Текст книги "Первая формула"

Пожар в нашем театре, в моем доме!

Я ринулся к дверям и, потянувшись к латунной ручке, ощутил исходящий от нее жар. Мое сердце заколотилось. Инстинкт подсказал отступить в сторону; едва я сделал шаг, как дверь распахнулась и наружу вырвались ревущие потоки огня.

Окно! Я забежал за угол и остановился у окошка в трюм. Дыма внутри не было; пожар пощадил мое убежище. Я вздохнул с облегчением.

Вот только много ли у меня времени…

К счастью, впустив Нишу, задвижку я защелкнуть не удосужился. Потянувшись трясущимися руками к оконной раме, вспомнил раскаленную ручку входной двери. Открыв окно, я проскользнул внутрь и спустился на помост с кроватью.

– Халим! Маграб! Каури!

Несмотря на случившееся в театре несчастье, я не смог заставить себя позвать Махама и, спустившись с платформы, бросился к выходу из трюма.

– Эй, кто-нибудь!

В ответ не донеслось ни звука.

Выскочив за дверь, я побежал по коридору. Навстречу валил красноватый дым. Пришлось зажать рот и нос подолом рубахи, однако глаза немедленно заслезились, да и ветхая ткань почти не защищала. Плевать, бывает и хуже.

– Халим! Маграб!

Тишина…

Я кинулся вперед, пробиваясь к зрительному залу. Из двери в торце просачивался оранжевый свет, по стенам метались тени. Сердце застучало, словно колокол, и каждый его удар отдавался в ушах.

– Маграб!

Мой наставник – единственный, кто знает, что делать. Наверняка он здесь. Ему, как никому другому, хотелось услышать историю об Ашура, обещанную Халимом, поэтому репетицию пропустить он никак не мог.

– Маграб!

Я влетел в зал и застыл на полушаге. Под театром будто произошло землетрясение. Каменные и деревянные плиты пола раскололись и ушли вниз, и хотя потолок трюма не повредили, в образовавшиеся дыры можно было провалиться с головой. Сделав свое дело внизу, огонь полез выше и уже лизал балконы, а вот дым в партере все еще стоял стеной.

Пол был усеян обгоревшими деревяшками и кусками дешевой обшивки, пепел витал в воздухе плотным облаком. Пахло серой, и от резкого запаха меня едва не стошнило.

Однако замер я не поэтому. Под одной из рухнувших деревянных балок лежал Талим, моложавый лицедей, которому ни за что не дашь его тридцать с лишком. По-юношески свежее лицо и невысокий рост делали его похожим на подростка.

Сейчас его лоб заливала кровь, а некогда светло-карие глаза подернулись дымкой. Смотрел он прямо на меня, точнее – сквозь меня. Завитки присыпанных пылью темных волос прикрывали проходящую через глазницу длинную рану. Тела лицедея из-под завала я не видел – лишь одну согнутую под неестественным углом окровавленную руку с торчащей из нее сломанной костью.

Пришел в себя я не сразу, а когда чуть опомнился, закричал:

– Каури!

Вдруг ей удалось выжить?

Мой голос потерялся в дыму, хотя театр строили с расчетом на хорошую акустику. Кого бы я ни звал, звуки заглушал треск пожиравшего деревянные перекрытия огня. Каури я нашел уже через несколько секунд, но лучше бы не находил.

Она полусидела, привалившись к дальней стене зала. Огонь в своем гневе ее пощадил, однако это было слабым утешением. На лице девушки запеклись струившиеся из глаз кровавые потеки, немного крови стекло на шею – вероятно, из ушей. Рот Каури застыл в жуткой улыбке, выставив напоказ некогда белоснежные, а теперь запятнанные красным зубы.

Кровь густыми струйками еще сочилась между ее губ, и верхняя часть сати окрасилась в цвет, о котором я до сих пор не хочу вспоминать.

Что бы ни происходило в театре в этот вечер, бушевавшие стихии не пощадили даже камень и кирпич. Казалось, кровоточил даже строительный раствор.

Горло сжало спазмом, и я замолчал, словно меня схватила за шею железная рука, а потом вспомнил еще об одном человеке, которого в иных обстоятельствах искать и не подумал бы.

– Махам!

Если ему посчастливилось выжить, он не преминет о себе заявить. Этот парень привык обращать на себя внимание, однако на сей раз театр ответил зловещей тишиной.

Куда деваются предубеждения человека, попавшего в сгоревший дом, заваленный мертвыми телами друзей и знакомых? Я готов был отдать что угодно, лишь бы найти Махама живым и здоровым. Судьбы Каури и Талима даже врагу не пожелаешь.

Такие уроки преподает нам жизнь, и ей все равно, взрослый ты или ребенок. Желания мальчика из трюма жизнь учитывать точно не собиралась.

– Халим?

Мой голос шуршал словно разбитое в крошку стекло, уже не способное издать характерного звона под топчущим его каблуком.

– Кто-нибудь…

– Хо-хо!

Голос прозвучал со сцены, заглушив треск огня и рушащихся перекрытий. Я обернулся, и сердце забилось еще быстрее, заглушив своим стуком проблески мысли. Уши заложило, глаза заволокла пелена, ноги подогнулись. Мир вокруг меня сжался, не давая сделать ни шага вперед, да мне это и в голову не пришло.

Зато я вспомнил занятия Маграба и тут же представил в уме горящую свечу, удержал ее образ в сознании и скормил огню свой страх, сомнение и боль. Придя в себя, уставился на сцену.

Там стоял Коли в черных обтягивающих одеждах. Отсветы пожара творили с его глазами нечто странное – они словно пылали изнутри.

– А-а-а, та давешняя маленькая крыска! Это ведь ты натирал полы, когда я встречался с Халимом?

Его глаза вдруг расширились, и он нагнулся к полу. Выпрямившись без малейших усилий, поднял в воздух безжизненно обмякшее тело.

– О-хо-хо, вот и Халим! Ты ведь его искал? – Он встряхнул труп хозяина театра, словно куклу. – Не больно-то он сегодня разговорчив. Не предлагает сделок, не просит об одолжениях… Мертвецы, они такие.

Его губы растянулись в голодной волчьей улыбке.

Халим на репетицию надел счастливый белый наряд. Я знал его много лет, и по торжественным случаям он всегда наряжался в это роскошное, по нашим меркам, шелковое одеяние, которое содержал в безупречном порядке. Остальная его одежда была домотканой и далеко не новой.

Как расстроился бы он, увидев, во что превратился его парадный костюм.

Алые пятна покрывали его грудь и живот; кровь тонкими ручейками стекала на штанины. Лишь воображаемая горящая свеча позволила мне сохранить тупое спокойствие, и я отметил, что в центре груди Халима зияет дыра с рваными краями.

Я перевел взгляд на другую руку Коли.

Его меч походил на вытянутую и расплющенную острую иглу без какого-либо намека на рубящие грани. Длинное, словно выкованное из зеркального стекла лезвие сверкало в полумраке зрительного зала, вобрав в себя весь скопившийся в нем свет. Я завороженно следил, как Коли покачивает оружием.

Тело Халима глухо ударилось о сцену, и я вздрогнул, но горящую свечу удержал.

За спиной Коли стояли еще семеро – мужчины и женщины. Я попытался разглядеть их черты, однако видно было не слишком хорошо, к тому же все мое внимание занимала фигура главаря.

Присев на корточки, он покачал головой:

– Ну, что предпримешь, маленькая крыска? Не желаешь ли сразиться? Может, даже попробуешь меня убить? Вот как этот – он тоже пробовал.

Коли ткнул концом меча в сторону еще одного трупа. Тело Витума свешивалось с правого края сцены; его меч с наполовину срубленным клинком валялся поодаль. С того места, где я стоял, виден был лишь затылок фехтовальщика. Окровавленные волосы свисали вниз спутанными прядями.

Я тяжело сглотнул.

Коли приблизился к краю сцены:

– Что скажешь, если я спущусь вниз, малыш? Жаждешь составить компанию своим друзьям? Не хочешь ли скрестить оружие?

– Он не хочет, зато хочу я!

Этот голос… Свеча и пламя мигом улетучились из сознания, затряслись ноги, в ушах снова зазвучал стук сердца, и меня едва не вырвало.

Маграб с посохом в руке прошагал по залу, и отсвет пожара бросил его неясную изломанную тень на задник. Словно в древних легендах, она угрожающе нависла над фигурами на сцене.

Их искаженные красными бликами тени тоже бежали по стенам, разворачиваясь лицом к учителю. Готовились к битве, в которой мне не нашлось бы места. Тень Маграба была выше всех.

Коли зловеще ухмыльнулся, вновь напомнив сумасшедшего волка. В его зрачках заплясал мрачный огонь:

– О-хо-хо… Тот самый плетущий! Пришел показать парочку фокусов старика Брама? Решил нас напугать?

Подельники Коли рассмеялись, словно услышав известную только им шутку.

– Я вгоню свой посох тебе в задницу так глубоко, что ты ощутишь его конец у себя во рту, Ашура! – Маграб качнул посохом.

Группа на сцене обменялась несколькими репликами, но я уже ничего не слышал.

Ашура… Демоны из древних сказаний – о них говорил Халим. В старых пьесах, которые ставили в театрах, Ашура порой упоминались, хотя исключительно вскользь, даже звучали их песни, а вот Халим до сегодняшнего дня избегал подобных постановок.

– Ари, беги! – крикнул Маграб, продолжая смотреть в лицо Коли.

Он забормотал что-то себе под нос и ткнул посохом в направлении сгрудившихся на подмостках Ашура. С кончика посоха сорвался длинный сгусток пламени. Маграб вновь зашевелил губами, и огненное копье поплыло к группе демонов.

Коли презрительно махнул рукой, будто отгоняя назойливую муху, и тоже зашептал. Струя огня, выпущенная Маграбом, разбилась на отдельные искорки и угасла, не долетев до сцены. Всего лишь один жест, всего несколько магических слов…

За какие-то секунды противники свернули материю своего разума, и созданные ими образы столкнулись. Огонь возник и пропал в считаные мгновения.

Их мастерство меня потрясло. Будь обстоятельства иными, я наверняка дал бы волю воображению.

– Ари, мальчик, беги! Беги, заклинаю тебя кровью Брама!

Мои ноги приросли к полу, будто их связали магическим заклинанием.

– Тебе следует еще хорошенько поработать над плетениями, Маграб, – насмешливо сказал Коли, хотя имя моего учителя прозвучало в его устах словно проклятие.

– Моего умения вполне хватит для того, чтобы при необходимости обрушить на вас это здание. Если выживешь, то я, даже находясь при смерти, спою Песнь. Расскажу вашу историю всему миру, и люди узнают, кто вы такие. Воззову к Сиратре, и они с вами разберутся.

– Давай попробуй, – усмехнулся Коли. – Взывай.

– Сперва я похороню вас здесь заживо!

Маграб грозно улыбнулся. Его мантия раздулась от ветра, которого не было, а тень совершила движение, хотя он стоял неподвижно. Наверное, мне показалось…

– Так… – Маграб ткнул концом посоха вверх. – Ари, беги, черт бы тебя побрал! Рох!

Здание театра зашаталось, и вниз дождем посыпались камни. От крыши начали отваливаться огромные куски, пробивая и без того разрушенный пол сцены, однако ни один из обломков не попал в Ашура.

– Ари! – Голос Маграба ударил мне в уши, словно раскат грома. Его крик был подобен урагану. Не подчинюсь – унесет… – Беги немедленно! Я не сумею тебя защитить, беги!

К своему стыду, я бросился к выходу. За моей спиной рухнула часть кровли, и в театр заглянули звезды. На сцену упали крупные капли дождя; сверкнула молния, залив горящее здание жутким бело-голубым светом.

– Мы бессмертны, плетущий. А вот ты умереть можешь.

Оглянувшись, я увидел, как Коли спрыгнул со сцены, двигаясь с нечеловеческой быстротой горного потока. Его клинок молнией мелькнул в воздухе и вонзился глубоко в грудь Маграба, после чего крыша над залом обвалилась окончательно.

Мир позади меня вздрогнул, разрываясь на части. Я пошатнулся и на миг прижался к стене коридора. Вниз, в трюм! Ворвавшись в свое подземное обиталище, я не ощутил себя в безопасности: здание трясло сверху донизу. Похоже, вскоре и трюму придет конец…

Я нырнул за книгой, подарком Маграба, ведь старый фолиант когда-нибудь выдаст секрет моего происхождения, откроет древние легенды и поднимет завесу над тайнами магии плетения. В тот миг я не сознавал, что книга станет еще и памятью о наставнике.

Я взглянул на железную печь и сложные механизмы. Вот машина для имитации шума дождя, вот трубы и сложная система веревок, с помощью которых я создавал самые разные звуки и атмосферные явления… Неужели придется все это бросить навсегда?

Ужас происходящего пока не дошел до меня окончательно, и я воспользовался странным отупением, чтобы без лишних сожалений покинуть здание. На ходу сорвал со шкива одну из веревок и сделал перевязь для книги. Моя кровать под потолком так и не рухнула, несмотря на непрерывные толчки, и я взлетел наверх по самодельной лестнице из гвоздей, не ощутив ни боли в подошвах, ни гордости за свое искусное сооружение. Возможно, в тот миг ум сосредоточился на горящей свече. Не знаю, может, были и другие причины.

Одним словом, не прошло и секунды, а я уже карабкался к окошку по выемкам в стене. Хотелось бы мне романтически рассказать о взгляде, которым я напоследок окинул свой дом.

Увы, нет. Не было никакого прощания.

Я пролез через оконный проем и вывалился под дождь, благодаря бога за то, что ливень скрыл мои слезы.

За спиной раздался могучий удар, только гром тут был ни при чем. Земля содрогнулась, и я все-таки обернулся. Театр сложился, как карточный домик, и груда камней обрушилась на подземелье, где прошло мое детство.

У меня не осталось ничего.

Я просил у жизни подарить мне чудеса и магию. Хотел сказочных приключений и встреч с демонами и плетущими.

Жизнь решила исполнить мои желания.

И уже не передумать, уже ничего не вернуть обратно. Жестокий и далеко не последний урок…

Я бросился прочь, не понимая, куда и зачем. В голове у меня звенели слова Коли: «Мы бессмертны».

Я бежал.

21
Пауза. Сочувствие и утешение

Элойн крепко сжала мне руку, и пламя на кончике посоха угасло.

– Ох, Ари… Мне так жаль…

Я не смотрел ей в глаза. Не мог. Уставившись на горящую свечу, вспомнил, чему учил меня Маграб, и бесстрастный огонь оградил меня от прошлого, угрожающего поглотить сердце и разум.

Видимо, Элойн не пропустила ни слова из моего рассказа либо обладала блестящей интуицией. Так или иначе, она положила ладонь мне на щеку:

– Не делай этого. Не пытайся спрятаться от боли. Подобное переживать можно и нужно всю жизнь, Ари. Боль – она и есть боль, как ни крути.

Повторив мои же слова, она бросила на меня многозначительный взгляд, и я одарил ее улыбкой, над которой работал долгие годы. Искренности в ней было ноль, зато очарования хоть отбавляй. Лучезарная, мудрая улыбка. Белозубая. Внушает доверие кому угодно.

Только не Элойн.

Она провела пальчиком по моей щеке, вычерчивая дорожку, которую проделала бы нечаянная слеза.

– Не представляешь, сколько раз мне приходилось изображать такую же фальшивую улыбку, – вздохнула она, нежно ущипнув меня за губу.

Я сердито сверкнул глазами.

– Вот так-то лучше. Сердиться – это естественно. Сердиться, грустить, обижаться… Не стесняйся.

– Это было миллион лет назад. Все нормально, – пробормотал я, пристально посмотрев ей в глаза.

Огонек на посохе дважды мигнул, словно заявляя, что не верит.

– Хм… И слова такие мне приходилось слышать не раз. По моему опыту, на самом деле они не значат ровным счетом ничего. – Элойн улыбнулась не менее притворно, чем я минуту назад. Не улыбка, а фарфоровая ваза: снаружи шик и блеск, внутри – пустота. – Видишь?

Эх, изречь бы что-нибудь мудрое, только слов не находилось…

Ладошка Элойн прошлась по моей шее, погладила грудь и остановилась в левой ее части:

– Ох… Твое сердце разбито…

– Играешь со мной? – прищурился я, и женщина слегка дернула уголком рта.

– А разве я ошиблась?

– По-моему, тебя это не касается. Не понимаю, что тобой движет.

Я едва не сбросил ее руку с груди, однако сдержался.

– Тебе никогда не приходило в голову, что ты чертовски упрям, даже для мужчины? Не понимаешь, что я просто пытаюсь помочь?

– Каким же образом?

Язычок пламени на посохе съежился, потом ярко вспыхнул и вновь почти угас, превратившись в тускло мерцающую искорку.

– Убеждаю тебя, что не нужно скрывать боль. Разумеется, иногда ее следует отпускать – иначе не выживешь. По-моему, в тебе до сих пор сидит тот мальчик, который все потерял за один вечер. Он никуда не делся. – Отстранившись, она устроилась на другом конце кровати и поманила меня к себе: – Иди сюда.

Есть ли у мужчины выбор, если прекрасная женщина просит сесть рядом? Однако я заколебался:

– Зачем?

– Затем, что ты сам себя ограничиваешь. Иначе никогда не сделаешь того, что тебе хочется.

– Чего именно?

Она улыбнулась, и в ее глазах отразился мигающий на посохе огонек.

– Просто иди ко мне.

Я смягчился, развернул грани восприятия и погасил горящую на них свечу. Комната погрузилась в темноту. Положив посох у кровати, я продолжал сидеть в нерешительности.

– Когда слушаешь вполуха, мне кажется, что ты где-то невообразимо далеко, Ари.

Наверное, она продолжает улыбаться в полной темноте…

– Насколько далеко?

– До тебя не дотянешься.

Я придвинулся ближе, но, ощутив прикосновение ее руки, замер:

– Так достаточно?

– Хочу, чтобы ты перестал бороться со своими желаниями. Итак, я жду.

Обычно мужчины упрямы, будто ослы. Я не исключение, хотя и знаю, когда следует сдаться, пусть это и бывает крайне редко. Пришлось сесть рядом. Почти рядом.

Элойн обвила меня руками и притянула к себе с неожиданной силой:

– Молчи… Постарайся сейчас не корчить из себя остроумного мудреца. Пожалуйста…

Я-то собрался сострить, хотя Халим говорил мне не раз: не строй из себя умника, рано или поздно допрыгаешься. Но… как не уступить подобной просьбе? Пришлось прикусить язычок.

– Вот и молодец. – Она снова провела ладонью по моей шее, затем по щеке. Добралась до левого уха. – Когда у тебя это было последний раз?

– О чем ты?

– Когда ты последний раз позволял себе горевать по семье?

– Очень давно. Благодаря чему и могу рассказать свою жизнь в виде красивой истории, не избегая печальных подробностей.

Элойн потеребила меня за волосы и вдруг сильно дернула за прядь.

– За что? – сморщился я.

– Ты уходишь от вопросов. Ведь просила не умничать! Похоже, от дурных привычек избавляться чертовски сложно.

Я благоразумно промолчал, иначе она сочла бы меня либо за напыщенного умника, либо за упрямца.

Элойн продолжала перебирать мои волосы:

– Никто не запрещает тебе вспоминать о своей потере. История историей, а жизнь – жизнью. – Она притянула меня к груди. – Можешь поплакать, и никаких сегодня больше горящих свечек.

Откуда влага на моих глазах? Не вытер лицо после дождя?

Если Элойн и заметила несколько капель, скатившихся по моим щекам, то вида не подала. Она долго держала меня в объятиях. Помню ее нежный шепот – закрой глаза, поспи…

Хороший совет. Отчего бы к нему не прислушаться?

Я уснул.

22
Черная бочка

Наконец спит… Вот и хорошо. Элойн бесшумно поднимается и делает несколько скользящих шагов от кровати и мерцающего посоха. Времени у нее немного, и она быстро выскальзывает из «Трех сказаний». На улице тепло, луна спряталась за облаками. На время горькая правда истории сказителя и ее собственная ложь остаются позади.

Элойн бежит по булыжной мостовой, избегая тусклых отблесков свечей, горящих в окнах домов. Старается ступать в лужицы темноты – прятаться ей не привыкать. Редкие прохожие ее не замечают, и она сворачивает в тот самый переулок, по которому убегала от пастырей.

Останавливаться нельзя – опасно. Элойн ищет нечто древнее, словно первый вдох созданного Брамом человека, и почти наверняка способное ее убить.

Ищет Песнь.

Песнь, которая сама по себе история и об истории повествует. Песнь, породившая все прочие песни. Если она найдет Песнь – наверняка споет ее в честь окончания своего долгого странствия.

Элойн сильно задержалась – в Карчетте уже гасят огни. Люди ложатся спать. А вот ей сегодня ночью приклонить голову вряд ли удастся. По темному переулку она продвигается с уверенностью уличной кошки, идущей знакомой дорогой. В узких переулках и укромных уголках городов хранятся темные секреты. Днем эти места вполне респектабельны и хорошо ухожены, однако по ночам здесь открываются тайники, от которых стоит держаться подальше. К одному из них Элойн и направляется. Там она найдет частицу искомого, однако придется отдать взамен нечто равноценное.

Хотя продавец может запросить и более дорогую цену…

Уж таков этот мир, и Элойн его правила известны.

– Нет! – эхом доносится из темноты.

Голос негромкий, отрывистый и в то же время пронзительный. Элойн знакома тайная магия отрицания – она устанавливает границы, которые, впрочем, не все видят и далеко не все чтят.

Элойн бежит вперед, касаясь рукой закрепленного на бедре тонкого металлического лезвия. Мостовая здесь неровная – ее еще не утоптали тысячи ног, и кое-где булыжники предательски выступают. Спотыкаясь, она не обращает внимания на боль в ушибленных пальцах – нет времени.

С фасада здания, к которому стремится Элойн, свисает масляная лампа под латунным колпаком, и слабый свет падает на мужчину. Похоже, между ним и каменной стеной зажата женщина. Мужчина грубо хватает ее за юбку.

Элойн стискивает зубы. Так и впилась бы ими в шею подонка, но горячиться не следует. Надо быть холодной и рассудительной. Она замедляет шаг и идет как можно тише, переступая с пятки на носок. Икры ноют от непривычных движений, зато ее не слышно. Рука Элойн скользит под юбку, к кожаному ремешку на левом бедре.

Она уже близко. Молодая женщина ее видит, однако не издает ни звука, чтобы не насторожить мужчину.

Тот что-то тихо бормочет. Слов не слышно – ничего страшного: его тон говорит сам за себя. В нем желание, гнев и оскорбленное самолюбие.

Пальцы Элойн смыкаются на рукоятке ножа, и она вытягивает оружие из крепления.

Еще полшага.

Масляная лампа раскачивается под порывом ветра, скрипит, словно возмущена разыгрывающейся на улице сценой.

Женщина бросает отчаянный взгляд на Элойн, и спина насильника вдруг напрягается.

Он резко оборачивается.

Элойн выхватывает нож. Золотистые блики лампы не отражаются от лезвия, словно оружие их отвергает. Все же нож источает собственное бледное сияние матового стекла и звездного света. Роговая рукоять удобно лежит в ладони, словно сделана специально для Элойн. Длины клинка вполне хватит, чтобы пронзить чье-то сердце, однако цель у нее другая.

Она прыгает вперед.

Глаза мужчины расширяются, будто у кролика, заметившего волка, однако он даже не успевает вскрикнуть: Элойн уже стоит с ним лицом к лицу.

Она прижимает насильника к каменной стене, приставив нож к его шее. Лезвие слегка подрагивает от толчков проходящей через артерию крови, однако на коже мужчины пока ни царапинки.

Он не стар, хотя дрожащей рядом с ним девушке годится в отцы. Гладко выбрит, смугл, как все этайнианцы. Виски припорошены сединой – пожалуй, не по возрасту. Фигура худощавая, как у дикого лиса, да и черты лица лисьи. Настороженный взгляд, острый подбородок, холодные и жестокие глаза, сверкающие в свете масляной лампы нечеловеческим золотистым блеском.

Элойн придвигается ближе, стараясь не давить на рукоять ножа. Непоправимой ошибки она себе позволить не может.

– Уходи! – Ее голос тверд и резок, но говорить приходится негромко, чтобы эхо не разнеслось по всему переулку.

Мужчина смотрит свирепо, однако молчит.

– Он тебя обидел? – спрашивает Элойн девушку, не сводя глаз с лиса.

Жертва совсем молода – видимо, едва разменяла третий десяток. Личико свежее, кожа несколько светлее, чем у коренных этайнианцев. Темные волосы на затылке заплетены в аккуратную косу, однако несколько прядей выбилось, будто их растрепали грубые пальцы. Хорошенькая, несмотря на искаженные страхом черты.

Она качает головой; губы дрожат, и все же девушка не произносит ни звука. Судорожно цепляется пальцами за складки грязно-розового, цвета плохо замытой крови платья.

– Я не причинил вреда этой паттене, – говорит мужчина, почти не размыкая тонких жестких губ.

Сквозь такие и лезвие ножа не просунешь. Элойн прищуривается. А если попробовать? Впрочем, не стоит.

– Не смей ее так называть!

Она проводит холодной сталью по шее мужчины и останавливает кончик клинка у сердца. Слегка надавливает и проворачивает нож. Сквозь одежду тот не проходит, однако лис, ощутив его тяжесть, явно догадывается, что сейчас может последовать.

Он задерживает дыхание, но не напрягается, стоит совершенно спокойно, лишь бросает взгляд на девушку, словно просит помощи.

Та отводит глаза.

– Что в ней особенного? С чего ты взялась ее защищать?

Говорит он непринужденно, но лишних движений избегает, в лицо Элойн не смотрит. Изучает кончик упершегося в грудь ножа.

– А разве в девушке обязательно должно быть нечто особенное, чтобы разглядеть в ней личность? Ни об одном человеке нельзя сказать, что он – пустое место. Сьета?

Элойн слегка наклоняется, надавливая на нож своим весом, и тот прокалывает куртку, хотя плоть не рассекает.

– Сьета, – кивает мужчина. – Но… я за нее уплатил.

Глаза Элойн сужаются, ей уже не до сдержанности. Представив себе сказителя с горящей свечой, она ведет острием ножа по телу лиса и задерживает руку у его пупка.

– Что ж, предлагаю тебе забыть о своем убытке и поразмыслить о том, что еще ты можешь потерять. И это вовсе не деньги.

Элойн бросает на него взгляд дикой волчицы, и ее зубы в неярком желтом свете отливают серебром.

Сквозь смуглую кожу мужчины пробивается мертвенная бледность, и он угрюмо кивает:

– Клянусь всемилостивым Солюсом, я все забуду…

Слова его звучат неискренне. Наверняка своего бога он не слишком почитает, а людей любит еще меньше. Элойн не раз видела подобных ему типов, которые в отчаянии готовы пуститься на любую ложь – лишь бы выпутаться из беды.

Она долго изучает лицо девушки, над которой пытался надругаться субъект с золотистыми глазами.

Нервно перебирая складки платья, та отступает в сторону: явно желает оказаться как можно дальше от обоих.

Элойн со вздохом убирает нож. Сегодня ночью ей следует избегать неприятностей, а не нарываться на них.

– Убирайся! Если еще раз попадешься мне на глаза… – Она угрожающе приподнимает оружие.

Мужчина тяжело сглатывает, засовывает руки в карманы и, ни разу не оглянувшись, молча уходит.

Элойн не убирает нож, пока лис не скроется из вида. Она долго и настороженно всматривается в конец переулка – скорее по привычке, нежели предчувствуя опасность. Убедившись, что мерзкий тип не вернется, вставляет нож в крепление на ноге и поворачивается к девушке:

– Что он хотел с тобой сделать?

Та невнятно бормочет, уклоняясь от взгляда спасительницы.

Элойн снова испускает вздох и, положив одну руку на плечо девушки, второй приподнимает ее подбородок. Наконец их глаза встречаются.

– Тебе нечего бояться. Молчание еще никого не спасало и уж тебе точно не поможет. Что ему было нужно?

– Он просто хотел меня, сенгера… э-э-э…

Элойн пропускает мимо ушей ее незаданный вопрос и продолжает бить в одну точку:

– Это я и без тебя знаю. С чего он зажал тебя в углу? Почему именно здесь? Вы ведь шли к нему – почему же он не подождал?

Девушка продолжает теребить платье и упорно отводит взгляд:

– Денег у него было немного, а хотелось ему больше, чем он мог себе позволить. Нескольких оловянных битов недостаточно, чтобы оплатить полный… э-э-э… набор услуг.

Дело ясное, и все же Элойн решает уточнить:

– И он решил получить его за гроши?

Девушка молчит, однако, судя по выражению ее лица, Элойн не ошиблась.

– Как тебя зовут? – Певица обнимает ее за плечи и ведет прочь из переулка.

– М-марания.

Элойн выдает одну из давно отработанных и мало что значащих улыбок, хотя ей хочется расположить к себе девушку:

– Красивое имя. Куда я могу тебя отвести? Где ты будешь в безопасности?

Марания усмехается и плюет себе под ноги:

– Я никогда не бываю в безопасности. Мы постоянно рискуем – такая уж работа. Я ведь шлюха. Дантонио говорит, что мы имеем больше, чем заслуживаем, и порой я думаю: а ведь он прав.

Элойн останавливается, хватает девушку за плечи и хорошенько встряхивает:

– Ненавижу это слово, особенно когда его используют подобным образом! Послушай меня! – Ее тон становится жестким, словно сталь ножа, которым она орудовала лишь несколько минут назад. – «Заслуживать» – чрезвычайно опасное слово. Многие не заслуживают злой судьбы, не заслуживают и счастья, так что сто раз подумай, прежде чем говорить о себе подобное. Сьета?

Марания погружается в молчание.

– Сьета?

Губы девушки трясутся, и все же, кивнув, она повторяет:

– Сьета…

– Вот и отлично. Усвой урок, милая. Будь осторожна, когда соглашаешься с утверждениями человека, которому приносишь доход. Неважно – услугами своими или телом. – Элойн даже не спрашивает, поняла ли ее Марания. – Я ищу одну маленькую таверну, где люди ведут разговоры не для посторонних ушей, укромное место, где торгуют секретами. Не знаешь такую?

Марания втягивает голову в плечи и съеживается, словно пытаясь спрятаться в скорлупе платья.

– З-знаю. Это «Черная бочка». Заправляет в ней Дантонио, и там обмениваются тайнами и обделывают разные другие делишки.

– Хочешь сказать, он продает женщин любителям наслаждений?

Ответа Элойн не ждет, однако Марания подтверждает:

– Да, продает.

– С кем там лучше поговорить? С самим Дантонио?

– Смотря о чем, – пожимает плечами девушка. – В любом случае в «Черной бочке» он хозяин, мимо него не пройдешь. Если на твои вопросы не ответит он – ответит один из его людей. А если тебе нужен Магаэль – то он арендует в таверне комнатку для своих дел. Никто не осмеливается его беспокоить, пока он сам не пригласит.

Элойн, обдумав слова Марании, делает ей знак продолжать:

– Чем занимается Магаэль?

– Я не знаю, – пожимает плечами Марания. – Нам не позволяют с ним говорить. Собственно, мы не разговариваем ни с кем из мужчин в таверне, если только…

– Если Дантонио не прикажет позабавить клиента, и не только разговором? Сьета?

– Сьета…

– Похоже, мне нужно побеседовать с обоими. Отведи меня к ним.

– Сьета, сенгера.

Марания берет Элойн за руку и ведет по переулку.

* * *

Таверна «Черная бочка» во всем напоминает «Три сказания», хотя, с другой стороны, роднит их только назначение заведения. Шум, царящий в зале, стихает, стоит Элойн переступить порог. Похоже, новую посетительницу пытаются убедить в том, что здесь и до ее прихода висела тишина. Средоточие молчания – черная стойка, на первый взгляд сделанная из угля, а не из дерева. Стены и балки окрашены в мрачные цвета. Видимо, таверна хранит собственную историю и порождает особенное безмолвие.

«Черная бочка» знавала пожары и все же выстояла. Судя по всему, желающих отчистить следы огня за долгие годы не нашлось, а это кое-что говорит не столько о самой таверне, сколько о ее хозяевах.

Шесть человек, толкая друг друга локтями, сидят за маленьким столом. На каждом – одежда из грубой холстины и кожи. Видно, что все они – люди, привычные к тяжелой работе и несладкой жизни. Историю их можно прочесть по лицам. Старые шрамы бороздят бронзового оттенка кожу, словно след от рыболовной сети.

Все шестеро следят за Элойн и Маранией, пока те пересекают зал. Тихо переговариваются, как делают мужчины, подсчитывая содержимое кошеля перед покупкой.