Текст книги "Первая формула"

4
Песнь и ложь

Сказание давно закончилось, а в таверне все висела тишина, окутавшая публику почти осязаемой тонкой пленкой. Настолько тонкой, что разорвать ее можно было одним дуновением. Разок выдохнешь – и на зал обрушится лавина звуков.

Кто-то из зрителей сидел, прижав ладонь ко рту, кто-то протирал глаза. Историю, рассказанную мной, они знали и помнили, что случится в конце; и все же никто не сомневался, что я заставлю трепетать сердца. За это меня и любили. Легенда об Антуане дала собравшимся то, в чем они нуждались, – надежду на окончание смутных времен. Каждому хотелось верить, что далекие беды обойдут его дом стороной. А если нет – защитник, подобный Антуану, обязательно появится у порога и отгонит тень. По общему мнению, такие герои существовали. Не могли не существовать.

Одна из девушек в передничках завозилась в темноте, разжигая свечи.

Улыбнувшись, я тихонько пробормотал еще пару формул:

– Так… Рох…

Грани восприятия моего разума отразили огонек свечи, и я сплел ткань пространства, соединив между собой горящий фитилек и потухший очаг. Отрывисто щелкнул сучок, и пламя, вспыхнув за моей спиной, бросило на зал оранжевые отблески.

На том и завершился последний акт.

Вернулось солнце, вернулось тепло, и занавес тьмы поднялся.

Таверна словно взорвалась. Люди, что в темноте плакали в кулачок, теперь рыдали в голос, другие кричали «Браво!». Мужчины с бессвязными возгласами поднимали кружки и бутылки, женщины аплодировали, кто-то сидел с угрюмым лицом.

Я не сошел с места. Ждал, пока утихнет общий шум. Как только в зале наступила относительная тишина, я направился к стойке бара, молча кивнув Дэннилу. Разговаривать после подобной истории казалось едва ли не кощунством. Да и что можно выразить словами после такого представления? Облокотившись о стойку, я бросил взгляд в зал, отметив, что несколько посетителей не сводят с меня глаз.

Дэннил, протиравший пустой стакан, тоже уставился мне в лицо. В таверне было шумно: люди разговаривали, звенели бутылками и стучали по столам, однако в зал вновь вполз тонкий ручеек безмолвия, протянувшись от меня к Дэннилу.

Взяв под мысленный контроль связующую нас нить тишины, я приподнял уголки рта в легком намеке на улыбку, а на лице Дэннила вновь появилась маска невозмутимости, которую он надел при первой нашей встрече.

Молчание длилось долго, и народу оно пришлось не по вкусу.

– Черт, скажи хоть слово! Поговори со мной, приятель! – хлопнул меня по спине один из завсегдатаев.

– Вот тебе и оплата за мой эль, и даже сверх того, – во весь рот улыбнулся я трактирщику.

Глянь я на себя в зеркало – наверняка увидел бы, как в глазах плещется свет.

Дэннил откинул голову и расхохотался:

– Что взять с чертова лицедея! Жди здесь.

Цокая языком, он отошел от стойки и исчез за дверью у лестницы. Вернулся быстро, держа в руке маленькую чашку – похоже, что фарфоровую. Над ее ободком поднимался пар.

– Чай, который ты давеча просил, – подмигнул он.

Пересилив желание фыркнуть, я принял чашку с благодарным кивком. Цвет напитка был неопределенным – нечто среднее между сосновой древесиной и сахарной патокой. Я поднес чашку к губам и долго дул на жидкость, остужая ее перед первым глотком.

Кстати, надо сказать, что в Этайнии особого пристрастия к чаю не питали. Интересно, почему, подумал я, ощутив во рту вкус меда и гвоздики. Впрочем, напитку слегка недоставало аромата, который дают особые специи, напоминающие мне о местах далеко на востоке. Порой – в душевном порыве – называю их домом. Ну да ничего.

Не выпить чаю – значит обидеть хозяина.

Сделав глоток, я поставил чашку на стойку.

– Я ведь не случайно сюда забрел, Дэннил. Кое-что ищу.

Мои слова заставили тишину зазвенеть натянутой струной, возбуждая любопытство толпы.

– Что именно?

Трактирщик не глядя забрал у посетителя кружку. Плавно переместившись к бочонку, с грацией, способной посрамить профессионального танцора, он вновь наполнил ее до краев.

– Кабы знать, – вздохнул я, сдержав улыбку. Любопытная публика была явно разочарована. – В любом случае мне бы где-то переночевать. Не знаешь ли ты достойных таверн, интересующихся представлениями вроде сегодняшнего?

К чести Дэннила, он не задумался даже на секунду. Вытянул кошель и, положив на стойку две бронзовые монеты – каждая величиной с человеческий глаз, – двинул их ко мне.

Не выказав удивления, я глотнул еще чая. Две септы – не самый фантастический для меня гонорар, хотя и несущественной эту сумму назвать тоже нельзя.

Впрочем, порой ценность благодарности зависит от того, кто именно тебя благодарит и что он готов для тебя сделать.

Каждая септа равняется семидесяти битам. Многие из тех, что толпятся сейчас в таверне, таких денег и за сезон не заработают. А если и заработают – потратят на самое необходимое, а в кубышку ничего не попадет.

– За что так много? – на секунду заколебался я.

– За сегодняшнее зрелище. – Дэннил сдвинул монету на дюйм обратно, добавив легкой театральности. – И за обещание повторить представление. Твоя комната – третья слева, под самой крышей. Имей в виду – это лучший номер, что у меня есть.

Он бросил на меня многозначительный взгляд. Дело ясное: от меня ждут продолжения.

– Повторить можно, – согласился я, накрыв ладонью его кисть. – Только, боюсь, не за ту цену, что ты предлагаешь.

Мое лицо превратилось в мрачную маску, по сравнению с которой недавняя каменная физиономия Дэннила показалась бы донельзя веселой.

Вокруг все замерли.

Выждав несколько секунд, я улыбнулся:

– За представление я беру септу, а вторая пойдет в оплату за напитки, которые сегодня выпьют замечательные посетители твоей чудесной таверны.

Зал разразился аплодисментами и выкриками: «Слава сказителю!»

Заставить зал полюбить тебя – настоящее искусство, едва ли не более сложное, чем умение рассказывать легенды. Зритель должен понимать, что его ценят. Для сказителя это задача несложная, а для любого человека значит очень много.

Ибо что это за мир, в котором нет уважения, что за мир, в котором люди ничего не стоят…

Аплодисменты стихли, и на меня уставились глаза самого прекрасного в «Трех сказаниях» создания. Сейчас она не напевала, однако музыка осталась с ней. При каждом шаге ее браслеты издавали легкий мелодичный перезвон, пробивающийся яркой вибрирующей нотой сквозь общий гомон. Очень необычно. Меня невольно к ней потянуло.

Я сверкнул из-под капюшона ослепительной улыбкой, и женщина на нее тут же откликнулась:

– Щедро…

Всего одно слово, а музыки в нем куда больше, чем в иной песне.

– Ко мне твое предложение тоже относится?

Изогнув черную бровь, она приподняла уголки губ, однако обещанной ими улыбки я не дождался.

– А как же! Дэннил, этой даме – все, что она пожелает. – Повернувшись на табурете, я откинул капюшон и взглянул на певицу. – Ужасно, что я не знаю твоего имени.

– Что ж, мне жаль, но придется тебе на некоторое время смириться с этим неприятным ощущением. – Она нахмурилась. – Кстати, я рассчитываю на новые сказания, только пусть они будут не хуже сегодняшнего. Хотя, боюсь, больше у тебя в запасе ничего не найдется. – Она сверкнула сочувственным взглядом из-под длинных ресниц и положила руку мне на плечо.

– И мне жаль. Жаль, что не расслышал, как тебя зовут. – Я сжал ее пальчики в своей ладони.

Женщина быстро высвободила руку и сделала несколько скользящих шажков назад, проведя пальцем по поверхности стойки.

– Не припомню, чтобы я его вообще произносила. – Певица подарила мне широкую, исполненную внутреннего жара улыбку, замурлыкала какой-то мотив, и мои вопросы испарились сами собой. – Все же, вполне возможно, свой шанс ты получишь, – добавила она с лукавым взглядом.

Подошел Дэннил и поставил перед моей собеседницей хрустальный бокал с плескавшимся внутри светлым янтарным напитком. Наверняка знал ее предпочтения.

Я сделал мысленную зарубку – на память.

– Благодарю, Дэннил, – произнесла она, не сводя с меня глаз, и сделала несколько глотков.

Странно, но пены на ее губах не осталось – похоже, она к ним не липла.

Рядом остановился мужчина. Пошатнувшись, он случайно толкнул меня в плечо.

– Песню… – Незнакомец оглянулся в поисках поддержки. – Песню, песню! Давай же! Сказание мы уже послушали – прекрасную, настоящую историю. Так красиво ее еще никто не рассказывал. Почему бы не сопроводить легенду хорошей мелодией? Что-нибудь поживее, чтобы у нас высохли слезы.

Я невольно вцепился в деревянную стойку и едва сдержался, чтобы не осадить парня.

Продолжая смотреть мне в лицо, певица снова отступила назад.

– Похоже, шанса тебе придется подождать. – Она двигалась изящно, словно молодой лист под легким ветерком. – Разве я вправе после такого сказания отказать им в песне?

То ли вопрос, то ли не вопрос… Взглянув в ее смущенные глаза, я увидел в них правду.

Мы оба знали правильный ответ.

Я устроился удобнее, ожидая музыкального представления.

– Если желаешь, могу предложить тебе что-нибудь покрепче чая. Мой напиток внесет покой в твои мысли. Поверь, сказитель, услышав, как поет эта птичка, ты обязательно захочешь выпить. – Дэннил по-дружески пихнул меня в бок.

Однако я отмахнулся. Зачем отуплять свой разум? Если голос певицы столь хорош, как обещают, я хотел запомнить каждую ноту.

Она грациозно шагнула в центр зала, заняв мое прежнее место, и звон ее браслетов усладил мой слух. Еще шажок – быстрый и твердый. Снова звон – ясный и чистый, задающий ритм.

Посетители прервали свои разговоры и обратили внимание на певицу. Та замурлыкала без слов – протяжно и низко, и шум в таверне стих окончательно.

Переливы ее голоса заставили меня задрожать. Я весь трепетал в ожидании чего-то большего. Певица задела во мне душевную струну. Магия… Почти магия.

И вдруг мелодия прервалась.

Внезапная пауза меня потрясла. Позвоночник пронзило болью, заслезились глаза. Почему она остановилась? Оглянувшись, я заметил тот же самый вопрос в глазах зрителей.

Впрочем, певица почти сразу продолжила выступление. На ее губах заиграла лукавая улыбка. Выходит, она просто дразнит публику! Словно на миг лишает завороженного зрителя дыхания, зато как сладок потом первый вдох…

– Итак, песня. Простая, но волнующая – чтобы вы не засиживались. Песня, которая зажжет в вашей груди огонь, которая заставит вас петь и танцевать. Поверьте, мне это по плечу.

Певица хлопнула в ладоши, и снова раздался мелодичный звон. А потом она запела:

 
Эгей, друзья!
Пора настала
Уйти за дальние моря.
Наполнит парус ветер шалый,
Там новая нас ждет заря.
 
 
Эгей, друзья!
Мы уплываем,
Стремясь за дерзкою мечтой,
За тайным кладом, за которым
Шел древних эпосов герой.
 

Она замолчала и снова хлопнула в ладоши, предлагая публике ее поддержать. Зрители вступили дружным хором.

В тот миг я забыл обо всем. Песня и вправду оказалась простенькой – обычный напев, что звучит в тавернах, – однако певица превратила ее в нечто впечатляющее. Пела она с настоящим мастерством и страстью, что свойственна людям, исполняющим любимые произведения. У меня перехватило дыхание, а грудь словно стянули обручем.

После короткой паузы она запела вновь, на этот раз пританцовывая перед очагом. Звенели браслеты, топали ноги, стучали по столам кулаки. Толпа подпевала. Женщина кружилась в вихре красно-белых юбок, словно одержимая дьяволом. Длинными золотыми лентами сверкали подсвеченные пламенем очага браслеты.

Словно наблюдаешь за мерцанием одинокой свечи в темную ночь… Все остальное просто перестало существовать. Осталось лишь пламя – то вспыхнет, то погаснет, то колыхнется под дуновением. Глаз не оторвать. Так и ловишь взглядом каждую искорку, пока ее образ не отпечатается в голове.

Танец закончился, и женщина низко поклонилась публике, вытянув вперед ножку.

Толпа взорвалась аплодисментами, и я присоединился к хлопающим, однако на этом выступление не завершилось.

Певица сместилась к одной из стен зала и вновь тихонько запела, вытянув к зрителям руки и грациозно шевеля пальчиками перед лицами возбужденных слушателей. Те следили за ней во все глаза, раскачиваясь так, что едва не падали со своих табуретов.

 
Сердце вставшей против тьмы
Храброй дочери луны
Смерть любимого разбила,
Душу мглою затопила.
 
 
Принца солнца больше нет,
Тень застила белый свет…
Дочь луны стояла твердо,
Не сдалась зловещим ордам.
 
 
Тьма рассеялась. Любовь
Солнце в мир вернуло вновь.
Дочь луны на землю пала
И над милым зарыдала.
 

На этот раз все отвели взгляды в сторону, словно испытывая приступ сердечной боли. По лицам зрителей бродила растерянность: каждый из них вожделел певицу, и каждый вспомнил о той жертве, что принесла Этайния, – а раньше об этом никто не задумывался.

Певица заставила взволнованную и возбужденную публику вскочить с табуретов, будто для танца, и тут же обрушила на их головы самые трагические эпизоды моей истории.

Выступила она мастерски, играя нами легко и ненавязчиво.

Я, как и все, сожалея о потере Этайнии, ощутил внутренний трепет. Лечил от скуки других, а попался сам. С другой стороны, не оценить впечатляющее выступление певицы я не мог. Зрителя она обводила вокруг пальца без малейших усилий. Легкий поворот сюжета – и зал дышал с ней в унисон, готовясь к развитию действия.

Еще один напев – громкий, переливчатый, словно невидимая рука дернула струну лютни. И вновь зазвучал протяжный звон, а женщина тем временем, продолжая звякать браслетами, переместилась на мою сторону зала. На долю секунды наши глаза встретились, и она мне подмигнула. В ее взгляде было куда больше тепла и огня, чем в горячем чае.

 
Что вам сказать,
Что спеть мне вам?
Какую песнь продать
Таким-то молодцам?
 
 
Скажите, смельчаки,
Со мной поговорите,
Что сердцем слышите мужским?
Песнь выбрать поспешите.
Скажите, смельчаки…
 
 
О сестры милые мои,
Что спеть мне вам?
Чем слух ваш усладить?
И где найти слова?
Скажите, милые мои…
 
 
Какую песнь мне спеть?
Чем вас развеселить?
 

Двигалась она так, словно в самом ее теле была заключена музыка, и воздух перед ней расступался, опасаясь помешать.

Я наблюдал за ней неподвижно, молча.

Спела она несколько довольно сложных песен, однако в ее исполнении они прозвучали легко и просто, словно колыбельные. Совсем не то было вначале – тогда женщина превратила несколько незамысловатых трактирных песенок в серьезные произведения, которые потом долго не шли из головы.

Что же дальше?

Дальше она пропела простой вопрос: «Чего еще изволите?» – и тем самым получила некоторую передышку.

Толпа задумалась, заспорила: что бы попросить? Песен было несметное множество, и каждую из них хотелось послушать. Обсуждение шло, певица отдыхала.

Я улыбнулся про себя: умнó… По сути, она держала зрителей в заложниках, нагнетая напряжение затянувшейся паузой перед следующим номером. В то же время у каждого был выбор. И вина за то, что на таверну вновь опустилось безмолвие, лежала только на зрителях. Впрочем, мне был известен способ его рассеять.

Нагнувшись, я приложил ладони рупором ко рту, чтобы выкрикнуть название песни, которая уж точно поставит ее в тупик:

– А как насчет…

– Спой «Плетение огня»! – перебил меня выкрик из зала.

Кричал один из стариков, сидевших в «Трех сказаниях», когда я несколько часов назад впервые перешагнул порог таверны.

Я крепче сжал посох и с заколотившимся сердцем уставился на кричавшего.

Если молодую женщину и обеспокоил выбор песни, она ничем свою тревогу не показала, лишь снова замурлыкала тихий напев.

– Значит, вы хотите балладу, короткую, но милую, о том самом человеке? Для кого-то он легенда, для других – злодей. На самом деле – ни тот ни другой. Некоторые говорят, что он – едва ли не ровня Богу. Миф, возражают другие, обман! Храбрец с львиным сердцем, способный сплести огонь в нечто вечное, – вот он кто.

Старик кивнул, и аудитория согласно замотала головами.

Я знал песню, о которой говорил завсегдатай. Всего несколько куплетов. Тем, кому известна правда, ни сладкой, ни милой она точно не казалась. Меня вновь одолело искушение погрузить таверну в безмолвие, однако я прикрыл глаза и от этого замысла отказался. Не было у меня такого права.

 
Черная грива, буйная смоль…
Лев, преисполненный отваги,
Что скрытого наречья помнит знаки,
Забытой власти тайну превзошел.
 
 
Что он открыл,
Что за плетенье сплел?
 
 
Огня первозданного пламенный смерч
Гневно и жарко во тьме полыхнул
И льву покорился. Лег в руку как меч.
Пылающий луч напоследок сверкнул,
И сплел его лев, и связал, чтоб сберечь
Невидимый яр в своем вечном плену.
 

И вновь она заманила в ловушку посетителей «Трех сказаний». Спела балладу так, что, считай я ее ложью, все равно проникся бы старой историей.

Впрочем, с таким же успехом незнакомка могла дать мне пощечину.

Я обернулся к Дэннилу:

– Что у тебя найдется из крепкого? Знаешь, чтобы, с одной стороны, напиток позволил расслабиться, а с другой – не помешал добраться до койки.

Трактирщик нахмурил брови, поджал губы и перевел взгляд с меня на женщину, затем обратно:

– Тебе что-то не по душе? Выступление не доставило удовольствия?

Что-то здесь не так…

– Нет, ничего подобного. Просто решил, что хороший напиток позволит мне достойно завершить замечательный вечер. Порой, опрокинув кружку, начинаешь тоньше ценить прекрасное.

Я подмигнул, и хозяин заведения улыбнулся, наливая мне напиток. Добрый человек – об оплате снова не попросил.

В кружке плеснуло нечто темное, и Дэннил, едва не коснувшись губами ободка, вдохнул аромат напитка.

Я молча окинул его вопросительным взглядом.

– Эрелла махд, – пояснил тот. – Солод и насыщенный, острый вкус землицы нашей, а в конце – нотка пряностей. Наслаждайся, отличная штука. – Он выразительно посмотрел мне в глаза, давая понять, что угощение не из дешевых. – Эреллу махд нужно смаковать.

Я благодарно кивнул и поднял кружку за его здоровье.

Отведать хмельного настоя я не успел – на мою кисть опустилась чья-то рука. Певица… Улыбнувшись, она выхватила у меня кружку и поставила ее на стол.

– Прогуляемся?

Я метнул взгляд на Дэннила, однако тот внезапно проявил живейший интерес к восстановленному мною пятачку на стойке. Впрочем, не секрет: когда дело касается слабого пола, мужчины друг другу не помощники. Еще раз глянув в кружку, я протяжно вздохнул:

– Уж боялся, ты не попросишь.

Подняв свой футляр, я подарил женщине самую обворожительную из своих улыбок и пристроился за ней. Мы пошли к выходу.

Путь наш оказался короче, чем я рассчитывал.

Большинство мужчин, оказавшихся в компании прекрасной женщины, лелеют надежду, что подобная прогулка под полуночным звездным небом будет длиться часами.

Мы спустились на пять ступенек и встали, облокотившись о перила. С этого места все посетители таверны были как на ладони. Нашей встрече явно не хватало ни уединенности, ни романтики. Опустив футляр на пол, я прижал его лодыжкой к лестнице.

– Меня не раз приглашали на свидания, но чтобы в таком месте… – пробормотал я, покосившись на певицу.

– У приглашавших тебя женщин на уме было нечто иное, – усмехнулась она, твердо ответив на мой взгляд.

– Что же на уме у тебя?

Я придвинулся ближе, и на этот раз женщина не отстранилась.

– На уме у меня вопрос.

В ее глазах вспыхнуло такое пламя, что огонь в очаге показался бы не более чем искрой на труте.

– Что ж, спрашивай. За свою жизнь я рассказал тысячи историй и столько же услышал. Дам ответ на любой вопрос. И о событиях, которые у всех на языке, и о тех, что давно позабыты. Скорее всего, я удовлетворю твое любопытство.

Певица не стала ходить вокруг да около, и ее слова резанули меня, словно ножом по сердцу:

– Почему ты лжешь?

Я невольно моргнул. Она застала меня врасплох – ответ пришлось вылавливать в темных водах, где не видно ни зги. В конце концов я не нашел ничего лучшего, чем задать встречный вопрос:

– О чем ты?

– Об этой легенде про Этайнию. Ты ведь подал историю так, как ее рассказывают уже десятки лет.

Певица сделала многозначительную паузу, глянув в пустоту, словно погрузившись в далекое, ведомое только ей прошлое.

– Как еще я должен был ее рассказать?

Моя собеседница словно вернулась в настоящее и, по-прежнему не глядя мне в глаза, покачала головой:

– Ты ведь знаешь, как она заканчивается на самом деле. Я по твоему лицу вижу, и вижу, что ты плакал. – Певица подняла взгляд, и пламя в ее глазах превратилось в тлеющие угольки. – Скажи мне правду, – умоляюще произнесла она.

Я нерешительно облизал губы. Давным-давно никто не подвергал сомнению мои истории, а уж их истинность – тем паче. И впервые прозвучал вопрос по делу.

– Этайния не была чадом солнца, – склонил я голову. – Она принадлежала к иному народу, более древнему, – народу звезд, несущему в себе лунное сияние. Это не делает ее менее значительной героиней. Разве луна не подхватывает свет солнца, когда то скрывается за небосклоном? Так вот, Этайния – дитя луны и звезд – поддерживала свет Антуана, что тот изливал в борьбе с Дез Умбрас. Все же он пал под ударами тьмы. Принца солнечного света накрыл мрак. В тот день родился новый слуга тени. Так бывает всегда. И всегда будет Десять Теней – ни больше ни меньше.

Я тяжело сглотнул и попытался прозреть то место, куда вперила свой невидящий взгляд певица.

– Почему же ты скрыл от слушателей правду?

Я усмехнулся:

– Людям правда не нужна и не всегда интересна. Уж точно не сегодня. Маленькая и большая ложь – вот что необходимо. Я скормил зрителям историю, которая даст им возможность жить дальше. Истина наверняка их сломила бы.

Их – и меня…

Певица поджала губы, но спорить не стала. Более того, похоже, она меня поняла.

– Что с ней случилось?

– С кем? С Этайнией? – вынырнул я из задумчивости.

Певица кивнула.

– Она совершила самый смелый поступок на свете. Этайния – женщина, сотканная из звездного света, холодной стали и сияния луны, – попыталась спасти Антуана и в одиночку сразилась с Десятью Тенями. Все это время ее охраняли солнечные щит и меч.

– Это она убила Антуана?

– Нет, все было гораздо хуже. – Я помолчал, чтобы собеседница осмыслила мои слова. – Она умерла за него и от его руки. И этот самоотверженный поступок спас частичку ее любимого. Однако от него мало что осталось: Антуан уже не был прежним героем. Его мучило эхо воспоминаний о том, кем он когда-то был, он постоянно слышал голос любимой, осознавал то, что ему пришлось сделать. Ах, несчастная Этайния…

Глаза женщины наполнились слезами, однако она решительно стерла их рукавом. Я вежливо не обратил внимания на ее жест. Откашлявшись, певица притянула меня к себе:

– Десять Теней в твоем исполнении звучали почти как настоящие…

– Вот именно что «почти», – слабо улыбнулся я.

Правую сторону тела словно закололо тонкими иголками, и я скривился от боли.

Не заметив моей болезненной реакции, женщина наклонилась ко мне и жарко задышала прямо в шею. При желании она вполне могла бы поцеловать меня в ухо.

– Перед разными людьми я называлась разными именами, но среди них не было ни одного истинного. Однако ты рассказал мне правду, которую я желала услышать, и тебе я не солгу.

Она отступила назад, так и не коснувшись губами моей щеки.

Я улыбнулся, надеясь, что не успел стыдливо покраснеть.

– И каково же твое истинное имя?

На ее лице заиграла коварная кошачья ухмылка:

– Я сказала, что не солгу, однако назвать его не обещала.

Между нами, подобно удару молота, обрушилась тишина.

Я с трудом пытался подобрать подходящий ответ. Хитра…

– Видишь ли, поразительные героини любого сказания обязательно имеют имя, и имя не менее ошеломляющее, чем внешность. Могу я сам придумать, как тебя называть?

Она выгнула брови и с притворным удивлением посмотрела на меня через плечо:

– Вот, значит, кто я? Сказочная героиня? Ну что ж, пожалуйста.

Могу поклясться – уголки ее губ сложились в намеке на довольную улыбку, хотя меня могла ввести в заблуждение игра света.

– Каждый из нас – целая легенда. Тем не менее не все осознают свою значимость. Есть разные истории: кто был до нас, где мы сейчас находимся, куда направимся в будущем. Истории о жизнях, с которыми нам пришлось столкнуться, и о жизнях, что мы потеряли. Все мы – важнейшая субстанция мировой ткани. Есть ли в мире что-то более важное, чем история? А каждый из нас – ее значимая часть.

Она все еще стояла вполоборота ко мне, однако при этих словах подошла ближе.

– Милый мой сказитель! Когда ты так говоришь, у меня возникает опасение, что я в тебя вот-вот влюблюсь.

Я пошатнулся от ее признания, словно получив обухом по голове, и пришел в себя не сразу.

– О любви и влюбленных существует огромное количество сказаний.

– И среди них, без сомнения, немало романтических, – добавила певица.

И немало трагических – таких, что я даже и рассказать-то не посмею…

– Значит, ты называешь свое выступление пением? – Один из посетителей, пошатнувшись, встал из-за стола, продолжая бессвязно бормотать: – Женщина – существо приятное, как ни погляди. Спору нет. Мне бы такие титьки и такую задницу – у моих ног лежал бы весь мир. Но у меня нет ни того ни другого, – икнул остряк, – поэтому я покажу тебе, что значит петь!

Забияка снова качнулся на нетвердых ногах.

Я машинально ухватился за перила лестницы – так, что побелели ногти.

Положив руку мне на плечо, певица нежно сжала пальчики:

– Пусть его… Тысячу раз видела, как мужчина пытается в гневе отстоять мою честь. Обычно подобные сцены кончаются плохо для всех, кто в них участвует. А мне так не хотелось бы искать сегодня другое место для ночлега… – Она улыбнулась, и мое негодование растаяло без остатка. – Пусть споет. Для людей, подобных нам, даже интересно послушать, как непосвященный пробует силы в нашем ремесле.

Певица озорно подмигнула.

А ведь она права. Многие женщины чаще всего в итоге оказываются правы, однако опасно даже намекать им, что ты об этом знаешь.

Расслабившись, я облокотился на перила. Насладимся представлением профана.

Тот помялся, пытаясь привести в порядок «корону бедняка» – жалкий венчик волос вокруг лысины. Одет старик был в простую холщовую рубаху со штанами и очень напоминал выжившего из ума деда, незаметно улизнувшего из дома. Словом, персонаж из тех, к кому родители своим деткам прислушиваться не советуют.

Старик громко откашлялся, прочистив горло:

– Слушайте, и не говорите, что не слышали! Есть у меня отличная песня! – Он прищурился на толпу, словно ожидая ответа. Не дождавшись, пренебрежительно махнул рукой: – Мою песню вы точно захотите послушать. Может, она и не шибко длинна, зато тепла в ней хватает, как в твоем очаге, Дэннил! И это святая правда, такая же правда, что я лысый!

Певец потянул себя за жидкие пряди волос, вызвав в зале смешки, и продолжил:

– Поведаю вам историю о нем. О человеке, что знался с Шаен, самым прекрасным народом мира – не нашего мира, сражавшимся за любовь, за свою принцессу.

– Я расскажу вам, то есть спою, о человеке, который не был человеком. Он был больше чем человек. – Старик вновь икнул. – Расскажу, да. Герой моей песни имел свой собственный, невидимый другим огонь. Слушайте песнь о герое, омытом несмываемой кровью, герое, что мог подчинить своей воле небеса, заставить их выполнить любое желание, о человеке, что мог вызвать бурю и остановить Шаен!

Толпа замерла. Глиняные кувшины с напитками повисли в воздухе. Приподнятые кружки так и остались над столами. Люди сидели в нерешительности, опасаясь помешать рассказчику. Многие обменивались смущенными взглядами.

Кто-то воспринимал человека, о котором старик собирался вести рассказ, злодеем, другие считали его героем. Больше всего пугало публику, что персонаж песни не был вымышленным и вполне мог до сих пор бродить по миру.

Ничто так не пугает, как напоминание о настоящем, реальном чудовище. Старик стянул на себя все внимание публики, хоть кое-кто и поглядывал на выход. Наконец он запел:

 
Сердце трепещет в круге огня,
Алый венец горит над челом.
Имя любимой он прошептал,
Он за Алюн прилетел орлом.
Хир’на’Эддерит в пыль он втоптал,
И Шаен стал он вечным врагом.
 
 
Он человеком быть перестал,
Он приручил небесный огонь,
Тайный закон вселенной познал,
В магии грозной был он силен.
 
 
Жестокую начал он войну.
Песен о ней никто не сложил,
Хаос кровавый свет захлестнул,
Вихрем зловещим мир закружил.
 
 
Сердце трепещет в круге огня,
Алый венец горит над челом.
Имя любимой он прошептал,
Он за Алюн прилетел орлом.
Хир’на’Эддерит в пыль он втоптал,
И Шаен стал он вечным врагом.
 

Певец замолчал, глядя в лицо смущенной публике; некоторые зрители тихо роптали, другие робко аплодировали. И никто не услышал, как я пробормотал последние две строки:

 
В смерти прекрасной Алюн вина
Душу его затопила до дна…
 

Мой голос прозвучал словно шепот ветра в дупле пустотелого дерева – слабый и тихий, а все ж отдавшийся легким эхом. Я с благодарностью ощутил на себе взгляд певицы – похоже, окончание песни расслышала лишь она.

Приятно – и на этом пора заканчивать. Я улыбнулся и, пройдя мимо нее, ступил на лестницу.

– Подожди, – попросила женщина, и я остановился, бросив на нее внимательный взгляд.

– Ты обещал дать мне имя, сказитель.

Было дело. Негоже уходить, не исполнив обещания.

– Пусть будет Элойн – имя, напоминающее то, что мы сейчас слышали. Вечно сияющая, поцелованная солнцем. Моя принцесса тепла и солнечного света. – Я низко поклонился.

Принцесса солнца – ибо я никогда не смогу полюбить другой дочери луны. Никогда – и уж точно не сегодня вечером.

Ее лицо просияло, оправдывая придуманное мною имя.

Решив оставить певицу с этим скромным даром, я подхватил поклажу и двинулся на поиски своей комнаты. Впрочем, мой путь оказался недолгим. Я открыл дверь. Все равно, что там есть, – только была бы кровать. Посох лег на пол, за ним последовала перевязь с книгами. Со всей возможной осторожностью я пристроил рядом футляр с мандолиной, а затем обрушился в койку и попытался изгнать из головы две последние строки недавно прозвучавшей песни.

Ничего не вышло.

Я сложил материю разума добрый десяток раз, когда это не помогло – еще десяток.

Вот только каждую из граней восприятия заполнила Алюн.

Как уснул – не помню. Помню, что плакал.