Текст книги "Два брата, или Москва в 1812 году"

Глава VI

Наступила весна 1813 года. Русские уже были за Одером и готовились перейти за Эльбу. Европа с изумлением видела эти северные фаланги, которые давно уже были уничтожены французскими бюллетенями. До этой минуты ужасная гибель армии Наполеона была для нее тайною. Все знали по газетам, что он вывел свое войско из России для того только, чтоб разместить его по спокойным зимним квартирам. «Где ж эти зимние квартиры? Где ж эта армия?» – спрашивали все друг друга. И каким же образом малочисленные когорты русских осмеливались так дерзко проникнуть в сердце Европы? Народы Германии с восторгом встречали своих освободителей, но кабинеты еще молчали. Одна великодушная Пруссия, осушившая всю чашу бедствия, решилась на последнее, отчаянное усилие, и эта решимость должна занять в истории место гораздо блистательнее ее последующих побед. Она не знала тогда, приступит ли кто к великодушному союзу с нею. Она только чувствовала, что на этот раз если Наполеон победит, то уже политическое ее существование исчезло.

И в эту самую минуту, когда союзные монархи получили известие, что Наполеон идет противу них с новою армиею, созданною силою его гения, они сидели у смертного одра того великого полководца, который в 1812 году спас Россию.

Кутузов умирал в Бунцлау.

Неизвестно, какой бы переворот приняла весенняя кампания 1813 года, если б Кутузов остался жив. Но последующие события осенней кампании 1813 и зимней 1814 года доказали, что эта исполинская борьба руководима была самим провидением и не подвержена никаким человеческим расчетам. Смерть Кутузова при самом начале борьбы как будто указывала союзным монархам, что им должно приготовиться к многим испытаниям, неудачам и потерям, прежде нежели они достигнут высокой своей цели. Для личной же славы и для благодарности потомства Кутузов сделал все. Ни один полководец не умирал в столь блистательную минуту своих подвигов. Он именно опочил на лаврах.

За две недели до его кончины приехал в главную квартиру герой нашей повести. Кутузов очень ласково принял его и приказал бессменно при нем дежурить. Увы! Эта лестная обязанность была непродолжительна. Знаменитый старец видимо угасал. Последние дни его были, однако, самые приятные в его жизни. Его ежедневно навещали оба монарха, решившиеся освободить Европу, они ежедневно требовали его советов для предстоящей кампании и вообще оказывали ему всевозможные знаки уважения и доверенности!

За день до кончины своей он поручил некоторых своих подчиненных особому вниманию и милосердию императора Александра, и в том числе был Саша. Наконец смерть похитила его, чтоб сделать имя его бессмертным.

Увы! Переходя от больших предметов к малым, нам немного остается сказать о герое повести.

По кончине Кутузова был он прикомандирован к главной квартире в число свитских офицеров; участвовал в Люценском и Бауценском сражениях и не прежде перемирия мог видеться с своим отцом.

Зембин принял его с некоторым замешательством, Саша подал ему письмо от матери.

Прежние страсти вспыхнули на лице старика. С сильным волнением прочел он письмо и потом бросил его в камин.

– Зачем ты был у матери? – спросил наконец Зембин Сашу.

– После Березины сделался я болен, – отвечал Саша. – Главнокомандующий отправил меня в Москву; там я лечился, послал несколько писем к матушке, и когда выздоровел, то, отправляясь в армию, должен был заехать к ней…

– Должен! Почему должен? Для того только, чтоб нарушить мои приказания, чтоб смеяться над моею властью!..

– Я отправлялся в армию… и может быть, никогда уже не увижу ее… Я хотел получить благословение матери, чтоб умереть спокойно на чужой земле.

Зембин замолчал и печально опустил голову.

– Но отчего же ты так долго не привозил этого письма? – спросил он после некоторого молчания.

– Я приехал в армию за несколько дней до кончины Кутузова… Ваш корпус был тогда уже далеко… С тех пор я находился при главной квартире императора и не мог отлучиться. Только перемирие дозволило мне отыскать вас…

– Долго ли ты прожил у матери?

– Две недели.

Зембин покачал головою.

– К чему это все?.. Может быть, я не прав. Но нас с братом и женою рассудит бог. Тебя же я не могу признать… Пятнадцать лет тому назад объявил я всем о твоей смерти… Вот даже свидетельство о ней… Следственно, теперь я бы должен объявить себя лжецом… если еще не хуже…

В это время он из своего портфеля достал какую-то бумагу и, развернув, показал ее Саше. Тот, чтоб лучше рассмотреть ее, взял в руки и, отойдя к окну, внимательно прочел; потом медленными шагами подошел к камину и бросил ее в огонь.

– Что ты делаешь! – вскричал Зембин.

– Я отсылаю на суд божий обвинение своей матери… Кому из окружающих вас людей нужно знать: есть ли у вас сын или нет!.. Разве каким-нибудь племянникам для наследства! О! С какою радостью я бы уступил его за одно ваше слово! Разве мне нужно ваше имя, ваше богатство?.. А бедная мать моя разве просит вас о чем-нибудь? Нам обоим нужно только ваше сердце… Брат ваш, несчастный страдалец, уже перед престолом божиим. Он просил вас…

Недоверчиво покачал Зембин головою и молчал.

– Прощайте, генерал! – сказал Саша, глубоко огорченный бесчувственностью отца. – В этом мире мы, вероятно, больше не увидимся…

– Это почему? – угрюмо спросил Зембин.

– Потому что я во всяком сражении ищу смерти и найду ее… Добрая моя мать благословила меня… а отец? О! я не виноват, что в мой смертный час недостанет благословения отца!..

– Перестань!.. Что за вздор!.. У нас перемирие, и скоро заключат мир, и мы оба воротимся к твоей матери… Там мы увидим… Ты же, негодяй, сжег свидетельство о твоей смерти, этак я поневоле принужден буду… Ну, полно же… не плачь… Мне и без того грустно… Ну, дай руку… Обними меня.

С криком радости бросился Саша на грудь отца. Долго оба молчали и плакали.

– Батюшка! – вскричал наконец Саша.

– Постой, постой, не так скоро! – сказал улыбаясь Зембин. – Теперь мы только будем добрыми друзьями… Авось теперешнее перемирие окончится миром, и мы отправимся к матери… Там мы все обделаем…

– Нет, батюшка! На скорый мир не надейтесь. Я самый маленький человек в главной квартире, но по всему, что вижу и слышу, могу уверить вас, что война будет жестокая, продолжительная…

– В таком случае будем служить и надеяться на бога… К матери твоей мы оба напишем, что сегодня виделись друг с другом и помирились. Пусть и она порадуется… А чтоб теперь объявлять всем, что ты мой сын, – это совсем не нужно… Мы всех удивим, насмешим, и только! Гораздо лучше…

– О! Теперь я готов целый век ждать и молчать! – вскричал Саша. – Кто счастливее меня на свете! У меня есть отец!

– А у меня – добрый, милый сын, и я вполне счастлив, – сказал Зембин. – Все кончено! Я тогда ничему не верил… Но теперь… о бедный мой Григорий! Сколько я виноват перед тобою!..

Он закрыл глаза рукою и стер с них крупную, тихо выкатившуюся слезу.

– Он давно уже простил вас… но бедная моя мать… вот кто больше всех пострадал.

Зембин молчал и обнимал сына.

Наконец надо было расстаться. Они условились во все продолжение перемирия видеться как можно чаще, и если кампания возобновится, то посредством казачьей почты получать сведения друг от друга.

Действительно, через несколько дней Зембин приехал в главную квартиру и пробыл у сына три дня. Вскоре потом Саша еще раз навестил отца, а наконец окончание конгресса и возобновление военных действий разлучили их надолго. Но и тут, при рассылке приказаний из главной квартиры, Саша успевал писать к отцу и получать от него ответы.

Под Лейпцигом Зембин был ранен и отвезен в Берлин для излечения. Саша выпросил себе отпуск на неделю и провожал его туда со всею заботливостию нежного сына. Рана была неопасна, но требовала долговременного пользования, и Саша советовал отцу при первом облегчении ехать в Россию…

– Нет, друг мой, – отвечал Зембин. – С такими ранами стыдно выходить в отставку, надо служить донельзя. Если я был дурной отец и муж, то всегда был хороший солдат и верный подданный. Теперь такое время, что царю нужны хорошие слуги. Месяца через три я с тобою опять увижусь.

Поручив отца попечению многих соотечественников, живших в это время в Берлине, Саша отправился обратно в армию.

Наконец началась достопамятная кампания 1814 года. Русские были во Франции, и великодушный их монарх за разорение России мстил одним милосердием. Эта последняя борьба составит в военной истории прекраснейший памятник гения Наполеона. Он был уже морально побежден; призрак непобедимости его исчез, превосходство сил всей Европы подавляло его; измена гнездилась между его царедворцами, он уже отделен был от французов общественным духом того времени; он уже видел, что ему нет спасения. Но и тут, когда он мог уступчивостью купить себе мир и трон на Шантильонском конгрессе, он хотел лучше пасть, нежели унизиться; он продолжал борьбу бесполезную, но славную, и не раз заставлял союзные армии сомневаться в успехе войны. И наконец то, что должно было спасти его и поставить союзников в самое сомнительное положение, то самое погубило его. Движение на Сен-Дизье в тыл союзных армий во всяких других обстоятельствах дало бы ему победу, а тогда оно ускорило падение.

Гениальная решимость императора Александра не устрашилась этого опасного движения. Он уверен был в своей армии и хотел окончить войну одним ударом. Его вело само провидение, и жребий народов был решен.

Зембин прибыл в армию еще при Бриенне и, явясь в главную квартиру, провел с сыном целый день. Он вполне мог почитать себя счастливым. Родительская нежность была совершенно новым для него чувством. Только недавно начинал он ощущать ее. А как в преклонных летах всякая страсть действует сильнее, то Зембин вполне предался этому сладостному чувству. Теперь он сам удивлялся своему ослеплению и, казалось, старался загладить все прошедшее. А Саша?.. Он утопал в восторге!.. Он чувствовал, что теперь начинает только жить, потому что теперь только нашел отца и мать.

Сколько воздушных замков строили они в будущем! Самые недальновидные чувствовали, что кампания скоро кончится. Все думали, что Наполеон спасет свой трон миром, и все рассчитывали, что возвратятся скоро в отечество. И Зембин с Сашею мечтали о будущем своем счастии в кругу семейства. Они еще не знали его во всю жизнь. Судьба готовила совсем другую развязку.

Зембин уехал к своей дивизии, приказывая Саше ежедневно уведомлять его: жив ли он и здоров ли.

18-го марта русские явились под стенами Парижа. Горсть храбрых защищала его, а народонаселение в 700 000 человек очень равнодушно ожидало конца битвы. Печальные остатки ветеранов, уцелевших от громов Лейпцига и ножей испанских гверильясов, подкрепленные учениками Политехнической школы, вступили в борьбу с избранными легионами всей Европы и решились защищать последнюю минуту существования Наполеона. Они сражались как герои, но, покрытые ранами, приходили умирать у застав парижских, восклицая: Нет сил! их слишком много!

И русские полки производили чудеса. Местные обстоятельства затрудняли их поход, и колонны их не могли все в один час явиться для атаки парижских укреплений, но везде мужество заменяло число. На них смотрел император Александр, перед ними был Париж, и они летели на неприятельские батареи, не считая ни числа врагов, ни укреплений.

Для одной из атак Монмартра с северной стороны назначена была дивизия Зембина, и случайно Саша послан был на поле битвы к этой дивизии, чтоб ускорить ее движение для одновременного нападения с войсками восточной и южной стороны. Он полетел и отыскал отца и вместе с ним понесся на высоты, усеянные батареями. Сперва отец его уговаривал, чтоб он возвратился к главной квартире, но потом обнял его и сказал:

– Ты прав! Или умрем вместе, или вместе исполним свой долг.

Дивизия двинулась на штыках… О! Это было великолепное и ужасное зрелище! Стройная масса, быстро, мужественно и твердо несущаяся на укрепленную гору, которая изрыгает тысячи смертей, низвергает целые ряды храбрых, и эта масса героев все-таки идет, стесняет ряды свои, ниспровергает все встречающееся, равнодушно смотрит на светящееся жерло орудий, зияющих противу них смертию, не останавливается ни перед какими препятствиями и весело совершает предназначенный ей подвиг!

Дивизия Зембина быстро взбежала на высоты Монмартра, но тут встретил ее такой жестокий картечный огонь, что храбрые воины падали целыми рядами и не могли подвинуться вперед. Зембин сам схватил знамя и бросился на батарею. Саша кинулся за ним, и дивизия успела наконец достигнуть рва укреплений… Но вдруг из-за него с криками двинулось несколько батальонов на штыках, и в одну минуту все смешалось. Французы думали этим движением спасти орудия и укрепления. Тщетная надежда. Русские, увидя пехоту и штыки, отдохнули. Их встречали любимым их оружием, и они с радостным криком «ура!» бросились навстречу неприятелю.

Однако же первый натиск французов разорвал передовые строи русской колонны. Зембин был впереди с Сашею, и в рукопашной схватке, которая произошла в первую минуту, французские солдаты, прорвавшиеся сквозь русский фронт, бросились на генерала и Сашу. Горсть храбрых окружила их и с отчаянием начала защищать, но чрез несколько мгновений они пали, и Зембин первый упал, пронзенный ударом штыка. В это мгновение Саша мужественно и ловко отбивался от трех солдат, но, увидя опасность отца, бросился к нему с яростию тигра и поверг двух французов, угрожавших ему своими штыками… В эту минуту солдат, поразивший Зембина штыком, размахнулся на него прикладом, и Саша, видя, что он никак не успеет подхватить этот ужасный удар, с отчаянием закричал французскому солдату:

– Остановись! Это отец мой.

Несмотря на всю ожесточенность боя, француз как бы от волшебного жезла остановился, медленно опустил ружье и, мрачным взглядом окинув Сашу с головы до ног, сурово сказал ему:

– Поди же возьми его!

И с этим словом тихо пошел назад. Но уже в эту минуту задние батальоны подбежали и непреодолимым натиском отбросили французов. Еще одно мгновение, и батарея была в их руках.

Саша подбежал к отцу, с воплем схватил его в свои объятия, поднял к себе на руки и с этою драгоценною ношею побежал с горы… Это было, однако же, одним порывом сыновней любви; он почувствовал, что колени его подгибаются и что он не далеко унесет отца. Вдруг Саша вздрогнул, остановился, зашатался, тихо опустил отца на траву и упал. Он был ранен…

Тогда отец, в свою очередь, закричал нескольким солдатам, и их обоих понесли с поля битвы.

Там, где перевязывают раненых, явился к ним доктор и немедленно осмотрел раны обоих… успокоил их, перевязал и советовал отдохнуть в какой-нибудь хижине до вечера.

Их понесли и положили в пустую, развалившуюся лачужку.

– Что ты чувствуешь, Александр? – тихо спросил отец, глядя на него с нежностью.

– Ничего особенного, – отвечал Саша. – Рана должна быть незначительная. Но вы, ради бога, скажите мне всю правду… Где, как вы ранены?..

– Э! Пустая царапина, больше ничего! Негодяй всадил мне свой штык в грудь… Но у меня шинель и сюртук на вате… на мне фуфайка, и удар не мог пройти глубоко. Я уверен, что через несколько дней встану… Вот только ты пугаешь меня… Дай бог, чтоб твоя рана не была опасна…

– Помилуйте… я, верно, скорее вас выздоровлю. Я молод, и моя натура… Ведь я уже был ранен и знаю…

Оба они замолчали и безмолвно глядели друг на друга. Хоть каждый из них старался улыбаться, но оба видели какую-то бледность и страдание на лицах один у другого и поняли свое состояние.

Между тем пальба замолкла. Сторожившие их солдаты пошли разведать об окончании сражения и вскоре обрадовали обоих раненых известием, что Париж сдался на капитуляцию и что русские вступают в эту европейскую столицу.

– Слава богу! – сказал Зембин… – Теперь нам будет веселее…

Мысленно доканчивал он свою фразу словом умереть, но не в силах был ее выговорить.

– Да, батюшка! – отвечал Саша. – Слава богу! мы теперь отдохнем…

«В могиле», – подумал он, но замолчал. И однако же, оба взглянули друг на друга и поняли то, чего не смели сказать.

Ввечеру зашел к ним доктор, которого солдаты где-то отыскали, но он не хотел снимать перевязки. Он им дал только успокоительных капель, приказав смотреть за ними всю ночь, и обещал прийти поутру.

Наступила ночь. Оба раненые заснули, и солдаты, поглядев на них, сделали то же. Все было тихо вокруг. Тоненькая свеча тихо горела в углу и издавала печальный свет. Только храпенье солдат нарушало тишину.

Около полуночи проснулся Зембин. Он чувствовал какую-то тяжесть во всем теле, какую-то неподвижность во всех членах, в груди же его что-то жгло и теснило. Он, однако же, молчаливо переносил страдания и смотрел на Сашу.

Через минуту проснулся и тот. Глаза их тотчас же встретились.

– Друг мой! Каково тебе? – спросил отец.

– Кажется, лучше… А вам?..

– Ты меня обманываешь, Александр. Твое лицо доказывает противное.

– Лишь бы вас сохранил бог! – прошептал Саша.

– О боже, боже мой! – сказал отец. – Если я за жестокость мою и недостоин был жить на свете, то за что же и он погибнет?

– Чтоб никогда не разлучаться с вами!

Зембин замолчал на минуту.

– Ты прав! – сказал он потом. – И я умру счастлив… Но твоя мать!.. ах! Для нее хотел бы я пожить вместе с тобою. Как бы мы были теперь счастливы!.. Что-то она теперь делает?

– Молится за нас…

Оба опять замолчали… Оба обратили в эту минуту мысли свои к богу и теплою молитвою умоляли его о милосердии.

– Милый друг мой! Каково тебе? – спросил опять отец.

– Хорошо, батюшка! Я готов!.. смерть и вечность не пугают меня.

– А я!.. О! я много, много виноват!.. Мой брат… жена… ты!..

– Все давно уже простили вам… а милосердие божие превыше всего…

– Сын мой! Милый друг мой! Дай мне руку.

С последним усилием жизни подал Саша отцу холодную свою руку. Судорожно схватил ее Зембин и прижал к губам своим. Саша не имел уже силы отнять ее, но другою медленно охватил шею отца и склонился к нему на плечо.

– Друг мой! Милый мой Александр! Где ты?.. Я тебя уже не вижу…

– Прощайте!.. Увидимся… Там!..

А между тем солдаты спали вкруг них богатырским сном.

Поутру нашли их мертвыми в объятиях друг друга.

А между тем русские при криках радости побежденного народа вступали в Париж… А между тем тот, кто называл себя преемником Карла Великого[8]8
  Карл Великий (742–814) – король франкский, а затем и император (с 800 г.), создатель крупнейшей раннефеодальной монархии в Европе, распавшейся после его смерти. До Наполеона считался величайшим государственным деятелем и полководцем во французской истории.


[Закрыть], терял трон и политическое существование!..

1850

Примечания

Рафаил Михайлович Зотов (1795–1871)

Из русских прозаиков именно Р. М. Зотов, доблестно сражавшийся в Отечественную войну, посвятил войнам России с наполеоновской Францией наибольшее число произведений. Включенный в антологию роман «Два брата, или Москва в 1812 году», пользовался широкой и устойчивой популярностью и выдержал пять изданий.

Два брата, или Москва в 1812 году. Впервые – отдельным изданием (М., 1850). Печ. по изд.: Зотов Р. М. Два брата, или Москва в 1812 году. Спб., 1903.