Текст книги "Честь русского солдата. Восстание узников Бадабера"

«Эх, постоять бы сейчас возле строгих ликов, глядящих хоть и сурово, но по-доброму. Постоять бы да подумать о судном и вечном» – все эти мысли неслись в голове одна за одной. Точно мысли – стая вырвавшихся на волю коней в чистом поле. Их было не удержать. Видимо, так перед смертью и бывает.

Образы, сцены его короткой жизни сменялись чередой. Вспомнил, как вся родня с друзьями провожали его на службу в Советскую армию, вспомнил, как познакомился с другом Амином. Вспомнил сцены того трагического для него боя. Где сейчас его друг Амин? Живой ли? Все тело Павла начало болеть, все его органы сгорали постепенно, принося ему огромные мучения, запекшаяся кровь на теле, смешиваясь с гноем, приобретала черный цвет, синяки и ссадины сияли темными пятнами на его голом теле. Казалось, что сейчас он заплачет или закричит. Но он, стиснув крепко зубы, кричал внутри себя. Его крик был слышен на всю планету. Его тело, согретое лучами солнца, умирало. Он умирал. Очень мучительно умирал. Печаль заполняет его до отказа. Печаль и скорбь. Жаль близких. Сам-то был – и не стало. А мать? Она сердечница, сляжет и не поднимется. Отец покрепче. Отечественную прошел. Но отец винить себя будет всю жизнь. Это он сказал ему: езжай-ка, сынок, в армию, отслужи как положено, почетнее нет дела для мужика – Родину защищать. Тогда, после окончания техникума, на распутье стоял. Будущее представлялось зыбким, неопределенным. Вот он и нашел свою тропу. Сейчас главное – не струсить, гордо принять смерть, пусть эти сволочи знают, как умирают советские солдаты. Главное – выстоять! Не будет он, как тот баран, покорно лежать, когда лезвие ножа сверкнет под лучами солнца!!! Принятое решение дало силу, и он выпрямился перед принятием смерти. Натянулись ремни и проволока, которыми были скручены руки и ноги. О, какое наслаждение для этих фанатов, сейчас они намажут себе рожи его кровью и будут счастливы своим отмщением!

Колышется волнами людское море. Все громче, ближе гортанный прибой голосов. Утренний намаз самый короткий. Намаз до восхода самый длинный, состоит из сорока стихов Корана – об этом рассказывал лектор на политзанятиях. Длится он верных полчаса. Последние полчаса отмеренной ему жизни. Сейчас какой намаз? Павел глубоко вдохнул в себя чистый горный воздух, поднял опухшие глаза к небу. На ясном голубом небе ни облачка. А ведь только недавно лил проливной дождь с молниями и громом. «Больно, печально, но двум смертям не бывать, а одной не миновать! Я готов!»

Духи, подходившие к столбу, вели себя иначе, чем вчера. Они складывали на груди руки, почтительно кланялись и, вскидывая глаза, что-то шептали. Перед мусульманами висел теперь на столбе не просто кафир, а жертва, угодная Аллаху. Догадка эта не вызвала у Павла ярости. Происходящее его уже не касалось. Последнее, о чем можно было пожалеть: зачислят рядового солдата Наумова Павла Михайловича в списки без вести пропавших. А это как клеймо: то ли жив человек, то ли нет; погиб, как подобает солдату, или струсил, сдался, подонок, в плен добровольно.

Глава VIII
Из огня да в полымя?

Вдалеке послышался рокот двигателя автомобиля. Павел вздрогнул. Показалось, летит вертушка. А вдруг! Вспыхнула дикая надежда. Свои! За ним! Разгонят толпу огнем, и он спасен.

«Хаммер» вывернул из-за скалы, не сбавляя скорости, промчался через плац, заставив толпу поспешно освободить дорогу, и резко притормозил перед Павлом прямо у столба.

«Увы! Это не спасительные советские вертолеты!» Павел сник, его оставили последние силы. Мгновенный переход от надежды к отчаянию не прошел бесследно, Павел вновь ощутил, как нестерпимая боль током прошла по всему телу. Руки ослабели, и все тело повисло на ремнях, он потерял сознание. Водитель крутого автомобиля марки «Хаммер» резко выскочил из машины первым. В кузове без тента, тесно прижавшись, сидели несколько человек в одинаковых грязно-серых балахонах. Водитель подбежал к дверце, где вольготно развалился свободно сидевший господин в атласной рубашке, поверх которой строгий жилет, и в какой-то серой бурке на голове. Седая окладистая борода, усы с загнутыми книзу концами, большие глаза-маслины под широкими крыльями бровей – все было ярко, но благообразно. Разве что взгляд, брошенный в сторону распятого шурави, казался злобным, да ноздри, почуявшие запах крови, нервно подрагивали. Кто-то из толпы подбежал к сникшему голому телу солдата и плеснул ему в лицо холодной водой. Павел очнулся. Тяжело поднял голову. Все тело пронизывала нестерпимая боль!

«Еще один приехал полюбоваться мучениями жертвы», – подумал Павел, скосив глаза в сторону автомобиля. С трудом разлепив набрякшие веки, он взглянул в холеное лицо этого человека, который успел выйти из машины и широким жестом благословлял толпу. Движения его были плавными, величественными, исполненными достоинства. Мягко погладив бороду ладонями, этот человек простер руки к небу. Вокруг расступились, склонившись в поклоне, выражая тем самым приехавшему на этом шикарном автомобиле в сопровождении вооруженных телохранителей большое почтение.

Глава IХ
Свобода или спасение?

Человек в атласной рубашке, поверх которой строгий жилет, резко отличался от всей серой толпы. Он что-то сказал. Сидевшие в кузове «Хаммера» молодчики выпрыгнули из машины, окружили хозяина.

Они держали в руках автоматы наготове, на поясах – гранаты, ножи, пистолеты, по первому приказу своего хозяина они были готовы расстрелять, зарезать, уничтожить гранатами всю эту толпу. Человек с черной бородой в атласном халате внимательно пронзительным взглядом обвел толпу, затем покосился на ритуальный столб, качнул массивной головой и громко рявкнул. Резкая команда словно стеганула людей жесткой плетью. Трое охранников бросились к столбу. Один вскарабкался наверх, несколькими взмахами кинжала перерезал проволоку и ремни, стянувшие руки и ноги Павла, и освободил его тело. Как сноп, тот рухнул вниз. Но упасть на землю не дали. Подхватили на лету и понесли к машине. У машины Павел обернулся, с ужасом наблюдая разворачивающуюся картину. Когда его вдруг сняли со столба, он подумал, что как будто с того света вернулся. Но теперь его неожиданный освободитель сам попал в эпицентр разъяренных фанатиков ислама. Еще мгновение – и озверевшая толпа сомнет охрану, схватит свою жертву, расправившись заодно с теми, кто хотел ее отобрать у них. Тот босоногий, в рваной одежде, мальчик бегал перед охранниками и визгливым голосом что-то выкрикивал, помахивая сверкающим на солнце тазом. Толпа взревела. У душманов отбирали ритуальную жертву – такого оскорбления они, похоже, не собирались простить даже такому высокопоставленному лицу, каким, несомненно, являлся этот человек в атласном халате. Толпа, в поношенных и рваных местами одеяниях, взревела. Однако чернобородый невысокого роста человек не дрогнул. Презрительно оглядев толпу, он подал знак командиру охраны. Тот выступил вперед, злобно крикнул. Подняв автомат, дал поверх голов толпы длинную очередь. На Павла накинули плед, затем завернули в брезент, уложили на дно кузова. Следом туда попрыгали охранники. «Хаммер» круто сорвался с места и помчался, набирая скорость. Машину мотало из стороны в сторону. Голова пленного болталась между сапогами и автоматами. Он медленно проваливался в черную без дна яму.

Прикосновение чего-то мокрого и холодного, приятно щекочущего, возвращало из небытия. Сквозь ресницы Павел увидел сухонького старичка с редкой рыжеватой, цвета соломы, бороденкой. Сосредоточился на обнаженных до локтя руках – худых, пергаментно-желтых, с большими ладонями и длинными костлявыми пальцами. Старик смачивал большой ком ваты в розовом растворе, наполнявшем стеклянную чашу с загнутыми внутрь краями, и тщательно обтирал распростертого на кровати Павла, тело которого все было в кровавых ссадинах и синяках. В воздухе стоял запах спирта, камфоры и еще чего-то, похожего на мяту или тмин.

– Ассалам алейкум! – Старик улыбнулся, увидев, что шурави очнулся. Раскосое, растрескавшееся, как высушенная зноем земля, лицо его было покрыто глубокими бороздами морщин. Он что-то залопотал, знаками показал: нужно перевернуться на живот. Павел повиновался. Ощущение, будто с него счищают коросту и тело обновляется, наполняло счастьем.

Осмотревшись, рядовой Наумов увидел, что лежит в комнатке с зашторенными окнами. Постель с белоснежными, накрахмаленными до хруста простынями вызывала блаженное состояние покоя и умиротворения.

Старик закончил обтирание спины, снова жестом попросил повернуться. Схватившись за кисть левой руки, плетью свисавшей с кровати, он резко с вывертом дернул ее книзу. Павел вскрикнул. Боль была острой, но терпимой – врачеватель знал свое дело прекрасно. После ухода этого целителя Павел задремал. Стало легко и покойно. Горечь плена, терзавшая предшествующие дни, как-то притупилась. Даже злость на неожиданную засаду, из-за которой, потеряв стольких отличных ребят, он, рядовой Наумов, оказался в плену, утихала. Представляя детали того жестокого боя, Павел вспомнил лицо раненого рядового Мошкина, оно стало иссиня-бледным, растерянным, в глазах – мука. Как там его друг Амин? Павел вздохнул. Истерзанные и израненные его душа и тело нашли временный покой. Что там ждет впереди? Этого никто не знает.

Глава X
Рядовой из Файзабада. Абдулло

Дверь внезапно распахнулась. В комнату проскользнул человек. На впалых щеках его пучками проступала щетина, сгущавшаяся к подбородку и у верхней губы. Выпирающие скулы, нос с горбинкой, как у орла, и бегающие глазки делали лицо если не безобразным, то уж во всяком случае несимпатичным.

– Оклемался, друг? – спросил вошедший с заметным гортанным акцентом, и Павел поразился русской речи. – Считай, тот свет видел и опять вернулся. Ты лежи, целитель вставать не велел. Спасибо господину Раббани говори. Он давал приказ тебя вылечить.

– Зачем? – недоуменно спросил Павел и догадался, что Раббани – тот человек в атласном халате. Значит, этот самодовольный барин спас ему жизнь? – Зачем я ему? – спросил Павел, вглядываясь в странного посетителя, одетого, как духи, в бесформенный балахон.

– О-о, Бурхануддин Раббани – большой человек. Ученый, светлая голова. Книги умные пишет. Каждый мусульманин знает. Раббани – глава партии.

– Какой партии?

– «Исламское общество Афганистана». Разве не слыхал?

– Конечно, слыхал. – Павел слыхал, и не раз. Замполит рассказывал о «Пешаварской семерке», поклявшейся на Коране дать отпор «русским коммунякам». Раббани – враг, причем непримиримый. А поскольку умен, то вдвойне опасен. Тем не менее, выходит, он избавил Павла от мучительной смерти. Пошел даже на конфликт со своими единоверцами. Этому Павел был сам свидетелем. Жаждущую крови толпу духов можно было усмирить только автоматными очередями. Опоздай Раббани на полчаса – для рядового Павла Наумова на этом свете все было бы кончено.

– Ты сам кто будешь? – спросил Павел, приподнимаясь на локте. В нем вдруг проснулась подозрительность.

– Меня бояться не надо, – посетитель прислонился к стене, сдвинув на затылок колпачок, напоминающий тюбетейку. – Я тоже шурави, рядовой из Файзабада. Схватили меня, раненного в бою. Полтора года тому.

– Звать как?

– Абдулло.

– Кличка, что ли?

– Какое значение имеет?

– Узбек?

– Нет, я таджик. О Душанбе слыхал? Мать, братья там. Пушту знаю. Здесь все на пушту говорят. Пленные мы, Павел.

– Имя мое откуда узнал? – поразился Наумов.

– Откуда? – повторил Абдулло и тоненько захихикал: – Ты теперь личность знаменитая, совсем народный артист. Наумов Павел Михайлович – так? Про тебя много-много знают. Сюда смотри.

Он протянул вытащенную из-за пазухи свернутую в трубку плотную бумагу. С листовки на Павла взирала его круглая, глупо улыбающаяся физиономия. Он был в парадной форме гвардейца-десантника со всеми знаками воинской доблести – отличник, классный специалист, мастер парашютного спорта – и с медалью «За боевые заслуги». Справа тонкой арабской вязью – пояснительный текст, а ниже полностью воспроизводилась первая страничка военного билета с биографическими данными – фамилия, имя, отчество, звание, должность, год рождения, местонахождение военкомата.

Превозмогая боль в спине, Павел приподнялся. Бог мой, откуда духи взяли его билет? Обычно, отправляясь на боевые задания, солдаты и офицеры оставляли документы в части. Старшина обязан был за этим следить. Как же так?

– Смотри, это еще не все! – увидев, какой шок Абдулло произвел, он продолжил: – Смотри, здесь напечатано письмо твоей любимой девушки.

– Ах, какие скоты! – Увидев на листовке рядом со своей фотографией письмо его любимой, Павел взбесился, хотел было подняться, но вновь острая боль пронзила все тело страшным электрическим разрядом. Он бессильно опустился на кровать.

Его душила ярость. Все внутри клокотало! Еле сдерживая ярость, он сжал кулаки до посинения!

Надо же так влипнуть! Листовку теперь подбросят в его часть. Что ребята подумают?.. Переметнулся, скажут, гад Наумов – и не отмоешься, не открестишься. У этого треклятого Раббани далеко идет расчет – зря бы спасать не стал!

Павла охватило отчаяние. Случилось самое худшее: солдат попал в плен и во всеуслышание объявлен перебежчиком! Останется теперь рядовой Павел Наумов навек в памяти людской с каиновой печатью предателя. Лучше бы сразу прикончили, подонки!..

– Переживать не надо, Павел, – посочувствовал Абдулло, заметив впечатление, произведенное листовкой. – Назад не пойдешь, свои уничтожат. Все про тебя известно. Скрывать зачем? Говори правду.

– Ты чему меня учишь, сволочь?

– Ругать пользы нет, Павел, – укорил Абдулло. – Они правду хотят. У тебя какой секрет? Никакой. Ты большой начальник? Совсем малый. Вот и говори.

– Пошел ты, – выругался Павел и отвернулся к стене.

В речах Абдулло был, конечно, резон. Терять действительно нечего. Духи, несомненно, понимают, что рядовой Наумов военными тайнами не владеет. Но зачем-то его спасли? He станет же этот Раббани просто так за здорово живешь выручать дохлого шурави из лап озверевших соплеменников? Значит, что-то ему нужно. Знать бы – что?..

В проеме двери появился старичок-лекарь. Он принес чашку бульона и тарелку с кашей. Аромат хорошо приготовленной пищи достиг ноздрей, и Наумов почувствовал, как голоден. Набросившись на еду, он даже забыл о боли. Потом нестерпимо потянуло в сон. Павел хотел сказать этому уроду с листовкой, чтоб тот ушел, но не успел. Последнее, что увидел, – коричневое лицо Абдулло, искривленное в улыбке, больше похожей на оскал, и старые, давно потерявшие блеск галоши на его босых ногах. Подумал: толмачу нельзя доверять ни на грош.

Несколько раз Павел просыпался. Снова погружался в тяжелое, как могильная плита, забытье. Кто-то давил, душил, мешал дышать. Разбудил его скрип половиц. К кровати приблизился Абдулло, ощерив острые зубы. Улыбка его не показалась теперь Павлу хищной, тем более злобной. Подумал: напрасно катит бочку на парня, такого же, как он, бедолагу. Спасибо, есть с кем слово молвить, а то и одичать недолго.

– Сильно спать любишь, Павел? – захихикал Абдулло. – День прошел, ночь прошел.

– Неужто? – удивленно спросил Павел. Боль в теле притупилась. Он чувствовал себя бодрым, поздоровевшим.

– Ты был совсем плохой, правда? Теперь порядок. – И, понизив голос, Абдулло сообщил: – К тебе гость будет. Сам господин Раббани, сын Мохаммада Юсуфа. Говорить станет – не надо сердить. На Востоке старших слушать – это закон. Соглашайся, тебе лучше.

Глава XI
ТАк вот ты какой, Бурхануддин Раббани

Абдулло не успел закончить наставления, как дверь распахнулась, впустив чернобородого. На сей раз тот был одет в нормальный черный костюм с белой рубашкой, при галстуке, и походил скорее на учителя, чем на предводителя душманов. Во всяком случае, породистое лицо с высоким лбом, несомненно, принадлежало человеку интеллигентному и скорее доброму, чем злому. Смолистые с проседью волосы волнами ниспадали до плеч.

«Так вот ты какой, Бурхануддин Раббани», – подумал Павел, пристально разглядывая вошедшего и пытаясь припомнить, что рассказывал замполит об этом и других членах «Пешаварской семерки». Раббани – таджик из племени яфтали, сын муллы. Получил религиозное образование. Организовал партию. Объявил, что партия его против СССР ничего не имеет, но ведет борьбу против русских оккупантов.

– Прошу, присаживайтесь, господин! – Абдулло поспешно и услужливо придвинул кресло, и гость расположился в нем по-хозяйски. Павел почувствовал на себе испытующий взгляд больших черных глаз, искрящихся усмешкой. Перебирая четки, Раббани, похоже, оценивал свою добычу, а Наумов проникался к своему спасителю симпатией.

Раббани спросил, не знает ли рядовой английский язык. Павел, уловивший суть вопроса, отрицательно покачал головой.

Стоявший в почтительном отдалении Абдулло перевел следующую фразу. Раббани, оказывается, интересует самочувствие господина Наумова.

– Как трогательно, – усмехнулся Павел. – Скажи, я солдат и приучен к спартанским условиям.

– Ты все же поблагодари его за спасение, Павел, – сказал Абдулло. – Человек тебя спас, рискуя собой.

– Не вздумай ему от меня благодарность передать! Лучше бы я тогда смерть принял, чем такие листовки подбрасывать и товарищам в часть, и семье. Обидно и стыдно.

– Господин Раббани интересуется, хороша ли пища? И еще волнуется, как ухаживает лекарь?

– Кончай балаган. Своему хозяину скажи: пусть к делу переходит. Что от меня требуется?

Выслушав переводчика, Раббани посмотрел на Павла с нескрываемым интересом и произнес несколько отрывистых фраз. Из торопливой скороговорки Абдулло стало понятно: от рядового Наумова ждут полной лояльности. Доказать ее не составит труда. Надо лишь выступить перед журналистами с заявлением.

– Всего-то и делов? – удивился Павел. – А я-то думал…

Он говорил ничего не значащие слова, пытаясь сообразить, как вести себя с хитрой бестией.

– Ты понял, Павел? Надо выступить.

– Скажи хозяину, толмач, я речи держать не умею: образования недостает и практики нет.

– Господин Раббани говорит, ты произвел впечатление умного шурави, а не… Тут он сказал нехорошее слово, сам понимаешь.

– Дерьмо твой господин, – отрезал Павел, – дешевка!

– Господин Раббани сказал: он хотел хорошо сделать.

– Пожалел волк кобылу.

– Ты подумай, Павел. У тебя есть время. Он тебе речь напишет, ты скажешь. Жизнь будет, а так – конец.

– Заткнись, сволочь.

– Я заткнусь, кто тебе слово по-русски скажет, – обиделся Абдулло. – Раббани – большой вождь. Он не хочет тебя считать оккупантом.

Чернобородый наблюдал за перепалкой, понимающе покачивал головой. Он заметил, что рядовой Наумов устал, вероятно, кончалось действие обезболивающего лекарства, и лицо передергивало судорогой. И снова заговорил спокойно, увещевательно. Зря господин Наумов упорствует. Мог бы иметь много денег, начать красивую жизнь. На деньги можно купить дом, жену. К своим назад пути нет. Там знают, что рядовой Наумов добровольно перешел на сторону борцов за веру.

– Слушай, господин хороший! А не пошел ли ты куда подальше! Я уже столкнулся со смертью! Ты увидишь, как умирают настоящие русские солдаты! – Павла захлестнуло бешенство. Листовка с его благообразной сытой мордой лежала на полу возле кровати. Боль сдавила обручем голову. Ноги скрутила судорога. Господи, опять начинается! Проклятье!..

– Как знать? Как знать? Смерть он видел! Ты будешь умолять, просить о смерти.

Раббани поднялся, погладил бархатную бороду и сказал, что искренне сожалеет о неприятностях, предстоящих рядовому. Он надеялся на гибкость ума, на сообразительность молодого человека.

– Пошли его на!.. – бессильно выругался Павел. Он задыхался от бешенства и отчаяния.

Перевода не потребовалось. В глазах Раббани мелькнула ярость. Однако тот сдержался и, прежде чем уйти, сказал: пусть пленный подумает о своей дальнейшей судьбе. Но делать это ему придется в другом, менее комфортабельном месте.

Глава XII
В подвале среди безымянных узников

Не успела за этим сытым самодовольным господином закрыться дверь, как ворвались двое, стащили Павла с койки, волоком потащили по длинному коридору. В одной из камер стали его бить, изощренно и жестоко.

Затем поволокли дальше. Звякнул засов, со скрипом отверзлась металлическая решетка. Павла с размаху швырнули. Он покатился по крутой лестнице, больно ударяясь о перила, и, рухнув на цементный пол, потерял сознание. А когда очнулся, обнаружил, что снова онемели начавшие было отходить ноги, бедра, таз. В полумраке подвала он увидел несколько сидевших у стен человек. Никто на новичка не обращал внимания и не сдвинулся с места.

Павлу хотелось выть! Нестерпимой болью гудело тело. Ни лечь, ни сесть. Но и стоять нет сил… Тело – сплошной нарыв. Ноги – опухшие пудовые колоды. Лицо, спина, грудь – в синяках, кровоподтеках. Кожа с подбородка сорвана, рана гноится. Правый глаз заплыл. Когда здоровяк ударил своим кулачищем в висок, жизнь повисла на ниточке, на паутинке. Тот старичок, лекарь, творил чудеса, раны стали заживать. Но затем вновь все открылось и воспалилось. Павел лежал посреди камеры, раскинув ноги, не в силах сдвинуться с места. В единственное окно подвала заглянул предрассветный луч. Зазвенели кандалы, и теперь к нему могли подойти пленники.

– Господи, живой, – ошеломленно протянул один из узников свою руку. – Как же это?

– Как видишь. Помоги до стены добраться. Спина проклятая, – глухо простонал Павел.

– Держись. – Этот узник, худощавый, как скелет, помогал Павлу отползти к стене.

– Как же мы оказались в таком дерьме? – поморщился Павел, когда его прислонили к стене.

– Как?! Кто как! В плен нас взяли в разное время и в разных местах Афганистана. Судьба украинца Исламуддина, например, такова: захватили его в Кабуле, у крепости Бала-Гиссар, где стояли наши десантники. Ему предложили выкурить сигарету, он затянулся и «поплыл». Затем его пригласили покататься на велосипеде. Сел. Упал. А очнулся уже в горах со связанными руками. Остальные – кто как. Вот такие, брат, дела, – озираясь по сторонам, тихо говорил один из пленных. – Общение между нами категорически запрещено. За малейшее нарушение режима комендант тюрьмы Абдурахмон жестоко избивает плетью.

– Почему украинец – Исламуддин? – еле шевеля губами, шепотом спросил Павел.

Так этим ранним утром Павел узнал о том, что узники были безымянны. У них у всех были мусульманские имена-клички.

– Тебя тоже сейчас окрестят и заставят под дулом автомата и ударами плетьми выучить язык фарси и пушту.

Тут послышался лязг металлического засова, и говоривший умолк. Оказывается, всех пленных на ночь заковывали в железные кандалы, скрепленные между собой. Если кому было необходимо отлучиться по нужде, приходилось вставать всем вместе. Только днем их освобождали от общей цепи. В ночь все повторялось снова. Всего в лагере содержалось 12 человек советских военнопленных и несколько афганцев из царандоя – правительственных войск Афганистана. Строптивых и непокорных клеймили по примеру фашистских палачей. Морили голодом, давая в сутки глоток воды и скудную соленую пищу, в которую подсыпали чарс и насвай – самые дешевые наркотики. Держали их закованными в кандалы, от которых на руках и ногах гноилась не только кожа, но и кости. За дни в плену, дни позора, Павел заново переосмыслил оставшуюся за пределами тюрьмы жизнь. Как он попал в плен? Он стрелял. Стрелял, пока мог, пока не свалился, ударившись головой, а когда очнулся, увидел тех двоих, которые и пленили его. Как глупо все получилось! Духи отыгрались на нем одном за всех своих убитых. Духи били остервенело, пинали ногами, пока не превратили его тело в окровавленный куль. Окатывали водой, поднимали с земли и снова били.

Он научился закрывать голову руками, свертываться калачиком, чтобы удары не попадали в живот. Счет дням был потерян. Советских пленных использовали на самых тяжелых работах, за малейшую провинность жестоко избивали; одновременно душманы склоняли пленных к принятию ислама. Что касается принятия ислама, попробуй откажись – отношение к пленному сразу станет другим, не протянешь в этом аду и неделю, обращаться с тобой будут хуже, чем с собакой. Но каждый мечтал выжить, мечтал о побеге. По этой причине ребята становились мусульманами, куда было деваться? Каждый в душе лелеял мечту о свободе и потому относился к этой процедуре формально. Но были, конечно, и те, кто по-настоящему обретал новую веру.

– Почему же меня не убили? – жестко усмехнулся Павел. – Какой позор! Я засветился. Я, брат, военный билет на операцию прихватил.

– Зачем?

– Вопрос на засыпку.

Загремел открываемый на двери засов, и в камере появились охранники с автоматами через плечо. Один ткнул пальцем в Павла и шепеляво выговорил:

– Па-ш-шел.

Это слово знал здесь каждый. Оно произносилось на разные лады и могло означать вызов на допрос, вывод на работу, а то и на казнь.

– Ну вот, по мою душу, – пробормотал Павел, с невероятным трудом поднимаясь с пола. – Хоть бы смерть поскорей пришла.

– Не дрейфь. Будь мужиком, прорвемся, – услышал он в спину напутствие одного из узников.