Текст книги "Курсант. Назад в СССР 4"

Официально девушек в средку не принимали, но для этой сделали исключение. Ее отец-гаишник погиб при исполнении, и дочь изъявила вдруг желание пойти по его стопам. История эта приобрела масштаб, далеко выходящий за пределы области, и несла патриотический посыл. Ее раструбили по радио, и даже в какой-то центральной газете статью выпустили. В аудитории она старалась держаться уверенно, хотя по напряженным рукам и подчеркнуто выпрямленной спине лично мне было видно, каких трудов и нервов ей это стоило.

Сорок минут на подготовку, и пошли первые отвечающие. Несмелое блеяние, завалы на дополнительных вопросах и прочие незнания истории СССР профессора в бабочке очень расстраивали. Он морщился и постоянно теребил «пенсне», даже иногда подсказывал, стараясь хоть как-то вытянуть сдающих. Если абитуриент твердо знал, кто такой Маркс, то шансы получить трояк у него были железные. Хотя тройки для проходного балла могло и не хватить.

Я не стал тянуть кота за причинное место и тоже пошел отвечать. Вопрос про войну ответил, как фильм показал. В красках и образах. Даже жестами помогал. Профессор заслушался. С лиц служивых, что сидели в комиссии, на время исчез скучающий вид. На несколько минут они превратились в примерных слушателей «радиоспектакля».

А вот с Троцким, мать его за ногу, вышло не так гладко. Обхаял я его, конечно, как требовала того эпоха, но вразумительно рассказать о решениях злосчастного съезда не получилось. Я же не большая советская энциклопедия, а всего лишь мент. Но рассказывать старался тоже в красках. И ответ свой приправил декларативными высказываниями и прочими лозунгами.

Если посмотреть на мое выступление со стороны служивых, которые ни черта не разбирались в этом вопросе, то твердая пятерка. Не мямлил и не блеял. Уверенно и без запинки протянул нить повествования. А вот профессора голыми руками не возьмешь. Он прекрасно знает, где собака зарыта. Поняв, что из меня больше ничего не выудишь, он потянулся к ведомости – рисовать мне оценку со словами «хорошо». Нашел мою фамилию, и его вдруг осенило:

– А вы не тот самый Петров, что Сергея Сергеевича Зинченко задержал?

– Он самый, – кивнул я, скромно умолчав, что и поимка его сынка тоже моих рук дело.

– Знал я его, молодой человек. Однокурсник он мой. Заносчив был и людей за челядь принимал. И откуда только у него такие барские замашки? По заслугам, получается, получил благодаря вам. Отлично, молодой человек, ставлю вам пять.

Я с облегчением выдохнул. Впереди еще подсчет баллов, но формально я уже поступил. С такими рекомендациями и с «отлично» по истории СССР дорога курсанта мне открыта.

Я вышел из аудитории и плечом столкнулся с верзилой. Он недовольно глянул на меня сверху вниз. Даже в форме рядового я сразу узнал Сипкина. Местного боксера-курсанта, которого я положил на своих первых соревнованиях. Судя по его перекошенной морде и вытаращенным глазам, старый знакомый тоже сразу меня узнал.

Глава 3

Старый недруг заметно раскабанел или подкачался, через китель сложно было понять, и теперь уже явно не вписывался в мою весовую категорию. Он все больше стал походить на Дольфа Лундгрена.

– Куда прешь? – процедил Сипкин, явно обидевшись на мое наглое плечо, что посмело его зацепить.

Я не успел ничего ответить, как на горизонте появился какой-то пузатый полкан:

– Курсант Сипкин! Почему не на посту?

– Я в туалет отлучился, товарищ полковник!

– А где напарник твой?

– На «тумбочке» должен быть, вместо меня, – оправдывался курсант.

– Нет там никого, – брызнул слюной полкан. – Черт знает что! В день экзаменов казарма без дневального! Где старшина курса? Найди мне его, быстро!

– Есть! – Сипкин бросился исполнять приказ, но, сделав пару шагов, обернулся и прошипел, чтобы полкан не слышал:

– Ты теперь тоже курсант? Встретимся еще…

– Не сомневаюсь, – улыбнулся я. – Смотри только подольше продержись. Не как в прошлый раз.

Сипкина перекосило, но гневный взгляд начальника заставил его поспешить.

Я же, сдав экзамен, со спокойной душой шлепал по ступенькам учебного корпуса вниз к выходу. Хотя учебным в чистом виде его назвать сложно. Учебных лишь три этажа, а все, что выше, было занято под казармы. Оттуда громогласными перекатами лился ор пузатого полковника, похоже, что он устраивал разнос кому-то еще. Судя по всему, Сипкину и его сменщикам в итоге влетит знатно.

В скором времени и меня ждала такая «армейская» жизнь со всеми вытекающими перспективами. Не люблю строем ходить. Чувствую себя оболваненным и подстриженным под одну гребенку. В строю нет личности. Есть прямое коллективное мышление и действия по указке. А я опер свободного полета. Но придется немного потерпеть. Блин… Два года будет длиться этот день сурка. Ну ничего, прорвемся…

Мысли о походах строем в столовку, о подъеме и отбоях по расписанию наводили грусть. За забор только с увольнительной. Может, жениться? Женатым разрешалось проживать в городе, а не на территории школы, в казарме.

* * *

Через неделю приказ о зачислении вывесили на стенде перед КПП. Пофамильные списки счастливчиков были выведены от руки каллиграфическим почерком. На первый курс набрали пять взводов по тридцать человек в каждом.

Я с грустью уволился с работы. Попрощался с коллегами и даже Витю обнял. С Погодиным не прощался. С друзьями я намеревался видеться регулярно – в увольнительных. И вот со второй половины августа 1979 года (зачисление у нас было раньше, чем в гражданские учебные заведения) я официально стал аттестованным сотрудником милиции. Правда, звание нулевое. Рядовой. Что ж, после всех подвигов начнем с низов.

Весть о моем зачислении вроде радостная, но ведь придется учиться тому, на чем я уже собаку съел (даже целую стаю), а это неинтересно. На ближайшие два года придется распрощаться с любимой работой, ограничить свободу, посиделки с друзьями и Соней.

Я прибыл в школу и сдал гражданскую одежду в каптерку, что находилась на нашем первокурсном четвертом этаже.

Большинству курсантов, в том числе и мне, форму выдали с погонами рядового – с грустными пустыми рамками галунов. Золотистую букву «К» для погонов курсантов МВД еще не придумали, но, насколько я помню, это случится уже скоро, возможно, в этом году.

Некоторые счастливчики, что на службе в армии успели заработать сержантские звания (армейские регалии засчитывались), щеголяли не с пустыми погонами, а с золотистыми поперечными лычками на них.

Всего нас было пять взводов «новобранцев». Каждый взвод разбит на три отделения по десять человек. Из числа курсантов наиболее «старых» (а были и такие, кому под тридцать лет) и опытных назначили командирами отделений. В число командиров я не попал, руководство и не подозревало, сколько на самом деле мне лет. Иногда я и сам об этом начинал забывать. Ощущал себя молодым, только ветра в голове не было.

Командир взвода был штатный офицер. Нам достался молодой лейтенантик – спортсмен-легкоатлет, ненамного старше нас. Совсем недавно выпустился из Омской школы милиции.

Как и в любой силовой или государственной структуре, над каждым работником (служивым, курсантом) наблюдалось целое древо начальников. Важных и не очень. Прямых и «кривых». Непосредственных и ситуативных (например, старший смены, когда попадаешь в наряд в караул).

Получается, что надо мной были: командир отделения, старшина курса, командир взвода, начальник курса, начальник школы с кучей замов. И еще какие-то полузамы полуначальников, я пока до конца не разобрался. Плюнуть нельзя, в старшего попадешь. И это только прямые непосредственные начальники.

Соня проводила меня со слезами. Будто в армию. Я обнял и успокоил ее, мол, не на все два года ухожу, увольнительные каждые выходные и праздники предусмотрены. Плюс за «подвиги» дополнительно предоставляться должны. Если уж маньяка изловил, то на лишний выходной всяко заработать смогу. Как говорится, не первый раз замужем, но дай Бог, чтоб последний.

– Что ты так переживаешь, – подбадривал ее я, – мы же с тобой и так только по выходным и виделись, я-то все на работе пропадал. Тут ничего особо не изменится.

Но она не слушала и поливала меня горючими слезами.

Комнату в ведомственной общаге за мной оставили. Спасибо Паутову, подсуетился и убедил жилкомиссию (у него там сестра двоюродная работала) официально оформить комнату как для командировочных. А если проверка какая нагрянет, можно, дескать, в крайнем случае заселить туда на пару дней кого-то из настоящих командировочных. И мебель как раз там есть для проживания, считай, почти номер в гостинице. Вещей ценных я там и не собирался заводить. Самое дорогое – это старенький кассетник, что перематывал пленку только вперед, и приходилось либо кассеты переворачивать, либо вращать её, нанизав на простой карандаш. Лучше всего для этих дел подходили карандаши «Архитектор». По размеру один в один под кассету и грани, что надо.

Мне, конечно, не очень нравилось, что в моем общажном «гнездышке» вдруг будет жить командировочный, хоть и временно. Но это лучше, чем лишиться комнаты, на которую у меня в возможные выходные были большие планы. Соня не всегда была одна в квартире, сменный график работы ее матери не желал внимать чаяниям «молодых» и подстраиваться под субботу и воскресенье.

В общем, уходил я в курсанты, как осужденный в колонию, распрощавшись со свободой и друзьями. Настроившись на скучный курсантский быт на целых два года. Если бы я знал, как я ошибся…

* * *

– Взвод, подъем! – прозвучала самая ненавистная моя команда, потому как дневальный орал ее в шесть тридцать утра, когда мое бренное тельце еще спит без задних и даже без передних ног.

Сигнал подъема должен бодрить, но сегодня дневальный – Гришка-гнусавый. Прозвище получил не за красивые глазки, а именно за голос. Прыщавый курсант имел, на удивление, такой противный тембр, что когда он начинал говорить, хотелось сразу либо уйти, либо перебить и вставить свое веское слово. Даже повидавшие виды преподаватели старались его лишний раз не спрашивать на семинарах. Гришка это мигом просек и к занятиям почти не готовился.

Кубрик на тридцать человек пробуждался, скрипя двухъярусными, еще сверкающими и не тронутыми рыжиной кроватями. Я обосновался на втором ярусе. С детства любил повыше взбираться.

После подъема построение на плацу обоих курсов, и зарядка. Все действо происходило в форме.

Выбор сейчас в обмундировании совсем невелик. Китель, рубашка, брюки и шинель. Плюс фуражка или шапка в зависимости от сезона.

Милицейский китель цвета маренго, хоть и удобнее полицейского, но для зарядки и для нарядов по кухне и по хозчасти совсем не предназначен. Правда, выдавали на особо грязные работы нам рабочие халаты, больше похожие на промасленные синие тряпки из рогожи. Но и только.

Однако через недельку-другую все привыкли к форме, как к своей второй коже. Теперь она не казалось такой неудобной. И даже галстук уже не так раздражал. Не люблю, когда на шее что-то болтается. К свободе привык…

После зарядки рыльно-намывательные процедуры. С очередью, потому что умывалка с десятью рукомойниками одна на весь этаж. После – чистка сапог, выбривание кантиков и опять построение в колонны три на десять человек во главе с командирами взводов.

По команде строевым шагом направились в столовую пятью «коробками» курса. Столовая не такая большая и всех принять не может. Снова затор и ожидание с ухмылками – ждем, когда насытится второй курс. Они старички, и у них привилегия.

На завтрак каша (обычно манка или овсянка), отварное яйцо, кусок масла с хлебом и чай. После снова построение на плацу и утренний развод.

Начальник школы, фронтовик полковник Ярусов приветствует нас, а мы гавкаем в ответ: «Здра! Жела! Това! Пник!» В этот момент, главное орать в унисон и не развалиться на нестройный хор, не забегать вперед и не отставать. Не у всех с чувством ритма хорошо, и некоторые приспособились гавкать, просто молча открывая рот. Особо рьяные курсанты, у которых получалось такое приветствие, орали за двоих, а кто и за троих. В обычной жизни им не часто приходилось поорать, а тут такая отдушина появилась. Можно глотку драть и с утра получать дозу адреналина и эндорфина. Ведь известно, что человек скотина коммуникативная. Любит выговориться и проораться. Хорошо, хоть гнусавый Гришка в такие моменты помалкивал, не искушал судьбу.

После нашего ответного приветствия Ярусов поморщился, как бы прислушиваясь, видать, в этот раз слишком много человек притворились рыбками, безмолвно открывая рты.

– Отставить! – гаркнул полковник, добавив как всегда банальный вопрос. – Каши мало ели? А ну все вместе! Еще раз! Здравствуйте, товарищи курсанты!

– Гав! Гав! Гав! Плник!

– Во! Уже лучше! Вольно! – Ярусов дал отмашку замполиту.

Тот стоял по правую руку от него и напоминал Кощея. Высокий и с крючковатым носом. Почти каждое утро он зачитывал очередной приказ об отчислении. Так просто из школы не отчисляли. Это приравнивалось к увольнению – забирай документы и иди на все четыре стороны. Причины разные, но в основном за проступки, порочащие честь сотрудника советской милиции.

А проступков таких почти на каждого нарыть можно. Особенно трудно давался абсолютный сухой закон. «Контрабандой», конечно, проносили и самогон, и водку. И выпивали по-тихому перед отбоем, празднуя чей-то день рождения или день взятия Бастилии, когда офицерский состав уже сидел по домам. Но если ответственный по школе (как правило, офицер из числа командиров взводов) спалит и заложит, то увольняли сразу. Никто не разбирался, а об освидетельствовании на опьянение здесь и не слыхивали.

Второй самой распространенной причиной отчисления были побеги в самоволку. Высокий бетонный забор по периметру школы сверху обнесен колючкой. Если мир рухнет и нападут зомби, самое то укрываться за таким забором. Но курсанты не зомби. Они умудрялись перелезать и через такое препятствие. А уже в городе могли запросто напороться на армейский патруль, что проверял увольнительные и у сотрудников милиции с погонами рядовых (договренность была у руководства школы с местной военной частью), либо спалиться при возвращении. Не успевали на вечернее построение и перекличку – и здравствуй, «гражданка». Порой первый повод органично сочетался со вторым.

Так что первое время у замполита нашего работы было невпроворот. Едва ли не каждый день «Кощей» оглашал все новый список отчисленных.

Вот и сейчас кадровик достал из планшетки листок с приказом и начал вещать голосом Левитана. Только тот за наших топил, а этот любил жути против своих нагнать.

Но в этот раз, на наше удивление, приказ оказался о поощрении. Все уж и забыли, что такие бывают. А кто с гражданки пришел, те вообще рты раскрыли. Такое слышать из уст Кощея было крайне удивительно.

Он зачитывал приказ не так торжественно, как если бы он был об отчислении. Словно силы тьмы ему доплачивали.

Приказ оказался об объявлении благодарности с занесением в личное дело двум курсантам, что в ночном патруле по городу задержали грабителя, который выхватил у женщины сумочку и пытался скрыться.

Сейчас такие преступления – редкость. Это в девяностых будут срывать с граждан и гражданок буквально все. И шапки, и золото. И неважно, что шапка из старого и поеденного молью пыжика. В темноте она смотрелась, как холеная норка. Потом появились ушанки из чернобурки. Их тоже любили срывать грабители. Продавались такие трофеи на ура, и поймать воришку, если не по горячим следам, было почти невозможно. Никаких следов. Ломбарды тогда еще не обязали требовать с клиентов паспорт и заносить их данные в журнал сданных вещей. Пришел ворюга, сдал ушанку и был таков.

Поэтому развелось таких гоп-стопников уйма. Когда наступала зима, шапочные преступления сыпались темнухами на родной УВД, как из рога изобилия.

Но сейчас такого почти не бывало. Местный УВД иногда тоже проводил вечерне-ночные рейды по охране общественного порядка и в качестве приданных сил просил у школы курсантов. Вот парни и отличились. Премий за такие подвиги не давали, но благодарность тоже была в почете. Особенно для тех, кто пришел служить сознательно и радел за службу.

После утреннего построения – учеба. Как в институте. Лекции, семинары. Только наряду с теорией здесь были занятия по физической и огневой подготовке.

Первый месяц был буквально ударным. Прошли так называемый «курс молодого бойца». Бегали с противогазами и преодолевали препятствия, выезжая в поля. Ползали и рыли носом землю. Стреляли на полигоне из калашей. Потом опять бегали по пересеченной местности, захватывали условного противника и снова стреляли.

Я-то понял, что специально нагрузили нас по полной, как узбекских осликов. Дали курсантам понять, куда они попали. Больше десятка не выдержали и написали рапорта по собственному. Но оно и правильно. Случайных людей в милиции не должно быть. Это потом будет не совсем так, а пока проскочить могли лишь генеральские сынки, к которым относились с поблажкой. Но таковых в Новоульяновске не наблюдалось. Город не статусный и школа – средка.

После утренней учебы обед. И опять строем. Если день праздничный, или у начальника курса настроение музыкальное случалось, то шагом марш и песню запевай. Петь я умел так же, как товарищ Шариков. Но на фоне общего ора, криков тех, кому ухи косолапый потоптал, особо и не слышно. Все сливалось в один почти стройный слог. Пели любую патриотическую. Даже «Катюшу» под марш подстроили. Через несколько таких вокальных тренировок я заметил, что у меня даже стало получаться попадать. Пусть пока не в ноты, но куда-то я точно попадал. И голос стал помелодичнее что ли. Я даже всерьез задумался о посещении строевого оркестра.

А там как раз набирали музыкантов. Конкурс был бешеный. Большинство претендентов из музыкальных познаний могли похвастаться лишь тем, чтобы стучать ложками или дзинькнуть по треугольнику. Мало у кого оказалась музыкальная школа за плечами. И я не Маккартни. А ломились туда курсанты по одной простой причине: вместо нарядов, караулов и бесконечных построений можно было просто полдня дуть в тромбон или шлепать медными тарелками на расслабоне и, не напрягаясь, тянуть службу.

После обеда опять занятия. Но уже поинтереснее. Каждый день физо, и непременно боевое самбо. Вел его мастер спорта. Кряжистый грузин с носом, похожим на раздувшийся клюв орла и бровями не хуже, чем у генсека.

Отработка защиты ударов от резинового ножа, палки. Броски, подсечки, болевые, удушающие и прочие валяния по мату уже были моей стезей и до этого. Жаль секции бокса в школе уже не было. В прошлом году еще была, но тренер то ли перевелся, то ли на пенсию ушел, я так и не понял. В общем пришлось мне из боксера на время превратиться в самбиста. Оно и к лучшему. Разнообразить арсенал не помешает. Многое я помнил еще с Динамовских тренировок по молодости, а физуху уже здесь набрал у Саныча.

Спустя неделю тренировок Реваз Отарович меня заприметил и старался подсунуть мне в пару курсантиков посправнее, что в прошлом занимались борьбой или дзюдо. Таких набралось у нас трое, если меня не считать.

После очередной тренировки он собрал нас в тренерской и предложил:

– Товарищи курсанты, хочу команду создать по самбо при школе. Со второго курса не оказалось подходящих кандидатов. Предлагаю вам.

Я вспомнил про Сипкина. Видно, он чистый боксер, раз самбо не тянет.

– Я согласен, – первым отозвался я.

Глава 4

Остальные парни, почесав репу, согласились тоже. Но не с таким энтузиазмом. Видать, я самый молодой и горячий среди них оказался. Всегда был за любой кипиш, но только если с хорошей закуской.

Тренер вписал нас в какой-то свой журнал и объявил уже командным голосом:

– Тренировки будут проходить пять раз в неделю. Вечером после учебы.

Парни сразу приуныли немного, послышались хмурые шепотки. Очевидно, рассчитывали на халяву: никак не думали, что этому придется уделять личное, а не учебное время. Но все-таки заднюю никто не дал.

А мне даже лучше. Куда тут личное время девать? Если оно вовсе не личное. Всегда под присмотром и под надзором, и даже спишь по соседству с тридцатью мужиками в одной «комнате».

– Начнем прямо с завтрашнего дня, – продолжил Реваз Отарович, как будто выговаривая мои собственные мысли. – С пяти до шести вечера у вас самоподготовка. Все равно по кубрикам сидите и ни хрена не делаете. Вот и будете вместо самоподготовки на тренировки ходить. Отпускать буду в шесть тридцать. Ужин в семь, помыться и переодеться успеете.

Так… С досугом я разобрался. Теперь каждый вечер у меня, считай, занят. Не свидания, конечно, но дело полезное. Осталось еще выходные чем-то забить. Увольнительные первые три месяца нам не дадут, и субботу, и воскресенье все равно проводить на территории школы. Считалось, что еще не заслужили мы выходов в город. Или начальство просто не доверяло салагам. Думали, если дорвутся до свободы, много дров наломают. И не безосновательно – были уже прецеденты.

Один ушлый курсант со второго взвода как-то умудрился стырить свою гражданскую одежду из каптерки. А она у него была типа робы. И вечером хотел вырваться на свободу, притворившись кем-то вроде плотника или сантехника (или другой уборщицей), что работали на территории как гражданские служащие.

В лицо его еще почти никто не знал. Подошел он вечером с вереницей таких же гражданских к КПП, а старший смены оглядел его и пропуск вдруг потребовал.

– Виноват, – ответил побегушник. – Потерял пропуск, – четко так и правдиво ответил, чтобы вопросов к нему никаких не было.

Про пропуск он и не знал, вот и пришлось на месте выкручиваться. До конца стоять, как партизан во время оккупации.

– А ты точно гражданский? – спрашивает его караульный.

– Так точно, товарищ лейтенант, – без запинки выдал тот.

– Не п*здишь?

– Никак нет! – по-строевому рапортовал он.

Так и спалился курсант. Отчислили на следующий день.

* * *

– Ну что, други? – Валерка, наш командир отделения (пухлобокий и мордатый сержант из числа курсантов), загадочно улыбнулся. – Кто на руках бороться умеет?

Дело было вечером, делать было нечего. На необычное предложение Валерки кубрик, что лениво поскрипывал кроватями с сидящими на них курсантами, сразу оживился.

Все, кто втихаря резался в «дурака» или читал «Робинзона Крузо» (затертая до дыр книга ходила по курсу и пользовалась бешеной популярностью, видно, каждый себя чувствовал немного Робинзоном в отрыве от родных и близких), мигом побросали свои рутинные занятия и стали подтягиваться к «Бродвею». Так называли центральный, самый широкий проход между рядами двухъярусок.

– Это что за борьба такая? – Гришка-гнусавый озадаченно почесал русый бобрик.

Его неказистая фигура никак не подходила под борца на руках. Судя по тщедушному сложению, даже борца «на мизинцах» из него бы не вышло. Невысокого роста, с большой несуразной головой на худых плечах он напоминал Чиполлино.

– Тебе, Гнус, – погоняло «Гнусавый» почему-то укоротилось до мерзкой мошки, – про такое знать не обязательно, – хмыкнул Валерка. – Мал еще, и руки для борьбы не отросли. Отойди, пропусти добрых молодцев силушкой померяться.

Армрестлинг появится в России лишь в девяностые. Хотя в США уже давно чемпионаты проводятся. Но Валерка парень деревенский и, возможно, кто-то из его пращуров, независимо от древних греков или других индейцев Майя, что изначально придумали этот вид спорта, сам изобрел диковинную борьбу запястьями. И теперь пухлый крепыш решил донести зов предков до скучающей братии и потешить курсантов молодецкой удалью.

Народ загудел, мол, не знаем такую борьбу, давай показывай уже, нечего попусту брехать.

– Правила просты! – Командир ОТделения (сокращенно – КОТ) выдвинул в центр одну из тумбочек, что имелась у каждого яруса кровати, из твердой, как камень, советской полировки.

Встал перед ней на колени и поставил на локоть правую руку:

– Вот так! Смотрите! Нужно завалить руку соперника на тумбу.

– И всего-то?! – пробасил самый здоровый в нашем взводе, Серега по прозвищу Гулливер.

Ростом он был не слишком высок. Метр восемьдесят где-то, если в кедах. Но в плечах широк, как Юрий Власов. И так же как и он, занимался (до поступления) тяжелой атлетикой.

– А ну давай, Кот, попробуем, – Гулливер встал на колени и поставил свою руку напротив его. Валерка был не мал, но рука «Власова» по сравнению с его казалась в два раза толще.

– Шибко не дави пока, – возмущался Кот. – Куда без команды жмешь! Граждане зрители, кто-нибудь может четко досчитать до трех?!

– Давайте я!

– Ой, Гнус, только ты не лезь! От твоего голоса убежать хочется. Лучше молчи. Или шепотом говори.

– Так я и шёпотом могу скомандовать, – предложил Гришка, ничуть не обидевшись, – Можно, а?

– Нет! Лучше кто-нибудь другой. Петров! Можешь скомандовать?

Я протиснулся сквозь плотное кольцо зрителей. Положил свою руку сверху на сцепленные кисти соперников, немного их выровнял:

– Готовы? На счет три! Раз, два, три!

Неповоротливый штангист-Гулливер не успел среагировать, как Кот молниеносным рывком положил его руку на гладь тумбы.

Здоровяк непонимающе хлопал глазами:

– Это как ты так? А ну давай еще!

Снова сцепили руки.

– Раз, два, три!

В этот раз Гулливер успел давануть и оказать сопротивление. Но Кот оказался продвинутым рукоборцем. Хитро завернул кисть и потянул ее к себе, неумолимо разгибая локоть штангиста. Хлоп! И рука Гулливера снова шлепнула о тумбу.

– А ну давай левыми, – прохрипел, тяжело дыша, Гулливер. – Что за чертовщина? Как ты это делаешь?

Но Валерка улыбался и молчал о секретных подкрутках, стартовом рывке, угле дожима и прочих хитростях армрестлинга, которые он где-то умудрился освоить и теперь успешно противопоставлял грубой силе штангиста.

Левыми раунд затянулся. Гулливер тоже не пустой чайник на плечах носит, начал соображать, что к чему. Спортсмен ведь. Стал анализировать. Амплитуда, траектория, рычаг и другие премудрости физики – его стезя. Только он теперь перенес свой прошлый опыт рывков штанги на рывок кистью. И у него, наконец, получилось. Сначала он чуть не проиграл, и тыльная сторона его левой кисти готовилась поцеловать гладь полировки. Но потом заревел, как медведь в битве с пчелами. Жилы вспухли на его шее. Со лба упали капли. Скрежеща зубами, Гулливер, рыча, медленно, но верно поднимал свою руку. Вот она уже в вертикали, вот уже ложится сверху на руку соперника и клонит ее к тумбе. Рывком уложить здоровяк не сумел, и победа получалась плавной.

Радовался он, будто звание офицерское получил. Подскочил с колен и на радостях подхватил подвернувшегося Гнуса. Оторвал от пола и закружил того в танце победы.

– Ну ты это! – насупился Кот. – Сильно-то не радуйся. Случайно вышло. Рука просто скользкая стала.

Деревенский чемпион никак не хотел мириться с поражением.

– А давай еще! – штангист поставил на пол малютку-Гнуса. – Только теперь на спор.

– Это как? – насторожился Валерка.

– А что за просто так бороться? Давай на пачку сигарет. «Космос»! – штангист поверил в себя и почувствовал, как становятся профи, теперь он понял, в чем петрушка.

– «Космос»? Ну не знаю. Они дорогие…

– Ага! Испугался!

– Ничо не испугался, просто где ты возьмешь «Космос»? Ты же сам «Астру» без фильтра смолишь. Наверное, не от хорошей жизни?

– Так ты о себе заботься, – процедил Гулливер. – Давай на две пачки «Космоса»!

– А давай! – Кот поставил на тумбу правую руку.

Раз, два три! Рванули оба так, что чуть тумба не лопнула. Дверца ее жалобно задрожала. Ножки вот вот грозились разъехаться.

Минуту они кряхтели и сопели, обливаясь потом, да тихо сквозь зубы матюгались. Проиграть никак нельзя. На кону бойцовская честь, первенство спора, звание самого сильного человека на курсе, признание и уважение коллег и самое главное – две пачки «Космоса» по семьдесят копеек.

Наконец рука Валерки медленно, но верно стала отклоняться в позицию «Гитлер капут». Еще немного и он проиграет. Кот собрался с силами и навалился всей своей пухлобокой тушей. Но штангист подловил его на контрдвижении и, как-то хитро вывернув кисть, резко положил его руку на тумбу.

– Да-а! – ликовал Гулливер, похлопывая по плечу помрачневшего Валерку. – И постарайся найти юбилейный «Космос». У него вкус мягче!

– Нет такого! – буркнул Кот.

– А ты поищи! – снисходительно бросил богатырь. – Ну что, товарищи спортсмены, – Гулливер обвел взглядом присутствующих. – Нет ли желающих силой рук своих, так сказать, «Космос» выиграть? Ставлю пачку на левую руку и пачку на правую. Ну, что приуныли? Кто смелый?

– Можно мне? – Гнус просочился к тумбе. – Только я левша, буду левой бороться, мне и одной пачки хватит.

Весь кубрик взорвался от смеха. Кое-кто даже на кровати попадал, чтобы удобнее ржать было и на пол не скатиться.

– Хорошая шутка, Гриша, – богатырь снисходительно потрепал его по плечу. – Но подрасти сначала.

Но Гнус, словно настырный Степочкин из мульта про десантников, не унимался:

– А хочешь, я даже пачку если выиграю, то тебе отдам? Я же все равно не курю!

Ржач раздался пуще прежнего и грозил привлечь внимание дежурного по курсу, ответственного от руководства или еще какую другую холеру, что бродила вечером по школе в поисках уставных нарушений.

От такой наглости Гулливер уже не смеялся. Он воспринял это на свой счет.

– Ну давай, Гришка. Давно с гипсом не ходил?

Гришка присел и поставил на тумбу руку. Несмотря на хоббитовское сложение, предплечье и кисть у него оказалась непропорционально большими. Как у морячка Папая. Никто не замечал у него сей анатомический казус раньше. Гришка-шпингалет взглядов на себе особо не ловил и ничем примечательным не выделялся. А сейчас посреди «Колизея» народ узрел сие анатомическое несоответствие.

Я даже подумал, грешным делом, что у него слоновая болезнь развилась, это когда конечности раздувает от каких-то паразитов. Но медкомиссию он при поступлении успешно прошел, стало быть, здоров как… Бычок.

– Левой хочешь? – усмехнулся штангист. – Ну давай. Правильно. Ее не так жалко.

Руки их сцепились. Я поправил кисти, наложив свою руку сверху перекрестья:

– Готовы? Раз, два, три!

Бум! Тыл кисти Гулливера ударился о тумбу.

– Э-э! – загудел недовольный народ. – Ты чо поддаешься? Гуля, давай нормально борись. Что за ерунда?

– Так… Эт самое… Мужики, – здоровяк непонимающе хлопал глазами. – Я, типа, не поддавался. Чот ни хрена не понял… Гнус! Это чо щас было?

– Да не ври! – не верили курсанты. – Давай еще. Только без поддавков!

Раздувая щеки, штангист вытер взмокший лоб и повыше засучил рукава. Поставил руку:

– Давай, Григорий, еще. У меня пачка же осталась.

– А давай, – Гнус схватил его запястье.

Раз, два, три! Бум!

И снова Гулливер проиграл.