Текст книги "Мессалина (сборник)"

И тогда Мессалина, не жалея красок и ласки, поведала либертину о недавней ссоре с Клавдием. Горько посетовав на свою несчастную судьбу, она рассказала о позорном малодушии человека, приходившегося братом самому Германику, о его неспособности понять чувства гордой женщины, чье достоинство, как и честь ее древнейшего, благороднейшего рода, были унижены грубой выходкой Калигулы. И, пока она говорила, Калисто, сопровождавший ее излияния все более негодующими жестами и восклицаниями, чувствовал, как его сердце наполняется гневом за оскорбление, нанесенное женщине, которую он считал своим божеством.

– А в это время какая-то ничтожная девчонка, самая заурядная, одни из тех, что завидуют моему происхождению и распускают грязные сплетни обо мне, восходит на трон, даже не имея представления о том, какой неслыханной чести она добилась. Этой выскочке нет никакого дела до того, что законной жене Клавдия приходится целыми днями торчать в библиотеке, читая скучнейшую «Историю этрусков» и ожидая высочайшего позволения прийти в триклиний Цезаря, где ее снова оскорбят и выставят на посмешище окружающих.

– Но прикажи мне, божественная Валерия! Если Клавдий трус, то во мне хватит решимости исполнить любое твое желание! Твоя любовь – вот что даст мне силы совершить любой подвиг, пойти на все, пролить всю мою кровь, если тебе это понадобится.

– Да что же ты сможешь сделать, бедненький? Мессалина хотела что-то добавить, но Калисто прервал ее:

– Все! Все, что пожелаешь!

– Ты либертин, покорный воле Цезаря! Что ты можешь?

– Все! Я сказал и повторяю еще раз, чтобы ты поверила моим словам: все, что пожелаешь! Цезарь? Он уже давно мне не нужен! Я никогда не получу всего, что он мне должен! И я непокорен ему с тех пор, как он оскорбил тебя! Что мне Цезарь! С сегодняшней ночи мной повелеваешь только ты, мое божество! Ты – моя жизнь, моя кровь, мои мысли и желания!

Выслушав юношу, который не переставал целовать ее колени и руки, Мессалина, точно пожалев о недавних жалобах, ласковым голосом заметила, насколько опасно пренебрегать доверием Калигулы и, напомнив о беспощадной жестокости тирана, попросила либертина отказаться от его опрометчивых обещаний. Однако ее слова только распалили Калисто, испугавшегося мысли, что в этом случае он будет выглядеть болтуном или, что еще хуже, трусом. И тогда супруге Клавдия не оставалось ничего иного, как принять предложение вольноотпущенника. При этом она посоветовала ему не порывать связи с Калигулой и, воспользовавшись ею, сделать все возможное для скорейшего ниспровержения Ливии Орестиллы. Как она и ожидала, Калисто заверил свою госпожу, что ее воля будет исполнена любой ценой.

Добившись желаемого результата, Мессалина горячо расцеловала либертина, однако она была слишком опытной интриганкой, чтобы позволить их отношениям зайти дальше, чем ей было нужно в этот момент. Снова отстранив от себя бедного любовника, она сказала, что, увы, на этот раз ему придется довольствоваться лишь разговором в саду. За ней, чуть слышно добавила она, всегда шпионят. Тем более в таком месте и в такое время. Вот потом, если все удастся… Тогда она найдет способ провести своего возлюбленного в одну из комнат дворца. Ведь их сердца горят одной и той же страстью! И она говорила правду: ей нужно было напрячь всю волю, чтобы не поддаться зову чувства, пробужденного в эту ночь объятиями Калисто. Многое в нем притягивало Валерию Мессалину, многое возбуждало ее желание. И все-таки, понимая его бесполезность и даже вред для своих далеко идущих планов, она сделала над собой усилие и пожертвовала любовью ради честолюбия. Провожая юношу к воротам, через которые он вошел, она коснулась губами его уха и прошептала:

– Люби меня. Думай обо мне.

– Ох! О ком же еще мне думать, любимая моя? Мы скоро увидимся?

– Скоро ли мы увидимся? Я горю желанием, как и ты. Я люблю тебя.

* * *

Спустя пять дней после своего эксцентричного бракосочетания Калигула стоял в одной из комнат дворца Тиберия и готовился позировать художникам. Двое рабов и Калисто помогали ему занять непринужденную позу, соответствовавшую наряду Аполлона, который был на нем.

– Тебе нравится моя идея? Скажи, Калисто, что ты о ней думаешь? – спросил император, поправляя лавровый венок на своем полысевшем темени.

– Великолепно, как и все, что исходит от тебя.

– Нет, ты мне скажи правду, без лести, ты ведь знаешь, как я не люблю подхалимов.

– Я говорю правду.

– Правильно. Ты всегда должен говорить мне только правду, потому что я больше всех благосклонен к тебе.

– Это заслуга не моя, а твоих добродетелей…

– …благодаря которым, – перебил Калигула, – меня рисовали в костюмах Зевса, Нептуна, Вакха, Меркурия, Геркулеса, а сегодня я должен предстать Аполлоном. Однако в каждом храме уже воздвигнут алтарь бога Гая Цезаря Германика, и я вовсе не обязан являться в нарядах старых кумиров, словно Цезаря нельзя обожать без того, чтобы он походил на кого-нибудь из них. Наши боги слишком стары, мой дорогой Калисто.

– Увы, они так стары, что порой впадают в детство.

– И почему бы в таком случае не обновить нашу религию, не создать новых богов для толпы: молодых, сильных, наполненных свежей кровью.

– Мы их создадим, конечно.

– Я по своему совету основал храм посвященный мне одному.

– Правильно!

– Я построил во всех храмах специальные алтари и приказал приносить к ним в жертву павлинов, уток, фламинго с розовыми крыльями, кур из Нумидии. Я назначил к ним священников, которых назвал жрецами Цезаря, и поставил рядом с ними золотые статуи новому божеству. Эти статуи каждый день переодевают в те одежды, которые ношу я.

Вдруг, словно кто-то ему противоречил или возражал, он крикнул хрипло и властно:

– Я желаю, чтобы меня обожали! Во имя всех богов! Я вам докажу, что я выше любого божества!

И пока Калисто пробовал его утихомирить, расхваливая великие начинания императора, он не переставал повторять:

– Выше всех! Выше всего и вся! Ах, они не хотят понимать? Я им покажу, что я хозяин всего и всех!

Тут он заметил, что у него нет цитры, и приказал принести ее.

– Ну скажи мне, Калисто, – немного успокоившись, продолжал Калигула, – что говорят обо мне плебеи? Что обо мне говорит эта гидра с двумя миллионами голов, население Рима?

– Ругает тебя, – невозмутимо ответил Калисто, – порицает твой вкус и невесту, которую ты себе выбрал.

– Ах! Если бы у римского народа была только одна единственная шея! – скрипнув зубами, процедил Калигула.

– То ты смог бы перерубить ее одним ударом. Ты уже говорил это! – произнес Калисто, решивший сыграть на малодушии своего хозяина. – Но, к сожалению, у римлян два миллиона шей, не считая трех миллионов рабов и думать об их поголовном истреблении так же бесполезно, как и мечтать о любом другом несбыточном идеале.

– Увы! – со вздохом согласился Калигула. – Увы, это верно.

– Ты попросил меня сказать правду, и я сказал ее: ты хотел узнать, что говорят о тебе, и я ответил. Император не может обойтись без империи, но в любой империи, к несчастью, существуют подданные, и поэтому иногда приходится слушать, о чем они говорят.

Калигула удивленно взглянул на Калисто, который как ни в чем не бывало поправил цитру.

– Что-то ты сегодня уж больно смел – помолчав, буркнул тиран.

– Я говорю правду, – спокойно повторил либертин.

– Ты хочешь угодить этой черни?

– Скорее, своему повелителю.

– Да? Тогда говори откровенно, что ты думаешь о Ливии Орестилле.

– Ну… Я, конечно, не знаю ее так же хорошо, как божественный Цезарь… – потянул Калисто, желая выиграть время, а заодно убедиться в серьезности чувств императора. По многим признакам он догадывался, что связь с Ливией Орестиллой была всего лишь мимолетным увлечением Калигулы, но ему не хватало уверенности в этом предположении.

– Давай без обиняков. Выкладывай начистоту, не бойся. Мне приятно, что я внушаю страх всему Риму, но ты относишься к тем немногим, кто пользуется моей благосклонностью.

– Вновь замечу, незаслуженной!

– Тем более ты должен говорить мне прямо, что думаешь.

Юноша заколебался: угрожающие нотки, прозвучавшие в словах тирана, заставили его сердце бешено забиться в груди. Он понимал, какой страшной опасности подвергся бы, допустив малейшую оплошность в предстоящем разговоре: в этой игре все было поставлено на карту. Но понимал он и то, что более подходящего случая, чем этот, ему уже не представится: фортуна ведь любит храбрых, – вспомнил он слова Мессалины, мечтавшей о низвержении Орестиллы. При мысли о поцелуях своей возлюбленной он в одно мгновение собрался с духом и произнес:

– Конечно, ты мне ответишь, что никто не знает Орестиллу лучше, чем божественный Цезарь. Но если бы я был Цезарем… О! Во имя всех богов, я бы не хотел увлечься какой-нибудь девушкой, пусть красивой, пусть нежной, пусть даже умной, но при этом обладающей всеми недостатками неопытной шестнадцатилетней девочки! Да уже после двух-трех ночей, проведенных с нею, я мечтал бы о том, чтобы она поскорее вернулась к себе домой! Во имя Геркулеса, это было бы мое единственное желание! Как! Я Цезарь, я молод, красив, всесилен. Я каждый день окружен прелестнейшими женщинами, любая из которых будет счастлива той милостынью, которую получит из моих объятий, а их мужья будут только гордиться этой мимолетной благосклонностью. И вдруг мне приходится возиться с какой-то девчонкой, не имеющей понятия о настоящих любовных наслаждениях! Ох! Я пожелал бы вырваться на свободу! Мне бы захотелось разделить любовные утехи с женщинами, познавшими все уловки Венеры, а не терять время на обучение этим секретам той, которая их и не примет, и не оценит! И это взамен на всю империю? Нет, я бы повременил. Вот в сорок лет или в пятьдесят… Тогда кто знает? может быть…

Эту тираду Калисто проговорил на одном дыхании, глядя куда-то в потолок, словно обращался к неведомому плоду своей фантазии. Калигула слушал его с напряженным вниманием. Поначалу он смутно подозревал подвох в рассуждениях либертина. Но постепенно резкие черты деспота стали смягчаться и, наконец, легкая улыбка тронула его губы.

– Браво, Калисто! – воскликнул он, хлопнув ладонью по плечу юноши. – Во имя Зевса, браво! Ты повторил все то же самое, что я говорил сегодня утром, когда вставал с ложа. Эта малютка мне уже надоела, как и ее пресные ласки… «Ты меня не разлюбишь?», «Ты меня не бросишь?», «Я умру от горя», «Я так ревную» – сколько можно все это терпеть! Клянусь всеми богами, ты слово в слово пересказал мои мысли!

– Я рад, что невольно угадал малую часть твоих размышлений. Не смея претендовать на большее, я могу лишь благодарить боса за то удовольствие, которое доставила тебе игра моего скромного воображения.

– Но кое-что ты все же не предусмотрел! – произнес Калигула, прикладывая указательный палец к губам.

Калисто почувствовал, как дрожь пробежала у него по спине. Ему показалось, что какая-то рука в стальной перчатке безжалостно сдавила его сердце. Едва не поддавшись губительному отчаянию, он все-таки сохранил внешнее спокойствие и, собравшись духом, равнодушно спросил:

– Что же?

– То, что я не хочу выглядеть принцепсом, который делает уступки плебеям.

– Ах, вот ты о чем! – облегченно выдохнул Калисто. – Прости, божественный Цезарь, но я бы не стал из-за этого беспокоиться. Если какой-то мой поступок доставляет мне удовольствие, к тому же, ничем меня не обязывая, приносит радость моим подданным… Ну что ж! Тем лучше! Тогда я одним ударом убиваю сразу двух зайцев: забочусь о себе и укрепляю империю.

– О! Сдается мне, Калисто, что сегодня некий бог говорит твоими устами! Клянусь, ты мудрее самого Луция Аннея Сенеки, хотя и не так образован.

Калигула ласково потрепал либертина за волосы и, взяв в руки золотую цитру Аполлона, вышел за дверь, куда сразу же хлынула толпа придворных, слуг и шутов, находившихся в комнате. Идя за ними следом, Калисто не переставал поздравлять себя с удачей и благодарить богиню Фортуну, которая, как ему казалось, руководила всеми сегодняшними событиями. Однако юноша был несправедлив к себе, не придавая значения своему собственному уму и наблюдательности. Зная непостоянство Цезаря, он еще за ужином в доме Кальпурниев понял, что робкая и наивная девушка быстро наскучит человеку, подверженному порочным страстям. И теперь Калисто размышлял о том, как ускорить катастрофу, грозящую Ливии Орестилле. Проницательный знаток настроений своего господина, он пришел к мысли, что теперь ему большую услугу оказала бы какая-нибудь другая женщина, способная привлечь внимание сластолюбивого деспота. Именно поэтому он старался не отставать от Калигулы, который вышел на улицу в костюме Аполлона, чтобы послушать льстивые замечания и ощущать на себе восхищенные возгласы матрон, прогуливавшихся по городу. Но на его беду ни одна из этих дам не производила никакого впечатления на самодовольного лицедея, упивавшегося собой и своим нарядом. Уже возвращаясь с прогулки, многочисленные придворные, сопровождавшие императора, остановились возле великолепнейшего особняка с мраморными колоннами в коринфском стиле, нравившемся римской знати.

– Это дом знаменитого и древнего рода Меммиев, предком которых Вергилий считает Мнестея, спутника Энея, – заметил всезнающий Геликон.

– Ох, опять ты со своим всезнайством. Да что из себя представляет этот Вергилий? Невежда, лишенный какого-нибудь таланта – вот что такое ваш хваленый Вергилий, – неожиданно рассвирепев, бросил Калигула и почти сразу добавил: – Чтобы избавить вас от предрассудков, я сегодня же прикажу изъять из библиотек и сжечь все сочинения Вергилия. Так же, как и книги Тита Ливия, этого шарлатана и неуча, ничего те понимавшего в истории.

– Да здравствует мудрость божественного Цезаря! – воскликнули несколько голосов.

– Так это дом Гая Меммия Регула? – помолчав, спросил Калигула:

– Именно так, божественный.

– Того самого, который был консулом в 784 году и помог моему дяде Тиберию свергнуть Сеяна?

– Совершенно верно, – вступил в разговор Протоген. – Он сейчас наместник в Македонии.

– У его жены Лоллии Паолины самые лучшие жемчуга и изумруды в империи, – добавил Геликон.

– Лоллия Паолина? – переспросил Гай Цезарь, наморщив лоб. – Что-то я не могу вспомнить ее.

– О, это очаровательнейшая женщина и к тому же еще молодая, – пришел на выручку Калисто.

– Не та ли это Паолина, чью красоту я хвалил недавно?

– Нет, это ее племянница. Мать Лоллии была прелестна, но ее дочь превосходит красотой всех женщин, живших в империи со времен Августа.

Ничего не ответив либертину, Калигула медленным шагом направился во дворец. Придя домой, он поманил пальцем обоих консулов и приказал немедленно вызвать в Рим Гая Меммия Регула с супругой. Теперь Калисто мог праздновать окончательную победу. Еще раз угадав тайные мысли своего хозяина, он понял, что того увлекла экстравагантность интриги с незнакомой женщиной, находившейся за много миль от столицы. Вечером в триклинии была устроена неслыханная оргия, на которую, кроме проституток, пригласили лучших наездников, выступавших на аренах города под зеленым цветом. В разгар разнузданного веселья Орестилла стала нежно упрекать Калигулу за те нескромные ласки, которые он оказывал то одной, то другой бесстыдной куртизанке, позоря бедную Ливию, и всякий раз император отвечал ей с такой грубостью, что несчастная в конце концов расплакалась. Лучше бы она этого не делала! Ее супруг рассвирепел и, разразившись проклятиями, исступленно прокричал:

– Тупица! Жеманная чистюля! Как ты смеешь перечить мне и указывать, что я должен делать! Ты недостойна быть женой Цезаря!

– Ох, смилуйся, смилуйся, – прошептала Ливия, ошеломленная этими оскорблениями. Она покраснела от стыда и, закрыв лицо руками, чуть слышно добавила: – Пусть мой синьор делает, что хочет. Но я прошу позволения уйти в мои покои.

– Она стесняется! – весело воскликнула Лициция и, издеваясь над Орестиллой, встала в непристойную позу.

– Какая невинная голубка! – подхватила Пираллида.

– Сущая весталка! – проорала пьяная Альбуцилла.

– Так пусть же и живет среди этих девственниц! – яростно крикнул Калигула.

– Увы! В храме их уже нет, – с усмешкой заметила Лициция.

И все развязно захохотали. Эти наглые выходки куртизанок убедили Калисто, присутствовавшего на оргии, что Ливии Орестилле пришел конец. Словно в подтверждение его мыслей, Калигула грубо толкнул свою несчастную жену, упавшую при этом с ложа, на котором она сидела, и закричал:

– Ты мне надоела! Слишком долго я терпел! Убирайся прочь! Возвращайся домой! Сегодня же, сейчас же! И да уберегут тебя боги от связи с каким-нибудь другим мужчиной, особенно с Гаем Кальпурнием Пизоном.

– О горе мне! Не прогоняй меня! Не прогоняй, я буду делать все, что ты захочешь. Но не позорь меня! – всхлипывая, умоляла Орестилла. Она распростерлась у ног Калигулы и пробовала схватить его за края одежды.

– Убирайся прочь! Прочь! Вон из моего дворца… сию же минуту! В эту ночь императрицей будет Лициция! Геликон! Проводи Орестиллу домой!

С этими словами он грубо отпихнул от себя безумно рыдавшую жену и, подойдя к одному из лож, сел на колени Лициции, которая сразу заключила его в свои объятия. Геликону ничего не оставалось, как взять под руки обессилевшую Ливию и с помощью двух рабов вывести ее на улицу. Так через восемь дней бесславно закончилось царствование Ливии Орестиллы.

А спустя десять дней из Македонии вернулся Гай Меммий Регул и его жена Лоллия Паолина. Они тотчас предстали перед Цезарем.

Двадцатисемилетняя супруга Гая Меммия оказалась восхитительно красивой, женщиной с нежной кожей и с густой копной черных волос, искуснейшим образом уложенных вокруг головы и скрепленных серебряным обручем с чудесной россыпью изумрудов. На ее роскошной груди сияло восьмикратно сложенное ожерелье из самого крупного жемчуга, какой только знала империя. На изысканно прекрасном, с тонкими чертами лице матроны сияла улыбка, достойная кисти Евфранора. Очарование Лоллии Паолины настолько превзошло ожидания императора, что он сразу обратился к ее супругу!

– Мне столько говорили о несравненной прелести твоей жены, что я захотел увидеть ее собственными глазами. Сейчас я убедился, что в империи нет лучшей женщины, чем она, и потому объявляю, что беру ее себе.

И, не обращая внимания на пораженного наместника Македонии, Калигула страстно обнял Паолину.

– Но… Как же это, божественный Цезарь? – начал говорить побледневший Меммий, но император, грозно обернувшись к нему, тотчас пресек желание возражать принцепсу.

– Ах, вот как! Ты, верно, недоволен моим выбором? Или ты не знаешь, что по праву хозяина я волен распоряжаться и тобой, и твоей жизнью?

– Да. Ты судья всех и вся, – покорно склонив голову, произнес Регул.

– Эта женщина больше не принадлежит тебе. Она моя! Ступай прочь.

Не в силах что-нибудь предпринять, подавленный Меммий медленно вышел из комнаты, а Калигула, покрывая поцелуями Лоллию Паолину, спросил:

– Ты рада? Я сделал тебя первой женщиной империи, Августой! Ты меня полюбишь?

– Я счастлива… Слишком счастлива, чтобы сказать об этом. Мне это кажется каким-то сновидением, но… я твоя и буду служить тебе, как раба своему господину.

С этими словами Лоллия Паолина порывисто обняла тирана. Она стала следующей женой императора Гая Цезаря Германика.

Глава IX. Триумф Милонии. – Мессалина сводит с ума Цезаря

Миновало восемь месяцев с того дня, когда Калигула так бесцеремонно отнял жену у Гая Меммия Регула. Заканчивался февраль 792 года. Дул холодный северный ветер, насквозь пронизывавший лацерны и шерстяные тоги тех несчастных горожан, которым приходилось покидать жилище рано утром или поздно вечером. Но, несмотря на стужу, в один из предрассветных часов этого месяца отворилась потайная дверца нового великолепного дворца, построенного Цезарем на склоне Палатинского холма, и оттуда четверо здоровенных нумидийских рабов вынесли изящные носилки с опущенным пологом. Предшествуемые антеамбулом и сопровождаемые двумя стражниками, они направились в сторону Авентина. Через полчаса эта небольшая процессия остановилась возле дома колдуньи Локусты, и из повозки выскользнула женщина, укутанная в желтый плащ на горностаевом меху. Судя по всему, столь ранний визит не был неожиданностью для хозяйки особняка – она сразу вышла навстречу гостье и, почтительно поцеловав ее руку, тихо произнесла:

– Аве, Августа.

Вслед за тем обе женщины поспешили в атрий, откуда быстрым шагом прошли в лабораторию ворожеи. По просторной комнате, наполовину освещенной шарообразной лампадой, струился теплый воздух, тем более благодатный, что на улицах города в эту пору бушевала зимняя непогода. Дама сняла свою богатую накидку и, положив ее на софу, с каким-то недоверчивым любопытством огляделась вокруг. Она была женщиной довольно полной, но миловидной. Характерная округлость ее живота говорила о том, что посетительница Локусты готовилась к рождению ребенка. На ее смуглом лице, обрамленном ярко-каштановыми волосами, кое-где были заметны следы перенесенной оспы, но этот недостаток скрадывали огромные, изумительно красивые глаза, сияющие ласковым, теплым светом. Очарование вошедшей придавала и трогательная улыбка, которая могла бы покорить многих мужчин. Это была Цезония Милония, вдова римского всадника, оставившего после себя троих сыновей. Несколько месяцев назад она стала четвертой законной женой императора Цезаря Германика.

– Итак? – помолчав, спросила колдунья. – Можно ли мне спросить тебя, Августа, благосклонности ли фортуны я обязана этим тайным посещением?

– Фортуны? – переспросила Цезония Милония, беспокойно рассматривая обстановку, в которой очутилась впервые. – Честно говоря, этот визит я не связывала с фортуной, но надеюсь, что ты окажешься права. Послушай, зачем тебе все эти инструменты? Эти фиалы? Эти груды костей? Я никогда не видела ничего подобного, мне немного не по себе.

Чтобы успокоить супругу Цезаря, Локуста подвела ее к стопам и полкам, стоявшим в середине комнаты, и принялась объяснять назначение тех или иных фиалов, пузырьков и медицинских препаратов.

– Ну, теперь тебе не страшно? – спросила она, показав гостье все свои сокровища и усадив ее на прежнее место.

– О нет! Сказать по правде, у меня и не было страха. Скорее, я чувствовала какую-то суеверную боязнь, которую пробудили в моей душе эти мрачные приспособления. К тому же мне рассказывали о тебе такое…

– Что ты стала бояться меня, не так ли? – с улыбкой спросила ворожея.

– Не отрицаю, хотя многие хвалили тебя. Но, одним словом… В общем, твоя лаборатория меня пугает, а ты мне нравишься.

– Благодарю тебя, Августа.

– И я верю тебе, твоему искусству и твоему умению хранить тайну, – произнесла Цезония, беря колдунью за руки и нежно улыбаясь ей.

– Тогда мне остается заверить тебя, что ты никогда не станешь раскаиваться в этих словах, – сказала ворожея и после непродолжительной паузы добавила:

– Так что же тебя тревожит? Говори, ты увидишь, что Локуста умеет быть нужной и полезной.

– О! Я жду от тебя очень важной для меня услуги! – тихо произнесла Цезония Милония. – В награду за нее ты всю жизнь будешь пользоваться благосклонностью императрицы. Более того, я буду считать тебя своей родной сестрой.

Колдунья порывисто сжала руки своей посетительницы и ответила:

– Мне будет достаточно твоей благодарности. Говори, я сделаю все, что ты захочешь.

Не выпуская рук хозяйки дома, гостья внимательно посмотрела на нее своими черными глазами и чуть слышно прошептала:

– О Локуста, порой мне хочется умереть.

– Это зависит от меня?

– Да, и даже больше, чем от меня самой. Только ты одна способна укрепить престол империи.

– Как же я могу…

Ворожея хотела что-то возразить, но Цезония не дала ей сделать этого. Перебив Локусту, она горячо и быстро заговорила:

– Ты понимаешь, что я хотела сказать. Я не хочу кончить так же, как другие жены Цезаря Германика. Вот уже пять месяцев я нахожусь возле него, пять месяцев делаю все возможное и невозможное, чтобы не надоесть ему. У меня для этого есть все, чем может располагать женщина. Я знаю все любовные ласки и упреждаю каждое желание Цезаря. И все-таки не могу найти покоя. Кто скажет, что со мной будет завтра? Перед моими глазами все время стоит Ливия Орестилла, похищенная на собственной свадьбе с Кальпурнием Пизоном и буквально выброшенная на улицу через семь дней. Я не могу избавиться от мысли о Лоллии Паолине, отнятой у Меммия Регула и отвергнутой Цезарем через двенадцать дней. Я постоянно думаю об их позорной участи и знаю, что не смогу вынести даже половины того издевательства и глумления, с которыми толпа плебеев провожала этих несчастных женщин.

– Но чем же я?.. – попробовала спросить Локуста, но Цезония вновь ее перебила:

– Ты? Ты можешь все.

– Так уж и все? – улыбнулась Локуста.

– Дай мне снадобье, которое навсегда привязывает мужчину к женщине. Взамен него ты получишь миллион сестерциев и мою бесконечную признательность.

– А ты в самом деле думаешь, что такое снадобье существует?

– А разве нет? – в некотором замешательстве прошептала Милония. – О таких зельях говорят, как о самом большом секрете вашего искусства. Я слышала, что они неотразимо действуют на каждого, кто их выпьет.

Локуста снова улыбнулась.

– Да какая польза от вашего колдовства, если вы никого не можете приворожить! – неожиданно громко воскликнула императрица.

– Польза в других случаях: при недуге.

– Но не любовном?

– При нем тоже. Но не всегда.

– Так значит, в моем случае ты можешь совершить чудо и приворожить мужчину к женщине?

– Давай договоримся так: я приложу все свои знания и силы…

– Ах, Локуста! Ты возвращаешь меня к жизни.

– Но я еще фаз повторяю, что наши зелья не всегда оказывают нужное воздействие. Сила этих напитков зависит от многих обстоятельств, над которыми мы не властны.

– Каких обстоятельств? Что для них требуется? Пожалуйста, не говори со мной таким презрительным тоном, – взволнованно проговорила Цезония. – Я сгораю от нетерпения, а ты не хочешь ничего объяснить!

– Но я не смогу удовлетворить твое любопытство, если ты все время будешь перебивать меня.

– Хорошо, не буду, только пойми, мне нужно, чтобы ты приготовила для меня это зелье!

– Я приготовлю его. По крайней мере, надеюсь.

– Ну, так скажи, – произнесла Цезония, вставая с софы, – что для него нужно?

– Прядь волос Гая Цезаря и клочок какой-нибудь одежды, которую он носил.

– Все это ты получишь сегодня же.

– И еще… – медленно добавила Локуста.

– Что еще? – вырвалось у Милонии.

– Еще прядь твоих волос и часть твоей одежды, хотя бы той, которая сейчас на тебе.

– Разумеется, это тоже у тебя будет.

– Три дня подряд ты должна ходить в храм Венеры Кипрской и посвящать жертвы Купидону и Приапу.

– Я принесу самые богатые дары этим божествам.

– Хорошо. Итак, ты вернешься ко мне через три дня. Тогда я добуду немного крови из твоей вены.

– А почему не сегодня? – спросила Цезония, с готовностью протягивая свою полную, красивую руку.

– Если я извлеку ее сегодня, то через три дня она уже будет непригодна для зелья.

– Неужели только через три дня? – разочарованно протянула Цезония.

– Нужный настой может получиться лишь при благоприятном расположении звезд.

– А вдруг он не получится по каким-либо другим причинам?

– Тогда придется все повторять заново: жертвы и другие приготовления должны находиться в строгом соответствии с действием астральных сил.

Цезония закусила верхнюю губу, словно не могла решить какую-то важную задачу. Немного постояв в нерешительности, она, наконец, взяла в руки свой плащ и стала надевать его наподобие пеплума.

– Ничего не поделаешь! – выдохнула она и, внимательно посмотрев на колдунью, спросила: – А ты меня не предашь?

– Я? – не скрывая возмущения, в свою очередь спросила Локуста.

Тогда Цезония отстегнула от пояса кошелек, полный золотых викториалов, и, протянув его ворожее, добавила:

– Я не подозреваю тебя, но…

– Ты меня совсем не знаешь, Августа. Я никогда никого не предавала, хотя мне известно столько секретов, что они могли бы добрую половину Рима поднять на войну против другой половины.

– В этом кошельке небольшой задаток к тому миллиону сестерциев, который…

– Мне достаточно твоей благосклонности и твоего заступничества.

– Если зелье удастся, то я навсегда останусь твоей самой преданной подругой.

С этими словами императрица бросила кошелек на софу и сопровождаемая ворожеей вышла из комнаты. Когда обе женщины очутились в таблии, Локуста наклонилась, чтобы поцеловать ладонь Цезонии, но супруга Калигулы отдернула руку и, положив ее на плечо колдуньи, нежно проговорила:

– Ты мне нравишься… поцелуй меня.

Локуста обхватила шею Милонии и несколько раз поцеловала ее в губы, прошептав:

– Благодарю тебя… Ты так прекрасна, что, будь я Гаем Цезарем, тебе не понадобились бы никакие зелья! Я полюбила бы тебя на всю жизнь.

Наконец она отпустила императрицу и, попрощавшись, проводила ее до порога дома. Вернувшись в лабораторию, она уже хотела заняться чтением одной из магических рукописей, как вдруг в двери неожиданно появился горбатый раб и испуганным голосом сообщил, что его госпожу настойчиво спрашивает Валерия Мессалина. Это известие неприятно удивило Локусту. Немного подумав, она обратилась к слуге:

– Как ты думаешь, Мессалина видела ту даму, которая недавно вышла отсюда?

– Не только видела, но и поджидала ее, прячась в портике у соседнего дома, а когда твоя гостья села в носилки, Мессалина вышла из своего укрытия и постучалась к тебе.

Лицо Локусты омрачилось еще больше. Она долго колебалась, прежде чем сказать:

– Ладно… пусть войдет.

И вновь направилась к двери.

– Аве, почтенная Валерия! – почти сразу воскликнула она. – Что нового? Какая нужда привела тебя в столь ранний час?

– Аве, Локуста! – проговорила вошедшая, снимая с плеч просторный серый плащ. – Час не такой ранний для супруги Цезаря, опередившей меня.

– Ах… да… Она только что вышла отсюда.

– Знаю, – ответила Мессалина, с недовольным видом усаживаясь на софу. – Я ее видела.

– Увы… У нее ужасно болят зубы.

– Да? – усмехнулась жена Клавдия. – Мне известно, какие зубы беспокоят Милонию.

– Ах! Ну, да… – протянула Локуста, стараясь скрыть замешательство.

– По-моему, она боится Цезаря, который может разлюбить ее.

– Неужели? Вечно я все узнаю последней, – ответила колдунья, пытаясь выразить удивление на своем лице. Мессалина положила плащ рядом с собой и медленно проговорила:

– Умер сенатор Марк Опсий.

С этими словами она пристально посмотрела в глаза Локусты.

С трудом выдержав этот тяжелый взгляд, ворожея произнесла недоумевающим тоном:

– Опсий? Какой Опсий?

– Тот, который в 780 году вместе с преторами Порцием Катоном и Петилем Руфом подло оклеветали и лишили жизни благороднейшего Тита Сабина, виновного только в том, что оставался верен великому Германику и его семье.