Текст книги "Боря, выйди с моря 2. Одесские рассказы"

– Наташенька, – ласково обратился он к молчаливо сидящей Наташе, – всё обойдётся. Поверь мне. Вовка должен уехать в Россию поступать в институт. В глубинку, где нет процентной нормы и есть военная кафедра. Парень он толковый. Обязательно поступит.

– Может, ты и прав, – согласилась она, – но я ещё не решила. Не могу одновременно терять и мужа, и сына.

– Ты не теряешь его, – возразила Шелла. – Через год он переведётся в Одессу. Так многие делают.

Возвращались второго утром. В немногочисленной толпе встречающих Шелла сразу же увидела маму. Несмотря на ясную погоду, она надела старомодное чёрное платье да ещё напялила на голову газовую косынку.

«Папа», – сжалось сердце. Она увидела поодаль стоящего Абрама Семёновича в кепке, которую он надевал только по особым случаям, и, догадавшись, искоса посмотрела на мужа. Тот стоял с каменным лицом…

Едва он сошёл на берег, Слава Львовна взяла зятя под руку: «Изенька, мужайся. Мама».

– Как? – в ужасе выдавил он из горла хрип и беззвучно зарыдал.

Со вздохами и причитаниями Слава Львовна рассказала со слов всезнающих старушек, ежедневно сидящих на стульчике перед домом, что вчера Елену Ильиничну разыскивала какая-то симпатичная молодая женщина с мальчиком лет трёх. А может, и четырёх. Эта женщина долго (кто-то говорил: недолго) была у мамы. Елена Ильинична вышла провожать их к трамваю. Шли они спокойно. Разговаривали. Мальчика мама вела за руку. Назад вернулась бледной и, как показалось соседям, чуть пошатывалась. Не останавливаясь, как обычно, на две-три дежурные фразы, вошла в подъезд. На лестнице внезапно ей стало плохо, и, схватившись за сердце, она присела на ступеньку. Спускавшаяся с четвёртого этажа соседка бросила сумки и рванулась к ней. Помогла дойти до квартиры. Открыла её ключами дверь. Уложила на диван и вызвала скорую. Елена Ильинична попросила соседку взять бумагу и карандаш и попыталась что-то продиктовать. Соседка разобрала лишь несвязные звуки. Скорая торопилась около часу. Приехав, зафиксировала смерть. Кто-то из соседей разыскал Славу Львовну, и единственное, что она сумела сделать, – договориться, чтобы тело поместили в морг.

Отца своего Изя не помнил. Он пропал без вести 22 июня 1941 года. Последнее письмо его, даже не письмо, а дорожная открытка отправлена была из Прибалтики на промежуточной станции за три дня до начала войны. Он писал, что они едут на новое место службы и писать письма запрещено. А через два месяца Елена Ильинична получила извещение, что её муж, красноармеец Рувим Бенционович Парикмахер, пропал без вести…

Она разыскивала его четыре года. Летом сорок второго появилась ниточка надежды: некий Парикмахер, имя и отчество совпадали, находился на излечении в каком-то госпитале Юго-Западного фронта. Потом началось великое отступление, и потерялись не только следы, но и надежды. Вплоть до конца войны на все запросы в Москву Елене Ильиничне регулярно сообщали: ваш муж без вести пропал 22 июня 1941 года…

Замуж она не вышла, а в последние годы всё чаще просила сына в случае её смерти сделать на памятнике табличку: в память о погибшем на фронте муже Парикмахере Рувиме Бенционовиче.

Регинка названа в честь деда. Эта слёзная просьба Елены Ильиничны к сыну была выполнена им в точности. Хотя в душе она ждала, конечно, внука…

Изя понял всё. И что за женщина приходила в их дом, и что за мальчик…

Полгода назад Женька рассказал ему о появлении Оксаны, передал фото сына и предостерёг:

– Чует моё сердце: раз у бабы умер муж, она от тебя не отстанет. Самое лучшее – от всего отказаться. Прошло столько лет, ты здесь ни при чём. Пусть докажет, что это твой сын.

Изя долго рассматривал фото. Самолюбие тешило его. Мальчик хоть стопроцентно и не похож на него, но глаза, ошибиться нельзя, его глаза. Сын… Недаром имя начинается на букву «и».

– Похож на меня, правда? Особенно глаза, – гордо ответил он. Женька закричал:

– У тебя с мозгами всё в порядке?! Ну и что?! Мало ли в мире есть двойников?! Я похож на Джона Кеннеди, но Америка почему-то не торопится признать меня своим президентом. Подумай о Регине…

Женька, увы, вновь оказался прав. Надо срочно что-то предпринять. «Но как же она разыскала маму?» – и ужаснулся догадке: – Я же у неё прописан. Она искала меня через справочное бюро и случайно вышла на мать… Чёрт… Значит, в любой день она может появиться на Космонавтов, и тогда Шелла и Регина узнают правду…

Изя схватился за голову.

– Корвалол, дайте ему корвалол, – услышал он чей-то голос, – ему плохо.

Кто-то давал ему таблетки, он отказывался, тупо стоял возле раскрытого гроба и всматривался в плотно сжатые губы.

– О чём вы говорили? Что она сказала тебе? Мама, прости меня. Скажи что-нибудь. – В ответ тишина.

Он понимал, что должен разыскать Оксану и что похоронами история не окончится, но он не только не знал, как это сделать, но и боялся встречи и с ней, и с сыном…

Регина плакала, уткнувшись в Шеллину грудь. Он обнял её и прижал к себе.

* * *

Через полгода после печально знаменитого землетрясения в Румынии ударная волна дошла до Одессы. Вышедший на балкон покурить, гражданин Н. выброшен был ею на асфальт и разбился насмерть, похоронив под собой лениво дремавшего слесаря Б.

На Новорыбной рухнул не подлежавший реставрации флигель двухэтажного дома, внеся в список жертв землетрясения ещё девять человек, среди которых оказался крещёный еврей Т., а в стоящих на катакомбах домах центральной части города с первого по пятый этаж пошли трещины. Подземная буря затронула синагогу на Пересыпи, предопределив её разрушение, снесло два причала на Сухом лимане и унесло в нейтральные воды до сих пор дрейфующий там рыбацкий траулер.

Допустивший эту трагедию председатель горисполкома, ранее бывший директором завода и другом Баумова, стал бывшим председателем горисполкома и бывшим другом Баумова.

Новый председатель приступил к восстановительным работам по ликвидации последствий землетрясения с ремонта дачи, а Баумов, приостановив изготовление второго памятника, принял волевое решение: «Муся, пора делать ремонт квартиры».

Надо сказать, что любое решение принималось Баумовым после всестороннего взвешивания и поражало очевидцев смелостью идей и оригинальностью замыслов. Баумов смотрел в будущее. Скоро творческой интеллигенции города предстоит отметить его пятидесятилетие. Понимая значимость этого события в культурной жизни Одессы, он решил лично возглавить комиссию по проведению праздничных торжеств, приурочив к этой дате окончание ремонта квартиры. Он отверг эскизный проект памятной медали, предложенный зятем: на лицевой стороне в обрамлении лавровых листьев его римский профиль с подписью Тенин, а на тыльной – фас с окончанием Баум. Равно как отверг и второе его предложение: отлить на монетном дворе в Ленинграде коллекционную серию серебряных монет номиналом в десять рублей. Зато задумался над выпуском почтой СССР номерного блока и марок с купонами; но приготовления к торжествам начал с ремонта квартиры, пригласив не кого-нибудь, а реставраторов Оперного театра.

– Потолок зрительного зала Оперного театра расписан сюжетами шекспировских спектаклей, – приятно удивил он реставраторов обширными знаниями. – Я хотел бы разбить потолок квартиры на двенадцать частей и каждую расписать шекспировскими сюжетами, – он откинулся на спинку кресла, позволяя реставраторам оценить размах предстоящих работ. – А в центре потолка, – он прищурил глаза, вскинул голову, – в овальном обрамлении мой портрет.

Реставраторы восторженно переглянулись. Бригадир подумал, дважды обошёл комнату, производя какие-то замеры, и, указывая пальцем на люстру, задумчиво сказал:

– Нехорошо, если она будет висеть из глаза. Лучше изо рта.

Ося ухмыльнулся: недогадлив, однако.

– Голова должна быть нетронутой. На шее нарисуете бабочку, из которой будет висеть люстра.

– Копия театральной? – почтительно уточнил бригадир.

– Оригинал не поместится, – вслух рассуждал Ося. – Но… принеси на примерку какую-нибудь деталь.

– Нет, нет, – загалдели реставраторы, – она не войдёт в квартиру. Надо делать уменьшенную копию.

«Это будет дорого», – подумал Ося и предложил: «Ладно, остановимся на той люстре, которая есть. Только надо достать позолоты, чтобы оживить обод».

– Можно и так, – согласился бригадир. – А как быть с материалами?

– Тебе не стыдно говорить о такой мелочи?! – возмутился Ося. – Сколько той позолоты надо? Полкило? Килограмм? Вынеси из театра.

Бригадир покраснел.

– Я бы не хотел казаться мелочным, но…

– Значит, по рукам, – оборвал его Ося. – Потом всё учтём.

Жить в квартире во время ремонта может только безумец. К таковым Ося не относился. Решение поселиться в квартире тёти напрашивалось само по себе.

С братом он не виделся со времени её похорон, на которые и пришёл-то на пять минут, поручив жене представлять его на траурной церемонии. Но сейчас с тортом и букетом гвоздик он приехал с Мусей к Парикмахерам и, когда Изя открыл дверь, как ни в чём не бывало, будто виделись они пятнадцать минут назад, радостно распахнул объятья.

– Не ждали?! Совсем забыл родственников?! Чтобы не забывал, мы сами напомнили о себе…

Лёгкое застолье, свежие анекдоты, светские сплетни, слово за слово, невзначай речь зашла о квартире Елены Ильиничны. Изя вообще-то собирался её на год сдать, надеясь подсобрать на ремонт, но Ося выдвинул встречное предложение:

– Не морочь себе голову. Пока я буду делать ремонт, поживу в тётиной квартире, а затем одним махом её отремонтирую. Тебе это ни копейки не будет стоить…

Братья ударили по рукам, скрепив договор рюмочкой «Плиски», и… ремонт начался.

Не могу утверждать, что по срокам это совпало с началом строительства Байкало-Амурской магистрали, но репортёры, побывавшие на её строительстве, утверждали, что качество и быстрота работ у Баумова несравненно выше. Дабы не опозорить строителей рокады, центральное телевидение, освещавшее подвиги первопроходцев, старательно обходило Баумовский ремонт, но свободная пресса в лице московских корреспондентов «Би-би-си» и «Немецкой волны» неоднократно звонила в Одессу, порываясь снять о юбиляре многосерийный документальный фильм. Остерегаясь провокаций, Баумов письменно известил о звонках Кого Следует и во избежание неприятностей попросил Кого Надо установить возле дома круглосуточный милицейский пост.

* * *

День рождения Шеллы это не просто день рождения Шеллы. Это общественно-политическое мероприятие, которое пропустить нельзя, как нельзя члену партии не прийти на отчётно-выборное собрание или торговцу пропустить базарный день. Со времени въезда в тётину квартиру Ося стал неизменным участником семейных торжеств Парикмахеров.

Именинница встретила его в прихожей. Ося поцеловал Шеллу в правую щёчку, промурлыкал: «Что мне нравится у христиан, так это то, что целоваться надо три раза», – и повторил процедуру в левую щёчку и в губы. Вручил подарок – итальянские колготки и духи «Красная Москва».

– За колготками я простоял длиннющую очередь, – похвалился он. – Зато взял тебе и жене. Муся гордо добавила, вспомнив о дочери: «И не забыл о Дине».

Как и подобает хозяйке, Шелла отвесила комплимент: «Ты настоящий дамский угодник».

– Я не настаиваю, чтобы ты их сейчас примеряла, но оставляю за собой право… – он подмигнул ей и повысил голос, так чтобы все слышали. – В прошлом году на Мусины именины пришёл её родственник, большого ума человек, и вручил коробку с туфлями. «Туфли стоят тридцать рублей, – сказал он. – Пять я дал сверху. То, что сверху, – мой подарок. С тебя тридцатка».

Регинка захохотала и долго не могла остановиться, спрашивая сквозь смех:

– А сколько с нас за колготки?

Когда смех затих, Шелла заговорила о ремонте. – Как продвигается стройка века? Когда по графику торжественное перерезание красной ленточки?

– Сантехнические работы завершены, – важно объявил Ося. – К слову сказать, на уровне изобретения.

Посыпались реплики, по которым трудно было определить, ехидные они или, наоборот, восторженные: «Да, ну! О чём ты? Давай подробнее…»

Ося неторопливо обвёл гостей торжествующим взглядом.

– Вы обратили внимание, что вода в церкви хранится в серебряной посуде? А вы задавались вопросом: почему?

Стыдливое молчание свидетельствовало о полном невежестве Шеллиных гостей. Изя заполнил паузу. «Спрашивающий – отвечает».

Ося с благодарностью посмотрел на брата – «ловко подыграл» – и победоносно вскинул правую руку:

– Серебро убивает микробы и очищает воду, – его слушали молча, с пиететом и благоговением, каждое его слово звучало как Высочайшее Откровение спустившееся с небес избранному народу.

– Поэтому ты крестился, установил серебряную ванную и пригласил батюшку освятить водопроводную воду, – очнулся один из гостей, отчаянный атеист и скрытый недоброжелатель Баумова.

Ося не отреагировал на хамскую реплику и приоткрыл технические детали: – Я установил на кухне серебряные краны.

Изя изумлённо раскрыл рот и с восхищением, шёпотом вымолвил:

– Ничего себе, сказал я себе, с дуба падали листья ясеня.

Ося мельком глянул на него и одобрительно опустил веки: – Серебряные краны сделали по спецзаказу на секретном предприятии космической отрасли, – очаровывал он публику новаторскими идеями. – Но это не всё. Специальное устройство типа смесителя добавляет в воду ароматизированные добавки. Утром, умываясь, вы чувствуете свежесть ромашки, вечером – вкус чайной розы. Или бразильского кофе.

– Настоящего? – не выдержал Шеллин дядя.

– Никаких проблем, – уверил его Ося. – Бразильского, кенийского, эфиопского… Были бы деньги. Представляешь, утром ты чистишь зубы, а вода с привкусом коньяка.

– Вода из крана? – недоверчиво осведомился дядя.

– Вот именно!

– Французского коньяка? – насмешливо уточнил неверующий Фома.

– А какого ещё? – снисходительно ухмыльнулся Ося. – Вы знаете коньяк не французский?

Гости восхищённо переглянулись. Кто-то робко спросил:

– А мне можно такой же кран? Чтобы с кофе и коньяком? Скажи, сколько надо заплатить…

Изя очнулся – в разинутый рот влетела мошка – и, поперхнувшись, побежал в кухню. Когда, откашлявшись, он вернулся в комнату, Ося, пояснив, чем он отличается от обычных людей, мыслящих шаблонно, без творческой изюминки, всё ещё рассказывал о ремонте.

– Рабочие попались пришибленные. Приходят в шесть, а в восемь уже складывают вещи. Я им говорю: «Останьтесь пару раз до десяти и по-шустрому завершите работу». А они отвечают: «У нас так не принято. Мы не можем перерабатывать и в девять должны быть дома». Но я же наблюдательный. Вижу, ни у кого из них нет часов. Я молча перевёл все часы в доме на полтора часа назад. Они вкалывают и возмущаются: «Так долго длится сегодня день!» Короче, они переделали уйму работы. На второй день появляются и говорят: «Что случилось вчера? Мы пришли домой в одиннадцать вечера». Я недоуменно: «Не знаю…» Так ничего они и не поняли.

Шелла засмеялась, вспомнив почему-то давнюю историю с узбеком, но промолчала, а Ося, довольный ошеломительным успехом, воскликнул:

– Но самое главное впереди. Это сюрприз.

«Пора прервать бенефис Тенинбаума, – Изя мысленно величал его по-старинке – время усадить гостей за накрытый холодными закусками стол».

– Вообще-то, мы собрались не для этого… – широким взмахом руки он пригласил гостей за праздничный стол, однако не сдержался от колкости. – Ося, я предлагаю тебе пойти дальше. Чтобы не засорять городскую канализацию, установи у себя в туалете серебряный унитаз. А потом и у меня.

– Если ты дашь серебро, – похлопал его по плечу Ося.

– Фи… – притворно сморщилась Шелла. – Мы садимся за стол. О делах – после еды.

…Народная примета – день рождения удался, если торт на столе остался нетронутым, – не сработала. Хозяйке не достался даже малюсенький кусочек. А Осин залихватский тост: «Следующий день рождения Шеллы – в новой квартире!» – понравился всем. Даже Изе.

* * *

Ося и дальше продолжал бы ремонт, оставаясь в тётиной квартире, но случай распорядился иначе: в почтовом ящике оказалось письмо из Измаила, пришедшее на имя Елены Ильиничны.

Тётя умерла четыре месяца назад, и Ося колебался: возвращать письмо отправителю или передать Изе. Конверт был плохо заклеен, и любопытство взяло вверх. «Письмо ведь могло прийти не заклеенным», – здраво рассудил Ося.

Дорогая Елена Ильинична!

Извините, что написала не сразу. Чувствую себя неловко за долгое молчание, но Игорёк с первого сентября пошёл в садик, и всех деток фотографировали. Вы были к нему так добры, что я подумала: будете рады, получив последнее фото внука. Он меня часто спрашивает: «Когда мы навестим бабушку?» На деньги, которые Вы тогда дали, я купила ему сандалики и пальтишко на зиму. Дома он надел его и ходил перед зеркалом: «Это бабушкино пальто…»

Ося обескуражено прочёл письмо, внимательно вглядываясь в фото.

«Да, что-то есть… Глаза… Его цвет глаз… И овал лица… Вот так братец! – саркастично улыбнулся он. – Неспроста говорят: в тихом омуте черти водятся. А какой тихоня! Моралист! Осталось пришить на спине крылышки».

Ося вспомнил давний конфликт, перечитал письмо, аккуратно сложил и положил в портфель. Несколько дней носил он письмо с собой, обмозговывая, как им распорядиться. Столько лет Шелла отбивала намёки на флирт и была неприступной, теперь же, когда представился случай её уломать, грех им не воспользоваться. Жажда мщения сделает Шеллу сговорчивей? В любом случае он ничего не теряет. Начнём разговор так: «Память о годах, прожитых в эвакуации, даёт мне право на откровенность», – Ося загорелся и обдумывая, что лучше: «случайно» столкнуться с Шеллой на улице или «с благородными намерениями» прийти к ней на работу и намеренно раскрыть ей глаза, – выбрал работу, иезуитски предвкушая ожидаемое удовольствие.

В строительном управлении Шелла трудилась экономистом. Ося пришёл к концу рабочего дня и начал издалека: заговорил о моральных страданиях, речь, мол, о брате, вспомнил анекдот-тост за мужскую солидарность… Она слушала его, не перебивая. Ося осторожно забросил удочку.

– Помнишь Ташкент? Я не понимал тогда детским умом своих чувств, но всегда испытывал к тебе симпатию, даже, сказал бы, привязанность, и это даёт мне право, как родственнику и другу… – Ося запнулся перед словами, которые, будь они сказаны, нельзя повернуть вспять. – О покойниках не принято плохо говорить, но здесь особые обстоятельства. Изя тебе изменил, и тётя ему покровительствовала. Вот, читай, – Ося вытащил из кармана конверт. Шелла пребывала в тумане. С отрешённым взглядом она взяла письмо и торопливо пробежала глазами текст.

– Спасибо, – растерянно проронила она, – я, в общем-то, догадывалась.

Негодование лишило её рассудка, и она потеряла контроль над своим языком. Рассказала о письме, некогда обнаруженном в кармане Изиного пиджака, о разговоре с Еленой Ильиничной, обещавшей ей полную поддержку; исповедь завершила признанием:

– Я сделала вид, что поверила, будто письмо адресовано Левиту. Ради Регины простила его. И в мыслях у меня не было, что, будучи замужем, она выносит чужого ребёнка, а Елена Ильинична, пусть ей будет пухом земля… – Глаза её увлажнились. Она вытащила платочек из сумочки и запричитала, протирая слёзы: – Как она могла все годы меня обманывать…

Ося, свершив задуманное, участливо молчал. Реакция, размышлял он, ожидаемая – сперва шок, затем наверняка она воспылает местью.

– Не знаю, что делать, – всхлипывала она. – Регина выросла, и ничто нас уже не удерживает. Обидно, конечно, что я была такой дурой.

– Разводиться незачем, – поспешно предостерёг Ося, почуяв её настроение. – Многие семьи живут без любви, и вынужден я признаться… – замялся он и аккуратно забросил пробный камень: – Думаешь, я Мусю люблю? Она хорошая хозяйка, не спорю, но между нами давно уже ничего нет. И я не огорчусь, узнав, что у неё есть любовник, – он нежно положил руку на её запястье. – Это французский брак. Внешне стороны соблюдают приличия, но каждый из супругов живёт своей жизнью. – Он замолчал и, тщательно подбирая слова, вымолвил то, ради чего заварил кашу: – Приезжай ко мне в субботу на дачу. Погуляем у моря, поболтаем о жизни… печаль утолим…

Шелла оторопело посмотрела на него, но ничего не ответила.

– Я не намерен разрушить твою семью, – заявил Ося, окрыленный её молчанием. – И письмо не для этого показал. Ты в прекрасном возрасте бальзаковской женщины и должна сполна радоваться жизни. Так что, договорились? – он слегка сжал ей запястье. – В котором часу ждать тебя?

– Шелла, ты идёшь домой? – звонкий женский голос в самый неподходящий момент прервал Баумова. Ося не сразу заметил присутствие в комнате сослуживицы, тихо сидевшей в дальнем углу. Женщина встала из-за стола и подошла к Шелле: – Так ты идёшь домой или ты остаёшься за сторожа с этим молодым человеком? – Ося одобрительно улыбнулся, но Шелла встрепенулась и начала быстро прибирать стол.

– Сейчас, Люда. Подожди, уже иду. Спасибо, что зашёл, – поблагодарила она Осю. – Я подумаю. Сейчас я в шоке, если не сказать более.

Они вышли втроём на улицу. Люду поджидал в машине муж, и, нетерпеливо распахнув дверь, он пригласил Шеллу на заднее сиденье.

Ося, недовольный неопределённо завершившимся разговором, прощаясь у машины, брякнул на всякий случай:

– Разговор останется между нами. Окей?

Обычно Людин муж подвозил Шеллу к дому. В этот раз она попросила изменить маршрут и поехала к Наташе. Та обрадовалась гостье и поделилась радостной новостью: две недели назад из Новосибирска пришла телеграмма. Вовка поступил в НЭТИ на физико-технический.

– За это надо выпить, – предложила Шелла.

– Конечно, – откликнулась на призыв Наташа и вынула из буфета бутылку домашнего вина. – Прошлогоднее. Ещё Женька ставил.

Шелла тяжело вздохнула, размышляя, поделиться ли с ней бедой… Она просидела у Наташи до одиннадцати, так ничего и не рассказав, и домой попала в первом часу ночи.

– Что произошло?! Почему ты не позвонила? Почему должен я волноваться? – возмущённо набросился Изя.

Шелла ничего не ответила. Неторопливо сняла обувь. Повесила сумку. И только тогда жёстко произнесла, нахально глядя ему в глаза:

– Я только что переспала с Осей, – развернулась и пошла в комнату.

Изя поперхнулся и бросился за ней.

– Ты… Ты что?! Ты понимаешь, что говоришь?! – заорал он, размахивая руками и глотая ртом воздух…

– То, что слышишь! – хладнокровно ответила Шелла. – Выпитое вино придало ей смелости, и, наслаждаясь местью, выжигающей землю вокруг себя, она усилила произведённый эффект. – Для твоего сведения. Я три месяца с ним уже.

Изя осёкся, обессиленный упал в кресло, и беспощадно она сделала из него омлет:

– Не падай в обморок. Сегодня я была у гинеколога. Я жду ребёнка.

Белая полярная ночь, в которую превратилось Изино лицо, выглядела бы в этот момент чёрной…

– Шелла, что ты делаешь? – заскулил несчастный. Слёзы накатывались на его глаза. – У нас взрослая дочь.

– Я давно мечтала родить ей братика. Ты не удосужился, а вот Ося сумел, – она безжалостно смотрела ему в глаза, упиваясь вендеттой, а он жалобно ныл:

– Шелла…

– Извини, я устала и хочу спать. Я иду к Регине.

– Шелла…

– Разговаривать не о чем. Я хочу спать, – закрывая дверь Регининой комнаты, твёрдо заявила Шелла, оставив изменщика в трауре ночи.

Коррида – зрелище не для слабонервных. Но если тореадор – женщина, быков не один, а два, и оба двуногие. Коррида или вендетта? И тут, и там море крови.

Не дожидаясь утреннего рассвета, Изя схватил такси, помчался на мамину квартиру и, забыв о наличии ключа, требовательно нажал пальцем дверной замок и, не отпуская палец, трижды со всей силы ударил кулаком в дверь.

– Подонок! – заорал он на ещё не проснувшегося Осю, в нижнем белье вышедшем в коридор, и, схватив за горло, начал душить у вешалки, пиная ногами. – Подонок!

В одной сорочке Муся выскочила в коридор.

– Что такое?! – истошно завизжала она. – Немедленно прекратите! – она вцепилась в Изины руки, безуспешно тужилась разжать их. – Милиция!

Сорочка затрещала, за что-то зацепившись, и медленно сползла, обнажая полногрудые прелести Осиной жены. Вид их слегка отрезвил тореро. Отпустив Осю, позволяя Мусе удержать на себе порванную сорочку, он возбуждённо затараторил:

– Этот подонок спит с Шеллой! Она ждёт от него ребёнка! Она сама мне в этом призналась!

– Подожди, – густо покраснев, пробубнил Ося. – Это недоразумение. Дай я тебе объясню. – Он сбивчиво рассказал о письме из Измаила, пришедшем вскрытым, которое нечаянно он прочёл и для Изиного блага передал Шелле. Только и всего. Остальное она придумала.

Изя сник.

– Чтобы сегодня же тебя здесь не было, – опустив голову, в изнеможении произнёс он. – Сделай так, чтобы я о тебе больше не слышал. Ты биологическое говно, даже на перегной не годишься, – и обратился к Мусе: – Ключи привези мне на работу. – Хлопнул дверью и поплёлся домой пешком по ночному городу, с дикой головной болью, измученный и разбитый…

Когда он проснулся, квартира была пуста. Регина ушла в училище, а Шелла отправилась на работу, не разбудив его и не оставив записки…

Изя посмотрел на часы. Десятый час… Он позвонил на службу, попросил, чтобы из шести отгулов, положенных за работу на строительстве Григорьевского порта, вычли один, и… остался в постели.

Он чувствовал себя виноватым. Не доверяя Осе и утешая себя мыслью, что Шелла солгала, он понимал, что она имеет право на месть. Отпираться бессмысленно. Она знает о сыне. Но неужели в тридцать девять лет она решится от постороннего мужчины родить ребёнка? А Оксана? Она ведь решилась! – Дикая боль разрывала голову, заставляя верить её словам. Он заскрежетал зубами, завыл и, пытаясь удержать землю, выскальзывающую из-под ног, рванул к бару, открыл бутылку коньяка, приберегаемую на торжество, налил полный стакан и, стараясь забыться, залпом выпил.

* * *

У Шеллы новые неприятности. По пути на работу она возбуждённо представляла, как соберёт вечером чемодан и с треском выставит Изю за дверь. Но едва она села за стол, не успев разложить бумаги и глянуть на себя в зеркало, как позвонил телефон и мама, прокричав: «Я звонила тебе весь вечер! Где ты вчера была?!» – не позволив ей раскрыть рот, разразилась гневной тирадой: «У нас большое горе. Регина встречается с русским мальчиком».

Шелла онемела, а Слава Львовна обстоятельно рассказала, как вчера днём она встретила Регину с долговязым оболтусом на углу Ленина и Дерибасовской. Она, конечно же, потащила Регину домой покушать и по дороге полюбопытствовала: «Что это за мальчик?» Регина призналась, что встречается с ним несколько месяцев и собирается замуж.

– Замуж? – вскрикнула с негодованием Шелла.

– Это не телефонный разговор. Я жду тебя после работы, – загадочно произнесла Слава Львовна, что со времени телефонизации Одессы означало: ей ещё есть что сказать дочери, но это не для посторонних ушей.

Изино выселение пришлось отложить – есть дела поважнее. В течение дня он дважды пробовал поговорить с ней по телефону, но, едва Шелла слышала его голос, бросала трубку. «Пусть мучается, козёл пустоголовый», – злорадствовала она.

Позвонила Муся. Взвинченным голосом растрезвонила о ночном скандале. Шелла извинилась за ложь, сказала, что наврала об Осе, чтобы отомстить мужу. Она упивалась местью: кретины стоят друг друга, получили по заслугам.

Когда она приехала к маме, ужин ждал её на столе.

Пока Шелла ела, Слава Львовна в подробностях передала разговор с Региной. Вначале она напрямую заявила, что нам русский зять не нужен. Довод не подействовал. Тогда она ей напомнила, что если когда-нибудь они соберутся в Израиль, то русский муж мало того, что не захочет уезжать, он и Регину не выпустит. А если появятся дети, у него будут все основания её удержать; до скончания века она будет кусать локти, что не послушалась бабушку. Звучало убедительно, но Регина небрежно отмахнулась: «Бабушка, проблемы решаем по мере их поступления. Сейчас мы сидим в Одессе и никуда не едем. О чём весь разговор? Ку-ку, бабуля, приехали. Вылезай из машины».

Дело приняло нешуточный оборот, и Слава Львовна настойчиво атаковала дочь.

– Ты должна с ней поговорить. В её возрасте в голове ничего серьёзного, одни гульки. Не дай бог, начнёт до свадьбы жить с ним, подхватит беременность, а он передумает жениться.

– Ну, до этого, я думаю, дело не дойдёт, – допивая компот, возразила Шелла. – Она умная девочка.

– Ты знаешь… – ответила Слава Львовна с иронически-вопросительной интонацией, за которую при чтении Маяковского с многозначительной паузой после каждой строки «ты знаешь… город будет… ты знаешь… саду цвесть…» давали десять лет строгого режима. – Ты знаешь, что происходит, когда у детей играют гормоны? – Дальше можно не продолжать, до Шеллы наконец-то дошло: ребёнка надо спасать.

– Абрам предостерёг её, – приоткрыла секрет Слава Львовна, – может, он хороший парень и даже не антисемит. Но его родня… Мы их не знаем. Кто-то был погромщиком при Богдане Хмельницком, кто-то при Николае Втором, кто-то при Петлюре, а кто-то с винтовкой стоял в Бабьем Яру… Гены ненависти передаются следующему поколению. Государственный антисемитизм держится на том, что бытовой антисемитизм пустил глубокие корни. Как был, так и остался. Как бы ты с Изей ни поругалась, какими бы, не дай бог, словами он бы тебя ни назвал, но «жидовка» ты от него не услышишь.

При упоминании об Изе кровь ударила Шелле в голову, слёзы выступили на глазах.

– Мама, не напоминай мне о нём. Мы разводимся.

Лицо Славы Львовны вытянулось:

– Готеню!

Сдерживая слёзы, Шелла кратко рассказала давнишнюю историю с Оксаной и нынешнее её продолжение.

– Еврейские мужья такие же бабники, как и все остальные, – голос Славы Львовны был близок к похоронному. – А от Елены Ильиничны я этого просто не ожидала.

Чувства, которые Шелла со вчерашнего дня сдерживала в себе, разразились громкими рыданиями. Взъерошенный Абрам Семёнович прибежал из соседней комнаты.

– Что такое? Что случилось уже?

– А… – сморщив лицо и небрежно махнув рукой, отделалась от разъяснений Слава Львовна. – Сами разберёмся.

– Я что, не могу знать? – упорствовал Абрам Семёнович. – Или я уже чужой в этом доме?

– Я тебе потом скажу. Иди смотри свой футбол. А то пропустишь гол.

Шелла взяла себя в руки, позволив Абраму Семёновичу вернуться к игре. Женщины учли урок. Не позволяя эмоциям разгуляться и не повышая голос, продолжили обсуждение обрушившихся на их головы казней египетских.

…Изя психовал. Рабочий день окончился давно, а Шелла так и не появилась. «Поехала к Осе? В такой ситуации лучше не рыпаться и сидеть дома», – мозговал он, покусывая пальцы.

Ещё днём он решил признаться во всем и покаяться, поклясться, что история с Оксаной осталась в далёком прошлом, а о ребёнке он и сам недавно узнал, заплатив за его рождение непомерно высокую цену. Ему нет оправданий, он готов простить ей роман с Осей при условии, что она с ним порвёт.