Текст книги "Зов костяных кораблей"

16
Глубокие порезы нечувствительны

Лес на дальней стороне острова был тернистым, как кожа, оказавшаяся под воздействием гнили кейшана. Предплечья у Джорона чесались. Они бежали по разнообразному ландшафту, проносились по открытым участкам, где уже появились первые лучи Глаза Скирит, побеждавшие темноту. Проступавшая на небе голубизна казалась неправдоподобно здоровой по сравнению с коричневым, загнивавшим лесом.

Земля, по которой они бежали, была устлана мягкой, проминавшейся под ногами растительностью, из-за которой они постоянно скользили, попадали в темноту, в непрерывный коричневый дождь из падавших листьев. Лес нигде не расступался полностью, чтобы они могли увидеть, что бегут к своим людям и кораблям или впереди береговая линия, где их поджидают полные ярости враги, мечтающие о мести.

Сколько они продержатся в таком случае?

Недолго.

Ветрогоны их заметно опережали. Они провели у ветрошпиля совсем мало времени, но их наполняла энергия, а ноги с когтями были лучше приспособлены для перемещения по скользкой поверхности, чем босые человеческие ноги или ноги в сапогах. Джорон сказал, чтобы ветрогоны остановились там, где кончается растительность, и не выходили на свет и берег сами, но он не знал, выполнят ли они его указания.

Джорон и его отряд врезались в группу женщин и мужчин, как только выскочили из леса на открытое пространство. Ослепленные ярким светом, они, однако, сразу атаковали врага, не успевшего понять, что происходит. Противник смотрел в противоположном направлении, несомненно, их внимание отвлекла стая ветрогонов, которая пронеслась мимо, и Джорон, Колт и остальные промчались через их строй, точно нож, вонзившийся в масло. Нет, они не стали сражаться, лишь пробили бреши в их и без того неровных рядах и понеслись дальше, вслед за ветрогонами, увлекая за собой вражеских детей палубы, как иголка тащит за собой нитку сквозь ткань. Очень скоро Джорон и его спутники выбежали на берег между двумя утесами – розовый песок, усыпанный галькой – розовый, как новая кожа, затянувшая рану.

На этот раз враг стоял лицом к ним. Женщины и мужчины смотрели на них, слышали крики своих товарищей и успели построиться в линию. У них не было ни щитов, ни копий, иначе схватка получилась бы более серьезной, и, если бы не Колт – разгневанный, безрассудный Колт, который вращал своим курновом с такой яростной силой, что никто не мог перед ним устоять, – едва ли тогда они сумели бы справиться с противником. Джорон видел лишь фрагменты отчаянной схватки. Потоки крови, рваная плоть. Сильный толчок в спину, кто-то упал. Рты, разинутые в отчаянном крике. Летящие на него клинки. Защита. Ответные удары. Боль. Сильная боль. А потом брешь. И снова бег.

Они потеряли троих – двоих убили сразу, и еще одну женщину, получившую рану в ногу, – она больше не могла бежать. Когда Джорон оглянулся, он увидел, как враг ее рубит, услышал крик о помощи, и ему оставалось надеяться, что Старуха быстро закончила ее мучения. Анзир бежала рядом, ее лицо посерело, из рваной раны на бицепсе текла кровь. Он чувствовал боль в спине.

Дважды они пробегали мимо одинокого ветрогона, который явно потерялся. Первый раз Фарис попыталась остановить Джорона, указывая на говорящего-с-ветром, который бессмысленно что-то клевал на земле рядом с опушкой леса.

– Нет времени. Фарис! – крикнул он и потащил ее дальше.

Они убегали от оравшей, жаждавшей крови толпы за спиной. С каждым новым шагом врагов становилось все больше, и Джорон знал, продолжая бежать, скользя и спотыкаясь, что, если они опоздают, если Брекир их не дождется, его жизнь закончится на этом острове, на скалистом берегу, на опушке вонючего, гниющего леса.

Ему хотелось остановиться или хотя бы замедлить бег, попытаться отыскать взглядом лодки и корабли, увидеть темные тени на ярко-розовом песке. Он не мог. Вой сзади не прекращался. Джорон представлял, что его преследует сотня, тысяча врагов, а сколько еще ждут дальше, на пляже, за скалами?

Он не знал.

Он мог лишь бежать.

И он бежал и бежал.

Вот!

Он увидел корабль!

Корабль Брекир. «Оскаленный зуб». Спина Джорона болела все сильнее. «Оскаленный зуб» двигался, выходил из канала, ветер наполнял черные крылья, они трепетали, корабль разворачивался, чтобы поймать ветер и покинуть остров. Джорон почувствовал, что сбился с шага.

Слишком поздно.

Они опоздали.

Так много боли.

– Давай, Джорон, – крикнул Колт, хватая его за руку, – мы уже совсем рядом!

Ему бы следовало сказать: «Нет смысла» или «Слишком поздно», но у него не хватило дыхания. Он лишь позволил Колту тащить себя вперед, снова бежал и бежал, чувствуя, как начинают неметь ноги, казалось, его кости сгибаются внутри уставшей плоти, спина горела огнем, он спотыкался между огромными скалами, и вот оно – море. Синее, как прозрачное стекло в поцелуях чистого света. Там, где прибой омывал песок, группами собрались ветрогоны – они клевали песок или поднимали когтистые лапы и осторожно опускали их в воду, стараясь избегать трупов мужчин и женщин, которых мягко покачивали волны.

«Оскаленный зуб» уже двигался к открытой воде, окруженный флюк-лодками с людьми, спасенными с острова. Джорон снова почувствовал боль в спине. Сцену перед ним с двух сторон обрамляли две массивные серые скалы. Он продолжал, спотыкаясь, двигаться вперед, Колт все еще держал его за руку. Остров гремел, земля тряслась, а скалы и камни возвращались в прежнее положение после того, что Джорон сделал возле ветрошпиля.

А сзади появились дети палубы. Десять, двадцать, тридцать. Не много, но вполне достаточно. Они держали в руках курновы, абордажные топоры, выглядели разгневанными и были покрыты грязью и гнилью. Самый крупный из них, мужчина в кожаных ремнях Избранника, указал топором на Колта.

– Вы у нас в руках, – прокричал он. – Сдавайтесь, и вам по меньшей мере будет гарантирована быстрая смерть. А если станете сражаться, я отдам вас тем, кто потерял своих любимых в огне.

Рядом с ним стоял супруг корабля. С его мечом. Барнт.

– Готовьтесь, – сказал Колт. Он тяжело дышал, но сумел улыбнуться. – Держись за мной, хранитель палубы.

Казалось, Колт не знает страха. Джорон сжал рукоять курнова.

– Дорого продадим наши жизни, – сказал Джорон, продолжая тяжело дышать. Спина ужасно болела. – Не дайте взять себя живыми. – И он негромко добавил: – У него мой меч.

– Вы слышали его, – прокричал Колт окружавшим их женщинам и мужчинам. – Чего вы ждете?

Крупный мужчина вышел вперед перед линией своих бойцов, он улыбался. Супруг корабля Барнт поднял меч, меч Джорона, словно ждал этой схватки всю жизнь. Но тут его улыбка погасла, а рука с мечом дрогнула, и Джорон услышал другой голос.

– Вниз!

Джорон резко обернулся и увидел, как из-за утеса выбежала Брекир с десятью женщинами и еще десять выскочило из-за другого утеса.

– Вниз! – снова крикнула она, и ее дети палубы построились в две линии.

Задняя линия осталась стоять, а первая опустилась на колени. Они подняли арбалеты. Джорон бросился на землю, чувствуя, как песок жжет всюду, где у него повреждена кожа, – а когда он попадет в соленую воду, жечь будет все тело – тут он не сомневался. Однако это будет означать, что он жив, хотя всего мгновение назад он уже не верил, что когда-либо снова коснется соленой воды.

– Первая линия! – скомандовала Брекир. – Залп. – И болты полетели в цель, поражая женщин и мужчин на берегу.

Сразу три болта угодили в Избранника, который сделал шаг назад, удивительным образом умудрившись устоять на ногах. Супруг корабля Барнт использовал его, как щит. Первая линия стала перезаряжать арбалеты. Брекир дала им на это время.

– Вторая линия! Залп! – последовала новая команда.

И болты вновь полетели в сторону врага. На этот раз Избранник упал, а устоявшие на ногах не выдержали.

– Отступаем! – закричал супруг корабля, и его отряд побежал.

А затем множество рук подхватили Джорона.

– Позволь тебе помочь, хранитель палубы.

– Ты только стой, хранитель палубы.

– Обопрись на меня, хранитель палубы.

И почему они так себя ведут, словно он новичок, который в первый раз участвовал в сражении? Почему продолжали его поддерживать, когда бежали к флюк-лодкам, спрятанным за утесами?

– Нет, нет, мой меч, – глупо повторял он. – Миас подарила мне его.

Женщины и мужчины загоняли ветрогонов на борт лодок, а его уже почти несли.

Он не понимал, как сильно устал.

Болела спина.

– Я могу идти, – сказал Джорон, но едва сумел произнести эти слова.

– Не беспокойся, хранитель палубы, – послышался сильный голос, который он не узнал. – Мы отнесем тебя на лодку и поднимем на палубу «Оскаленного зуба», там зашьем твою рану, ты исцелишься и вернешься на «Дитя приливов», не беспокойся.

Рана? У него рана?

Он хотел спросить, в каком месте, но рот больше ему не подчинялся. Когда? Боль, длинная линия мучительной боли от плеча до пояса. И чем больше он о ней думал, тем она становилась сильнее, огненная линия полыхала на спине и глубоко внутри тела, и, если бы у него в легких остался воздух, он бы закричал.

Но он не смог.

И не стал.

Вместо этого он закрыл глаза и позволил холодной руке Матери унести себя в темноту. Он лишь успел подумать: «Я даже не помню, как меня ударили».

17
Глубина шрамов океана

Джорон стоял на корме и смотрел вперед так долго, что начал сомневаться, стоит ли корабль неподвижно, а движется море, или движется корабль, а на месте замерло море – или нечто среднее?

Он испытывал страшную боль, чувствовал, как натянута кожа на спине, ныли мышцы под раной, и всякий раз вспоминал все то, что ей сопутствовало: ощущение отстраненности от всего мира, ужас и знание, что Старуха совсем рядом. Иногда он видел лицо отца, но, когда тянулся к нему, тот убирал руку. В его жесте не было жестокости, не то чтобы он не хотел быть рядом с Джороном, когда тот страдал: в отцовских глазах он увидел слезы, когда ему пришлось прервать прикосновение, и Джорон мысленно заплакал и не сомневался, что в реальном мире по его щекам также текли слезы.

Рука Старухи с корабля Брекир занялась Джороном в первую очередь, пожелав другим мужчинам отправиться на дно моря, во всяком случае, так сказала ему Фарис. Джорон даже помнил часть лечения. Ему пришлось закусить кость, пока Рука Старухи промывала длинную рану самой холодной морской водой, а потом зашивала ее грубыми стежками мастера крыльев. На следующий день он уже мог стоять и даже поговорил с супругой корабля Брекир о том, что не увидел удара курнова, который рассек ему спину.

Но потом началась лихорадка, и ему снова пришлось почувствовать на своем теле холодную морскую воду. Его раздели догола и поставили на палубе, после чего начали качать на него воду галлонами, пока он не начал отчаянно дрожать. После этой процедуры на Джорона навалилась такая слабость, что его пришлось отнести в гамак на руках, и он остался лежать и стонать – холодная вода ему мало помогла. К тому времени, когда четыре дня спустя «Оскаленный зуб» встретился с «Дитя приливов», он был потерян для мира, рана на спине превратилась в красную яростную линию, и из нее выделялась желтая жидкость, пачкая гамак и одеяла.

Фарис рассказала, как бушевала Гаррийя, когда Джорона перенесли на «Дитя приливов», проклинала Руку Старухи Брекир, называя ее дурой. Гаррийя привела Джорона в чувство, дав ему понюхать какой-то вонючей жидкости. А потом даже вышла на палубу «Дитя приливов», чтобы прокричать злобные проклятия в адрес корабля Брекир, увозившего оставшихся ветрогонов. Он запомнил ее крики, но лишь как фрагмент ужасающего сна, в котором плавал в черной воде, где источником света был только синий костяной огонь Старухи, умудрявшейся согревать те части его тела, которые мерзли, и остужать кожу в тех местах, где она горела от жара. А затем приятные ощущения исчезли, его подхватило отвратительное течение и потащило, как тряпичную куклу, бросая из стороны в сторону, потом вытащило на поверхность. Он увидел морщинистое лицо Гаррийи, и ее взгляд пронзил его лихорадку насквозь.

– Ты хочешь жить, Зовущий? Действительно хочешь жить?

Должно быть, он сказал «да», как иначе, но он этого не помнил. Остальное окутывал туман – Джорон знал, что она разрезала швы, открыла рану жестоким лезвием ножа, сняла чистой тряпицей гной. Фарис рассказала, хотя ему показалось, что она все выдумала, что Гаррийя якобы наполнила рану червями, которых нашла в сгнившей рыбе в трюме «Дитя приливов». Через неделю она снова его зашила, но не полностью, и это было самым-самым худшим: повторяющаяся агония разрезаемых швов – потом она снова зашивала рану.

– Ты же понимаешь, что я делаю все это не напрасно. – Ее старое морщинистое лицо смотрело на него. – Когда ты повторишь все, что ты сделал, то вернешься сюда, под мои ножи.

Действительно ли она произнесла эти слова или ему лишь приснилось? Да, она вполне могла такое сказать, но следующая часть получилась странной даже для Гаррийи, и он вспоминал ее, словно смотрел со дна океана: холодная линия лезвия на шее. Ее слова: «Может быть, покончить со всем этим? Лучше вымыть сланец раз и навсегда, чем открывать и закрывать дверь снова и снова».

Но она прошла через бесконечные повторения, как и он. Она снова и снова высушивала рану, пока не посчитала, что можно зашить ее окончательно, и… неужели с тех пор прошло всего четыре дня? Четыре дня, да, а он уже поверил, что никогда не сможет держать в руке курнов, не говоря уже о том, чтобы ходить по сланцу «Дитя приливов».

Но он мог держать оружие и ходить. И если кто-то замечал, что Миас давала ему более легкие задания, чем обычно, они молчали, лишь радовались, что их хранитель палубы снова с ними. И Джорон был благодарен самому себе – за то, что вернулся из темноты моря, где его поджидала Старуха, благодарен отцу, что тот не взял его руку и не отвел к костяному огню. Даже Динил помогал ему, хотя они так и не обменялись дружескими словами, а обходились лишь необходимым минимумом – но Джорон не раз замечал, что Динил, когда ему казалось, будто хранитель палубы на него не смотрит, выполнял работу, требовавшую серьезных физических усилий. И, если бы Джорон был честен с собой, он бы не смог сказать, ненавидит за это Динила или нет. И поступал ли тот так, чтобы поставить Джорона в неудобное положение – Джорон слишком слаб, не пора ли передать мне его обязанности, – или к ним возвращаются частички прежней дружбы. Он не знал.

Он состоял из сплошной боли, так ему казалось. В первые недели после того, как к нему вернулось сознание, он, как никогда в жизни ненавидел море, ненавидел, что оно ни на мгновение не прекращало своего непрерывного движения, не давая ему ни секунды покоя. Его гамак постоянно раскачивался, а когда ему удавалось отыскать удобное положение, в котором боль становилась терпимой, корабль под ним оживал, и боль снова накатывала, прогоняя сон.

Когда Джорон настолько поправился, что смог ходить по сланцу, море вновь стало его врагом; прежде он не представлял, как много ему приходилось двигаться, чтобы сохранять равновесие. Даже в те моменты, когда он стоял на месте, мышцы, о существовании которых он даже не подозревал, отчаянно жаловались всякий раз, когда он не мог оставаться в полной неподвижности. И лишь одно доставляло ему радость – на все время болезни песня ветрошпиля исчезла, но теперь, хотя он постоянно испытывал боль, к нему вернулась. Джорон не осознавал раньше, насколько постоянной она была, и начал думать, что она является его частью.

Но в море, рядом с костяным огнем, песни не было. Мертвые не знают мелодий, и Джорон чувствовал, будто что-то утратил, словно лишился чего-то важного.

– Прошло достаточно времени, Джорон, – раздался тихий голос Миас у него за спиной.

Она легко прикоснулась к его плечу. Он повернулся и увидел, что Миас кутается в плащ.

– Со мной не нужно нежничать, супруга корабля, – сказал Джорон, указывая на песочные часы. – Я простоял не более половины своей вахты.

– Тебе вообще не следует стоять вахты, хранитель палубы, – ответила она. – Но я хочу поговорить с тобой у себя в каюте. У меня для тебя задание, которое подходит для твоего состояния.

– Да, – сказал он.

Он последовал за ней по сланцу, по непрерывно раскачивавшейся палубе, и его сапоги скрипели по разбросанному песку. Вниз по лестнице, в темноту, где сияли тусклосветы, мимо слегка приоткрытой двери в каюту ветрогона, снаружи лежали свежие подношения команды, всякая всячина, сложенная на палубе.

В белой каюте, в задней части корабля, Миас устроилась за широким письменным столом и жестом предложила Джорону сесть напротив. Он уселся и попытался отыскать удобное положение.

– Мы освободили сто пятьдесят семь человек, как ты знаешь. Остальных увезли на корабле из коричневых костей «Беззубый длинноцеп». Ему пришлось проделать два путешествия, каждое из которых заняло от двух до четырех недель. Кроме того, у него на борту были ветрогоны.

– Он мог направиться куда угодно, – печально заметил Джорон.

– Да, вполне возможно.

– Нам следовало дождаться его возвращения, – сказал Джорон.

– Я дала такое поручение Колту, но он также должен сыграть в кивелли и санкрея с двухреберником, спасшимся из Безопасной гавани. И я просила его ни в коем случае не жертвовать своим кораблем.

– Я никогда не видел человека столь же яростного, как Колт, – признался Джорон.

Миас улыбнулась.

– Да, на него стоит посмотреть во время сражения. Насколько мне известно, он осужден за то, что ударил Жрицу Старухи. Но это не имеет значения. Если то, что делает «Беззубый длинноцеп», – тайна, то весьма вероятно, что они сами не знают конечного пункта назначения для груза. Они могут просто встретить другой корабль и передать ему груз. – Она постучала по письменному столу. – Я бы поступила именно так.

– Значит, наши люди потеряны? – тихо сказал он.

– Наших людей ожидает что-то ужасное, Джорон, можешь не сомневаться. Происходят чудовищные события. – Она положила ладонь на письменный стол. – Ответ следует искать в Бернсхъюме.

Он уже собрался сказать, что она ошибается и Бернсхъюм слишком опасен после рейда на Безопасную гавань, но его прервал Меванс. Он принес выпивку на подносе – две чаши для Миас и Джорона, в третьей чашке была отвратительная настойка из старого хлеба и воды – Гаррийя потребовала, чтобы Джорон ее пил до тех пор, пока рана окончательно не станет чистой. Он проглотил мерзкое пойло, изо всех сил стараясь, чтобы его не стошнило, – поступать так в присутствии супруги корабля считалось на флоте неприличным. Покончив с лекарством, Джорон сделал несколько глотков спиртного, чтобы смыть отвратительный вкус, после чего обнаружил, что возмущение при мысли о посещении Бернсхъюма исчезло, и он может говорить об этом спокойно, тщательно обдумывая слова.

– Нам лучше не заходить в Бернсхъюм, супруга корабля, если твоя мать знает, что мы ее предали, – сказал Джорон.

Миас откинулась на спинку стула и провела ладонью по седеющим волосам.

– Я не думаю, что моей матери об этом известно, – сказала она. – Никто из наших людей ни разу не упоминал о том, чтобы она задавала вопросы обо мне или «Дитя приливов». Вполне возможно, что либо моя мать ничего не знает, либо у нее нет полной уверенности.

– Или она не хочет это признать, – сказал Джорон.

– Ну, – Миас посмотрела на него через стол и улыбнулась, – я рада, что полученная рана не отняла у тебя разум. Нет, это будет ударом по ее власти, если она признает, что ее дочь стала предателем, а не просто… разочарованием. – Он едва не задал вопрос, слова уже почти соскочили с языка: «Что ты сделала? Почему тебя отправили на черный корабль?» – но Джорон удержался. Он ждал, что Миас скажет дальше. – Но знает она или нет, значения не имеет, моя мать мне не доверяет. С того момента, как мы пришвартуемся на причале Бернсхъюма, за каждым моим шагом будут следить.

– А за моим – нет? – спросил Джорон.

– О, и за тобой тоже, но только не в том случае, если ты будешь находиться в офицерском отделении Руки Старухи в Большом Жилище.

– Но я не настолько серьезно болен, и я хранитель палубы корабля мертвых, едва ли меня примут…

– Конечно, тебя не захотят принять. Но все офицеры имеют доступ к Руке Старухи, Джорон. Ну а относительно того, что ты не так серьезно болен, тебе придется немного подыграть. Возьми Фарис, Хастир и Анзир в качестве слуг, а также Меванса.

– Но как мне попасть к Руке Старухи, не привлекая к себе внимания? – спросил Джорон.

– Ну, – ответила Миас, – это тебе предстоит придумать после того, как ты там окажешься. У Меванса множество контактов в городе. Тебе придется встретиться с Индилом Каррадом. Я знаю, что ты предпочел бы избежать общения с ним, но без него нам не обойтись. Если кто-то и в состоянии пустить нас по правильному следу, то это он.

– Значит, я должен сыграть роль инвалида, однако сохранить энергию для побега?

Она кивнула, и на ее лице появилась игривая улыбка.

– Я никогда не говорила, что твоя жизнь будет простой, Джорон, – продолжала Миас. – Но рассчитывала, что ты сможешь использовать своих людей для выполнения поручений, а сам сумеешь разобраться с любой серьезной проблемой. И еще я хочу, чтобы ты поговорил с лидером преступного мира Мулваном Каханни – лишь немногое, что случается в доках, проходит мимо его внимания. И постарайся попасть в подвал Большого Жилища и встретиться с Йирридом, хранителем карт. Если людей куда-то отвозят, нужны карты. Узнай, существуют ли места, которыми особенно интересуется моя мать. Это может дать нам подсказки.

– А есть еще какие-то тщательно охраняемые места, куда я должен буду попасть, супруга корабля? – спросил он.

– Пока нет, Джорон. – Миас улыбнулась. – Но если я придумаю что-нибудь еще, то сразу тебе сообщу.