Текст книги "Первая формула"

Трактирщик слабо улыбнулся, вот только веселья в его глазах я не заметил.

– Вот и вся история.

Я вздохнул, грустно склонив голову:

– Спасибо, что рассказал.

В зале повисла тишина, затем хозяин заведения подал голос:

– Дэннил. – Он протянул мне руку, и я крепко ее пожал.

– Ну, меня ты знаешь. Слава бежит впереди героя.

– Вечер покажет, – хмыкнул толстяк. – Я тебе свою историю поведал, теперь жду, на что сподобишься ты. Надеюсь, мы увидим блистательное выступление и наш народец не скоро забудет твои сказания.

– Обещаю, так и будет.

В Дэнниле снова проснулось любопытство, и он посмотрел на меня через стойку. Затем его взгляд упал на промасленный футляр из черного дерева и кожи, который я положил на пол.

– Могу кое-что спросить?

Я кивнул, поднял футляр и положил его на столешницу. Запоры расстегнулись со звонким металлическим щелчком – за прошедшие годы я уже позабыл, как он звучит. Внутри таилось древнее сокровище.

Вещица была сделана из отлично обработанного дерева и отполирована до блеска. Черная, будто густая смола, и яркая, словно оранжевая вспышка зари, мандолина была разъединена на две части – пополам вдоль грифа, без единой зазубрины. Так зубило и молоток в умелых руках раскалывают камень. Попытаешься дернуть струны – и они издадут последний аккорд, заключающий в себе одно-единственное слово. Произнести его невозможно, но значит оно очень много. В нем глубокое горе. Боль. Сожаление. Пожалуйста, вернись… Прости… Самое главное – именно «прости».

Вот только не зазвенят рассеченные острейшим клинком струны, потому и слово не прозвучит.

Не родится мелодия.

Мандолина разбита – и не сыграет больше никогда.

Я многое могу починить, но только не мой прекрасный инструмент.

Футляр, повинуясь движению моей руки, захлопнулся.

Порой цена воспоминаний такова, что вспоминать не хочется. Лучшее, что в этом смысле можно сделать, – закрыть дверь в печальную часть жизни.

Дэннил тяжко вздохнул, разглядывая мандолину.

– Хотел бы спросить, играешь ли ты на ней, но…

– Нет, не играю. – Я снова уложил футляр на пол. – Однако моим историям музыка без надобности. Я подарю вам сказание, которое запомнится.

– Отлично! Кстати, прошу объяснений. – Он указал на блестящую стойку.

Я собирался промолчать – и все же заговорил против своей воли голосом тише легчайшего ветерка, пробирающегося сквозь низкую траву:

– Есть десять формул плетения, их должен знать каждый.

Давно забытые дни учебы прошли чередой перед моим мысленным взором, словно открылось окно в прошлое.

– О чем ты говоришь?

– Не обращай внимания, – покачал головой я. – Тебе чем-то помочь? Похоже, сегодня вечером здесь будет тьма народа.

Дэннил кивнул, и мы принялись за работу.

2
Неистовая смуглая женщина

Ночь пала на Карчетту, и с ней пришло новое безмолвие. Подобная тишина обычно повисает в воздухе при напряженном ожидании. Всегда знаешь, что она взорвется, вопрос – когда именно. А пока – короткая передышка перед грозой.

Ожидание способно убить.

Я убивал время, расставляя стулья в полукруг перед очагом из белого камня. Такое расположение даст мне возможность беспрепятственно передвигаться по залу и свободно обращаться к собравшимся.

Дэннил сновал по таверне с непринужденной ловкостью человека, привыкшего потчевать огромное количество людей. Разложил по оловянным тарелкам поджаренные ломтики хлеба размером с ладонь, по кусочку масла и с уверенностью опытного повара сдобрил угощение толикой соли и перца. Каждому посетителю он приготовил по маленькой – размером с мой мизинец – рыбке, сверкающей, словно серебряный слиток.

Одним словом – традиционные закуски Этайнии. Местные обожали рыбку бакерену, должным образом выпотрошенную и провяленную.

Дэннил притащил мешок томатов, сперва нарезал их кольцами, а затем маленькими, величиной с ноготок, кубиками и украсил ими каждую тарелку. В его руках волшебным образом – как ручка из складок моего плаща – появился прозрачный стеклянный конус в форме колокола. Неширокое, вогнутое внутрь основание напоминало открытый человеческий рот.

Дэннил наклонил конус, придерживая большой палец над узким носиком, и на поджаренный хлеб полилась тонкая струйка масла.

Мне приходилось встречать уважаемых мастеров, которые не были и вполовину так кропотливы, как мой новый знакомый. Подтянув к себе посох и подняв с табурета перевязь с книгами, я молча наблюдал за церемонией. Открыл первую, и мой разум немедленно настроился на привычное занятие. Перед глазами замелькали старые легенды – каждую из них я изучил и усвоил много десятков лет назад и все же, вновь просматривая знакомые строки, испытывал душевную гармонию.

Для вечернего представления мне не требовалось повторять главы из книги – хороший сказитель редко придерживается исторической правды. Куда чаще он изливает на головы слушателей ложь – и ложь красивую.

Мне ли об этом не знать, ведь я годами распространял о себе выдумки. Ложь давала возможность без опаски странствовать по миру и останавливаться, где душа пожелает. Люди видели во мне лишь знаменитого лицедея.

Так жить гораздо проще.

Дверь распахнулась, ударившись о стену с глухим стуком, и зрители, шумно переговариваясь, хлынули в таверну. Я уставился в книгу, притворившись, что ничего не замечаю, однако уши навострил. Историю на вечер выберу в зависимости от настроения посетителей и от тех слухов, которыми они обмениваются.

– Ужас что происходит с этими инфантами, – заявил мужчина лет сорока, сразу напомнивший мне своим худым и жилистым телом узловатую ручку от граблей.

Лицо темное, черты резкие – таких ребят я здесь уже видел. Наверняка местные много времени проводят на солнце. Его одежда была прочной, хоть и потрепанной, и, должно быть, сливалась с почвой под ногами – сплошь зеленые да коричневые цвета. Скорее всего, фермер.

– Клянусь бородой Солюса, один из них точно отрядит нас в поход на соседнее королевство. Наши сыны умрут на поле битвы, дочери останутся вдовами… Испорченные они люди, эти принцы, вот что я тебе скажу.

Женщина – вероятно, жена – толкнула мужчину в плечо и прошипела:

– Не болтай лишнего! Пусть принцы сами о себе думают, а церковь уж о них позаботится. Не наше это дело! Солюс его знает, кто может подслушать, и что тогда?

– Надеюсь, сегодня нам поведают о чем-то потрясающем, героическом. Вроде обычно он такое и рассказывает, – заговорил молодой парень лет около двадцати.

Худощавый, мускулистый – видимо, проводит дни за тяжелой физической работой. Простая трикотажная рубаха, бриджи в тон, руки в неотмывающихся серых пятнах – должно быть, строительный раствор. Несколько засохших капель на щеке и в темных волосах. Впрочем, следы напряженного труда не сказались на его мальчишеской внешности.

Прочие зрители тихо шептались примерно на те же темы:

– Эх, услышать бы такое сказание, от которого беды отступят прочь… Слишком много сейчас печальных и скверных новостей!

– Хорошо бы он рассказал что-нибудь из старых легенд, а то их все позабыли, разве что в церкви помнят. Хочу послушать настоящего сказителя, а то с проповедника-то много не возьмешь.

Каждый из набившихся в зал местных жителей походил на своего соседа, да и думали все примерно одинаково. Знати в таверне не увидишь – бургеза это место не жалует. Обычные простые люди, желающие послушать грандиозную легенду о храбрости и героизме. Им требуется вдохновение, красивая мечта. Настоящее сказание.

Беды и невзгоды правящих принцев лишь угнетают народ, а вот сказ о славных героях прошлого – то, что надо. Каждому греет душу воспоминание о временах, когда знать сражалась за простого человека. Каждый желает погрузиться в историю о простолюдине, поднявшемся из самых низов и на голову превзошедшем богатых, выросших в замках высокородных вельмож.

Почему бы не попотчевать их легендой об Антуане, бывшем фермере, который стал воином, а потом и принцем солнечного света?

Я улыбнулся своим мыслям. История замечательная; подам ее так, что местные будут вспоминать этот вечер еще долгие-долгие годы. Поднявшись, я опустил на пол кожаную перевязь с книгами и взялся за посох. Начинать хорошую историю, когда зал еще не готов, – настоящее преступление. Люди суетятся, рассаживаются.

Пусть дойдут до нужного состояния. Пусть затаят дыхание, предвкушая мои первые слова. Таверна «Три сказания» должна погрузиться в полное безмолвие, только тогда я начну.

Я ждал неподвижно, став статуей из плоти и крови в алом плаще с капюшоном – странным и ярким персонажем, омытым светом пылающего очага.

Народец занимал места. Кто-то решил сесть за длинными столами вдоль одной из стен таверны вплотную друг к дружке. Будут весь вечер пихать соседей локтями. Остальные рассредоточились по дальним углам. Спрятались – не разглядишь. Несколько человек потянулись вверх по лестнице к мезонину и исчезли за ее изгибом позади очага. Столы наверху выстроились прямо за деревянными перильцами. Обзор оттуда будет хороший.

По «Трем сказаниям» бродили шепотки, в темноте сверкали любопытные глаза зрителей. Именно то, что требуется.

– Неужели он?

– Да вроде…

– Наверняка он…

– Таких больше и нет…

– А плащ-то! Не пил сегодня ни капли. Что за морок? Я ведь не один это вижу?

– Похоже, только ты… По-моему, плащ как плащ…

Голос вдруг затих – видимо, последний из собеседников задумался.

– А посох зачем? Он хромоножка?

– Не похоже. Смотри, как гордо стоит. Он молод и здоров. Лица вот только под этим колпаком не разгляжу.

Мимо меня проскользнула женская фигура в платье, подобном осеннему листу. Цвета смешивались и наплывали один на другой, так что и не скажешь, где начинается красный, а где кончается желтый. Юбка длинная – чуть выше щиколоток. Талия перетянута поясом оливкового оттенка. Руки и часть спины – обнаженные.

Если кто и мог сравниться со мной великолепием нынешним вечером – так только эта молодая женщина.

Ее волосы были собраны в свободный хвост и перекинуты через плечо, несколько прядей спадали на виски. Лицом – настоящая этайнианка, поцелованная солнцем. Кожа бархатистая, что речной камень, глаза яркие, губы полные. От таких женщин у юношей возникают вредные мысли.

Приблизившись к Дэннилу, незнакомка обвила руками его шею, словно любящая дочь. Хозяин таверны ответил на объятия и, прошептав что-то ей на ухо, указал подбородком в сторону группы посетителей. Кивнув в ответ, та зашла за стойку бара и взяла поднос.

Через несколько секунд в зал вошли еще две девушки в одинаковых платьях и, не отвечая на приветствия, принялись раздавать еду и напитки.

Я выждал, пока толпа не притихнет.

Люди голодны, устали – позади тяжелый трудовой день. Мир вокруг них съежился – ничего не осталось, кроме коварных наследных принцев да властолюбивой церкви. Им требовалось хоть ненадолго забыться и посудачить о местных сплетнях, о своем житье-бытье. Кого предпочла дочь соседа? В какую беду попал сын приятеля? Незатейливые слухи и рядовые события позволяли им чувствовать между собой неразрывную связь и надежность маленького сообщества, отбросив прочь заботы большого мира.

Стрелки двигались, и время моего ожидания подходило к часу. Я не присел ни разу. Раствориться, находясь на самом виду, – тоже искусство сродни лицедейству.

Наконец общий гомон стих до едва слышного бормотания. Подоспела еда с напитками, и люди перестали суетиться, изредка лениво поглядывая в сторону стойки бара.

И вдруг вспомнили о фигуре в алом плаще.

Все взгляды медленно сосредоточились на мне, и любопытный шепоток зазвучал с новой силой.

На этот раз легкий гул не стал для меня помехой. Я повернулся, отбросив полы плаща, и приблизился к очагу. Ткань моего разума сложилась, и между двумя гранями восприятия пролегла четкая линия, словно складка на сияющем чистом пергаменте. Я свернул разум еще раз. Образовавшаяся в голове пустота разделилась на четыре равные части и заполнилась редкими красными всполохами на ярко-желтом фоне. А еще – целым морем алых углей. Огонь затмил все.

Огонь… Субстанция старая, как сама вселенная. Огонь оживал, сплачивая вокруг себя людей, желающих поделиться легендами – первыми легендами нашего мира.

Я знал огонь, понимал его сущность и ту историю, что он рассказывает. Постиг ее внутренние механизмы – так драматург чувствует каждый поворот сюжета.

Если понимаешь, что за каким-то явлением стоит история – обязательно догадаешься о той истине, на которой она построена. Увидишь, чего в ней не хватает, и смекнешь, где это найти.

Мой разум вновь свернулся, и звуки, заполнявшие пространство таверны, пропали. Я словно оглох.

Пламя в очаге обрело двойника, спрятанного глубоко в моей груди. Пыл любви, жар гнева, огонь, что придает тебе сил перед лицом невзгод. Свет, что питает мечту.

Я поднес узловатый кончик посоха к губам, и во мне зародился вздох – даже не в легких, скорее в глубине живота. Я сплел поток внутреннего дыхания с бесчисленными языками огня, колеблющимися в моем сознании. Воображаемый поток воздуха заполнил грудь, и я связал его с костром, пылающим на месте сердца. Наконец выдохнув, я выпустил длинную теплую струю поверх рукояти посоха.

Ткань разума сложилась еще, и на каждой грани восприятия возник образ теплого языка воздуха, сплетенного с рукоятью посоха.

Ан…

Невидимый горячий ток, покинув мои легкие, прошел по дереву, нагреваясь с каждой секундой. Я склонил посох к очагу и ткнул его наконечником в самое пламя.

Вент…

Мой голос тихо зазвучал в глубинах капюшона. Я изо всех сил удерживал образ пылающего внутри меня пламени. Каждый выдох, обволакивающий наконечник посоха, становился его прекрасным проводником.

Образов было множество, но картинка в мозгу держалась одна и та же. Я верил в нее несокрушимо и внутреннее пламя удерживал крепко.

Эрн…

Я не вынимал посох из очага, и огненные щупальца жадно и неумолимо лизали его деревянную рукоять с грацией змеи, сплетаясь с потоками выдыхаемого мною воздуха.

Резко развернувшись, я ударил основанием посоха в половицу.

Услышав глухой стук, посетители «Трех сказаний» замерли, задержав дыхание.

Новый удар в пол прозвучал словно раскат грома.

И еще раз.

И еще…

А затем гром будто расколол твердь небесную.

Публика присоединилась, затопала ногами, застучала кулаками в унисон с моим ритмом.

Я не останавливался, пока иные звуки не растворились в барабанной дроби, и тогда задержал посох в воздухе. Застыла и публика.

В «Три сказания» вернулось безмолвие.

Я подчинил его своей воле, заставив зрителей ждать, и, не шевельнувшись, окинул взглядом собравшихся.

Люди по-прежнему сидели, затаив дыхание.

Я все длил безмолвие. Наконец настало время сделать беззвучный шаг вперед.

Зрители задрожали, искоса посматривая друг на друга. Впрочем, заговорить не осмелился никто. Напряжение достигло апогея, и я начал действовать.

Бросился коршуном к передним рядам, провозгласив:

– Итак, люди Карчетты!

Зал содрогнулся и ахнул.

Вроде бы ничего сложного, однако нехитрый трюк сразу их расшевелил. Сердца забились, глаза распахнулись. Я завладел толпой.

Метнулся вправо, широким взмахом отбросив в сторону полы плаща. Склонился над первым рядом, выставив вперед кончик посоха, вокруг которого замерцало плетение огня.

Зрители взвизгнули, однако тут же оправились от испуга, и под крышей таверны раздался неуверенный смех.

– Хотите услышать сказание? – Я не дал им времени на ответ, отпрыгнув назад к очагу. Ловким движением оправил плащ. – Сказание о смелости и отваге. О людях, что пришли в наш мир из пустоты и изменили его до неузнаваемости. Изменили вашу страну. Возможно, и ваш край тоже. Край, что носит название Этайния. Здесь дом детей солнца, детей великого Солюса. Здесь живут люди, которых он поцеловал, и цвет волос ваших напоминает нам о вечной ночи, когда Солюса еще не было под этим небом.

Я продолжил, ударив посохом в пол:

– Вам нужна история, что заставит вас вспомнить о текущей в ваших жилах древней крови, о силе, что сидит глубоко в ваших сердцах, о безграничном мужестве. Вы желаете, чтобы я напомнил: в каждом из жителей Этайнии живет частичка Солюса!

Приблизив к губам посох, я выдохнул, и на конце его расцвел огненный цветок. Вспышка заставила публику вновь ахнуть и разразиться бессвязными восклицаниями.

– Вот что вам нужно!

Зрители были со мною умом и сердцем, и какую бы историю от меня ни услышали, наверняка посчитают, что просили ее сами.

Еще одна маленькая пауза… Пусть помучаются, гадая, какую легенду я извлеку из богатой истории их предков, что за приключение им предложу.

В густых тенях звякнуло – словно металлом о стекло, как будто дождь из ледяных шариков прошелся дробью по замерзшему окошку. Чистый хрустальный звук раскатился по таверне.

Я обернулся на звук, на миг выпав из канвы своего повествования. Похоже, я ошибался. Вот женщина, способная затмить меня сегодняшним вечером…

Историй в своей жизни я рассказал великое множество, в некоторых из них и сам принимал участие. Так вот, эта женщина будто сошла со страниц одного из древних сказаний.

Ее черные как вороново крыло волосы падали на спину густыми буйными локонами. Надо лбом они были схвачены красной лентой, конец которой спускался на шею, а затем исчезал между грудей. В мочках ушей висели золотые серьги, немедля приковавшие мой взгляд – так сверкнули они, поймав отблеск огня. Кожа незнакомки оказалась на тон светлее, чем у жителей Карчетты, – золотистого оттенка сахара, расплавленного на медленном огне со специями. Должно быть, тепла на ощупь и весьма приятна для поцелуя.

Мы обменялись взглядами, и грани восприятия моего разума, а с ними и само плетение едва не распались. Огонек на рукояти посоха дрогнул и слабо замерцал, будто пытаясь меня упрекнуть.

В ее глазах светилось своеволие, напомнившее мне неистовый норов океана. А цвет – глубокая зелень омытого шалфеем изумруда с вкраплениями красок спелой груши. Широкий пояс, перехвативший талию, повторял оттенок глаз, усиливая их сияние.

А вот ее наряд был полной противоположностью моему. Я загляделся на белоснежную блузу с низким, открывающим плечи вырезом и намеком на прочие прелести, которые заставили бы вспыхнуть любого юношу. Золотые обручи, охватившие запястья, позванивали при каждом шаге, и перезвон подхватывали браслеты на щиколотках босых ног. Яркий металл украшений отчетливо выделялся на фоне фиолетовой юбки.

Женщина напевала – низко и протяжно, и в ее голосе звучали серебро и медь.

Волшебный звук… Грани восприятия затрепетали, вязь плетения дрогнула, а огонь зашипел, словно на него брызнули водой. Незримые воздушные нити натянулись – того и гляди лопнут.

Ткань своего разума я ранее сворачивал столько раз, что угрозы болезненного выхода из граней не было. Пробудив в себе веру в какое-либо событие, следует сделать все, чтобы удержать ее до конца, иначе она рассеется. Добавить новые грани, укрепить плетение? Этак можно лишиться разума, попав в неумолимый вихрь зеркальных отражений и искаженных фантазий. Я ограничился мысленным повтором удерживаемой в уме конструкции.

Ее голос лишил меня внимания собравшейся в зале публики. Полные женские губы изогнулись в многообещающей коварной улыбке.

– Так сегодня будет и сказание, и песня? – спросил кто-то из толпы.

– Похоже, нам повезло вдвойне, слава Солюсу!

– Говорил же, что стоит сюда зайти! Ведь говорил же?

– Говорил, говорил…

Посетители тихо шушукались, полностью разрушив ту ауру, что мне удалось создать с таким трудом.

Я стиснул зубы и ожег женщину взглядом, пылающим не хуже очага за моей спиной.

Она глянула в ответ, и в ее ослепительных глазах промелькнула озорная искорка. Что это значит?

Откашлявшись, я попытался вновь привлечь внимание зрителей:

– Итак, восславим Солюса и начнем наконец рассказ о его избранном сыне, человеке самого низкого рождения, что стал наследником солнечного света и первым принцем Этайнии.

Я выдул теплый шар воздуха на свой горящий посох, и на рукояти его словно родилось маленькое солнце.

Толпа ахнула, кто-то зааплодировал, и таверну заполнили самые разнообразные возгласы.

– А я вам спою! – перебила меня женщина, встав перед ближайшим к ней зрителем. Провела пальчиком по его вороту. – Спою, дождемся лишь, когда наш сказитель сотворит свое волшебство.

Так-так. Значит, она меня подзуживает, проверяет мое самообладание? Прекрасно. Представление, которое сейчас начнется, незнакомка запомнит надолго.

Что ж, попробуем создать еще одно плетение. Свернуть материю разума, представив себе бесчисленные отражения одного или нескольких образов, – не самая сложная задача. И совсем другое – отодвинуть картинку в сторону, сохранив ее, и убедить свой мозг создать и удержать еще один набор мысленных представлений.

Итак, ветер и огонь убираем на второй план, расчищая место для девственной чистоты. В сознании возникла тонкая, словно волос, воображаемая нить, протянувшаяся от легких к горлу, и я выдохнул:

– Вент…

Конец мысленной нити вышел изо рта и протянулся по залу, сплетая голос с воздухом:

– Эрн…

Публика возбужденно заерзала.

Я заговорил. По воздуху прошла осязаемая волна, и мои слова загремели подобно грому:

– Слушающий да услышит! Мы уходим далеко в прошлое – в те времена, когда еще не было никакой Этайнии. В эпоху, когда земли к востоку отсюда были объяты огнем войны, который со временем перекинулся на эти плодородные процветающие места. Братья к югу от нас, за морем Аррит, не откликнулись на призыв наших предков. Мое сказание – легенда об одном человеке, плоть от плоти Этайнии. О человеке с солнцем в глазах и в сердце. О человеке, что встал на пути страха, несущего зло тем, кто тогда называл ваши золотые земли домом.

Я перешел к началу истории, и таверна «Три сказания» погрузилась в глубочайшее безмолвие.