя электромагнитные волны. Мужчина внимательнее смотрит на меня, из-за чего становится даже неуютно. Но смотрит он беззлобно. И при этом немного щурится – наверное, всё дело в том, что он сейчас без очков.

– Я не совсем уверен…

Голос мужчины мягок, с крупинкой сомнения, но страха в нём не слышится.

– Не знаю, о Вас ли говорила моя матушка… Она рассказала мне, что какой-то рабочий в этой пекарне спрашивал её о полётах на воздушном шаре.

Неожиданно весь воздух покидает мои лёгкие. Сердце бьётся так, будто внутри случилось как минимум землетрясение. Дышать становится трудно. Я смотрю на собеседника, и мне начинает казаться, что у меня слуховые галлюцинации. Мозг просто-напросто отказывается верить в услышанное. Мерзким червём в меня пролезает глупая надежда на то, что этот человек мне поможет. Я стараюсь не поддаваться наивному порыву веры и радости, но даётся мне это, конечно, тяжело. Когда я начинаю говорить, то со стыдом понимаю, что мой голос дрожит.

– Да. Это я. Я спрашивал.

Мне сразу вспоминается сегодняшняя наша встреча с Лилией. Её слёзы. Маленькая девочка, которая изо всех сил старается быть счастливой. Теперь перспектива полёта на воздушном шаре кажется мне не дурацкой мыслью и даже не обычной возможностью выразить свою благодарность или порадовать ребёнка, а чем-то гораздо большим.

– Думаю, я могу Вам помочь.

Мужчина говорит легко, не придавая этим словам никакого веса и даже не подозревая, как много они для меня значат. Мне трудно поверить в эту встречу. В эту удачу.

– Я слушаю!

Я почти выкрикиваю ответ, что аж становится неловко перед покупателем. Но он будто и не замечает моей нетерпимости и дрожи по всему телу.

– Да… Я знаю одного человека, мы с ним как-то на футбольном матче познакомились. Знаете, хорошая тогда игра была… Эх, а я ведь уже давно ни на что не ходил. Опять купить билет на футбол, что ли?

Я начинаю нервно дёргать ногой, испугавшись, что разговор сейчас перейдёт в другое направление, но мужчина, к моему безразмерному счастью, сразу же опомнился.

– В общем, мы потом, после матча, разговаривали. Ну, о том о сём, знаете же, как это происходит, да? И речь зашла вдруг о наших предыдущих местах работы. Помню, я ему с полчаса жаловался на старого босса, который уволил меня почём зря. Говорил это всё и одновременно думал, что собеседник-то сейчас сбежит. Понимал ведь, что никому мои жалобы, да ещё и в таких количествах, не нужны. Но, блин, ничего не мог поделать. Если меня тема какая-то уж задевает, то это всё, я могу часами об этом трепаться. Такой уж я. Извините.

Мужчина говорит это всё так, будто ностальгирует, а мне описанная ситуация до ужаса напоминает мою реальность в данный момент. Хочется поторопить покупателя, чтобы он не болтал сейчас ни о чём.

Минута длится как три. Это сводит с ума.

– …А он мне тогда и сказал, что раньше работал в фирме (или как там это называется), которая устраивает людям всякие воздушные развлечения. Ну, прыжки с парашютом там, полёты на реактивном самолёте, роупджампинг… Всё такое, в общем. И тогда же он мне обмолвился, мол, по секрету, что, когда его уволили, он, извиняюсь, спёр воздушный шар. Я тогда удивился знатно. Ну как можно украсть такое? А он клянётся, что это правда. Сказал: забрал, чтобы самому летать. У него, как я понял, дача есть. Где-то около поля. Знаешь, огромное такое, с северной стороны от города, к нему дорога есть, плохая, одни кочки да ямы, но есть. Я там проезжал как-то очень давно. Уже и не помню зачем, если честно. Но поле помню хорошо. Красиво там…

Я слушаю мужчину, стараясь не пропустить ни одной подробности, но верится в сказанное мне слабо. Слишком уж всё это неправдоподобно и нелепо звучит. Но покупатель кажется уверенным в своих словах.

– В общем, парень…

На слове «парень» мне привиделся Глеб.

– Не знаю, правду он мне сказал или нет. Некоторые, бывает, такую фигню иногда наговорят, а зачем – и непонятно. Мне кажется, они и сами не знают, зачем это всё говорят. В общем, не знаю я. Но вдруг тебе это поможет.

Он опять смущённо улыбается, будто извиняясь. Я улыбаюсь в ответ, надеясь успокоить мужчину.

– Огромное спасибо! Я и не надеялся, если честно, что мне помогут.

Это чистейшая правда. Я тут же спешу задать самый важный вопрос.

– А как я могу с ним связаться?

Покупатель выкрикивает звонкое «А!» и нелепо взмахивает руками.

– Простите! О главном-то я и забыл!

Он виновато посмеивается.

– Человека этого, кстати, если я не ошибаюсь, зовут Трофим. Я тогда ещё подумал, имя-то какое красивое… Зато характер-то… У меня телефон его есть.

Мужчина выпячивает указательный палец. Минуту, мол. Он что-то долго ищет в карманах брюк и, не найдя сразу, начинает доставать лежащие в них вещи. Вскоре удержать всё в руках становится невозможно, и он уже выкладывает предметы на стол. Я смотрю на растущую гору, жадно занимающую поверхность светлого дерева, и искренне удивляюсь, как это всё могло поместиться в небольших кармашках. У меня, например, порой даже одиноко лежащий в кармане телефон и то выпадает. В некоторой степени мне становится даже завидно. Магия бездонных карманов!

Наконец мужчина находит смятую бумажку. Я сразу вспоминаю, что где-то у меня должна валяться такая же бумажонка от пьяницы. Нужно бы найти её да выкинуть, а то так и проваляется у меня вечность и ещё немного, пока я не найду её лет через десять вместе со старой потёртой купюрой.

– Вы уж извините за это…

Покупатель обводит рукой горку своего «богатства», что покоится перед кассой, и старается быстро распихнуть всё обратно по карманам. Из-за спешки ничего не выходит, вещи рассыпаются, что-то даже падает на пол. Мужчина часто извиняется и нелепо то ли нагибается, то ли приседает, чтобы поднять упавшее. Я стараюсь ему помочь, но делаю только хуже, так что благоразумно решаю постоять в сторонке. Удивительно, как быстро рассеялся образ собранного и элегантного человека. Теперь он представляется легкомысленным и неряшливым – не в плохом смысле слова, конечно, но это мужчину и не красит. Увидь впервые я его именно в данный момент, и не догадался бы, что он сын той изысканной леди.

– И за это тоже извините, пожалуйста.

На этот раз покупатель показывает мне найденный с таким большим трудом листочек. На скомканной бумажке, как и ожидалось, – номер. Написан он, однако, аккуратным и красивым почерком.

– Я, честно говоря, еле-еле нашёл его. Думал уже плюнуть на эту затею, потому что, Вы уж не обижайтесь, дела Ваши для меня – не самое важное на свете. Но желание помочь победило.

Я искренне благодарю мужчину. Написанные чёрной гелевой ручкой цифры кажутся мне настоящими алмазами. Где-то на задворках проскальзывает мысль, что идея-то с расспросом покупателей сработала. Даже не верится… Осознание того, что было бы, если бы я не переборол своё смущение, не рискнул бы тогда, теперь кажется ужасающей. Я с благоговением забираю листок и ещё раз благодарю за помощь.

– Это, правда, очень важно. Для меня, как минимум.

Мужчина немного щурится и приоткрывает рот, но потом возвращает своему лицу расслабленное выражение, видимо решив ничего не уточнять.

– Что ж, я рад, что смог так обрадовать. Надеюсь, у Вас всё получится.

Я понимаю, что он имеет в виду лично мой полёт на шаре, – он ведь ничего не знает (даже не догадывается!) о Лилии, о том, для чего я на самом деле всё это делаю, но мне всё равно становится необычайно приятно на душе. Появляется вера в то, что всё задуманное мной обязательно осуществится. Пока что ещё слабая, маленькая, но я почему-то уверен, что со временем она окрепнет. У меня, как и сказал покупатель, всё получится.

– Хорошего Вам вечера!

Мы прощаемся, и мужчина разворачивается, чтобы уйти. Внутри появляется странное тягучее чувство. Я опускаю взгляд и смотрю на листок с номером. Маленький клочок бумажки, который имеет такую большую цену… Я понимаю, что никто не был обязан мне помогать, и поэтому чувствую себя должником. Я тихо окликаю покупателя. Мужчина удивлённо оборачивается. Я прошу его немного подождать и иду на кухню, где беру ещё два манника. Разогревать их в микроволновке смысла нет, так что я сразу отдаю угощения мужчине. Он неуверенно забирает их, не понимая, в чём дело. Я объясняю.

– За помощь.

Я никогда раньше так не делал, так что, глядя на молчаливого собеседника, даже пугаюсь, что тот оскорбится из-за моего жеста, но мужчина широко улыбается.

– Спасибо.

Я даю ему маленький пакетик, и он аккуратно складывает в него выпечку, заодно кинув туда ещё пару вещей, которые не влезли обратно в карманы. Впервые за всю нашу встречу мой «спаситель» улыбается не из вежливости, а совершенно искренне. Глаза его блестят, а щёки покрываются довольным румянцем. Я смутно догадываюсь, что и сам сейчас выгляжу так же. На душе необычайно тепло от понимания, что я смог так порадовать другого человека. Таким простым жестом! Где-то вдалеке крутится мысль, что нужно будет доложить собственные деньги за манники, чтобы не было недостачи. Я этого так и не сделаю.

Когда мужчина справляется с пакетом, мы ещё раз прощаемся, и на этот раз дверь за ним закрывается окончательно. Колокольчики тихо звенят, будто напоследок пытаются мне что-то сказать. Звяк. Звяк.

Я смотрю на часы и, убедившись, что друзья придут ещё нескоро, беру телефон. Руки дрожат от предвкушения, голова всё ещё в тумане, я не могу поверить в то, как мне повезло, и думаю, что, наверное, мне стоит успокоиться, перед тем как звонить, но устоять не получается. Я быстро ввожу все цифры, а потом замираю, делаю глубокий вдох и заставляю себя не спеша, внимательно проверить номер. Будет не круто, если я ошибусь и дозвонюсь не туда, – в такие моменты испытываешь худший стыд. Хотя казалось бы, что тут такого? Ошибся, и ошибся.

Когда начинают слышаться гудки, в груди всё обрушивается. Я снова кидаю быстрый взгляд на часы. Проносится мысль: «Не поздно ли уже для звонков?»

– Да?

Сердце пропускает удар. Голос на том конце серьёзный и немного грубоватый. Мне становится не по себе. Губы слипаются, и я не могу произнести ни звука.

– Здравствуйте…

– Я слушаю. Кто это?

Я понимаю, что совершенно не знаю, что сказать. Я абсолютно не продумал ход нашей беседы.

– Я слышал, у Вас есть воздушный шар…

В трубке – тишина. Теперь я не слышу даже дыхания собеседника. Из-за волнения перестаю дышать и я. Несколько секунд мы находимся в молчании, и я в панике не соображаю, что делать.

– Не понимаю, о чём Вы.

Голос мужчины – как пила. Он отчеканивает фразу быстро, грубо – мне хочется спешно извиниться и сбросить звонок. Собеседник, кажется, и сам уже начал отключаться.

– Мне…

Я хочу объяснить ситуацию, но нелепо замолкаю, осознавая, что так и не узнал имя того, кто дал мне этот номер.

– Мужчина… Вы с ним на футбольном матче были, среднего роста такой, полный, с тёмными глазами, Вы с ним о своих старых профессиях говорили… Он мне сказал, что у Вас есть воздушный шар.

– Не понимаю ничего.

Я закусываю губу, не зная, что ещё сказать. Может, я всё же ошибся номером? Попал не туда? Может, ошибся сын той леди?

– Я… Я хотел бы, чтобы Вы устроили мне полёт, если можно. Это очень важно. Это не для меня…

Мне начинает казаться, что я говорю чушь, да ещё и невпопад.

– Вы из службы? Вам кто-то донёс, мол, я забрал списанный воздушный шар?

Его тон всё так же холоден, но теперь мой собеседник говорит осторожно, будто очень тщательно подбирает слова. Я наконец понимаю, в чём дело.

– Что? Нет! Я просто хочу, чтобы Вы помогли мне устроить полёт для одной девочки. Её зовут Лилия. У нас в городе нет никаких компаний, которые устраивают подобные полёты, так что Вы – наш единственный шанс. Пожалуйста.

Голос мой под конец становится совсем жалким – как у попрошаек, которые день и ночь клянчат у прохожих пару монеток на еду. Я прочищаю горло и стараюсь произносить слова более солидно.

– Я не собираюсь никому говорить о том, что у Вас есть воздушный шар. И мне всё равно, откуда он у Вас вообще появился. Мне просто нужно Ваше одолжение.

Мужчина недолго молчит, видимо переваривая полученную информацию и обдумывая просьбу.

– Что мне за это будет?

Теперь молчу я. Действительно, что я могу ему предложить?

– Деньги?

Мой ответ на самом деле звучит как вопрос. Я уже собираюсь облегчённо вздохнуть, услышав его согласие, когда он вдруг называет сумму. Огромную, нереальную сумму. Я видел стоимость полёта на воздушном шаре – и сейчас я прекрасно осознаю, что мужчина завысил цену не в два раза и даже не в три, а в целых четыре. В четыре раза! Мне ни за что не заработать столько денег в ближайшем будущем.

– Это слишком дорого.

Я стараюсь говорить так, чтобы не спугнуть его и чтобы он не передумал помогать мне, но и чтобы мямлей не казаться.

– Но у Вас ведь больше выбора нет, верно? Или Вам придётся заплатить мне, или Ваш ребёнок может попрощаться со своей мечтой – или что это там у него. Для меня это большие риски, знаете ли…

Ощущение – словно я лимон разом проглотил.

– Может… Вы сможете согласиться на что-то другое?

– Другое?

Мужчина хмыкает, явно насмехаясь надо мной.

– Я уже сказал, что не снижу цену. Вы хоть представляете, какой это геморрой – возиться с этим шаром? Или Вы мне предлагаете что-то вообще другое?

Его голос становится язвительным и ещё более насмешливым. Унижающим.

– Может, что-то неприличное?

Он смеётся. Мне хочется прекратить этот разговор. Хочется наконец найти компромисс. Хочется послать его. Грубо и с матом.

– Впрочем…

Мужчина вдруг замолкает, и я ненадолго оказываюсь в успокаивающей тишине.

– Знаешь, парень? Я тут недавно увлёкся коллекционированием редких вещей. Очень старых. И очень дорогих.

Последние слова он произносит так, будто смакует старинное вино или пробует нежнейший бисквит.

– Есть у тебя дорогущая вещица, доставшаяся от мёртвой прабабки? Можешь её притащить. Но учти, гад, я всё проверяю! Если узнаю, что ты мне парашу подсунул, я тебя!..

Я задумываюсь. Дорогая вещь от старых родственников? Это похоже на чёрный юмор. Мне бы для начала самих родственников найти. И необязательно старых.

– Ну чё молчишь?!

Рёв мужчины выдёргивает меня из мыслей и даже заставляет подпрыгнуть от неожиданности.