Текст книги "Барделис Великолепный"

Глава XXI ЛЮДОВИК СПРАВЕДЛИВЫЙ

– Мне, – сказал король, – эти доказательства не нужны. Достаточно вашего слова, мой дорогой Марсель. Однако суду они, возможно, пригодятся; более того, они являются подтверждением измены, в которой вы обвиняете господина де Сент-Эсташа.

Мы стояли – по крайней мере, стояли мы с Лафосом, а Людовик XIII сидел – в комнате во дворце в Тулузе, где мне была оказана честь предстать перед его величеством. Лафос тоже находился там, потому что, похоже, король неожиданно полюбил его и не мог без него обходиться с тех пор, как приехал в Тулузу.

Его величество был, как обычно, вял и скучен. Его не волновал даже предстоящий процесс над Монморанси, хотя именно ради этого он приехал на юг. И даже общество этого пошлого, безмозглого, но неизменно веселого Лафоса с его бесконечной мифологией не могло развеселить его.

– Я прослежу, – сказал Людовик, – чтобы ваш друг шевалье был немедленно арестован. За попытку убить вас, а также за непостоянство его политических убеждений закон сурово накажет его. – Он вздохнул. – Мне всегда тяжело применять крайние меры к людям его сорта. Лишить дурака головы мне кажется слишком добрым делом.

Я склонил голову и улыбнулся его шутке. Людовик Справедливый редко позволял себе шутить, но, если он делал это, его юмор был так же похож на юмор, как вода похожа на вино. Однако, когда монарх шутит, если у вас достаточно ума, если вы пришли с просьбой или хотите получить должность при дворе, вы улыбнетесь, даже если от его неуместной шутки хочется плакать, а не смеяться.

– Иногда необходимо вмешиваться в дела природы, – осмелился заметить Лафос, выглядывая из-за спинки стула, на котором сидел его величество. – Этот Сент-Эсташ что-то вроде ящика Пандоры, который лучше закрыть, пока…

– Иди к черту, – коротко сказал король. – Мы шутим. Мы вершим правосудие.

– Ах, правосудие, – пробормотал Лафос. – Я видел изображение этой дамы. Она завязывает себе глаза, но она не столь стыдлива, когда дело касается других прелестей ее тела.

Его величество покраснел. Он был очень скромным человеком и стыдливым, как монахиня. Он обычно закрывал глаза и уши на бесстыдство, которое царило вокруг него, пока оно не достигало таких размеров, что он не мог оставаться ни слепым, ни глухим.

– Господин де Лафос, – сказал он строгим голосом, – вы утомляете меня, а когда люди утомляют меня, я их прогоняю – это одна из причин моего одиночества. Я прошу вас просмотреть эту книгу по охоте, и после того, как мы разберемся с господином де Барделисом, вы расскажете мне свои впечатления о ней.

Лафос послушно, но без тени смущения отошел к столу и открыл книгу, на которую указал Людовик.

– А теперь, Марсель, пока этот шут готовится сообщить мне, что создателей этой книги вдохновила сама Диана, расскажите, что еще вы хотели мне сказать.

– Больше ничего, сир.

– Как ничего? А этот виконт де Лаведан?

– Я был уверен, что вашему величеству будет достаточно того, что против него нет никаких обвинений – обвинений, к которым стоит прислушаться?

– Да, но обвинение есть – и очень серьезное. А вы пока не предоставили мне никаких доказательств его невиновности для того, чтобы я мог санкционировать его освобождение из тюрьмы.

– Я думал, сир, что нет необходимости предоставлять доказательства его невиновности, пока нет доказательств его вины, которые ему можно предъявить.

Людовик задумчиво почесал бороду, и его печальные глаза внимательно посмотрели на меня.

– Интересная мысль, Марсель, – сказал он и зевнул. – Вам следовало бы стать юристом. – Затем, внезапно сменив тон, он резко спросил: – Вы дадите мне свое честное слово, что он невиновен?

– Если судьи вашего величества предъявят доказательства его вины, даю вам слово, я разорву эти доказательства на мелкие кусочки.

– Это не ответ. Вы клянетесь, что он невиновен?

– Разве я могу знать, что происходит в его душе? – ответил я, уклоняясь от ответа. – Как я могу давать слово в таком вопросе? Ах! Сир, вас не напрасно называют Людовиком Справедливым, – продолжал я, взяв на вооружение лесть и его любимую фразу. – Вы никогда не позволите, чтобы человека, против которого нет ни капли доказательств, заключили в тюрьму.

– Разве нет доказательств? – спросил он. Однако его голос стал мягче. Он пообещал себе, что войдет в историю как Людовик Справедливый, и поэтому старался не делать ничего такого, что могло бы бросить тень на это гордое звание. – Есть показания этого Сент-Эсташа!

– По-моему, ваше величество и собаку не повесит на основании слов этого двойного предателя.

– Хм! Вы отличный адвокат, Марсель. Вы уклоняетесь от ответов; вы выворачиваете вопросы наизнанку и отвечаете вопросом на вопрос. – Мне казалось, он говорил сам с собой. – Вы гораздо лучший адвокат, чем жена виконта, например. Она отвечает на вопросы, у нее есть характер – Ciel!note 79Note79
  Дочери Ахеронта – в греческой мифологии дочери царя Ахеронта отличались вздорным и сварливым характером.


[Закрыть] Какой характер!

– Вы видели виконтессу? – воскликнул я и похолодел от ужаса.

– Видел ее? – повторил он с какой-то странной интонацией в голосе. – Я видел ее, слышал ее, почти ощущал ее. Воздух этой комнаты до сих пор дрожит от ее присутствия. Она была здесь час назад.

– И казалось, – проговорил Лафос, – будто три дочери Ахеронтаnote 80Note80
  Плутон – в римской мифологии бог подземного царства мертвых.


[Закрыть] покинули владения Плутонаnote 81Note81
  Ну вот! (фр.).


[Закрыть] и воплотились в одной женщине.

– Я бы не принял ее, – продолжал король, как будто не слышал Лафос, – но ее невозможно было не впустить. Я слышал, как она ругалась в холле, когда я отказался принять ее. Около моей двери возникла какая-то возня, дверь распахнулась, и швейцарец, который держал ее, влетел в комнату, как манекен, Dieu! За все время моего правления во Франции я никогда не был свидетелем такого переполоха. Она очень сильная женщина, Марсель, – да защитят вас святые, когда она станет вашей тещей. Клянусь, во всей Франции найдется только одна вещь, которая может быть страшнее ее рук – это ее язык. Но она – глупа.

– Что она сказала, сир? – с тревогой спросил я.

– Сказала? Она ругалась – Ciel! Как она ругалась! Она не забыла ни одного святого; она перебрала их всех по очереди, призывая в свидетели, что она говорит правду.

– И она сказала…

– Что ее муж самый подлый изменник. Но он – безмозглый дурак, который не может отвечать за свои поступки. На этом основании она просила простить его. А когда я сказал ей, что он должен предстать перед судом и надежд на его оправдание очень мало, она наговорила мне такого, чего я никогда в себе не подозревал, благодаря вам – льстецам, окружающим меня.

Она сказала мне, что я уродливый и противный; с лицом, как моченое яблоко; что я поп и дурак, не то, что мой брат, который, по ее мнению, является образцом благородства и мужских достоинств. Она обещала мне, что небо никогда не примет мою душу, даже если я буду молиться с сегодняшнего дня до страшного суда, и она предсказала, что, когда придет мое время, ад примет меня с распростертыми объятиями. Я не знаю, что еще она могла мне напророчить. В конце концов она утомила меня, несмотря на свою необычность, и я выпроводил ее, если можно так сказать, – добавил он. – Я приказал четырем мушкетерам вывести ее отсюда. Помоги тебе Бог, Марсель, когда ты станешь мужем ее дочери!

Но я не мог разделить его веселье. Эта женщина со своим неукротимым нравом и ядовитым языком все испортила.

– Я вряд ли стану мужем ее дочери, – мрачно заметил я.

Король посмотрел на меня и рассмеялся.

– На колени тогда, – сказал он, – и благодарите небо.

Но я сдержанно покачал головой.

– Для вашего величества это просто смешная комедия, – ответил я, – но для меня, helas! Это страшная трагедия.

– Перестаньте, Марсель, – сказал он. – Разве я не могу немного посмеяться? Быть королем Франции так грустно! Расскажите мне, что вас беспокоит.

– Мадемуазель де Лаведан обещала, что выйдет за меня замуж только в том случае, если я спасу ее отца от плахи. Я пришел сделать это, полный надежд, сир. Но его жена опередила меня и теперь уж точно обрекла его на смерть.

Он опустил глаза, его лицо приняло свое обычное мрачное выражение. Потом он снова посмотрел на меня, и в глубине его печальных глаз я увидел что-то очень похожее на любовь.

– Вы знаете, что я люблю вас, Марсель, – ласково сказал он. – Если бы вы были моим единственным сыном, я не мог бы любить вас сильнее. Вы распущенный и развратный, и я не раз слышал о ваших скандалах, однако вы не такой, как все эти глупцы, и, по крайней мере, вы никогда не утомляли меня. А это уже что-то. Я не хочу терять вас, Марсель, а если вы женитесь на этой розе из Лангедока, я потеряю вас – насколько я понимаю, она настолько нежный цветок, что может зачахнуть в затхлой атмосфере двора. Этот человек, виконт де Лаведан, заслужил свою смерть. Почему бы мне не позволить ему умереть, ведь если он умрет, вы не женитесь?

– Вы спрашиваете меня, почему, сир? – воскликнул я. – Потому, что вас называют Людовиком Справедливым, и потому, что ни один король на свете так не заслуживал этого звания.

Он поморщился, сжал губы и бросил взгляд на Лафоса, который углубился в тайны своей книги. Затем он пододвинул к себе лист бумаги и взял перо в руки. Он сидел и вертел его в руках.

– Потому что меня называют Справедливым, я должен направить правосудие по естественному ходу, – наконец ответил он.

– Но, – возразил я с внезапной надеждой, – но естественный ход правосудия не может привести к палачу виконта де Лаведана.

– Почему нет? – и он серьезно посмотрел мне в глаза.

– Потому что он не принимал активного участия в восстании. Если он и был изменником, то изменял в душе, а пока человек не совершит реальное преступление, он не может быть наказан по всей строгости закона. Его жена не оставила и тени сомнений насчет его измены; но было бы несправедливо наказать его в той же степени, как вы наказываете тех, кто поднял против вас оружие, сир.

– Ах! – задумчиво сказал он. – Ну? Что еще?

– Разве этого не достаточно, сир? – воскликнул я. Мое сердце бешено колотилось, в голове стучало от важности этого момента.

Он наклонил голову, обмакнул перо и начал писать.

– Какое наказание вы бы определили ему? – спросил он, продолжая писать. – Давайте, Марсель, будьте справедливы ко мне и будьте справедливы к нему – потому что в зависимости от того, как вы отнесетесь к нему, так же и я отнесусь к вам.

Я почувствовал, что бледнею от волнения.

– Может быть, ссылка, сир, – так обычно поступают в случаях, если измена не столь ужасна, чтобы наказывать за нее смертной казнью.

– Да! – он сосредоточенно писал. – Ссылка на какой срок, Марсель? На всю его жизнь?

– Нет, сир. Это слишком долго.

– Тогда на всю мою жизнь?

– Это тоже слишком долго.

Он поднял глаза и улыбнулся.

– А! Вы становитесь пророком? Хорошо, на какой срок тогда? Ну же, говорите.

– Я думаю, на пять лет…

– Пусть будет пять лет. Не говорите больше ничего.

Он еще какое-то время писал; потом взял песочницу и посыпал документ.

– Tiens!note 82Note82
  nothing


[Закрыть] – воскликнул он и протянул мне его. – Это мой приказ об освобождении господина виконта Леона де Лаведана. Он должен отправиться в ссылку сроком на пять лет, но его имения не будут конфискованы, и, когда он вернется после истечения срока его ссылки, он может пользоваться ими – мы надеемся, с большей преданностью, чем раньше. Пусть они немедленно выполнят мой приказ, и проследите, чтобы виконт сегодня же под конвоем отправился в Испанию. Это будет также вашей гарантией для мадемуазель де Лаведан и доказательством того, что вы успешно выполнили свою миссию.

– Сир! – вскричал я. От благодарности я не мог вымолвить ни слова. Я опустился перед ним на колено и поднес его руку к своим губам.

– Ну, ну, – сказал он отеческим тоном. – Идите и будьте счастливы.

Когда я встал, он вдруг поднял руку.

– Ma foi. Мы были так поглощены судьбой господина де Лаведана, что я совсем забыл. – Он взял еще одну бумагу со своего стола и бросил ее мне. Это была моя долговая расписка о передаче моих земель в Пикардии Шательро.

– Шательро умер сегодня утром, – продолжал король. – Он просил, чтобы вы пришли, но, когда ему сказали, что вы уехали из Тулузы, он продиктовал письмо, в котором признался во всех своих деяниях. Я получил его вместе с вашей распиской. Шательро пишет, что не может позволить своим наследникам пользоваться вашим имением, так как он не выиграл его. Он проиграл свою ставку, поскольку нарушил правила игры. Он предоставил мне решать вопрос о передаче его земель в вашу собственность. Что вы на это скажете, Марсель?

Я с большой неохотой взял этот клочок бумаги. Я совершил такой изящный и героический поступок, отказавшись от своего богатства во имя любви, что теперь, клянусь честью, мне совершенно не хотелось быть хозяином чего-либо, кроме Божанси. И мне в голову пришел удачный компромисс.

– Мне стыдно, сир, – сказал я, – что я заключил такое пари; этот стыд заставил меня отдать свою ставку, хотя я точно знал, что не проиграл. Но даже сейчас я ни в коем случае не могу принять проигрыш Шательро. Может быть… может быть, мы навсегда забудем об этом пари?

– Это решение делает вам честь. Другого я и не ожидал от вас. Идите теперь, Марсель. Не сомневаюсь, что вам не терпится сделать это. Когда ваша любовь немного поутихнет, мы надеемся вновь видеть вас при дворе.

Я вздохнул.

– Helas, сир, этого никогда не произойдет.

– Вы уже однажды говорили это, сударь. Довольно глупое настроение для вступления в брак, однако – как большинство глупостей – очень милое. Прощайте, Марсель!

– Прощайте, сир!

Я поцеловал его руки; я высказал ему свою благодарность; я уже был около дверей, а он уже поворачивался к Лафосу, когда мне в голову пришло взглянуть на его приказ. Он заметил это.

– Что-нибудь случилось? – спросил он.

– Вы… вы кое-что пропустили, сир, – осмелился сказать я и вернулся к столу. – Вы уже столько для меня сделали, что я даже не смею попросить еще об одной милости. Однако это всего лишь несколько росчерков пера, и это не изменит приговор существенно.

Он взглянул на меня, его брови нахмурились, он пытался понять, что я имею в виду.

– Ну, что такое? – нетерпеливо спросил он.

– Мне пришло в голову, что бедному виконту будет страшно одиноко в чужой стране, одному среди чужих, без дорогих ему людей, которые в течение стольких лет всегда были рядом.

Король резко посмотрел мне в лицо.

– Я должен выслать и его семью тоже?

– Всю семью не обязательно, ваше величество.

На секунду печаль покинула его глаза, и он так весело расхохотался. Я никогда прежде не слышал, чтобы этот несчастный, усталый человек так веселился.

– Ciel! Ну и шутник же вы! Ах, мне будет не хватать вас! – воскликнул он и, схватив перо, дописал то, о чем я просил его.

– Ну теперь вы довольны? – спросил он, возвращая мне бумагу.

Я взглянул на нее. В приказе теперь было сказано, что мадам виконтесса де Лаведан должна сопровождать своего мужа в изгнании.

– Вы так добры, сир! – пробормотал я.

– Скажите офицеру, которому вы поручите выполнение этого приказа, что он найдет ее в караульном помещении, где она содержится под стражей в ожидании моей милости. Если она узнает, что это вашей милости она ожидает, мне страшно подумать, что с вами будет, когда пройдет пять лет.

Глава XXII. МЫ ОСТАЕМСЯ

Мадемуазель держала в руке королевский приказ об изгнании ее отца. Она была бледна. Она поздоровалась со мной очень нерешительно. Я подошел к ней. Роденар, которого я попросил подняться со мной, остался стоять у дверей.

Когда я приближался к Лаведану в этот день, меня мучил страшный стыд за сделку, которую я с ней заключил. Я много думал и понял, что она была права, сказав, что, если в любви что-то дают под принуждением, этого не стоит брать. И мой стыд и этот вывод привели меня к новому решению. Для того чтобы ничто не смогло ослабить моего решения и чтобы при виде Роксаланы у меня не возникло желания отказаться от своих намерений, я решил, что лучше провести нашу последнюю встречу при свидетелях. Для этого я и приказал Ганимеду следовать за мной в эту гостиную.

Она прочитала документ до самого конца, затем робко посмотрела на меня и перевела взгляд на Ганимеда, застывшего на своем посту у дверей.

– Это все, что вы смогли сделать, сударь? – наконец спросила она.

– Это самое лучшее, что я смог сделать, мадемуазель, – спокойно ответил я, – не хочу преувеличивать, но вопрос стоял ребром – либо это, либо эшафот. Мадам, ваша мать, к сожалению, побывала у короля раньше меня и все испортила, признав, что ваш отец – изменник. Был момент, когда я был доведен до отчаяния. Я счастлив тем не менее, что мне удалось уговорить короля проявить милосердие.

– И я не увижу своих родителей целых пять лет. – Она вздохнула, и ее печаль была очень трогательна.

– Совсем необязательно. Хотя они не могут приехать во Францию, вы всегда можете поехать и навестить их в Испании.

– Правда, – задумчиво произнесла она, – это будет здорово, да?

– Очень здорово, особенно при таких обстоятельствах.

Она снова вздохнула, и на какое-то время наступило молчание.

– Может быть, вы присядете, сударь? – сказала она наконец. Она была очень сдержанна сегодня, очень сдержанна и странно подавлена.

– Вряд ли в этом есть необходимость, – тихо ответил я. Она посмотрела на меня, и в ее глазах содержалась сотня вопросов. – Вы удовлетворены моими действиями, мадемуазель? – спросил я.

– Да, я удовлетворена, сударь.

«Это конец», – сказал я себе и невольно тоже вздохнул. Но продолжал стоять.

– Вы удовлетворены, что я… что я выполнил свое обещание?

Она снова опустила глаза и сделала шаг по направлению к окну.

– Да, конечно. Вы обещали спасти моего отца от плахи. Вы сделали это, и я не сомневаюсь, что вы сделали все возможное, чтобы сократить срок его ссылки. Да, сударь, вы выполнили свое обещание.

О-хо-хо! Решение, которое я принял, шептало мне на ухо, что все уже сказано, и мне осталось только удалиться. Но я мог бы принять сотни таких решений, и все равно не мог уйти просто так. По крайней мере, одно доброе слово, один теплый взгляд могли бы утешить меня. Я коротко расскажу ей о своем решении, и она увидит, что во мне осталось еще что-то хорошее, какое-то благородство, и, когда я уйду, она не будет плохо думать обо мне.

– Ганимед, – сказал я.

– Монсеньор?

– Прикажи седлать лошадей.

Услышав эти слова, она повернулась, ее глаза были широко раскрыты от удивления, и она смотрела то на меня, то на Роденара с немым вопросом в глазах. Но он поклонился и ушел выполнять мое приказание. Мы слышали, как он прошел через зал, звеня шпорами, и вышел во двор. Мы услышали его хриплый голос, отдающий команду, звяканье сбруи, раздался топот копыт, то есть началась обычная суматоха, сопровождающая приготовления в дорогу.

– Почему вы приказали седлать лошадей? – спросила она наконец.

– Потому что все мои дела здесь закончены, и мы уезжаем.

– Уезжаете? – сказала она. Ее глаза были опущены, но я мог догадаться, что они выражали, по складке между ее бровей. – Уезжаете, куда?

– Отсюда, – ответил я. – В данный момент это самое главное. – Я замолчал, комок в горле мешал мне говорить. – Прощайте! – произнес я наконец и резко протянул ей руку.

Она бесстрашно, но озадаченно посмотрела мне прямо в глаза.

– Вы хотите сказать, что покидаете Лаведан… таким образом?

– Если я уезжаю, какое значение имеет то, как я делаю это?

– Но… – в ее глазах была тревога, ее щеки побледнели еще больше, – но я думала, что… что мы заключили сделку.

– Не надо, мадемуазель, умоляю вас, – воскликнул я. – Мне стыдно вспоминать об этом. Я испытываю почти такой же стыд, что и при воспоминании о той, другой сделке, которая привела меня в Лаведан. Я смыл позор первой сделки – хотя вы, вероятно, так не думаете. Сейчас я пытаюсь смыть с себя позор этой второй сделки. Я поступил недостойно, мадемуазель, но я так горячо любил вас, что мне казалось, каким бы способом я ни завоевал вас, я все равно был бы счастлив. Теперь я понял свою ошибку. Я не возьму то, что дается под принуждением. Поэтому прощайте.

– Я понимаю, понимаю, – пробормотала она, не замечая моей протянутой руки. – Я очень рада, сударь.

Я резко убрал руку. Я взял свою шляпу со стула, на который ее бросил. Она могла бы избавить меня от этого, подумал я. Не обязательно было так открыто радоваться. Она могла, по крайней мере, пожать мне руку и расстаться со мной по-доброму.

– Прощайте, мадемуазель! – повторил я как можно более сдержанно и повернулся к двери.

– Сударь! – окликнула она. Я остановился.

– Мадемуазель?

Она скромно стояла, опустив глаза и сложив руки.

– Мне будет так одиноко здесь.

Я не шевелился. Казалось, я прирос к месту. Мое сердце подпрыгнуло от надежды, потом, казалось, совсем перестало биться. Что она имеет в виду? Я опять повернулся к ней и, не сомневаюсь, был страшно бледен. Однако я боялся, как бы моя самоуверенность не одурачила меня, и не рискнул действовать на основании предположений.

– Да, мадемуазель, – сказал я. – Вам будет очень одиноко. Мне очень жаль.

Она ничего не ответила, и я снова повернулся к двери. Мои надежды рушились с каждым моим шагом.

– Сударь!

Ее голос остановил меня на самом пороге.

– Что может делать несчастная девушка с таким огромным имением? Оно придет в упадок без мужской руки.

– Вы не должны сами заниматься этим. Вам нужно нанять управляющего.

Мне послышалось что-то, странно напоминающее всхлипывание. Может ли это быть? Dieu! Может ли это быть, несмотря ни на что? Однако я не стал строить догадки. Я вновь повернулся, но ее голос опять остановил меня. Теперь он звучал дерзко.

– Господин де Барделис, вы честно выполнили свое обещание. Вы не просите никакой платы?

– Нет, мадемуазель, – очень тихо ответил я, – я не приму от вас плату.

На секунду она подняла глаза. Их глубокая голубизна была подернута дымкой. Затем она снова опустила их.

– О, почему вы не поможете мне? – крикнула она и добавила тихо: Я никогда не буду счастлива без вас!

– Вы хотите сказать? – задохнулся я и направился к ней, бросив свою шляпу в угол.

– Что я люблю вас, Марсель… что я желаю вас!

– И вы можете простить… вы можете простить? – воскликнул схватил ее в свои объятия.

Ее ответом был смех, который свидетельствовал о ее пренебрежении всем– всем, кроме нас двоих, кроме вашей любви. Этот смех и бутон красных губ были ее ответом. И если соблазн этих губ… Но все! Я становлюсь нескромным.

Продолжая обнимать ее, я крикнул:

– Ганимед!

– Монсеньор? – откликнулся он через открытое окно.

– Прикажи расседлать лошадей.