Текст книги "Женщина и война. От любви до насилия"

Женщина в Берлине

Восточногерманские женщины молчали более полувека и заговорили после премьеры в Германии 23 октября 2008 года художественного фильма Макса Ферберберка «Anonyma – Eine frau in Berlin» («Безымянная – одна женщина в Берлине»). Фильм снят по автобиографической книге берлинской журналистки Марты Хиллерс (Marta Hillers) и рассказывает о сексуальном насилии немецких женщин в конце Второй мировой войны. Анонимная жертва пережила групповые изнасилования в 30-летнем возрасте. В книге, впервые опубликованной на английском языке в 1954 году, на немецком языке – в Женеве в 1959-м и при её жизни не переиздававшейся, она не назвала своё имя (причины вполне понятны) – имя анонимной фрау стало известным после её смерти, в 2001 году.

Хиллерс в 1945 году исполнилось тридцать четыре года. Она начала вести дневник в берлинском бомбоубежище 20 апреля 1945 года; дневнику она поведала, что происходило с ней ежедневно с 20 апреля по 22 июня; дневник стал молчаливым свидетелем неоднократных групповых изнасилований, которым она подверглась…

…Через пять лет она вышла замуж и перебралась в Швейцарию. В Берлине она жить не могла. Ей мучили воспоминания, она не могла от них избавиться и по совету психолога анонимно выплеснула их на бумагу. Профессиональная журналистка старалась разобраться, что же произошло с ней и с её поколением. Её книга – рассказ о трагедии женщин Восточной Германии. Она отважилась анонимно опубликовать дневник с одной лишь целью – высказаться и забыть. Достигла ли она поставленной цели? Нет. Психологические травмы незабываемы. Вплоть до своей кончины Марта Хиллерс скрывала, что является автором этой книги. Читателю исповедовалась анонимная женщина, одна из сотен тысяч жертв сексуальных насилий, с шокирующими подробностями осмелившаяся рассказать, как в послевоенные годы немецкие женщины за кусок хлеба продавали своё тело, вынужденной проституцией спасая жизнь себе и своим детям. Этого соотечественники Хиллерс, оказавшиеся в западной зоне оккупации и не испытавшие того, что выпало на долю их соотечественниц на восточном берегу Одера, не могли им простить.

Марта Хиллерс умерла в июне 2001-го. В 2003 году книга была переиздана, сразу же став бестселлером. Три поколения немцев родилось после войны. Не отягощённые военными воспоминаниями и психологическими травмами, они желали узнать семейные тайны. Табу на тягостные воспоминания, шесть десятилетий хранившиеся в каждой восточнонемецкой семье, были сняты. Встречаясь с прошлым, новое поколение немцев не испытывало страха или стыда. Это происходило не с ними. Германия нарушила заговор молчания и, сбросив идеологические оковы, заговорила о своём прошлом…

В 2007-м дневник Марты Хиллерс прочёл немецкий режиссер Макс Фербербек. Потрясённый прочитанным, он написал сценарий одноименного фильма, неоднократно повторяя, что он создан по рассказам очевидцев и дневникам жертв насилий, и основой сюжета стал дневник Марты Хиллерс Eine Frau in Berlin[48]48
  http://www.inosmi.ru/panorama/20081230/246405.html


[Закрыть].

Дневник Габриэль Кёпп

Ещё одной жертве, фрау Кёпп, в 1945 году было пятнадцать лет. Через 65 лет молчания 80-летняя профессор физики, Габриэль Кёпп, отважилась на исповедь: «Я была почти ребёнком. И написать эту книгу было непросто, но у меня не было выбора: если не я, то кто?» – сказала она журналисту «Шпигель»[49]49
  1 марта 2010 года британская газета «The Daily Mail» перепечатала интервью Габриэль Кёпп журналу Der Spiegel, http://www. dailymail.co.uk/news/article-1254521/German-victim-break-silence-Red-Army-rapists-65-years.html


[Закрыть] в связи с выходом её книги «Why Did I Have To Be A Girl» («Ну почему я родилась девочкой?») – на языке оригинала: «Warum war ich bloss ein Mädchen?» — пояснив решение, давшееся ей с трудом. Книгу воспоминаний, опубликованную в 2010 году, фрау Кёпп посвятила памяти жертв насилий. К откровению её подтолкнули фильм и книга «Anonyma – Eine frau in Berlin». Она нашла в себе мужество рассказать о двух неделях кошмара, пережитых ею, пятнадцатилетней девочкой, в январе 1945-го, когда её многократно насиловали советские солдаты и офицеры. Её история одна из многих.

Габриэль Кёпп в 1944 году

Семья фрау Кёпп жила в Померании (провинция Восточной Пруссии, подаренная Польше после окончания Второй мировой войны), в городе Шнайдемюль (ныне Пила) – Сталин расплатился с поляками за отторгнутые в 1939-м году восточнопольские земли. При приближении Красной армии 25 января фрау Кёпп с двумя дочерями бежала из города. В поспешном и суетном бегстве девочки отбились от матери. Они сели в товарный поезд, следующий, как им казалось, в Берлин. По дороге поезд попал под артиллерийский обстрел. Дверь товарного вагона была заперта, но хрупкая Габриэль сумела выбраться через окно и добраться до какой-то маленькой деревушки. Сестра осталась в пылающем вагоне…

На следующий день Габи обнаружили советские солдаты. Она выглядела моложе своих пятнадцати лет, но, невзирая на возраст, её дважды изнасиловали. На следующее утро экзекуция повторилось. Ад продолжался две недели. Затем девочку отправили на ферму, откуда ей удалось сбежать. Через пятнадцать месяцев мытарств она разыскала свою мать в Гамбурге. Ей захотелось рассказать ей о пережитых мучениях, но та, не понаслышке знавшая о том, что довелось испытать немецким женщинам и детям, к несчастью родившимися девочками, не захотела её выслушать. Габи искала утешение – материнский отказ её ещё больше травмировал, она почувствовала себя одинокой и никому не нужной. Мы никогда не узнаем, что творилось тогда в душе фрау Кёпп, одну дочь навек потерявшую, вторую – через пятнадцать месяцев чудом нашедшую. Она предложила дочери рассказать о пережитом бумаге…

Отрывки из дневника Габриэль Кёпп прозвучали в передаче «Радио Свободы» 19 мая 2010 года в радиопрограмме «Поверх барьеров с Дмитрием Волчеком» [50]50
  http://www.svobodanews.ru/content/transcript/2047877.html


[Закрыть]:

«Не успела я перевести дух после того, как удалось избежать насилия в доме, куда меня затащили, – новый ужас прямо на пороге нашей кухни. Из соседней комнаты слышу грубые агрессивные голоса, говорят по-русски. Несколько женщин выбегают из этой комнаты на кухню. Мы с Рут пытаемся выскочить из дома, но натыкаемся на двух красноармейцев: один из них тут же хватает Рут и тащит в коридор. Перепуганная, замечаю на себе взгляд крупного немолодого русского. Я чувствую угрозу, исходящую от этого большого широкоплечего мужчины. Он неожиданно выхватывает у меня из рук мой драгоценный хлебный мешок. Я оказываюсь между окном и столом, русский – напротив меня. Он вываливает всё из моего мешка на стол и ничего не складывает обратно. Я, чтобы выиграть время, начинаю медленно собирать свои пожитки, но, конечно, не могу отвлечь его внимание. Он нетерпеливо даёт мне понять, чтобы я поторопилась. Хватает меня через стол и пытается вытащить из кухни. Я вырываюсь, и снова между нами стол. Тогда он приходит в бешенство, выхватывает пистолет и направляет мне в голову. Я обращаюсь к одной из женщин, которая знает русский, с просьбой перевести мои слова, но она не реагирует. В её глазах я вижу страх. Ясно, что все женщины до смерти перепуганы, и я понимаю, что на их помощь не могу рассчитывать. Никто мне не поможет, мои силы убывают, я больше не смогу сопротивляться. Русский побеждает в этой неравной борьбе, он притягивает меня к себе, снова вырывает мой мешок и кладёт на подоконник. После этого выталкивает меня в тёмный коридор. Куда он меня тащит? Я ничего не вижу – только чувствую под ногами ступеньки, ведущие наверх, на чердак. Там настолько низкая крыша, что даже я не могу полностью распрямиться – наверное, это была комнатка для новорождённого. Русский бросает меня на кровать. Я сопротивляюсь из последних сил, тогда он снова выхватывает пистолет и приставляет мне к виску. Мужество, с которым я несколько часов оказывала сопротивление всем нападавшим, покидает меня. Этот страх – страх, что меня застрелят, оказывается сильнее.

<…> Когда я, спотыкаясь, спустилась с чердака в дом, меня тут же схватил ещё один русский. Только после этого мне удалось вернуться в комнату, где находились беженки».

Фрагмент из воспоминаний Габриэль Кёпп о женщинах-переводчицах Красной армии. Ей казалось, что из женской солидарности они остановят насильников, их материнское чувство, даже подавленное войной, должно возмутиться и оградить детей от насилия. Но переводчица стала соучастницей преступления.

На второй день Габи прикрылась пальто и спряталась под столом среди нескольких мальчиков. Однако уловка её не спасла:

«Мы напряжённо вслушиваемся. Различаем по голосам двоих русских, что находятся в нашей комнате. Они ищут молодых женщин. Переводчица озвучивает всё ту же ложь, что две “панёнки” должны явиться к офицеру. Неужели они всерьёз думают, что кто-то из нас ещё верит их словам? Так как никто из женщин не готов идти добровольно, они угрожают всех нас расстрелять. Мы слышим в нашем укрытии, что Рут они уже готовы увести, но кого ещё, кто будет второй? Женщины дрожат от страха, что кого-то из них сейчас схватят. Я, не видя их, чувствую это, и мне кажется, что они ищут меня взглядами. Эвальд (пятнадцатилетний мальчик, с которым она пряталась под столом. – Прим. Р.Г.) укутывает меня ещё сильнее своим пальто и шепчет мне, чтобы я ни в коем случае не откликалась, пусть другие женщины идут, если они боятся, что их расстреляют. Но тут фрау В. произносит: “А где наша маленькая Габи?”

Она повторяет свой вопрос ещё раз и ещё раз. И в конце концов вытаскивает меня из-под стола. Я думаю с ненавистью: “Со мной, значит, вы можете так – я здесь одна, и некому за меня заступиться”. В этой ситуации и Эвальд ничем мне помочь не может. Если бы он попробовал, то солдаты, я уверена, сразу же без колебаний застрелили бы его.

То, что я 60 лет назад сочла подлостью, сегодня я назвала бы куда жёстче. Из холодного эгоизма эти женщины выдали 15-летнюю девочку на растерзание. Прекрасно понимая, что они делают. Эти двое русских не стали бы искать под столом: там лежали мальчики, и меня не было видно. Сейчас, когда я это пишу, во мне клокочет ненависть. Ненависть к тем женщинам, которые промолчали бы, если бы я была дочерью одной из них.

После того как двое налётчиков вынудили нас покинуть комнату, они вытолкали нас во двор. Было очень холодно, снег хрустел под ногами. Нас, подталкивая, повели по деревенской улице и затащили в какой-то дом. В нём темно, всё разгромлено. Почти все окна выбиты. В комнате один из русских зажигает свечку и ставит её на стол. Мерцающий свет выхватывает его немолодое лицо. На столе стоят рюмки, некоторые разбиты. Рут плачет, но слёзы не могут смягчить сердца красноармейцев. Они как будто не понимают нашего страха. Мне тоже очень страшно, но слёз у меня уже больше нет. Да они бы ничем не помогли. Пожилой русский тянет Рут на диван. Они разговаривают – Рут немного знает польский. Другой русский тащит меня в соседнюю комнату. Глубоко во мне кричит полный отчаяния голос: “Почему мне никто не помогает. Я не вынесу всего этого!”

<…> Когда нам с Рут удается покинуть жуткое место и мы мчимся к нашему дому, пухлая Рут рассказывает мне, тяжело переводя дыхание, что её на этот раз не тронули: ей удалось болтовней как-то отвлечь пожилого русского. Рут хотя и молода, но полновата, и ей тяжело бежать, так что мне приходится замедлять ход. Но и так нам удаётся добраться до дома, избежав встреч с другими мучителями. “Если бы мама знала”, – думаю я. Фрау В. пытается меня утешить. Среди всех женщин она со мной наиболее дружелюбна. Но мне не нужно её утешение, именно её утешение мне даже особенно не нужно. Это же она меня предала. И она своими словами не в силах изменить то, что уже произошло и чего могло не быть, если бы не её предательство. <…> Я валюсь с ног от усталости, чувствую себя раздавленной»[51]51
  http://www.svobodanews.ru/content/transcript/2047877


[Закрыть].

Третий фрагмент из воспоминаний Габриэль Кёпп, и вновь об изнасиловании детей.

«Я слышу, как один из русских хочет увести девочку: её мать многократно повторяет, что ей всего 9 лет. Русский не верит, он говорит, что немецкие солдаты делали то же самое, даже ещё хуже. И другие красноармейцы говорили нам потом, что немцы убили их родителей, братьев, сестер, целые семьи и так далее. <…> Я думаю, что русские солдаты такими обвинениями хотят оправдать то, что они себе позволяют с нами <…>

Девочка противится, но всё бесполезно. Не поднимая головы, я узнаю её по голосу. Я знаю, что она выглядит минимум на 13 лет, что она заметно крупнее меня. Её мать говорит, что пойдёт вместе с ними. Это бесит русского. Девочка плачет и начинает громко молиться. Это ещё более раздражает парня <…> Вскоре после того, как он со своей добычей удалился, снова открывается дверь, и другой русский подходит ко мне. Я делаю вид, что сплю, он поднимает мою голову, смотрит на меня, бормочет нечто вроде “слишком мала” и оставляет меня в покое».

* * *

Что бы ни говорили адвокаты насильников, прикрываясь фразами, что немцы делали то же самое, и ещё хуже (если говорить о лагерях смерти и газовых камерах, то они правы), но нет воспоминаний советских детей, аналогичных воспоминаниям Габриэль Кёпп. Были неоднократные случаи изнасилований, особенно в районах, охваченных партизанским движением, где зверствовали каратели, национальную принадлежность которых населению трудно было идентифицировать – эсэсовцы носили немецкую форму; но не было массовых групповых изнасилований вермахтом всего женского населения Киева и Минска… Не было. Хотя бы потому, что расовые законы категорически запрещали арийцам секс с низшей расой.

Габриэль «повезло» – травмированная морально и истерзанная физически, она осталась живой. А 15-летнего Эвальда Куске, с которым Габи подружилась, расстреляли. Это произошло через 4 дня, 29 января. В дом к беженкам вбежал крестьянин, успевший сказать, что за ним гонятся пьяные солдаты. Солдаты ворвались в комнату, нашли крестьянина, поинтересовались у присутствующих, есть ли среди них переводчик. Эвальд откликнулся (он немного знал польский язык) и поплатился. Расспросив крестьянина, солдаты выволокли его во двор и расстреляли. Затем они расстреляли мальчика…

Женская судьба Габриэль Кёпп трагическая. После 14-дневных пыток у неё исчезли месячные – их не было более семи месяцев; немецкие психологи, наблюдавшие более ста тысяч женщин, обратившихся к ним за психологической помощью, назвали это явление «красноармейским синдромом», или «красноармейской болезнью».

Габриэль Кёпп стала физиком, специалистом по элементарным частицам, профессором университета. Кошмарные сны, мучавшие её всю жизнь, не позволили ей создать семью – ни с одним мужчиной она не смогла сексуально сблизиться.

Психоаналитик, к которому Кёпп обратилась за помощью в 47-летнем возрасте, посоветовал ей написать книгу, но она не сразу решилась выплеснуть на бумагу свои чувства. В интервью Der Spiegel она призналась: «Работа над книгой стала для меня облегчением, но были моменты или даже часы, когда я просто выла во время работы. Но я должна была всё это высказать, мне это было важно, ведь это важная часть моей жизни». Одна из рецензий на её книгу названа удивительно точно: «14 дней пожизненно»…

…2018 год. Их осталось немного, бряцающих орденами и медалями завоевателей Восточной Пруссии, один из них, бронзовый, в исполнении скульптора Вучечича, долгое время возвышался в Трептов-парке, непонятно с какой целью держа в руках немецкую девочку. Судьба победителей разная. Одни бедствуют в нищете в разваливающихся каморках и до сих пор ожидают квартир, обещанных сначала к 50-летию, а затем к 70-летию Победы, другие – рассказывают правнукам о героической молодости и к 9 мая набирают охапки цветов. О негативе они постарались забыть…

* * *

Историк Биргит Бек-Хеппнер написала в послесловии к исповеди Габриэль Кёпп, что истинное количество изнасилованных женщин мы никогда уже не узнаем: «Статистика по Берлину, опирающаяся на данные медицинских учреждений, куда обращались пострадавшие от изнасилований женщины, приводится в книге Хельке Зандер и Барбары Йон “Освободители и освобождённые” – там говорится о 110 тысячах женщин, изнасилованных в Берлине, но это, так сказать, белые цифры, ведь многие женщины не обращались к врачам. К тому же многих женщин насиловали неоднократно».

Статистические данные, приведенные Зандер и Йон, основанные на записях о количестве пациентов, обратившихся к врачам, ужасающие: «К моменту штурма Берлина <…> в городе жили 1,4 миллиона девушек и женщин. В результате изнасилований 11 тысяч из них забеременели. Примерно 10 тысяч женщин расстались с жизнью»[52]52
  http://www.svobodanews.ru/content/transcript/2047877


[Закрыть].

Цифры эти неоспоримые. Вопрос к читателям, не к авторам и редакторам сборника «Великая оболганная война – 2. Нам не за что каяться!» Действительно ли нам <им> не за что каяться? Сексуальные преступления, совершённые «в рамках широкомасштабного или систематического нападения на любых гражданских лиц, если такое нападение совершается сознательно», подпадают под квалифицированные Римским статутом преступления против человечности. Впрочем, авторов сборника можно понять. Россия подписала Римский статут, но… не ратифицировала[53]53
  Римский статут учреждён Международным уголовным судом, вступил в силу 1 июля 2002 года. Он определил преступления против человечности, как любое из следующих деяний, совершаемых в рамках широкомасштабного или систематического нападения на любых гражданских лиц, если такое нападение совершается сознательно: «…изнасилование, обращение в сексуальное рабство, принуждение к проституции, принудительная беременность, принудительная стерилизация или любые другие формы сексуального насилия сопоставимой тяжести…»


[Закрыть]. Поэтому им каяться не за что. Об их удали поведал Солженицын в поэме «Прусские ночи»:

 
Кто-то выбил дверь в Gasthaus
И оттуда прёт рояль!!
В дверь не лезет – и с восторгом
Бьёт лопатой по струнам:
«Ах ты, утварь! Значит, нам
Не достанешься, бойцам?
Не оставлю Военторгу,
Интендантам и штабам!»
Кто-то бродит беззаботно,
Знатно хряпнул, развезло, —
И со звоном палкой вотмашь
Бьёт оконное стекло
«Где прошёл я – там не буду!
Бей хрусталь, дроби посуду,
Вспоминайте молодца!
<…>
В кой бы дом искать добычу?
Где богаче? Где верней?
Ванька в дверь прикладом тычет,
Глядь – а Дунька из дверей! —
Что по туфлям, по зачесу,
Джемпер, юбочка, ну – немка!
Тем лишь только, что курноса,
Распознаешь своеземку.
Руки в боки, без испуга
Прислонилась к косяку.
«Кто ты есть?» – «А я прислуга».
«Будет врать-то земляку!
Ни подола, чтоб захлюстан,
Ни сосновых башмаков, —
Пропусти!»
– «Да кто ж тя пустит?
Пьяный, грязный, тьфу каков!»
К парню – новые солдаты,
Девка речь ведёт иначе:
«Погодите-ка, ребяты!
Покажу вам дом богаче!
Немок-целок полон дом!»
 

Что происходило дальше, рассказали Рабичев, Габриэль Кёпп… Как поведала покорителям Восточной Пруссии наводчица из поэмы «Прусские ночи»: «немок-целок полон дом!»

Anonyma – Eine frau in Berlin. Стокгольмский синдром

Сюжет фильма Лилианы Кавани «Ночной портье» (The Night Porter), 1974 год, надуман. Случайная встреча в венской гостинице в 1957 году перевернула жизнь нациста, эсэсовского офицера, палача концлагеря смерти, после войны избежавшего наказания и работающего ночным портье, и еврейки, бывшей узницы лагеря смерти, чудом выжившей в нацистском аду и после войны вышедшей замуж за известного дирижёра. Жертва и палач узнали друг друга. Садомазохистские отношения, бывшие между ними в концлагере, разожгли взаимное сексуальное влечение, противоестественное при нынешних обстоятельствах. Она забывает о муже-дирижёре, благополучной и обеспеченной семейной жизни, приобретает в антикварной лавке распашонку, точно такую же, какую, прежде чем насиловать, надевал на неё нацист…

Этот фильм с садомазохистскими сценами и с надуманной историей, никогда, подчёркиваю, никогда не бывшей в действительности (Нюрнбергские расовые законы запрещали эсэсовцам секс с не арийками), тягостен для просмотра. Он кощунственный по отношению к узникам концлагерей, к памяти женщин, которых перед казнью фашисты заставили обнажиться и которые, даже глядя Смерти в глаза, стыдливо закрывали руками грудь. Но возможно ли, что в реальной жизни жертва потянется к своему палачу? Что подвигло Лилиану Кавани на такой фильм?

…Неудачная попытка ограбления банка в Стокгольме в августе 1973-го, сопровождавшаяся захватом заложников, привела к неожиданному результату: после освобождения заложники стали на защиту преступников; одна из бывших заложниц даже развелась с мужем и обручилась с похитителем, не дожидаясь выхода его из тюрьмы. Осмысливая их поведение, не укладывающееся в общепринятые рамки – одна из заложниц не воспользовалась возможностью побега, – шведский криминалист Нильс Бейерот заговорил о защитно-подсознательной «травматической связи», соединяющей жертву с агрессором[54]54
  «Открытие» Бейерота подтолкнуло Лилиану Кавани к написанию сценария фильма «Ночной портье».


[Закрыть]. Он ввёл в обращение термин «стокгольмский синдром»: в шоковом состоянии жертва начинает сочувствовать преступнику и оправдывать его действия. Бейерот не был первооткрывателем. Механизм психологической защиты, лежащий в основе стокгольмского синдрома, описан в 1936 году Анной Фрейд, младшей дочерью Зигмунда Фрейда, основателя психоанализа, и назывался яснее – «идентификация с агрессором».

Однако сформулируем вопрос о симпатии жертвы к преступнику иначе, учитывая тот факт, что две стокгольмские заложницы по собственной инициативе вступили в интимную связь с похитителями: возможно ли, чтобы жертву сексуальных насилий настолько потянуло к насильнику, что она стала его оправдывать? На ум сразу же приходит дневник Марты Хиллерс: Eine Frau in Berlin. В отличие от надуманной истории Лилианы Кавани, она описывает реальную историю, свою.

Марта призналась, что, когда её насиловал советский майор, она испытала оргазм. У неё возникла симпатия к преступнику, она осмелилась об этом написать, нарушая общепризнанные нормы морали. Теперь в её глазах русские солдаты не банда насильников и убийц, а отдельно взятые нормальные люди, много пережившие от её соотечественников. Она им сочувствует (да-да, сочувствует!), испытывает чувство вины за Германию и считает, что своим телом должна эту вину искупить. Чем не моральный садомазохизм? Психологи знают: малый процент людей подвержен сексуальным отклонениям, о которых они не подозревают. Осуждать их за это? Порицать за склонность к сексуальным девиациям, как, например, к фетишизму? Случай Марты – один из видов девиации. Она не находит ничего необычного в своих чувствах и пишет, оправдывая симпатию к насильнику тем, что немецкие женщины запросто влюблялись в героев вермахта, до умопомрачения превозносили Гитлера и истерично кричали, что жаждут родить от него ребёнка.

История Марты Хиллерс (в части сексуального удовлетворения) не типична. Марта пишет, и это стало частью «красноармейской болезни»: немецкие женщины, подвергнувшиеся изнасилованиям, с отчуждением смотрели на своих психологически сломленных мужей, вернувшихся из плена. Они проиграли войну, отдали жён на растерзание победителей и как мужчины упали в женских глазах. А мужья? Они знали, что происходило с жёнами, когда они находились в плену (свидетелями изнасилований зачастую оказывались соседи, родители, дети…), и стыдливо опускали глаза.

Оправдывая свои действия и желая вызвать у немецких женщин чувство вины, насильники говорили, что их мужья в России делали то же самое. Об этом писала Габриэль Кёпп. Но она не верила, что её дядя и отец могли совершить то, что с ней сделали красноармейцы…

В книге «Эрих Кох перед польским судом»[55]55
  Орловский С., Острович Р., «Эрих Кох перед польским судом» – М.: Издательство Института международных отношений, 1961.


[Закрыть], документальном рассказе о судебном процессе над оберпрезидентом Восточной Пруссии и рейхскомиссаром Украины Эрихом Кохом, опубликованы групповые фотографии обнажённых еврейских женщин, плотно стоящих перед расстрельным рвом. Голые женщины (их одежда должна послужить рейху) перед расстрелом стыдливо прикрывали руками груди. Эсэсовцы фотографировали их с наслаждением, не гнушались запечатлеть себя на фоне обнажённых жертв, ожидающих пули, и хранили снимки в своих портмоне.

Львовский погром, июль 1941

Авторское отступление

Я не могу забыть снимки с сайта, на котором размещены фотографии голых и полуобнажённых женщин, жертв львовского погрома июля 1941-го, и разделяю гнев тех, кто в каждом освобождённом от фашистов населённом пункте клялся самой лютой казнью отомстить немцам. Слова «немец» и «фашист» в годы войны были синонимами, и понимаю тех, кто на могилах советских детей клялся пролить кровь немецких детей и мечтал увидеть слёзы немецких матерей, родивших и воспитавших нелюдей. Но одно дело – поклясться в минуты гнева и скорби, другое – самому совершить насилие и стать вровень с наци, оказаться таким же садистом, насилующим малых детей и 80-летних старух. И уж совсем непонятно, почему сексуальному насилию подверглись польки, чешки, венгерки… Этой участи не избежали остарбайтеры, жёны и дочери солдат Красной армии и даже узницы нацистских концлагерей.

Бивор приводит рассказ Ганса Лёвенштайна, немецкого полуеврея, в конце войны переведенного из концлагеря в Потсдаме в лагерь на север Берлина. Среди шестисот заключённых были немецкие евреи, входившие в привилегированную группу, – организаторы берлинских Олимпийских игр и иностранные евреи, в основном из Южной Америки, родственники которых выкупали их жизнь, снабжая администрацию лагеря кофейными зернами. Комендант лагеря, оберштурмбанфюрер СС Доберке, получил приказ расстрелять заключённых. Выборный представитель заключённых обратился к нему с предложением: «Война закончена. Если вы спасёте наши жизни, мы спасём вашу». Через два часа после вручения ему документа, подписанного всеми заключёнными, узники обнаружили, что ворота лагеря настежь распахнуты, эсэсовская охрана исчезла. Вскоре появились советские солдаты, начавшие насиловать еврейских девушек и женщин, узниц нацистского лагеря смерти[56]56
  Бивор Энтони, «Падение Берлина. 1945» – М.: АСТ; Транзиткнига, 2004.


[Закрыть].

Возникло ли когда-нибудь у насильников чувство вины? Чего вдруг?! Бывший комсорг танковой роты гордо признался, сваливая вину на немок: «Все они поднимали перед нами юбки и ложились на кровать». Он же хвастался: «Два миллиона детей рождены в Германии от советских солдат»[57]57
  Там же.


[Закрыть].

Советский ветеран войны, майор, «научно» объяснял британскому журналисту, что солдаты так долго были лишены женщин, что порой вступали в сексуальный контакт с шестидесяти-, семидесяти-, а то и восьмидесятилетними старухами. Рассказчик, похоже, этим гордился. «Для немецких старух, – мудрствовал майор-геронтофил, – такие вещи были весьма удивительны, если не сказать приятны». Думал ли он в эти минуты о своей матери, произнося эту мерзость?

В фильме Макса Ферберберка есть эпизод, когда красноармеец, участвовавший в изнасилованиях, говорит героине фильма (прототипом, напомню, является Марта Хиллерс), что в его родной деревне немцы могли запросто размозжить ребёнку голову. Женщина потрясена, но, не желая это показывать, холодно спросила: «Ты это сам видел или слышал от других?»

– Сам видел, – без колебаний ответил красноармеец, усвоивший психологический трюк, оправдывающий насилие: надо вызвать у жертвы чувство вины.

Эпизод из дневника Марты Хиллерс. Она закончила Сорбонну, свободно владела русским и французским языками и обычно помогала немецким женщинам, нуждающимся в помощи. Однажды она пожаловалась русскому майору, тому самому, с которым испытала оргазм, на красноармейцев, насилующих женщин. Что же она услышала? Майор спросил её усталым и равнодушным голосом: «Что означают пять минут насилия по сравнению с несколькими годами войны, пережитыми солдатами?»

У Марты явно выработался стокгольмский синдром (лучше всё-таки назвать его определением Анны Фрейд: «идентификация с агрессором»), и она отреагировала на циничное заявление адекватно. Теперь, когда к случайной прохожей, немке, на улице пристал красноармеец и та воззвала о помощи, Марта безучастно прошла мимо. Она приняла теорию русского майора о ничего не значащих пяти минутах, которыми немка обязана расплатиться за преступления соотечественников.

Больше о Марте Хиллерс сказать нечего. Ни в оправдание, ни в осуждение. Как очевидец, для суда истории показания она оставила. Она писала, что немецкие женщины не верили, когда заговорили о концлагерях смерти и газовых камерах, что солдаты вермахта совершали военные преступления. Они приписывали злодеяния войскам СС и гестапо.

Что ж, советские люди так же верили в благородство и непогрешимость Красной армии и военные преступления приписывали уголовникам из штрафбатов. Неведомо им было, что значительную часть штрафбата составляли не уголовники, а бойцы, вышедшие из окружения, бежавшие из плена, или лица, не по своей вине оказавшиеся на временно оккупированных территориях. Во многое не верили советские люди: ни в ГУЛАГ, ни в психушки для инакомыслящих. Не верили западным радиоголосам о масштабах Чернобыльской катастрофы и 1 мая выходили на демонстрацию в Киеве, подвергнутом радиоактивному заражению…