Текст книги "Боря, выйди с моря 2. Одесские рассказы"

Праздник продолжился.

Среди десятков открыток, полученных в эти дни семьёй Парикмахеров, с привычными пожеланиями счастья в труде и успехов в личной жизни, оказался конверт с заграничной маркой. Шелле… из страны Италии.

Незабвенный Остап Ибрагимович рекомендовал приятелю при конфликте с окружающей средой писать письма во всемирную лигу сексуальных реформ. После роспуска лиги в Одессе нашли иной адрес для жалоб и предложений – в центральную прачечную. Не знающим адреса, на Соборке давали лаконичный совет: пишите письма. Последнее означало: пишете вы письма или вообще грамоте не обучены, ровным счётом ничего это не значит и не отразится ни на погоде в Константинополе, ни на качестве пшеничной водки, ни на здоровье аятоллы Хомейни. Пластиковой бомбы, долларов или лир в заграничном конверте быть не могло. Об этом позаботился КГБ – семейный врач Парикмахеров. Но соринка, попавшая в глаз цензора, не позволила ему разглядеть в письме бикфордов шнур, тянущийся из предместья Рима в Одессу через Босфор и Дарданеллы.

Остия. Пригород Рима. Оля Петрова, в удачном замужестве Крулер, отправив супруга торговать колониальными товарами в Анцио, беззаботно устроившись на вражеской лоджии под аккомпанемент хрипящего на кассете Высоцкого, зажгла спичку… И в тот момент, когда Шелла, вскрыв конверт, читала письмо институтской подруги, пастовая мина вспыхнула, ослепила и отбросила её в кресло.

«Об Италии… Ну, это невозможно словами, во всяком случае сухой прозой. Я не знаю, что и как будет дальше, но я благодарна судьбе за то, что увидела Италию. Да вообще – внешний мир, он такой огромный и разный. Я себя чувствую, как ребёнок, проживший «всю жизнь» в большой мрачной квартире, никогда не выходивший за её пределы и наконец выпущенный даже не на улицу, нет, а на балкон, залитый солнцем, и увидевший с этого балкона, что есть совсем другая жизнь, о которой и не подозревал. Да, да, что бы и сколько бы ни читать и ни смотреть фильмов, я ничего подобного не ожидала, ну то есть, что бывает жизнь настолько другая, люди совсем другие!

Мне всё время очень больно и горько за всех вас (за всех нас!), которых за что-то вроде бы наказывали всю жизнь, запирая в четырёх стенах, всё время в чем-то ограничивая.

Очень хочется знать, что у вас происходит и в стране, и в Одессе…

Мы слушаем время от времени радио – и московское, и «голоса»; ловится неважно, читаем парижскую газету «Русская мысль», её дают бесплатно в магазине русской литературы возле Ватикана. Вообще, всякий раз, когда выясняешь, что за что-то не надо платить, берёт оторопь, настолько мы не ждем этого от идейного врага.

Недавно в нашем городе на набережной молодые итальянцы устроили праздник для эмигрантов. Мы не пошли и очень жалеем. Нам рассказывали, что было очень весело и трогательно. Пели песни – русские, украинские, еврейские, итальянские, – танцевали, был бесплатный буфет. Вообще, итальянцы очень доброжелательны к эмигрантам, стараются помочь всегда, устраивают базары с баснословно низкими ценами, для эмигрантов специально везде объявления на русском языке».

Шелла дважды прочла письмо, фиксируя про себя: дети с удовольствием ходят в школу, Крулеры посетили Ватикан, римские музеи, в ближайшие дни собираются на экскурсию в Венецию…

Новости настолько не укладывались в недавно показанные по телевизору кадры о бедственной жизни эмигрантов в Остии, вынужденных, дабы не попрошайничать, мыть полы и подметать улицы, что Шелла без всяких комментариев дала прочесть письмо Изе и Регине, а на следующий день отнесла его маме.

* * *

Враг не дремлет. Враг хитёр и коварен. Вы думаете, Левит пришёл в Треугольный переулок посмотреть на раздачу хоругвей? На новую звезду, засверкавшую на иконе царя Леонида Брежнева? На выпить двадцать капель? Как бы не так! Враг очень, очень коварен! И если бы не бдительность отставного полковника, вовремя пресекшего провокацию, глядишь, ещё один нестойкий еврей выпал бы из стройных рядов носителей славных традиций. Нет, неслучайно оказался Левит в Треугольном переулке!

В доме, во дворе которого писал когда-то под деревом Лёнька Вайсбейн, благодаря чему вскорости переулок переименуют в имени ЕГО – Леонида Утёсова, на пятом этаже, под крышей дома, свил сионистское гнездо Абрам Нисензон, в которое после прочтения гимна СССР с гнусно вопросительными паузами: «Широка страна… Моя родная… Много в ней… Лесов… Полей… И рек… Я – другой! Такой страны – не знаю! Где? Так… вольно дышит… человек», – упорхнул после выдворения с демонстрации Женька Левит.

По секрету: квартира Нисензона через печной дымоход соединялась с проходящими под домом катакомбами, имевшими входную дверь с той стороны Чёрного моря. Оттуда, не выходя из дома, косящий на два инфаркта шестидесятилетний Нисензон получил через дымоход учебник иврита, изданный в Иерусалиме, а также иврито-русский словарь Шапиро, изданный – ошибочно – в Москве.

Желающие лицезреть красоты Рима учили английский; мечтающие послужить в израильской армии – зубрили иврит.

Левит же, без особого с его стороны желания приглашённый однажды в тайный кружок, и то по вине дочери хозяина, длинноволосой красавицы Ляленьки Нисензон, на которую он положил глаз, с каждым посещением крамольной квартиры со всё возрастающим интересом втягивался в изучение иврита. На уроке иврита и застукало его седьмого ноября доблестное КГБ.

Всех переписали. Перефотографировали. Добродушно задали Женьке вопрос, от которого он похолодел: «Галичем увлекаетесь?»

Женька кисло улыбнулся, пиная ногами мысль: кто заложил?

Вдогонку, не позволяя опомниться, последовал новый вопросик: «Из Киева давно воротились?»

Женьке совсем поплохело. Действительно, в конце сентября он был в Киеве на разогнанном милицией несанкционированном митинге памяти жертв Бабьего Яра. Но как об его участии в митинге узнали в Одессе? Как?

– Да, был, – нехотя признался он, – а разве поминовение жертв фашизма законом запрещено? Хотелось бы почитать статью.

– Разрешено в рамках закона, – строго и непонятно ответили ему и оставили в покое, плотно занявшись хозяином квартиры.

Расходились понуро, боясь разговаривать друг с другом. И у каждого в глазах написаны были немые вопросы: кто? кто стукач? откуда им известно о тайном кружке?

* * *

Автор сошёл с ума. Главу эту пишет не он, а его доверенное лицо, с 16 октября тысяча девятьсот сорок восьмого года постоянно находящееся к автору в скрытой оппозиции.

Автор определённо сошёл с ума полчаса назад, когда, проиграв в преферанс Олежке Томашевскому четыре с половиной бутылки водки и дав победителю денег на такси, с воем разбежался и, разбив головой стекло книжного шкафа, нырнул в него с потрохами.

Я еле успел выскочить. Мелкие осколки бисером рассыпались по ковру. Но странно. Крови нет. Из шкафа клубится лёгкий дымок. Изнутри доносятся глухие рыдания, чавканье. Томики Фейхтвангера странным образом исчезают один за другим. Все попытки разобрать доносящиеся невнятные звуки бесполезны.

Первый час ночи. Не к кому обратиться за помощью. Автор хоть и атеист, но Всевышний – единственный, кому он доверяет. Обратиться наверх? Неудобно. Первый час ночи. Старик уже спит.

Чёртов Томашевский. Прикидывается интеллигентом. Если автор не вернётся, дописывать книгу придется мне. Равно как и воспитывать его дочь. Перспектива…

Причём я абсолютно не согласен со всем, что он до этого написал. Во-первых, у него в романе сплошные евреи. Перепелица и Кириленко – не в счёт. Женщины. Дмитриев и Пупин – тоже. Массовка. И я категорически против любого узколобого национализма. Если мне придётся дописывать книгу, то обязательно выдам Регину замуж за якута и вокруг свадебного стола соберу все сто тридцать две национальности страны великой.

Во-вторых, мне не нравится его поведение. В Торе каждому еврею даны двести сорок восемь запретных и триста шестьдесят пять указательных действий. Каким бы строгим ни было наказание за нарушение запретов – ими можно пренебречь, если речь идёт о жизни и здоровье людей. Но три из них остаются в силе даже под страхом смерти: не убий (здесь и ежу понятно), не сотвори себе кумира, то есть не поклоняйся чужим богам и не идолопоклонствуй, и третий – не прелюбодействуй.

А теперь почитайте, что автор сделал с евреями. Седьмая заповедь – не прелюбодействуй. А Левит (с его-то фамилией!) не переспал разве что с телеграфным столбом. А Изя… Историю с Оксаной я ему не прощу. Теперь вот, имея жену, хоть и безуспешно, но волочится за Ольгой… Может, не стоит вызволять автора из шкафа?

Чавканье прекратилось. Книги тоже перестали исчезать. Показалось подобие руки. Беспомощно помахало. И бессильно растворилось в шестом томе Паустовского.

Я не в силах ни простить его, ни наказать. У каждого еврея своя связь с Богом, и только тот вправе миловать или карать.

Чёрт меня побери, связаться с ним с октября сорок восьмого!

На всякий непредвиденный случай надо составить дальнейший план романа.

1. Левит превратится в женоненавистника. Наденет ермолку и в субботу утром пешком пойдёт от Восьмой станции Черноморской дороги до Пересыпской синагоги. Сын его станет главным раввином Одессы, а сам Левит, в знак уважения к фамилии, похоронен будет на раввинском участке Третьего еврейского кладбища. А может, по такому случаю открыть в Одессе Четвёртое кладбище? Надо подумать.

2. Изя с Шеллой родят троих детей, мальчика и двух девочек, и поселятся в кибуце под Иерусалимом.

Из шкафа послышалось всхлипывание. Одумался?

Пожалуй, утром я выскочу за пивом. Один бокал плесну в шкаф, второй поставлю рядом. И уйду в другую комнату. Я отходчив. Пусть автор живёт.

* * *

Пора бы оживить роман трупом. Все наши герои, тьфу-тьфу, живы, включая автора, хотя кое-кого пора отстрелить.

Итак, накрапывал дождь. Мокрые листья прилипали к подошвам случайных прохожих. Бездомные собаки сиротливо жались к мусорным контейнерам. Трупа не было. Хотя на календаре в память о невинно убиенном Кирове траурно чернело первое декабря.

Приехав из Измаила в Одессу, Оксана Перепелица со страхом и надеждой открыла массивную дверь приёмной КГБ…

Вежливый молодой человек в штатском, к которому её проводили после сбивчивого объяснения цели визита, был добр и внимателен.

– Несколько лет назад, – волнуясь, начала пересказывать Оксана свою историю, – когда я была студенткой политехнического института, мне помогал с дипломом один товарищ. Однажды он познакомил меня со своим другом, Изей Парикмахером. Возможно, это не настоящая его фамилия, но так он представился. Так вот, этот Изя – советский разведчик…

– Интересно, интересно, – оживился штатский.

– Участвовал в подавлении фашистского мятежа в Венгрии. В Одессе он лечился и ждал нового задания Родины. Я тогда была замужем, и у меня была трёхлетняя дочь. Викочка. Но так получилось, что мы полюбили друг друга, и я, ну, вы сами понимаете, – Оксана запнулась и, опустив глаза, проболталась, – забеременела.

Штатский доброжелательно улыбнулся:

– Одну минутку, – учтиво извинившись, он вышел из комнаты, вернувшись с неким Юрием Ивановичем.

– Мы встречались в доме Левита, – призналась Оксана, когда её попросили продолжить рассказ.

– Левит? Кто он? – перебил её Юрий Иванович.

– Тот, кто делал мне диплом. Друг Парикмахера.

– Так, так, продолжайте…

– Когда я забеременела, Изя позвонил и сказал, что не может на мне жениться, так как командование против вторых браков. Он был женат, и я тоже, как уже говорила, была замужем. Но мне очень хотелось его увидеть, и я без разрешения приехала в Одессу к Левиту. У него собственный дом на Восьмой станции Черноморской дороги.

– Простите, а как зовут вашего Левита?

– Женя. Евгений.

Товарищи переглянулись. Юрий Иванович вышел из комнаты и через несколько минут вернулся с пачкой фотографий.

– Покажите, пожалуйста, где он.

– Да вот, – загордилась Оксана, – вот ещё, и вот… Он что, тоже ваш сотрудник? – радостно догадалась она.

– В какой-то мере, – уклончиво ответил Юрий Иванович и уважительно попросил: – Продолжайте. Извините, пожалуйста, что мы вас перебили.

– На другой день после моего приезда Женя переговорил с Изей, и тот от имени КГБ попросил, чтобы я его больше не беспокоила. У него важное задание. И передал в подарок часики. Вот, – протянула она через стол руку и показала модные часики с металлическим браслетом, – «Чайка». Ребёнка я сохранила. Игорёчку уже два года, – она вытащила из сумочки фото и гордо показала: – Смотрите, какой красавчик!

– А к нам вы с какой целью пришли? – улыбаясь, спросил Юрий Иванович.

– Дело в том, что полгода назад Вася, муж мой, погиб при странных обстоятельствах. Труп его был найден в трёхстах метрах от работы без каких-либо признаков насильственной смерти. Врачи сказали: мгновенный инфаркт. Но ведь он никогда сердцем не болел. Может, его отравили? Он был… – она запнулась, – в порту… На таможне работал. У меня двое детей, Викочке пять, Игорёчку два, – со слезами в глазах затараторила она. – Вот я и подумала, что Изя сумеет найти убийцу. Он же у вас работает. Да и как-то помочь деньгами на Игорька. Я ведь раньше ни о чём его не просила. Сына назвала на букву «И» в его честь.

Она вытерла слёзы и выжидающе посмотрела на мужчин.

– Так, так… Извините, а когда вы пришли к Левиту, ну, когда он вам часики подарил, было что-нибудь между вами? Вы меня понимаете?

– Я не хотела бы говорить, – она запнулась. – Я ведь и раньше с ним была. Один, правда, раз.

– Для того чтобы расследовать обстоятельства гибели вашего мужа, – по-родительски увещевал Юрий Иванович, – нам важно знать всё. Мельчайшие детали. Даже те, которые кажутся вам малозначительными и к делу не относящимися.

– Да, – смутилась она. – Мы выпили немного вина. Я была расстроена, и он утешил меня.

– Как утешил? – озорно загорелся штатский. – Сколько раз?

Юрий Иванович строго на него глянул. Штатский осёкся, изменился в лице, а Юрий Иванович вкрадчиво спросил:

– А потом вы встречались с Левитом?

– Нет, нет, ни разу.

– Мы обязательно вам посодействуем, – внимательно глядя Оксане в глаза, задумчиво произнёс Юрий Иванович. – Сядьте, пожалуйста, вон за тот столик и подробно напишите обо всём, что вы нам рассказали. Это поможет нам. И вам тоже, – добавил он, дав ей бумагу и ручку. – И подробно о Левите, – попросил он. – Подробно, включая ваши отношения.

Оксана растерянно вскинула на него глаза.

– Не волнуйтесь, – успокоил он, увидев её смущение. – Это только для нас. Для следствия о гибели мужа. Всё, что вы напишете, умрёт в этом здании. Я вам обещаю, – и он приветливо положил ей на плечо сильную ладонь.

Она писала долго. Часа полтора. Черкала и переписывала. Её никто не торопил. Попросили подписать бумагу о неразглашении и о сотрудничестве. Угостили обедом. Вручили сто рублей. На Игорька. Взяли расписку о получении денег.

– Для отчёта, – пояснил Юрий Иванович, – пряча расписку в папку с бумагами.

Дали направление в общежитие и попросили на следующий день явиться в десять утра…

В назначенное время помимо Юрия Ивановича в кабинете присутствовал симпатичный молодой человек.

– Серёжа, – представился он.

– Поздравляю, теперь вы секретный сотрудник Комитета государственной безопасности, – пожал ей руку Юрий Иванович.

– Как Изя? – обрадовалась она.

– Как Изя, как Изя, – ухмыльнулся Юрий Иванович. – А работать будете с Серёжей. Но сперва я вас введу в курс дела, если вы не возражаете.

– Конечно, – с готовностью согласилась Оксана. – Я так рада.

– По нашим сведениям, Левит живёт сейчас на Восьмой станции, – поведал Юрий Иванович. – У него очередной конфликт с женой. Халтуры студенческие он давно уже, с тех пор как его… как ушёл из проектного института, – поправился Юрий Иванович, – он не делает. В настоящее время у него туго с деньгами. А кульман у него дома есть. На втором этаже. Так? – проявив свои знания, улыбнулся Юрий Иванович.

– Так, так… – подтвердила Оксана.

– Вот чертежи дипломного проекта, – он показал ей на стопку аккуратно сложенных чертежей, – которые он должен перечертить. Один к одному. Вы скажете, что это для вашего знакомого из Измаила. Выполнить надо срочно и по любой цене. Пусть он начинает, а через неделю или полторы, когда будет готово, вы со своим знакомым подъедете, заберёте чертежи и рассчитаетесь.

– И это всё? – осведомилась Оксана.

– Но учтите, он не должен знать о нашем сотрудничестве. Вы ведь дали подписку.

– Да, да, даже не сомневайтесь.

– Теперь вы наш сотрудник, и мы ежемесячно будем помогать вам на Игорька. Об Изе мы поговорим позже. И вот что, – Юрий Иванович внимательно посмотрел ей в глаза. – Если Левит пожелает заняться сексом, расслабьтесь. И себе, и ему легче на душе будет. Вы ведь одинокая женщина…

Оксана покраснела.

– А как с делом о гибели мужа?

– Мы разберёмся. Не волнуйтесь. И с Изей, и с мужем. Деньги будете получать от Серёжи. Чуть не забыл, если случайно встретитесь с Изей, он не должен знать о нашем сотрудничестве. В разведке так принято. Жена ничего не знает о муже, муж – о жене. Иначе вы погубите и себя, и его. Ясно? – строго произнёс он последнее слово.

– Ясно, ясно, – испугалась Оксана внезапной перемене в его голосе, – можете не беспокоиться. Я всё понимаю. Не глупая.

– Вот и хорошо, что не глупая, – улыбнулся Юрий Иванович и любезно проводил её до двери.

Как Юрий Иванович и предполагал, Левит жил на Восьмой станции. Он удивился предложению Оксаны, рано, мол, ещё делать чертежи диплома. Начинать надо не раньше марта. Но она, по подсказке Серёжи, объяснила, что клиент договорился на кафедре и на короткое время получил из архива готовые чертежи. Их надо перечертить и срочно вернуть.

– Ну что ж, – согласился Левит, – лишь бы бабки платили. Остальное меня не колышет.

Через день оказалось, что чертежи необходимо срочно вернуть в архив. Оксана забрала их утром и к вечеру, удивив Левита (вот это оперативность!), привезла прекрасные ксерокопии. Теперь можно не торопиться. И Женька взялся сделать листы к Новому году.

Наутро Оксана собралась в Измаил. В Одессе она гостила почти неделю. Детей она оставила с мамой и каждый день звонила ей, обещая вот-вот приехать. Оксана дала Жене аванс, – окончательный расчёт произведёт клиент, забирая чертежи, – и уехала домой дневным поездом.

Она так и не поняла, зачем надо было Юрию Ивановичу, раз Левит их сотрудник, связываться с ним через неё. Затем бабьим умом надумала: её проверяют, проболтается ли она в постели с Левитом о своём визите в КГБ или нет. Второй вариант, подумала она, более правдоподобный: чертежи нужны для родственника Юрия Ивановича, а так как он не хочет афишировать свою помощь в дипломном проекте, то провернул операцию, используя её знакомство с Левитом. Двойная конспирация. Как в разведке.

Она была довольна собой. Как и Изя, принята в КГБ секретным сотрудником. Получила деньги на детей и точно по инструкции выполнила задание. Благодаря её мудрости к поиску убийц Васи подключится Комитет государственной безопасности. Единственное, в чём она нарушила инструкцию, но раз её не предупреждали, значит, и нарушения не было, – справилась у Левита об Изе. Как он? Женька ответил, что лучше бы им не видеться. Никогда. Но привет и фото сына обещал передать. С тем и уехала.

Левита арестовали в феврале, в годовщину свадьбы. Эту дату супруги обычно не отмечали, но на этот раз Наташа приготовила мужу сюрприз – билеты в оперный театр. Чудо-балет. «Маскарад». Художник – Илья Глазунов.

Арестовали Левита за три часа до спектакля у дверей собственного дома, когда он силился открыть несвоевременно заевший замок.

Он собирался заскочить в дом на пять минут, взять припрятанный для Наташи подарок – янтарное ожерелье. Внезапно из рядом стоявшей машины вышли трое плотных мужчин, показали удостоверения, легко открыли замок. Предъявили санкцию на обыск. Пригласили понятых. Рылись в бумагах. Описали запрещённые книги – Галича, Солженицына, особенно тщательно роясь в черновиках сделанных им когда-то халтур… Описали и забрали всё: копии записок, дубликаты чертежей… Нашли парочку порножурналов, о существовании которых Женька давно забыл, и, довольные находкой, приплюсовали их к перечню изъятой литературы.

Об аресте Наташа узнала на второй день. Она в бешенстве прождала Женю весь вечер на Гайдара, не попав в театр и не попробовав приготовленный накануне торт. С твёрдой уверенностью, что Левит вновь загулял и сил уже больше нет – завтра она подаёт на развод, она с грехом пополам дождалась утра и первым же трамваем поехала к нему с сыном, надеясь поймать негодяя с поличным. Всю дорогу она накручивала себя: «Подлец! Даже в такой день посмел блядовать!»

Она представляла, как бьёт по морде длинноногую сучку, которую застанет в постели с Левитом, а сын с презрением смотрит на растерянного и подавленного отца…

Сдерживаясь из последних сил, Наташа открыла замок, пробежала обе комнаты на первом этаже, вихрем взлетела на второй, не обращая внимания на хаос разбросанных бумаг и не понимая, где этот негодяй, в растерянности остановилась посреди спальни. Голос сына отрезвил её:

– Мам, почитай. Записка от папы.

Крупными буквами на обрывке листа ватмана было написано: «Наташенька, поздравляю с годовщиной! Ожерелье – в подарок. Извини, что не смог пойти с тобой в театр. Я арестован. Подробности выясни в горуправлении милиции. Женя».

– Где это лежало? – возбуждённо спросила Наташа.

– Здесь, – показал сын на стол, – на видном месте.

Подавленная обрушившейся вестью, она медленно опустилась на диван и закрыла руками лицо: «Это конец».

Она заставила себя успокоиться и поехала в горуправлении внутренних дел. В приёмной ей отказались что-либо объяснять, подтвердив только, что Левит арестован.

Она настаивала, просила сказать, в чём его обвиняют, грозилась идти к прокурору, дать телеграмму в ООН… И добилась своего. Её вызвали к следователю и без лишних сантиментов пояснили: мошенничество, подделка документов – и перечислили нарушенные им статьи уголовного кодекса. На его квартире обнаружены копии дипломного проекта, которые хранились в архиве политехнического института. Чертежи, которые он украл из архива и перечертил, указав в штампе другую фамилию, являются чертежами станка для изготовления деталей военного производства. Тема проекта закрыта и разглашению не подлежит. Ныне всё зависит от следствия. Или вкатают ему шпионаж, и тогда делом его займётся КГБ, или подделку документов… И тогда разбираться с ним будет милиция. Всё зависит от него. От его поведения. И её в том числе. В доме, кстати, найдены копии черновиков других дипломов, антисоветская литература и грязная порнуха. Так что идите, Наталья Яковлевна, домой и не рыпайтесь раньше времени. Мы вас вызовем. Когда надо будет.

* * *

Нежданно-негаданно Женьку освободили через неделю.

Он ни с кем из друзей не хотел видеться, закрылся на Гайдара и запил. Выпив в первый же вечер в одиночку бутылку водки, он признался Наташе, что сломался.

– А что мне оставалось делать?! Следователь дал чёткий расклад. Или шпионаж и десять лет тюрьмы, или три года за хранение антисоветской литературы, или пять лет за подлог документов и мошенничество. Я бы стерпел всё. Клянусь! Ты же видишь: шито белыми нитками. Гнусная провокация! Но эти подонки сказали, что Вовке осенью идти в армию. И его ждёт стройбат. По моему выбору: Заполярье или среднеазиатская пустыня. А там, намекнули они, дедовщина. Парень может и не вернуться. Ты понимаешь, что эти суки со мной сделали?! В моих, оказывается, руках, и только в моих, жизнь сына. Раньше я сомневался, когда мне рассказывали, не верил, но теперь я точно знаю, они и Корчного шантажировали сыном, требуя, чтобы он сдал Карпову матч в Багио! Помнишь, писалось в газетах, что перед последней игрой Корчной с опозданием вышел на сцену и начал материть Карпова? Мне рассказывали, что перед игрой Корчному позвонили в номер и заявили: «За твою несговорчивость в прошлой партии сын твой находится сейчас на допросе с пристрастием». Корчной и сорвался… Но у него на кону было чемпионское звание. А что у меня? Только моя честь?! «От вас мы ничего не требуем, – вежливо убеждала меня эта падла, видя, что я сломался на сыне, – вам не надо никого закладывать и рассказывать, что было раньше. Мы и без вас имеем достаточное количество информаторов в вашей среде. Живите, как жили. И изредка отвечайте на наши вопросы». Сволочи! Наташа, что я должен был делать? – плакал он. – Шиздец. Мне полный шиздец! Я или Вовка!

– Ты дал подписку? – мягко спросила она, обнимая его за плечи.

– Дал! Дал! Дал! – дёрнулся он. – Я никого не заложил, поверь мне. Но я в жопе! Как я должен вести себя, если через неделю они вызовут меня и попросят навестить Нисензонов?

– Ты можешь отказаться, – робко предложила она, вновь пытаясь его обнять.

– И тогда они эту расписку покажут всем! И все будут знать: Левит – стукач! Сука!

Давай переедем в другой город? – предложила она. – Найти обмен на Одессу несложно.

– Куда от них скроешься?! Куда?! Вовке-то в армию! Они чётко сказали: Одесский военный округ и служба в Тирасполе с увольнительными на выходные домой или стройбат хер знает где, из которого он вернётся с раскуроченной жопой.

Три дня Женька плакал и пил, ни с кем не желая видеться, и три дня Наташа и Вова поочередно находились с ним дома, стараясь не оставлять его одного… На четвёртый успокоился. Перестал пить. Снял со стены гитару. И весь день мурлыкал, меняя интонацию, две строки: «Не обещайте деве юной любови вечной на земле…»

Вечером он заговорил о родителях, об отце, умершем от рака лет десять назад, о маме… Вспомнил, как она собирала ему в школу завтрак. Какие пекла коржики… Взял с полки семейный фотоальбом, к которому давно не прикасался, подозвал сына и, перелистывая страницы, рассказывал: «Вот дедушка, военный летчик… Бабушка военврач. Это когда они познакомились в сорок четвёртом…»

Вновь запел: «Не обещайте деве юной любови вечной на земле…» Попросил Наташу пойти с ним завтра на кладбище убрать родительские могилы. Потом передумал: «Давай в воскресенье». Снова взял гитару: «Девять граммов в сердце. Постой, не зови. Не везёт мне в смерти. Повезёт в любви».

Наташа обрадовалась: кризис прошёл.

– Надо залечь на дно, – тихо убеждала она его, – отойти от всего. Со временем всё забудется. Вовка, дай бог, поступит в институт. Возьмём учителей. Ты его поднатаскаешь. А там военная кафедра. Глядишь, и он отвертелся от армии. Надо продержаться полгода. Он поступит, – горячо убеждала она его.

Женька криво улыбнулся и, как тихо помешанный, пропел: «Не обещайте деве юной любови вечной на земле…»

Ночью она резко вскочила с постели, нащупав рядом с собой пустоту. Рванула на кухню. В ванную… Он висел на ремне, привязанном к водопроводной трубе…

Рядом лежала размашисто написанная записка:

«Простите, другого выхода не было. Не смогу жить в конфликте со своей совестью. Мужем был плохим. Может, хоть отцом оказался хорошим.

Наташенька! Через год выходи замуж. Удастся уехать – бросайте всё и валите. Я люблю вас и никому не хочу причинять новых страданий. Так будет лучше для всех. Прощайте».

Из Женькиных новых друзей на кладбище никого не было. Побаиваясь за сына, Наташа скрыла от них его смерть, сообщив печальную новость только ближайшим родственникам и Шелле с Изей. И все последующие дни, не давая уснуть, навязчиво крутилось в её мозгу, сверля и высверливая остатки душевных сил, нелепое предсказание последнего дня: «Не обещайте деве юной любови вечной на земле…»

* * *

Счастливые семидесятые.

Во второй половине семидесятых годов все жители Одессы, не замечая привалившего им счастья, превратились в «белых людей». Но даже если, по словам дотошных наблюдателей, они в белых штанах не ходили, это ровным счётом ничего не значило, ибо если без ехидства и зубоскальства внимательно к ним присмотреться, то каждый житель города, какого бы цвета штаны ни надевал, всё равно оставался в белом фраке, бабочке и, как вы уже догадались, в белых штанах.

Этот феномен Изя обнаружил совершенно случайно. Но для этого ему понадобилось оказаться в городе с удивительно красивым названием – Набережные Челны, а прилетев тридцатого апреля в Одессу, получить сюрприз – трёхдневную экскурсию в Ялту. Отплытие вечером. Билеты Шелла взяла на работе, пригласив в круиз Наташу.

– Пусть Наташа отвлечётся и немного развеется, – пояснила Шелла. – С ней невозможно разговаривать. Она всё время плачет и причитает: «Я не смогла его уберечь. Он с утра знал, что повесится». Нам она не помешает, будет в каюте с Региной.

Изя не возражал.

– Конечно, ей надо прийти в себя. Да и вчетвером веселее…

Белый теплоход, по-настоящему белый, с барами, бассейнами, дискотеками, сауной, с рестораном, в котором пять (!) вышколенных официантов бегают вокруг стола, ухаживая за Парикмахером, белым человеком: один накладывает нарезанные ломтиками помидоры, второй – зелёный горошек, третий – лангет, четвёртый – картофель «фри», пятый поливает всё это соусом – белый теплоход ждал семью Парикмахера у пирса одесского морвокзала.

Утром – Ялта. Экскурсия в Ливадию. Изя взял такси, и они махнули в Ласточкино гнездо. Обед в приморском ресторане…

Изя разливал «Цинандали» и возбуждённо рассказывал, что только позавчера он был в Набережных Челнах.

– В городе один кинотеатр, в котором вторую неделю крутят двухсерийную «Сибириаду». А в ресторане «Москва», в который я зашёл вечером покушать, ни одного посетителя – жрать нечего. Официантка сама (!) предлагает жалобную книгу. «Мне стыдно, – говорит она, – но кормить вас нечем». Я сказал, что голоден, и попросил хоть чего-нибудь, и она принесла последнюю порцию свиного эскалопа и консервированный рыбный паштет. В магазинах пусто. Представляете, ни соков, ни молочных продуктов, ни-че-го! Зелени никакой. – Изя посмотрел в окно. – Конец апреля, а в городе жара – деться некуда. Как там люди живут – одному Богу известно.

Официант принёс изумительно вкусный суп с лимоном, и Регинка, восхищаясь, вылавливала в нём маслины. На второе – лангет, запечённый в сыре…

– Только в Одессе и можно жить, – мечтательно рассуждал Изя. – Где ещё в пятницу вечером сядешь на теплоход, и утром судно причаливает к Ялте. И весь Крым, Алушта, Алупка – на блюдечке к твоим ногам.

Ему было жаль несчастных людей, которых, неизвестно за какие грехи, поселил Бог в сердце России, оставив без кино, театра, масла и молока… Не говоря уже о Чёрном море и белом пароходе.

На кассете ненавязчиво пел Джо Дассен…

Официант принёс мороженое с клубникой.

Изя мечтательно улыбался, вспоминал ночь, проведенную в баре-дискотеке… Нет, только в Одессе чувствуешь себя белым человеком.