Текст книги "Провожая друг друга домой"

Смерть дышит в затылок

На следующий день мы вернулись к нему в комнату. Там было тихо; лишь немного шумели рабочие, которые чистили водосточные трубы за окном. Здесь это называют «йога водосточных труб».

Рам Дасс сразу переходит к нашей теме. Мы договорились посвятить больше времени обсуждению того, как все время помнить о смерти, но избавиться от страха и отрицания, как породниться со смертью. Я рассказала ему об одном знакомом водопроводчике, который чуть не умер от рака. Теперь, когда этот парень с кем-нибудь прощается, он обязательно представляет себе, что это навсегда. Он хочет быть таким же любящим, каким был во время болезни, думая, что умирает.

– Это хорошо, – кивнул Рам Дасс. – Однажды я посетил тюрьму Сан-Квентин и повидал заключенных в камере смертников.

Рам Дасс рассказывал мне эту историю. Его пригласили в Сан-Квентин; один наш друг, тюремный священник Эрл Смит, называл это заведение самой жесткой и жуткой тюрьмой Америки. В Сан-Квентине содержатся преступники из высших и низших слоев общества – насильники, педофилы, убийцы и серийные маньяки. Построенная в 1852 году, эта тюрьма находится в округе Марин, всего в двенадцати милях к северу от моста Золотые Ворота в Сан-Франциско.

Рам Дасс миновал железные ворота тюрьмы, и его отвели в камеру смертников, большинство обитателей которой должны были умереть в ближайшие два или три месяца. Казалось, эти люди влачат мрачное и безрадостное существование. Рам Дасс подходил к каждой камере, похожей на клетку, и пожимал им руки «через маленькое окошко для еды». Из тридцати пяти человек все, кроме пятерых, приняли его «открыто, ясно, тихо, осознанно». Он чувствовал себя так, будто шел по монастырю и здоровался с монахами в кельях. Этих людей ждала смерть. Данная ситуация «пробила брешь в их умственной мелодраме, и они действительно были здесь и сейчас».

Рам Дасс провел с ними медитацию, отсылая любовь и успокоение всем существам во Вселенной «прямо из камеры смертников». После этого он был так впечатлен, что не хотел уходить. «Их глаза сияли светом».

Психиатр Элизабет Кюблер-Росс, которая вела новаторские исследования смерти и скорби, позже сказала ему: «Рам Дасс, мы все сидим в камере смертников». Нам просто нужно помнить об этом. Преимущество этих заключенных состояло в том, что они не могли притворяться бессмертными – а мы именно этим и занимаемся большую часть времени.

Как нам перестать притворяться?

Я сказала Рам Дассу:

– Когда Оуэну было два или три года, мы сводили его в Музей тибетского искусства Жака Марше на Статен-Айленде. Потом мы плыли на пароме обратно в Манхэттен, и я спросила, что ему там особенно понравилось. Он посмотрел на нас невинными глазами и сказал всего три слова: «Будда не притворяется».

Как нам стать Буддой?

В объятиях Мауи

Днем к нам в гости зашла Лейоху Райдер, и, пока Рам Дасс отдыхал, мы с ней сидели и болтали о Мауи. Лейоху – уроженка Гавайских островов, духовный лидер, визионер, целительница, певица и автор песен. Вместе со своим партнером Мэйдином Яо она руководит церемониями открытия и закрытия ретритов Рам Дасса. Я сообщила ей, что мы пишем о смерти, которая служит и открытием, и закрытием, и пригласила ее почтить своим присутствием наши беседы на целебном острове Мауи.

Пока Рам Дасс не переехал на Мауи, я туда не приезжала, хотя побывала на всех остальных Гавайских островах. У меня есть друзья, которые родились и выросли на Оаху; на Большом острове я проводила ретрит, во время которого Найноа Томпсон из Полинезийского общества путешественников обучал нас навигации по звездам. Когда-то я жила в пустом доме на Молокаи, увлеченно танцевала хулу-хулу в Хейл Килоа и слушала старинную музыку Лоно. Но я мало что знала о Мауи.

Лейоху удобно устроилась в кресле на веранде и смотрела на сад. У нее золотистая кожа и мягкие каштановые локоны.

– Он сейчас в объятиях Мауи, – произнесла она. – Мауи призвал его. Это планетарный портал в Халеакале. Рам Дасс прибыл как раз в то время, когда умирала моя учительница и старшая тетя Могилани Поупо. С тех пор Мауи стал для него священным местом. Когда я отвезла его в Кукуйпуку Хейау, где находятся храм и врата к свету, он заплакал и сказал: «Так вот почему я приехал на Мауи!»

Рам Дасс здесь потому, что Мауи собирает свою охану, большую семью, душа к душе. Все приходят сюда, чтобы побыть с ним, и учение об алохе (алоха – это любовь, мир, сострадание, или взаимосвязь) поддерживает его потоком энергии и света. Потом эта энергия может направиться куда угодно. Земля, которую мы называем Айна, питает его, чтобы он мог питать других.

– Ты знаешь, – заметила я, – мы обычно вспоминаем, как Махараджи завещал любить всех и служить всем. Но так же часто он велел любить и кормить всех.

– Это растет из того же корня, Мирабай, – согласилась Лейоху. – Все то же самое. Рам Дасс связан со стержневым корнем алохи. Мауи укрепляет его энергию, чтобы он охватил людей повсюду и они открылись для любви. Здесь он чувствует ветер и слышит природу. В океане алохи он защищен.

– Он обожает еженедельные купания в океане.

– Я всегда усаживала его так, чтобы он смотрел на океан. Жители океана – киты, черепахи, рыбы – постоянно с ним общаются.

– Мауи меняет людей, – сказала я. – Рам Дасс всегда был любящим, но теперь он – сама любовь.

– Мауи – это женский дух, он помогает нам объединять и уравновешивать мужское и женское в самих себе. Здесь звезды служат вратами в запредельное. Через них устанавливается много связей.

– А что происходило на этой земле, где стоит дом?

– Здесь была тропа, которая вела к океану, и по ней ходили все деревенские жители. Вдоль тропы стояли алтари для местных божеств. Рыбаки здесь ловили рыбу. Этот дом окружают предки, он полон их благословений.

От эго к душе

На следующий день, когда я переступила порог комнаты Рам Дасса, он сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел на океан алохи. У него на коленях, вытянувшись во всю длину, лежал кот Куш. Рам Дасс выглядел умиротворенным, но сразу заговорил:

– Умереть – значит перейти от эго к душе, покинуть тело и стать душой. В слово «душа» я вкладываю разный смысл. Когда я использую его в общении с посторонними людьми, например с католиками и буддистами, они напрягаются.

– Католики верят в душу, – ответила я, – но тем не менее так реагируют. Кажется, я знаю почему. Я была католичкой, ходила в католические учебные заведения, от детского сада до колледжа. Мы изучали балтиморский катехизис, в котором первый вопрос был: «Почему Бог меня создал?» Затем следовал ответ: «Бог создал меня, чтобы я знал его, любил его, служил ему в этом мире и был счастлив с ним в следующем».

– Ух ты! Знать, любить и служить. Прямо как Махараджи. Очень хорошо, – кивнул Рам Дасс.

– Но счастливо пребывать рядом с богом в загробном мире будет нелегко. В момент смерти наши души должны быть чистыми. Официально католики определяют душу как духовный принцип человека. Она не умирает вместе с телом, но воссоединяется с ним в последнем воскресении, а затем живет вечно, на небесах или в аду, в зависимости от бремени грехов.

Я помню первую картинку в катехизисе. Там были изображены три бутылки с молоком: одна пустая и темная (первородный грех), одна – полная молока (Божья благодать после крещения), и третья – с черными вкраплениями в белом молоке (грехи). Я всегда думала о своей душе как о бутылке молока и чувствовала вину из-за этих пятен.

Рам Дасс смеялся.

– Возможно, поэтому католики так реагируют, когда ты говоришь о душе, – сказала я с улыбкой. – Но буддисты?..

– Наши буддисты, Шарон [Зальцберг] и Джоан [Галифакс], задали мне жару. Они вообще не произносят слово «душа».

Мне случалось наблюдать, как Шарон и Джоан дразнят Рам Дасса вопросами о душе. Мы с ним вместе учились у многих буддийских мастеров и потому знаем, что, согласно буддизму, все непостоянно, все взаимосвязано и все наши действия влияют на наше будущее.

Я сказала:

– Буддисты не верят в вечную и абсолютную душу – или атман, – изначально присущую всем людям и другим живым существам. Однако они уверены в том, что у нас есть сущностная природа, «пробужденная» природа будды, источник всех благих качеств.

– Судя по описанию, это может быть душа.

– Если ты думаешь о ней таким образом, если пытаешься с ней отождествляться – то да. Но говорят, что природа Будды пуста от всех представлений об эго и личности, а также о рождении, смерти, времени и пространстве. В буддизме есть термин «анатман», что значит «нет души». А ты мог бы дать свое собственное определение души?

Рам Дасс откашлялся и ответил:

– Хорошо. Я хочу поделиться с тобой своими соображениями. Индивидуальная душа – это дживатман, а большая, наивысшая душа – это атман. Дживатман конечен и обусловлен, а атман неизмерим и вечен; это неразрушимое божественное бытие. Атман включает в себя и Бога, и гуру, и самость. Как душа, я и часть атмана, и индивидуальность. Я отождествлен с душой, но остаюсь отдельной сущностью. Следующий шаг для меня – прыгнуть в океан, стать единым со всем. В конце жизни моя душа сольется с атманом воедино.

– Как выразился Томас Мертон, – вспомнила я, – насчет рая можно точно сказать лишь одно: там будет совсем немного «вас»!

Рам Дасс улыбнулся и продолжил:

– Я отождествляю себя с душой, которая исходит непосредственно от Бога. Я люблю все, но в моем восприятии Вселенная отделена от меня. Следующий шаг – отказаться от индивидуальности. Видишь ли, смерть – это полная трансформация, переход от слияния с эго («Доктор, доктор, спасите меня!») к неразделимому единству с душой.

Рам Дасс замолчал, как будто слушая кого-то еще, а затем произнес:

– Ух ты! Душа извлекает уроки из той жизни, которую только что прожила, и движется дальше.

Я спросила:

– Она сливается с атманом только тогда, когда завершает свои воплощения?

– Бывает по-разному. Махараджи был слит с атманом в этой жизни, и он также был душой.

– Как это понять?

– Душа Махараджи находилась в единстве с атманом, но у него также было тело. Мы не знаем, когда Махараджи стал просветленным – в этой жизни или раньше. Он был сиддха-йогином.

– Он мог быть своего рода бодхисаттвой, который решил возвращаться, пока все существа не освободятся от страданий, – предположила я. – Говорят, что и Христос, и Будда были именно такими, то есть одновременно жили на уровне двойственности и пребывали в единстве со всем сущим. Вероятно, об этом нельзя думать линейно или рассудочно. Может быть, верно и то и другое. «Упанишады» гласят, что после смерти душа входит в осознавание.

– Да-да-да.

– Это правильно? Как душа, ты после смерти сливаешься с Единством, но все еще остаешься индивидуальной душой, пока не исчерпаешь свою карму и не перестанешь нуждаться в индивидуальной душе. А если ты все исчерпал, как Махараджи, то легко сочетаешь в себе то и другое.

Рам Дасс согласился:

– Да. И человек может проникнуть в сознание Единого даже через психоделики.

– Помню, когда у нас начинались галлюцинации, ты говорил: «Никогда не забывайте свой почтовый индекс, иначе можете упасть с горы».

Рам Дасс снова рассмеялся.

– Махараджи мог делать и то и другое одновременно: пребывать в Единстве и в то же время торговаться с продавцом картошки. Поразительно! – произнес он с искренним удивлением в голосе.

– Кто-то говорил, будто это было последнее слово Стива Джобса – «поразительно», – заметила я.

– Ах, точно! – смеясь, воскликнул Рам Дасс и хлопнул себя по бедру.

Эго: кто выполняет практику

Водосточные трубы уже были чистыми, и до нас не доносилось никаких звуков, кроме перезвона ветряных колокольчиков. Мы единодушно решили, что должны сформировать четкое представление о душе, потому что основное поучение о смерти гласит: тело и эго умирают, а душа – нет.

– Рам Дасс, я нашла расшифровку твоей лекции о душе и эго. Прочитаю тебе фрагмент.

Не существует изначального «я» – мы безграничны. Эго – структура ума, которая организует Вселенную, в частности вокруг отношений с отделенностью. Эго и есть обособленность; механизм, управляющий вами как отдельной сущностью, которая должна выживать и функционировать во Вселенной, в этом мире, на этом плане. Есть и другая часть вас, которая сливается и уравновешивает, ни за что не цепляется и живет безмятежно, как полевой цветок или преданный любовник. И между этими двумя частями есть некоторое напряжение.

В качестве души я родился в хорошей семье и стал образцовым членом общества. В моем компьютере установлено программное обеспечение; в этом воплощении я ношу скафандр, называемый «эго». Я разработал модели представлений – кто я, кто ты и как нам действовать, чтобы выжить в этом мире.

Проблема в том, что по пути я забыл, что я – воплотившаяся душа. Я стал считать себя компьютерной программой. Целых тридцать лет я не помнил, кто я такой. Я жил сообразно своим представлениям и концепциям, которые мне передавали другие люди. Они учили меня быть «кем-то»; я усвоил этот урок и пошел дальше – начал тренироваться, чтобы стать «кем-то особенным». Я стал особенным, как и все вы. Так мы начинаем принимать «себя» всерьез и считать реальными. Вот затруднительное положение, в котором надолго застревает большинство из нас.

Для меня перемены начались с появлением Тима Лири. Он относился ко мне с любовью и потому хотел, чтобы я попробовал гриб псилоцибин и испытал такие же переживания, какие были у него. Благодаря ему я нашел внутри себя неизменную «смотровую площадку», с которой можно наблюдать игру под названием «быть Ричардом Альпертом». Это красивая игра, но в ней я не был собой. Я понял, что моя истинная суть гораздо интереснее, чем та игра, в которую мы постоянно играем. Я был душой. Но у меня еще оставалась привязанность к привычному образу жизни; вместо того, чтобы смотреть на мир с точки зрения души, я то и дело проваливался в эгоцентризм. Как сказал русский философ Г. И. Гурджиев: «Если хочешь сбежать из тюрьмы, первым делом необходимо понять, что ты находишься в тюрьме. Если мнишь себя свободным, то побег невозможен». Я знал, что не свободен. Я смотрел на все под другим углом. Поэтому стал работать над тем, чтобы принять точку зрения души. Это и привело меня к Махараджи.

Сейчас у вас есть эго – этот центральный компьютер, необходимый для участия в игре; но проблема не в самом эго, а в том, насколько вы с ним отождествляетесь. На пути духовной эволюции вы разрушаете не эго, а отождествление с ним. Вы видите эго как функциональную единицу. Оно нужно вам на практическом уровне – например, когда я разговариваю с вами, то должен осознавать, что есть вы, есть я, и в этой реальности мы беседуем друг с другом. В то же время, если я остаюсь на связи со своей душой, то знаю, что разговариваю фактически сам с собой.

Эго – отвратительный начальник, но отличный слуга. Искусство состоит в том, чтобы превратить его в слугу. Рамакришна приводил пример с каретой, лошадьми и возницей. Лошади – это наши желания, а возница – эго. Ему кажется, что он безупречно справляется со своей работой. Затем пассажир, то есть пробуждающееся высшее «Я», стучит изнутри в окошко и велит: «Поверни-ка здесь налево», – а кучер возмущается: «Кто ты такой, чтобы отдавать мне приказы? Что ты о себе возомнил?» Высшее «Я» объясняет: «Это мои лошади, и ты здесь вообще-то слуга». Но эго смеется: «Как бы не так!» – или протестует: «Молчи, здесь я командую парадом! Без меня тебе не выжить». Нелегко укрощать эго.

Эго не имеет ничего общего с любовью. В его основе лежит наш страх смерти, и потому, отождествляясь с эго, мы все время боимся. Из-за этой боязни мы суетимся и принимаем такие решения, которые еще больше отделяют нас от других людей и от самих себя.

Суфии говорят: «Ты должен жить, пока не умрешь, но должен умереть, прежде чем сможешь начать жить». Умирание, которое открывает нас для жизни, – это освобождение от привязанности к желаниям и плодам наших действий; это значит жить тем, что есть, а не тем, что мы хотели бы получить. Это значит научиться просто принимать ту реальность, которую Олдос Хаксли называл чудом обнаженного существования, и не пытаться контролировать то, что мы не можем контролировать.

– Звучит хорошо, – произнес Рам Дасс, когда я закончила чтение. – Я сейчас вспомнил, как однажды мне написал письмо бывший редактор New York Times. Он решил основать журнал под названием «Квартальный некролог»; любой читатель еще при жизни мог бы опубликовать там идеальный собственный некролог – про запас, на будущее. Многие люди ежедневно читают некрологи – видимо, потому, что это очень реальные истории. Редактор попросил меня тоже написать такой некролог, но мне не очень хотелось это делать. Это казалось… слишком остроумным. Однако немного позже я его написал. Там было все как надо, по протоколу: происхождение, образование, отец, мать, колледжи, изданные книги и так далее. И затем я дописал: «Примерно в середине своей жизни имярек понял, что движется не туда. Он все время из кожи вон лез, чтобы стать кем-то; однако смысл всей игры в действительности заключался в том, чтобы стать никем. Никем особенным. И сам факт, что этот некролог сейчас публикуется, служит доказательством его провала».

Я рассмеялась:

– Это слишком хорошо! Джордж Оруэлл сказал, что мы надеваем маску, а затем наше лицо медленно, но верно заполняет ее и обретает ее форму.

– Ага. С большинством из нас так и происходит. Но если вам повезет и вы услышите, что значит быть частью Дао или находиться в потоке, то не будете ничем особенным, даже если играете особую роль, как я иногда. Некто Рам Дасс останется в памяти лишь ненадолго.

Помолчав, Рам Дасс произнес:

– «Озимандия»…

– Стихотворение Шелли? – спросила я.

– Да. Кто-то в пустыне, бесплодной пустыне, набредает на торчащий из-под земли большой камень с какими-то надписями. Он сметает с камня песок и читает: «Я Озимандия, я – мощный царь царей. Взгляните на мои великие деянья…» Взгляните и почувствуйте всю глубину безысходности».

– Озимандия был по-настоящему особенным – это Рамзес II, самый могущественный фараон Египта. Камень и песок – вот все, что осталось от него и его деяний.

Сдаваясь Единству

Мы смотрели на океан под голубым небом с пухлыми белыми облаками. Казалось, что у океана нет другого берега, хотя я точно знала, что где-то далеко за горизонтом его волны, игривые или бурные, сейчас омывают пляжи Аляски. На мой взгляд, океан – это и есть великое Единство, атман, та самая большая душа, у которой нет ни начала, ни конца, ни берегов, ни пляжей, ни карты.

– Океан помогает мне сдаваться Единству, – сказал Рам Дасс. – Сдаваться сейчас, практиковаться в этом до тех пор, пока мне это не потребуется по-настоящему, пока не станет вопросом жизни и смерти. Раньше я смотрел на океан и чувствовал удовлетворение. Это был великий покой. Теперь океан – это Единство.

– Я тоже это вижу.

Я рассказала ему о сравнении, которое месяцем ранее использовал мой друг Гопи Каллайл, когда мы вместе учились в Центре Шивананда-йога веданты. Мы говорили о йоге – что это слово означает «союз», соединение индивидуального сознания с чем-то большим, с универсальным сознанием, с божественным, со Вселенной, с атманом. Гопи предложил нам представить себя в виде холодного и скользкого кубика льда с шестью гранями бело-голубого цвета. Это «наша ледовитость». Мы довольно хорошо отождествляемся с кубиками льда, всегда ниже нуля по Цельсию. Но если нас бросить в океан, то наше ограниченное представление о себе исчезает, потому что мы сливаемся с водным простором, становимся едиными с океаном; «ледовитость» исчезла, но наша суть осталась. Теперь мы – часть Единого.

– Хороший пример, – согласился Рам Дасс.

Он позвонил помощнику по внутреннему телефону и попросил доставить его в ванную. Вскоре появился Лакшман, мягко поднял Рам Дасса, пересадил из кресла в инвалидную коляску и укатил прочь. Их не было около пятнадцати минут. Размышляя о том, как Рам Дассу удалось примириться с полной беспомощностью, я рассматривала книги на его полках: «Бесконечное видение», «Пробуждение радости», «Женщины мудрости», «Жизнь перед жизнью», «Кто умирает?» Когда мужчины вернулись, Лакшман опустил ноги Рам Дасса в горячую воду.

Я сказала:

– Помню, как однажды сломала ногу. Я лежала в гипсе, но мне стоило большого труда обращаться за помощью. Я смотрела на вазу с цветами в другом конце комнаты и очень хотела переставить ее. Казалось бы, зачем? Но это желание сводило меня с ума, и в то же время я не могла заставить себя попросить кого-нибудь. Казалось, это уже слишком. Поэтому я просто лежала и глядела на эти несчастные ромашки.

– Ах, понимаю, понимаю, – вторил мне Рам Дасс.